☆☆☆
Октябрь, 2019 год. где-то в спальном районе Куантико, Вирджиния.
– Ты не можешь игнорировать его вечно, – замечает Пенелопа, не отрываясь от ноутбука на своих ногах. – Я попробую, – ворчит Стайлз, лежа на огромной кровати и такой же, казалось бы, огромной подушке, в которой он сейчас и утопает. Как ни странно, это имеет приятный успокаивающий эффект. – Он твой босс, – продолжает девушка невпечатлено. Парню чудится в ее голосе громкое закатывание глаз. – Кстати, и мой тоже. – Не повезло, – безразлично. Парень даже пожимает плечами, не отрываясь от лицезрения потолка, выкрашенного в нежно-банановый цвет. Если смотреть на всю комнату в целом: розовое одеяло на кровати, кучу гирлянд под потолком и пять разных ловцов снов, множество маленьких оранжевых подушек, скинутых сейчас на белый теплый ворсистый ковер, и красивую полупрозрачную ткань, отделяющую спальню от огромной гостиной и кухни, – то можно заметить невольно вложенный в пространство образ самой Пенелопы. Яркая и мягкая девушка с запахом тепла и сухофруктов. Это действует получше любого мячика-антистресса. Впрочем, бесперебойный звон индийской мелодии для медитации, поставленной Пенелопой час назад, как раз и выступает этим самым источником стресса. – Он написал, что пришлет машину, – по яростным звукам клавиатуры кажется, будто гневное письмо пишет именно девушка, а не потерявший их босс. – И мы должны быть к одиннадцати там. – Он написал? – Стайлз так удивляется, что не ленится привстать на локтях, чтобы посмотреть на девушку. Та с улыбкой хлопает ресницами в удивлении. – Крис Арджент умеет пользоваться телефоном для смс. Если бы кто мне сказал это в первый день, я бы не поверил. А тут... стой, разве у него не кнопочный? Он печатал по кнопкам? Сколько у него заняло времени? Мой последний кнопочный телефон был у меня в средней школе, – хотя он у него до сих пор. – Я бы хотел это увидеть. Думаешь, он хмурится, когда печатает смс или пользуется микрофоном для записи? Он поворачивается к девушке, но Пенелопа в ответ только звонко хихикает, качая головой. – Что? – парень в недоумении поднимает брови. – Ты странный, – она продолжает тихо посмеиваться. – Словно ты первая, кто это говорит. Индийская мелодия для медитации наконец заканчивается. Однако, к большому недовольству Стайлза, она сменяется на такую же медленную, скрипучую несуразицу. Парень показательно стонет. – Ты мог легко прекратить свои страдания, – подмечает девушка, кидая в него карандаш. Тот, что неудивительно с учетом его закрытых глаз и гигантского везения, попадает ему прямо в лоб. Возможно, правда, это была цель Пенелопы с самого начала. – Тебе стоило всего лишь встать, собрать свои вещи и пойти к себе домой. Разумеется, эти звуки ада были лишь способом вывести его из себя. – Спасибо, – бормочет он в подушку, разворачиваясь спиной к Пенелопе. Стайлз внутри себя осознает, что он сам виноват в сложившейся ситуации, а его подруга просто беспокоится за него. Однако, заставить себя двигаться он просто не в силах. Его мир неожиданно так потускнел за два внеплановых выходных дня команды (и три для него), и в сочных цветах комнаты Пенелопы под бесконечный стук клавиш и тонкий звон бусин на окне Стайлз всего лишь хочет найти свои потерянные краски. Ему нужен не более чем короткий момент, когда он позволит себя быть безэмоциональным и молчаливым. – У меня выходной, – всё же решает продолжить Стайлз, пускай и в подушку. – Я могу лежать здесь еще несколько часов, пока нужда не потянет меня вставать, и даже тогда я могу не вставать, а сползти на пол. И разве ты не должна быть в офисе? Рабочий день начался два с половиной часа назад. Хотя тебе совсем не стоит беспокоиться... – он едва шевелит губами, питаясь приятным яблочным запахом с подушки и вдруг очень показательной тишиной со стороны девушки, – если Арджент, конечно, не решит прислать за нами армию. Тогда, наверное, стоит. Думаешь, он прислал бы отряд быстрого реагирования или кого-нибудь покруче? – Кого-нибудь покруче, – заявляет новый голос. И Стайлз крутится на кровати, пока не встречается с бодрой Эрикой, прислонившейся к дверному косяку. – У меня выходной, – просто замечает парень, но даже он может слышать неуверенные нотки в своем голосе. – Уже нет, малыш, – выражение лица девушки смягчается, а глаза вдруг наводняются поражающей грустью. – Прости, но нас всех срочно вызывают в отдел. И дело не в том, что Стайлз упрямо пытается вырвать себе день для восстановления или он не хочет работать. Дело далеко не в этом. – Я не хочу, – выходит так искренне, что на мгновение он уверен, что действительно готов расплакаться. Кровать тут же прогибается под весом двух тел, и девушки заключают его в утешительные объятия. Эрика практически вжимает его в себя, по-матерински крепко обнимая и нежно поглаживая его спину. Пенелопа же сильно стискивает его ладонь своей, а другой рукой мягко перебирает его волосы. Их разница в возрасте никогда раньше не была столь явной. (Его давно никто не трогал). – Мне жаль, Сти, – едва слышно шепчет Пенелопа. И это по-своему уже утешение – слышать, как тихо и осторожно с ним говорит его лучшая подруга. – Но- – Он всё слышал, не так ли? – перебивает. Стайлз точно не знает, зачем задает этот вопрос. Ответ слишком очевиден. – Я- – Да, – непоколебимо и громко произносит Эрика, вразрез ласковым движениям своих рук. – Мы все всё слышали. Естественно. Ответ был слишком очевидным. – Они поэтому уехали, – кивает парень, закрывая глаза. Скорый отъезд оборотней по-другому объяснить и нельзя. Не бывает так много совпадений в один дурацкий, глупый день. – Почему всех не взяли? Вам тоже нужна была передышка. Спрашивать больно. Черт возьми, ни в один миг своей жизни Стайлз не думал, что сможет когда-нибудь отделить себя и стаю по разные стороны. Но вот она, та самая финальная черта. Однако, он готов пойти на это. Готов вычеркнуть себя из их жизни, из их сочувственного кокона комфорта, если это подразумевает под собой эмоциональное гнездо для них всех. Если они могут таким образом позаботиться друг о друге. Без него. – Ты же знаешь волков, – фыркает Пенелопа, хотя печаль насквозь пропитала все ее аккуратные слова. – Их понять, всё равно, что- – Ты ведь знаешь, что тоже являешься частью стаи? – задает вопрос Стайлз, вдруг действительно заволновавшись. Парень резко выпутывается из объятий, чтобы сесть в центре кровати, с громким стучащим сердцем и мурашками на спине глядя на двух затихших девушек. – Как и ты, Эрика, да? Показательная тишина. – Люди образуют стаю вокруг оборотня точно также, как и сами волки, – медленно начинает он, пока его сносит ураганом беспокойства. Стая формируется всегда вокруг хотя бы одного перевертыша, при этом не имеет значение в кого он обращается – в волка или другое животное. Однако, чтобы чувствовать стайную связь, необязательно быть одним из оборотней, вообще одним из магических существ. Человек, будучи хрупким, глупым созданием, слишком часто игнорирующим свои инстинкты, является также невероятно чутким к чувству комфорта и крепкой, словно стальной канат, нити, связующей членов стаи. Семьи. И потеря для них будет такой же болезненной, как и для сверхчутких волков. Дерек же рассказал им об этом? Или Питер? Джексон точно должен был сказать, хотя бы только для того, чтобы похвастаться своим знанием. Да? Ведь так? – Ла-адно, – Стайлз сжимается на секунду, боясь дать правде тонким лезвием ножа пробраться сквозь его ребра. – Потом поговорим об этом. Мы обязательно поговорим, – бормочет отвлеченно. – Позже. Я принесу презентацию. И фото, – он же не был слепым? – Потом, – он бы почувствовал, если бы что-то было не так? – Поговорим. Его стая должна быть прекрасной. Он видел ее такой. Они были его единственным утешением долгими одинокими годами. Стая – это семья. – Сти, ты- – Малыш, я не дума- – Что все знают обо мне? – вновь прерывает. Последнее, что он жаждет, – это услышать, как огорченные девушки тревожатся за огорченного него. Пускай они и старше его, и опытнее, и с более крепким стержнем внутри. Стилински тоже не из шелка сшиты. – Вы же что-то услышали. Что это было? Судя по тому, как нерешительно закусывает губу Пенелопа, хакер не собирается отвечать ему, поэтому он оборачивается к Эрике. Та сидит с каменным выражением лица и внимательно следит за его мимикой. Чудесно. – Ну, – торопит он. – Ты и Питер будете вместе, – прямо говорит Эрика без утайки. Сейчас, правда, звуча больше, как агент Рейес из ФБР. – И у вас будут дети. Неплохое начало. Стайлз тоже был, мягко говоря, в шоке, когда впервые увидел их вместе. – Мы и так подразумевали, что ты провидец, – Эрика пытается приподняться, чтобы последовать за ним, но он машинально отодвигается назад, и девушка останавливается. – И, как провидец, ты видел наше будущее тоже. Смешно. Большая часть видений связана со стаей. Это не просто «тоже». Даже близко нет. Это всегда были они. Их голоса, их смех и их песни. Их слова утешения и крики боли, их шепот сокровенного и возгласы от неожиданности. Он преодолевал свой страх, потому что знал, что однажды бояться больше будет некого; он вставал по утрам и ложился спать рано, потому что, потому что видел, что однажды будет примером для кого-то очень крохотных, но таких важных; он продолжал учиться, продолжал работать, продолжал исследовать, продолжал спотыкаться, однако не давал себе упасть, потому что был уверен, что ему не придется этого делать очень скоро. Совсем скоро ему не нужно будет получать синяки и раны, а потом втихомолку самому залечивать их. Он ни в чем не был так уверен, как в своей стае. Его жизнь была верой, религией, поклонением. Непоколебимым доверием своему будущему. Крепость, что он построил вокруг своего сердца из надежды и любви, оказалась карточным домиком, что слишком просто рушится под легким дуновением его поспешных слов и падает тихо, едва заметнее дыхания замершего Питера. Он не хочет думать об этом сейчас. Он не хочет думать о своей, черт возьми, всё время бывшей такой очевидной, потере когда бы то ни было. Пока это не станет крайней нуждой или пока он не научится жить без них. (Ничему из этого не бывать). – Я не провидец, – отвлекаясь от черной точки над кроватью и обращая внимание на двух девушек. Те смотрят в ответ внимательными, обеспокоенными взглядами. – Называть меня провидцем... или пророком – оскорбление. – Почему? – Эрика выглядит искренне заинтересованной его ответом, но Стайлз больше не решается говорить о себе. Он всего лишь несколькими предложениями смог вывести Питера из себя, отправив того в бегство, так что ему запрещено теперь разбрасываться словами слишком легко. Его стая виделась ему более устойчивой. Сейчас же ему кажется, что он может сломить их, хрупких, незакаленных, лишь своим коротким, испуганным выдохом. – Поехали в штаб, – Стайлз резко подскакивает, избегая смотреть в глаза девушек. Он так чертовски облажался. И пусть... что не так со стаей? – Старший спецагент Крис Арджент ждет. Где его собирающий стаю каждую неделю Дерек? Где громкий Джексон, говорящий тебе всё, о чем он думает в этот самый момент? Где Эрика, без утайки рассказывающая о своих родителях и старшем брате, а не об очередном горячем мужчине, которого она случайно увидела вчера? Где Пенелопа, не боящаяся выходить из каморки; Айзек, не прячущийся в шарфах и больших вязаных кофтах; Лидия, невыносимая, прекрасная и удивительно добрая? Он вернет их. Себе и им самим. Или только им самим – тут уж как получится. Он больше не может позволить себе быть тем, кто ожидает защиты. Очевидно, что всё совсем наоборот. Это он должен защищать их. Ну, ему не впервой быть на другой стороне.☆☆☆
Октябрь, 2019 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.
– Нам выделили временное помещение, пока заделывают дыру в конференц-зале, – тихо замечает Эрика, когда они входят в здание ФБР. – Арджент попросил прийти нас, чтобы заполнить помещение своими запахами. – Потому что мы стая, – на такой же, едва слышимой громкости отвечает ей Стайлз. Пенелопа, идущая по левую сторону от него, крепко хватается за его руку. – Да, – соглашается девушка, но даже сейчас Стайлз отчетливо слышит нотки неверия в ее голосе. Они уже остановились возле двери, и ему интересно, слышат ли чувствительные оборотни, как дрожит неуверенность, окружившая их троих плотным наэлектризованным шаром. – Мы стая. Наверное, да. Парень бы хотел узнать, как сильно это влияет на внутренних волков оборотней или влияет ли это вообще. Что нельзя сказать по их серьезным, каменным лицам. Зато Стайлз может заметить, как резко напрягаются плечи всех оборотней, когда он делает шаг в кабинет. – Так и есть, – тихо замечает парень, но слова разносятся громом по помещению. А комната, выделенная им, оказывается намного больше, чем он предполагал. Белые стены, закрытые глухими пустыми шкафами, большой круглый стол в середине и несколько прямоугольных по бокам около стены, где стоят компьютеры. Неловко стоящая полупрозрачная доска, перебравшаяся сюда вместе с ними, и ее зеленая подруга с прикрепленными фотографиями из последнего дела. Огромные окна, спрятанные грязно-голубыми жалюзи, и абсолютно неуютная люстра, освещающая помещение холодным серым свечением. Вся комната сама холодная и серая. Эрика резво проскальзывает к одному из компьютеров, и Пенелопа садится впритык к ней, открывая свой собственный ноутбук. Суровая, безмолвная картина. И в то же время чертовски громкая. Почти неудержимый крик в ночи. «Его стая» располагается по всему кабинету, занимая оборонительные позы только возле приближенных к себе близких. Дерек с Джексоном, которые не поднимают лица от бумаг, чтобы поздороваться с ним, сидят за круглым столом лицом ко входу и окнам. В то время как игнорирующая всех Лидия прячется возле огромного открытого шкафа, полного книг по криминалистике, Эрика с Пенелопой находятся на самом дальнем расстоянии от нее. Милый, бледный Айзек приветствует его кивком головы, но тут же отворачивается, будто само нахождение Джексона в непосредственной близости оскорбляет профайлера, поэтому тот перебирает содержимое коробок их конференц-зала на полу. Арджента и Питера нет. И Стайлз не может бороться с оглушительным облегчением от этой мысли. Он упрямо, с высоко поднятой головой, подходит к круглому столу, на противоположной стороне от оборотней, и садится лицом к ним – спиной к двери. Волки может быть и чувствуют опасность в единственном выходе из помещения, то Стайлз видит, что самая большая угроза для него теперь расположена прямо перед его носом. На его чертовой ладони. «Его стая». Парень готов предугадать, из-за чего все вдруг прячут свои носы. Джексон с Айзеком вновь поссорились. Он ставит на слова наяды, потому что тилацин наверняка захотел сказать что-нибудь из разряда «ты такой неженка, в отличие от Лидии, которая видишь какая красивая и крутая, и давай я лучше спрячу тебя в своем доме, ведь я волнуюсь и беспокоюсь о тебе» в самой худшей форме, и Цветочек в ответ бросил ему что-нибудь не менее саркастичное и дерзкое, отчего они оба теперь сгорают от вины. Ничего нового. Не нужно даже иметь способности к предвидению. Эрике одиноко, и из-за плохой коммуникации между членами команды, что Стайлз начинает замечать только сейчас (ха!), она не знает, кому довериться. Как и Лидия, и Пенелопа, и Айзек, и Джексон, и другие. Именно поэтому Лидия молчит, Пенелопа ревнует, Айзек стесняется, а Джексон боится выйти из шкафа. А Дерек не справляется со своими обязанностями альфы стаи. Как считает сам волк. «Его стая». Долгожданная семья. Только вот он-то тут причем? У него нет серьезных проблем ни с одним из них. Казалось бы. – Кстати, Стайлз, – громко замечает Эрика с фальшивым, что заметно для него, знающего ее годами, энтузиазмом. Девушка явно пытается сбросить градус напряжения в комнате, но своим вопросом, по незнанию, только увеличивает его. – Я видела, как ты считал машины. Красные машины. Возле бара и тогда, на деле. Ты остановился около тридцати тысяч- – Тридцати двух тысяч восемьсот девяносто одной, – незамедлительно поправляет он. Интересно, что бы сказал отец на это? «Цинично правдивый способ признания не спасет тебя от наказания, ребенок. Ты уже создал столько проблем, не увеличивай их своим отношением». После этого у него были обычно двадцать четыре часа вынужденного молчания, чтобы научить его вежливому тону и ценности слов. С ним это и в правду работало. В детстве. Хотя папе точно бы не понравилась сама ситуация. Стайлз не глупый, пускай он обычно и пропускает очень многое в своей жизни, однако не заметить, как его отец без восторга относился и относится к стае, невозможно. Здесь не понадобится изучение психологии, как предмета по выбору. Обычно он считал, что это связано из-за недоверия его словам (было время, когда Стайлз слишком много врал и себе, и отцу), но, кажется, здесь скрывается нечто большее. Ох. Или это просто он очень глуп. Чертовски невинен и всё же слеп. Он практически видит, как его эмоции разносятся по помещению барабанным стуком, забивая гвозди неверия прямо в опустившиеся головы команды. – Да? – всё еще пытается развеять густую атмосферу Эрика. – Зачем ты это делаешь? Теперь же тишина становится любопытной. Ну надо же. – Однажды моя мама попросила меня считать их до тех пор, пока она не вернется, – его голос груб и пропитан печалью. И смирением, и... любовью. Все в комнате тут же напрягаются. От него не ускальзывает и то, как Джексон двигается на месте, чтобы соприкасаться плечом с Дереком, – волчий инстинкт. Как Лидия склоняет голову набок, Айзек останавливается, а Пенелопа – самая храбрая из всех – не поднимает взгляд с экрана своего ноутбука. Затем Стайлз слышит, как позади него открывается дверь, и, пускай он не может увидеть, кто там стоит, он нутром чувствует, что это Питер. Ощущает, как волк застывает, наполняя легкие острым запахом темных эмоций, круживших вокруг команды, и это отчего-то подталкивает парня продолжить. – Ей нужно было кое-что проверить. Вернуться назад без меня. Мне было восемь, я особо не был против побыть на улице, пока ее нет. Мама так и ушла. Спрятав меня на дереве, она напоследок сказала, что позже спросит меня, какая большая цифра у меня получилась, – теперь он наконец-то замечает очарование драматических пауз. – Она так и не вернулась. Он смакует всеобщее напряжение, когда никто не в силах поднять глаза на него, кроме гордого, матерого волка, что прожигает взглядом его спину, но тоже слишком труслив, чтобы посмотреть ему в лицо. Ни разу в жизни Стайлз не думал, что такой ситуации есть место быть. И что он будет ей наслаждаться. – Правда, я продолжаю считать, – парень на мгновение прикрывает глаза, вспоминая тысячи других красных машин, что будут сопровождать его дальше. – Потому что знаю, какой цифрой это окончится. Я видел это в тот самый миг, когда меня спросили... и я мог сказать маме сразу, конечно. В тот же самый миг я мог сказать, что она не вернется. Не думай об этом! Если Стайлз начнет зацикливаться на этой мысли, то это только приведет к обвинениям маленького мальчика, не спасшего свою мать. А он не желает этого. В этом нет никакого смысла. И, да, даже если он видел, что она не вернется, даже если он не сказал ей, мальчик не был ни в чем виноват. Никто не виноват в чужой или своей смерти, кроме убийцы. И мальчик, видевший будущее, не должен погрязать в вине за целую жизнь, отнятую чужими руками. Не должен. – Однако, это бы не имело смысла. Если есть конечная цифра, то есть и начальная цифра. Поэтому счет должен начаться. Даже восьмилетний я знал это. Стайлз видит, как раскрывает плечи Дерек и будто вырастает на полголовы выше, распыляя ауру хищника. Альфа должен принять удар на себя, чтобы защитить стаю. Парню же в ответ хочется закричать, что никакой стаи нет, так что Дерек может и не напрягаться так сильно. Джексон рядом с ним, наоборот, каменеет и не двигается. Он наслаждается и этим. – Потому что в тот день, когда я закончу счет, – громким шепотом продолжает Стайлз, и эмоции прорываются в его голос, неудержимые и безобразные, – я знал, что буду там не один. Я знал, что у меня будет семья, которая будет любить и заботиться обо мне. Он полон любви. Он бесстрашно распахивает свое сердце и душу, ожидая реакции. Ничего. Стая молчит. Его семья молчит. – И это то, что хочет любая мама для своего ребенка, не так ли? В ответ его встречает тишина. «Кричи!». Он тоже решает молчать.☆☆☆
Октябрь, 2019 год «Дом», Куантико, штат Вирджиния
Пальцем прослеживая самую страшную рану, расположенную прямо на животе, он вспоминает, что она была сделана, чтобы открыть доступ Вселенной к его душе и запечатлеть их связь, схожую с материнской. Бумажный человек не говорил ему этого – Стайлз увидел. И то, что у того есть собственная крепкая связь с мамой, чистой и доверчивой, прячущей своего сына от монстров реальности, не замечая очевидного – ее сын сам был монстром. «Я – творец. Я сотворю новый мир. Я спасу всех людей и сделаю их правильными. Я сделаю их настоящими. Никто больше не будет страдать в одиночестве. Я защищу их всех от тьмы неведения. Я озарю их своим светом». У него восемь ран от бумажного человека. И это довольно символично. У многих народов цифра восемь тесно связана с душой и бесконечностью бытия. Жаль, что Стайлз не может с этим согласиться. Хотя бумажный человек не очень волновался из-за цифр – ему больше нравилось следить за общей картиной, непоколебимой правильности, естественной общностью человека и Вселенной. «Они уверены, что они в безопасности. Они рождаются, отрезают себе эту связь с миром, думая, что стать независимым – первый шаг в их жизни. Но они не правы. Поэтому они умирают. Так быстро. И глупо. Я исправлю их. Сделаю их всех настоящими». Одна царапина на руке, две раны на животе и пять – на правой ноге. И столько ядовитых желаний. Стайлз искупался в них и прогнил до сухой косточки с циничными мыслями. Их не смыть водой, сколько бы он ни тер свою кожу в душе. Они стали частью его. Безоговорочно. Будто он и не сопротивлялся. «Тогда новые они будут вечно благодарны мне. Я стану их новым миром, Богом, центром Вселенной. Буду повелевать ими. Но я напомню им, как они были неправы. Заставлю их поплатиться. Стану их самым желанным кошмаром и самым страшным благословением». Бумажный человек стал его кровью, что была выпущена на волю. «Они еще пожалеют». Они думают, что ему хватает одного дня в больнице, чтобы быть уверенным в своем здоровье. Они верят в то, что это нормально – лететь домой отдельным от всех самолетом, сидя рядом с одной восьмой командой под боком. Они считают, что трех дней хватает, чтобы залечить раны и вернуть свой разум. Только Арджент знает, что ему просто больше нельзя находиться дома в одиночестве, и это – единственная разумная вещь, что сделала команда за всё время. «Они еще пожалеют». Он погряз в чужих мыслях, постепенно сливающихся с его. Он хочет успокоения. Он хочет правильного сна. Он не хочет быть жестоким. Стайлз чувствует себя жестоким. Озлобленным на весь чертов мир. В гневе на свою стаю. Свою семью. «Поговори с ними, пока это не разрушило тебя полностью, ребенок». Но их нет рядом. Они... «... не приняли меня». Однажды он сотрет их из себя. Все чужие мысли, желания, идеи... ведь ему уже тогда как-то удалось выбраться из разума бумажного человека. И провалиться в райский уголок своего. «Jestem szczęściarzem, że cię mam. Dzięki tobie chcę być lepszym człowiekiem. Kocham Cię». Однажды он сделает это. Он не хотел бы быть одиноким в тот момент.☆☆☆
Стайлз резко распахивает глаза, подскакивая со своей кровати. Его сердце загнанно скачет в груди, когда отрывки сна мелькают перед его глазами. «... сидит на мягкой кушетке на террасе его загородного домика в Юте. Это тихое и теплое место, с безжизненной землей и бледным небом. Его странный сад, составленный из песка, больших камней и кустов диких роз, – единственное яркое пятно на милю вокруг. Тусклый свет закатного солнца, умирающего в слепой вспышке оранжевого, также меркло освещает его ослабевающее пение бесполезной теперь колыбельной...». Он был один в своем доме. Там нет никого рядом. «... птиц, без сверчков и криков шумливых соседей место кажется слишком пустынным. Что довольно забавно для этого штата, и он даже немного смеется, но звук вырвавшийся из его горла слышится неправильным, покореженным и пустым. Умершим за мгновение до появления на свет. Так неправильно прерывать тягучее, плотное безмолвие над глухими песками, не способными насладиться звуком. Ничто неправильно, когда внутри всё покорежено и пусто, а единственные слушатели его угасающей жизни – немые цветы, прекрасные как рассвет, но колючие как жаркие лучи полуденного солнца. Без птиц, без сверчков и криков шумливых соседей...». Он был один в тишине. Безмолвный и неуслышанный. «... руки были слабыми. Колени ныли, когда ему надо было вставать, и плакали навзрыд, когда он падал в родное кресло перед потрескивающим камином. Его тело тоже умирало. Теперь он мерзнет по ночам чаще. Ему приходится укрываться теплым пуховым одеялом и прятать ледяной нос в потрепанную игрушку волка, но даже так с серой, бесцветной зарей, что так нагло будит его в тот самый момент, когда он только сомкнет глаза, он чувствует себя замершей каплей воды, что раньше была океаном...». Он был один. И он был одинок. И Стайлз не уверен, был ли этот сон простым кошмаром или видением его изменившегося будущего.