Мыслить как Стайлз Стилински

      Судя по новому темно-синему Lexus LX570, стоящему перед их крыльцом, его отец прямо сейчас дома, поэтому Стайлз ускоряется, взбежав по ступенькам за два прыжка и распахнув дверь. Та кстати неожиданно легко открывается, отчего его тощее тело чуть отлетает на шаг назад, но это не останавливает его пышущий энтузиазм, и он влетает в гостиную, чтобы найти отца в домашней одежде, удобно расположившимся на диване.       – Папа! – кричит он, замирая на месте. Мальчик действительно изумлен, что родитель дома в столь ранний час после обеда, когда подполковник всё чаще задерживался допоздна.       – Обувь, ребенок, – восклицает мужчина, когда он бросается к отцу, забыв о том, что менее пяти минут назад он мерил гигантскую лужу около соседского забора. Она, кстати, оказалась четыре шага в длину и два шага в ширину. Ну и примерно его ботинок в глубину. – Где ты так перепачкался, Мечислав?       – Мм-м…       Да, он не сразу сообразил, что искупает свои ноги в воде, когда решил дойти в своем исследовании до конца – то есть игнорировать мерзлость и противный цвет лужи в пользу научного эксперимента. Он не думает, что может заболеть с тем количеством слоев одежды, в которую он обычно закутывает себя, тем более, что отец вряд ли заметил бы следы преступления, если бы у Стайлза было около пяти часов, чтобы уничтожить улики.       Внезапно ранний приход отца не такой уж замечательный и волнительный, как казалось несколько мгновений назад.       – Это был эксперимент? – пробует мальчик, стреляя глазками из-под опущенной головы.       Но его отец, разумеется, на его невинный взгляд не попадается и только тяжело вздыхает перед тем, как подняться и взять его на руки.       – Хэ-эй, пап, – стонет, размахивая руками. Мужчина вовремя успевает отодвинуться от летящих в него конечностей, но на пол его не отпускает, пока не принесет на кухню и не посадит прямо на прилавок.       – Нужно будет снять носки и ботинки, и не перепачкать всё вокруг, – разумно замечает Ной, принимаясь за дело.       – Я уже взрослый! Я могу сам! – Стайлз слишком сильно наклоняется вперед, чуть не падая на отца, если бы тот не успел бы схватить его за бедро, удерживая на месте. – Упс?!       Подполковник чуть ухмыляется, но его неуклюжесть не комментирует – обычное дело в семье Стилински. Поэтому мальчику приходиться смириться с нахождением под опекой взрослого и откидывается назад, наконец скидывая тяжелый портфель с плеч.       – А что ты сегодня дома? У тебя выходной? Я не думал, что у тебя будут выходные в середине недели. Ну или вообще на неделе, – он запинается, вспоминая, что пропустил вчерашний приход отца, но не решается заострять на этом внимание. – А знаешь, какой сегодня был превосходный день! Мы изучали планеты, потому что сестра нашего учителя обществознания – астрофизик и собиралась приехать к нему в гости, а он решил пригласить ее. И она согласилась! Кстати я не уверен, что готов встретиться с таким крутым ученым, как астрофизик, так рано, потому что я всё еще не подготовил вопросы. Надо будет изучить так много всего… Но она уже согласилась! И сказала, что покажет нам настоящие фотографии с НАСА, хотя мне кажется, что она не договаривает, ведь, кто бы ей разрешил принести настоящие фотографии с космоса, чтобы показать нам? Это было бы очень анти-секретно! Прямо совсем напротив секретности уровня зоны 51, а я почти уверен, что НАСА намного более секретна, чем военная база в Неваде. А ты кстати знаешь, что Земля на самом деле выглядит по-другому, просто высшее общество не могло стерпеть, что такие остылые страны, например, как Зимбабве в Африке, будут находиться выше их, поэтому они перевернули карту, чтобы показать свою доминантность в отношении планеты. Хотя я не уверен в источнике этой информации, но мне кажется, звучит довольно правдоподобно, если вспомнить предыдущие решения буржуазии. А ты как думаешь?       Он выдыхает и улыбается, когда замечает, что за это время отец успел снять с него ботинки и поменять мокрые носки на чистые и приятно пушистые, а также всунуть ему в руку теплое молоко с медом и корицей.       – Ну, во-первых, я бы не назвал Зимбабве отсталой страной. С тем, как за последние два года африканские шаманы стали поставлять свои зелья по всему миру. Тем более, в южной и западной Африке есть эти птицы, которые обладают особой магией…       – Импундулу! – вскрикивает Стайлз, расплескивая молоко по школьным брюкам. Те, правда, и так были испачканы в траве, потому что он лазил в соседский двор, чтобы посмотреть на те плотоядные растения, которые выращивает ведьма Ленор, но за мгновение до его успешного проникновения на частную собственность зеленая изгородь в буквальном смысле ожила и выкинула его из двора.       Ну ничего страшного. Он попробует снова завтра.       – Да, они, – соглашается отец, разглядывая его одежду. – Кажется, сегодня нам предстоит день стирки.       – Да! – с восторгом соглашается мальчик. Если честно, то дни стирки одни из его любимых, и не только, потому что отец всегда рядом с ним, чтобы научить, как ухаживать за разными видами тканей. (А потому что потом он может поиграть с огромным количеством пены, так как за днем стирки следует день уборки).       – Хорошо, рад твоему энтузиазму, Мечислав, – фыркает мужчина. – Пей, – толкает еще наполовину полную кружку с молоком. – К предыдущему вопросу, я дома, потому что вчера ты рано лег спать и-       – Да, – соглашается Стайлз с радостной улыбкой. Он слизывает языком молочные усы и мычит в удовольствии от сладости. – Я рано лег спать, вот видишь, какой я молодец. Не было и десяти часов. А еще я много спал и даже позавтракал, и-       – Ты позавтракал, потому что я отправил Пэрриша проверить тебя, – хмыкает отец. – И ты проспал, и если бы Джордан не принес с собой завтрак, то ты бы пришел в школу голодный и с опозданием.       – Но я спал! – замечает мальчик, не понимая причину их спора.       – Да, вот об этом и речь, – соглашается Ной, подтягивая стул, чтобы устроиться напротив него. – Ты лег рано спать и поздно встал-       – Как и нужно детям моего возраста!       – Да, ребенок, как и нужно детям твоего возраста, – кивает мужчина с отчего-то грустной улыбкой. – Но не тебе. Ты не в силах лечь спать так рано и проснуться поздно, в тебе слишком много энергии. И есть только одна причина, почему в этот раз ты спал так долго. Ты чем-то истощен, Стайлз.       – Это не так! – противится. – Нет-нет-нет. Сегодня восхитительный день, чудесный день, прекрасный день-       – Я догадываюсь, что ты можешь назвать очень много синонимов к слову «замечательный», но-       – … шикарный, превосходный, неповторимый, счастливый-…       – Но это лишь адреналин в твоей крови, и мы оба знаем, что нечто сильное беспокоит тебя. Что происходит, ребенок?       Его ничего не беспокоит. У него нет никаких проблем. Он уже большой ребенок. Ему одиннадцать. Тем более почему у него сразу должны быть проблемы?       – Мечислав, пожалуйста. Что случилось?       Почему обязательно должно было что-то произойти?       – Есть один мальчик в школе, – сдается Стайлз, разом выпивая остатки молока.       Последние капли всегда самые сладкие и вкусные, но сегодня они по какой-то причине очень горькие и ему даже хочется прополоснуть рот после них.       – Так? Он тебя обижает?       – Нет. То есть да. В смысле, конечно, нет, – мальчик хмурится, когда отец понимающе кивает. – Нет-нет. Он не задира. Он выпускник, то есть… он в восьмом классе и очень популярный. Он не хулиган, но он никогда не останавливает драки, и если можно будет над кем-то пошутить, то он скорее всего присоединится. И у него бывают эти странные вспышки гнева, но-…       – Если ты спросишь меня, сынок, то он – определение маленького несовершеннолетнего хулигана.       – Ему четырнадцать!       – Всё еще маленький, парень, – отец сжимает переносицу, но затем сразу же двигается вперед, чтобы обхватить его коленки своими большими теплыми руками. – И он обижает тебя?       – Нет, – он качает головой. – Он… он громко думает? Я не знаю, однажды он шел по коридору мимо меня, и я услышал это. Он сказал, что… что он хочет исчезнуть. Но он не двигал губами. Почему он не делал? И я долго думал, пап, потому что ты всегда говорил, что нужно сначала собрать доказательства для обвинения, и поэтому я наблюдал за ним, и я… я-я могу слышать м-мысли того мальчика?       – Всё хорошо, Мечислав, – мягко сжимает его колени мужчина, и мальчик на мгновение запинается, сглатывая горькой ком в горле. Его глаза полны соленной влаги.       – Я думал, что мы всё нашли, – с испугом шепчет он. – Разве мне не хватает снов? Я не-       – Хэй, нет, ребенок. Ни чего из этого, – его папа ободряюще улыбается, излучая это теплое ощущение, что, как он думает, является любовью. – Возможно, мы что-то упустили. Но ничего страшного, хорошо? Мы обязательно просмотрим твои книги заново, и я могу проконсультироваться с некоторыми своими знакомыми, чтобы понять, что происходит. Это не значит, что ты изменился, хорошо? Это просто еще одна удивительная вещь, которую ты можешь делать. Хорошо? Это удивительно.       Он кивает. Он не уверен в словах отца, но доверяет им, потому что они никогда еще не оказывались пустой ложью во благо.       – Что-то еще произошло, да? – сразу понимает мужчина, когда мальчик замолкает со слезами на глазах. Тонкие бледные детские пальчики водят по обратной стороне больших загорелых ладоней, чуть дрожа и время от времени замирая.       – Давай, Мечислав, мы справляемся со всем на нашем пути вместе.       Да. Это так. Они вместе.       У него больше нет никого другого. Но ему и не нужен никто другой.       Его отец – лучший человек на всем свете, и они всегда будут вместе.       – О-он сказал, что со-… собирается убить себя.       – О-о, детка.       – Он сказал, что никто не будет скучать по нему, когда он уйдет, – Стайлз шмыгает носом, вспоминая это ужасное чувство в животе и боль в сердце. Ему не хочется больше чувствовать подобного. Это подло. – Он так подумал. Значит, он верит в это? Но… но я очень скучаю по маме, когда она ушла… и я-я… – он утирает нос рукавом свитера, игнорируя слезы, текущие с глаз. Нет смысла вытирать лицо, он не собирается останавливаться в скором времени.       – Ребенок-       – Это больно, когда люди уходят. И мне будет больно, когда он уйдет, – наконец выдавливает из себя Стайлз, и падает в объятия отца, задыхаясь от судорожного рыдания. – Я-я.. не хочу, чтобы… о-он уходил.       – Ш-ш-ш, – отец крепко прижимает его к своему плечу, и мягко гладит спину.       – Почему кто-то может хотеть уйти самому? Разве это не больно? Уходить?       – Неужели у тебя есть что-то приличное в гардеробе?       Стайлз сначала вздрагивает от вопроса, потерявшись в детских воспоминаниях, но затем опускает взгляд на свою одежду. Сегодня на нем простая серебристая трикотажная жилетка в клетку поверх скучной голубой рубашки в полоску, и это – не его первый выбор, но в сравнении с тем, что он практически неделю появлялся в офисе в старых поношенных свитерах отца, он определенно добился улучшения.       – Спасибо, – соглашается он с Джексоном и наконец поднимает взгляд на неожиданного посетителя. – Ты тоже выглядишь очень прилично.       Тилацин принимает комплимент с натянутой улыбкой, никак не комментируя свой явно брендовый, но весьма поношенный комплект домашней одежды.       Оборотень не произносит больше ничего, аккуратно проскальзывая на кухню к единственному пустому месту за огромным столом. Садится и выдыхает, закрывая глаза.       Стайлз за всю прошедшую неделю не виделся с язвительным другом, когда тот ушел в ожидаемый отпуск, чтобы съездить к родителям в Мэриленд. Никого не удивило отсутствие второго агента, несомненно, последовавшего за другим.       – Я не видел тебя вчера здесь, – аккуратно замечает Стайлз, открывая новую пачку сливочного масла. Кухня в стайном домике намного больше его собственной, так что он позволяет себе оставить пустые обертки, рядом с предыдущими, тем самым нагромождая деревянную поверхность своим «сахарным беспорядком».       – Мне передали, что не стоит приходить сюда из-за вони твоих сгоревших печений, – легко ускользает от ответа Джексон почти на автомате, но затем всё же открывает глаза, чтобы проверить его реакцию.       Он, по правде говоря, не обижен. Глупо обижаться на правду. Поэтому только пожимает плечами:       – Я не умею печь. Всегда что-то забываю положить или отвлекаюсь на что-то, поэтому забываю тесто в духовке, – чешет нос в смущении. Он не то чтобы стыдится своего увлечения, скорее немного побаивается реакции немного грубоватого и явно очень нахального Джексона версии «декабрь 2.0». – Но я вроде как продолжаю пытаться? Было бы странно остановиться на полпути, тем более в этом всё равно есть что-то успокаивающее…       – Я был у Эрики, – неожиданно произносит Джексон, выхватывая у него из рук новую пачку муки, с которой он борется последнюю минуту. – Мы говорили о Тео. И Кори.       Стайлз уже знал об этом. Он разговаривал с Айзеком вчера вечером, потому что вундеркинд собирался в первые за неделю попасть к себе домой, и он не мог позволить другу готовиться ко сну на месте преступления без единой поддержки. Даже если казалось, что тот не нуждается ни в том, ни в другом. (Стайлз видит друга сквозь ровный, уверенный тон голоса и беззаботные шутки о черных дырах).       – Черт возьми, что не так с этой мукой? – фыркает оборотень чуть театрально.       – Для овсяного печенья, – пожимает плечами Стайлз. Он сам не знает, зачем схватил в магазине упаковку овсяной муки, ведь обычно предпочитает использовать хлопья для этого, но тогда это было спонтанное решение и, если быть полностью откровенным с самим собой, он оценил приятный салатовый оттенок упаковки.       – Не важно, – хмурится Джексон, замечая его нерешительность и испуганное смущение. – Не хочу знать. Вот, – тилацин протягивает открытый пакет ему и вновь складывает руки на груди. – Разве ты не должен быть профессионалом в этом, если ты так часто печешь?       – М-мм, да? – его щеки чуть краснеют. – Я неуклюжий, – правдиво отвечает парень и еще раз пожимает плечами, высыпая муку в большую стеклянную чашку, потому что некоторые жители дома слишком претенциозные, чтобы иметь посуду простолюдин. Его руки слегка трясутся, и он просыпает часть муки мимо, на стол и свои брюки, и та падает словно плотные снежинки.       Нельзя же сказать, что он нервничает на новом месте?       Однако оборотень (с этой его кривой ухмылкой и блестящими глазами) всё равно не выглядит так, будто поверил ему.       – Ты знаешь, мне ведь не совсем нравится овсяное печенье. Оно очень необычное, и это – точно не мой первый выбор, но я его делаю, потому что было бы также необычно не попробовав, да? – ну и то, что его альфе будет приятно. – И знаешь, если бы я сделал его дома, то я бы съел его. В смысле, если оно, разумеется, будет съедобным. Потому что даже плохое мы должны съесть, понимаешь? – Стайлз отвлекается от танцующих цифр на весах, чтобы глянуть на Джексона. Тот расслабляется на своем стуле, но также приятно сосредоточен на том, что бормочет парень.       – Я имею в виду, что будучи детьми, мы всё выкидываем. Откусив кусочек чего-то кислого или неприятного, мы тут же морщимся и выплевываем еду. Но взрослыми мы так не делаем. Почему? Мы едим всё плохое, невкусное и горькое до последнего кусочка и только то, что не можем переварить, выкидываем в мусорный контейнер. Разве это не интересно? Почему мы готовы пройти через этот опыт с каменным лицом? Мы стали сильнее или вежливее? Терпеливее? Или это потому, что не хотим задеть своим отказом кого-то еще?       Он останавливается, чтобы вытереть руки о кухонное полотенце.       – Я часто выкидываю печенье. Но также часто съедаю его в одиночку. Думаю, для меня это отчасти потому, что я немного наказываю себя. Не сказать, что это самое худшее наказание, я не настолько ужасен, чтобы отравить себя или что-то подобное… Хотя всё же выкидывать еду в урну намного больнее. Знаешь, из-за потраченного времени и того, сколько полезных продуктов заложено внутрь? Хм-м… наверное, всем нам стоит больше беспокоиться о том, что мы выкидываем.       Парень улыбается наконец завершившему свой па циферблату, и вновь смотрит на притихшего оборотня. Тот сфокусирован на небольшом холмике муки возле уже чуть подтаявшего масла, задумчивый и далекий.       А Стайлз вдруг замечает нехарактерно большой бутылочно-зеленого цвета свитер, старый и чуть потертый на локтях, сползающий по руке тилацина до самых кончиков пальцев, и спортивную повязку на голове, убирающую уже отросшие, запутанные и впервые не такие ухоженные как обычно волосы назад. Он не видит никаких украшений на шее, хотя ему всегда казалось, что волк прячет что-то особенное за всеми высокими накрахмаленных воротниками рубашек и приталенных водолазок. Это, вкупе с темными кругами под глазами и искусанными губами, вырывает из него:       – Я беспокоюсь о тебе.       Это не ложь. Но он хотел бы, чтобы было так. Чтобы не было причин для тревоги о самом саркастичном и заносчивом члене его стаи.       – Тебе не стоит, – Джексон слабо улыбается, выныривая из места своих раздумий.       Стайлз кивает. Нести ответственность за чье-то волнение – так себе удовольствие.       (Ему уж точно не стоит об этом напоминать).       Поэтому он сосредотачивается на свертывании концов упаковки оставшейся муки и осторожной транспортировке ненужных сейчас предметов в сторону. Несмотря на хаос вокруг, вещи, на самом деле, достаточно организованы, чтобы он не уронил ничего на пол или случайно сместил фокус на что-то более увлекательное.       – Я многое даже не помню, – парень замирает спиной к оборотню. Голос тилацина на удивление достаточно громкий, чтобы его можно было услышать за пределами кухни, и ровный, чтобы предположить, что слова, сказанные вслух, не просто первая возникшая мысль в голове.       – Непохоже, что это должно стоить твоего беспокойства.       Джексон не говорит, что отсутствие его воспоминаний не стоит его беспокойства. Тилацин опасается, что, возможно, даже если бы всё помнил, ущерб, который был ему нанесен, того бы не стоило. Не стоило бы внимания ни окружающих, ни его собственного. Что сейчас вообще нет ничего, что есть (и нет) у тилацина во владении (и в воспоминаниях), что могло бы стоить чьего-то беспокойства.       – Это отстой, – слабо возражает, не оборачиваясь. Кажется, они по-настоящему близки только в том случае, если могут притвориться, что каждый из них в комнате один.       «Я собираюсь беспокоиться за тебя, ты, придурок».       – Не помнить – это тоже чертов мусор, – у него не очень хорошо получается ругаться, и сейчас он отчасти жалеет об этом. – Потому что, когда ты не помнишь, ты не знаешь, чего следует бояться.       – Я не боюсь, малыш, – подмигивает оборотень, когда через минуту Стайлз всё же решается вернуться к столу и одинокому оборотню в большом уютном зеленом свитере.       – У меня для этого есть целая команда поддержки, – со смешком. – Они со страхом справляются намного лучше.       Это еще одна трещина в маске легкомыслии волка? Или просто морщинка на лбу? Отблеск неестественного света?       Стайлз закатывает глаза, не способный разобрать ни свои, ни чужие эмоции, и возвращается к рецепту.       В муку надо добавить ванильный сахар, что должен был лежать рядом с пшеничной мукой. Он может с этим справиться. Следующим шагом идет масло в другой миске. Его тоже нужно будет измерить. Вроде пока ничего сложного.       Некоторое время проходит в тишине, пока парень тщательно перемешивает муку и три раза измеряет масло, чтобы быть точно уверенным в конечном результате. Он не боится ошибиться – это лишь часть человеческой жизни и личного пути самосовершенствования, все делают ошибки, – или что-то опять напутать, скорее, действительно, хочет получить хороший результат.       (Возможно, он просто находит страх чего-то такого простого, как просто попытка, немного глупым и неразумным).       (Хотя он понимает, что чаще всего, не человек управляет своими страхами, а они – им).       (Он – хороший пример для этого).       – Ты тоже должен чего-то боятся?       – Мм-м?       Парень отрывается от посуды, но застывшее в спокойствии лицо оборотня ничем не раскрывает ему причины вопроса. Не понимая сразу, о чем именно идет речь, парень на мгновение хмурится, но вскоре вновь расслабляется. Он кивает самому себе, вспоминая, что только вчера был схожий разговор с Айзеком. Только Цветочек хотел узнать его историю знакомства с Пенелопой, а точнее с Эринией, и всё остальное, что случилось между ними, когда он без слов исчез, оставив девушку самой справляться с последствиями и раздраженными агентами ФБР. И даже если он осознает, что ничего не мог поделать, находясь в больнице под пристальными взглядами нанятых отцом врачей и приставленных на весь день неподкупных, хмурых военных, он всё еще остро ощущает вину за свое предательство их связи. Было облегчением поделиться этим с кем-то другим.       (Ровно как и Айзеку. Как и Айзеку с семейными проблемами, перекрывшими путь для дружбы-ухаживания с одним одиноким, особенным, напуганным волком).       – Я кое-что забыл, – смело делится Стайлз, листая в воображении свои реальные записи. Он не часто их просматривает, хотя возможно это больше связано с тем фактом, что его подчерк с годами становится мельче и беспорядочнее. – Это странно, потому что, судя по моим дневникам, некоторые события были такими важными и особенными для меня, что мне нужно было время и несколько страниц, чтобы суметь записать их как можно детально. Но сейчас я этого не помню. Как будто я никогда не попадал в аварию в автобусе на шоссе, когда мне было шесть, или будто я никогда не был случайно заперт в неработающем холодильнике. Я не мог выбраться оттуда на протяжении часов, пока меня не нашел отец, потому что он знал, что меня нельзя оставлять одного больше, чем на два-три часа. Я кстати полностью с ним согласен, если вспомнить, что как-то в детстве во время дикой жары я побрил всех соседских собак. Они очень любили меня, я не мог этим не воспользоваться. Мне тогда казалось, что я их спаситель от летнего зноя.       – Конечно, ты бы сделал это, ходячая катастрофа, – хмыкает тилацин, и парень согласно улыбается. Хотя выходит немного напряженно.       – Но я забыл эти инциденты. Их нет в моей памяти, кроме этого приходящего зимой противного ощущения зуда на коже или редких ярких вспышек под глазами, – как бы он не концентрировался, он не может вспомнить ничего, кроме уже озвученного. И запаха мандаринов. Но вполне возможно, что он стал заменять детские воспоминания новыми, потому что он всегда думал о них только на новогодних каникулах, и что, как не яркие вспышки и запах свежих мандаринов, говорит о зимних праздниках больше всего?       – Иногда я слышу громкий звук трущихся шин о дорогу, когда пытаюсь вспомнить аварию, – и это. А потом грохот. – Но даже эти кусочки не заставляет меня испытать страх. Я не могу вспомнить ничего из этих инцидентов, но я также не могу вспомнить свои чувства. Боялся ли я быть запертым в одиночку? Или просто уснул? Это звучит теперь еще более запутанно, ха, – он убирает в сторону пачку сметаны и поднимает взгляд на друга. Тот очень внимательно следит за ним. А Стайлз больше не знает, что сказать.       «Не преуменьшай свои чувства? Я сказал полную чушь, потому что хотел поддержать тебя? Мне очень жаль, что я перевел тему на себя?».       Кажется, ничто из этого не подходит их ситуации, и он в конечном итоге решает промолчать.       – Ты уронил, – вдруг произносит Джексон, кивая головой в сторону растекшегося по деревянной поверхности яйца. Большой желто-оранжевый желток трясется, по липкому белку, продолжающего свой путь к краю столешницы. Это настолько далеко от чашки, что Стайлз невольно скатывается в хихиканье, потому что, разумеется, он так аккуратно разбил яйцо без скорлупок и растекшегося желтка, чтобы бывает не так часто, как ему бы хотелось, и он сделал это прямо на дорогущий итальянский стол Питера.       – Как долго он будет ворчать? – едва слышно спрашивает парень, вдруг осознавая, что в доме оборотней каждый разговор никогда не будет достаточно частным без предварительного предупреждения.       – До твоей следующей оплошности, – зловещим тоном обещает Джексон и мило улыбается. Парень не может быть уверенным на все сто процентов, но ему чудится, что свет в глазах его друга стал ярче, а на щеках появился теплый румянец живого человека. (Ну, оборотня).       – Ага. Или знаешь, можешь спросить его самого.       Тилацин кивает в сторону дверей и дарит ему очаровательную улыбку засранца, по которой, ему не стыдно признаться, он немного скучал.       – Приятно знать, – слегка покраснев, соглашается Стайлз, и переводит взгляд на отрешенного Питера, прислонившегося к косяку двери. Иногда он думает о возможности прекращения принятия своих таблеток и настоев только, чтобы уловить часть мыслей волка, потому что по точно выверенной позе и отработанной маской на лице сложно сказать, как консультант Хейл реагирует на что бы то ни было.       А еще глаза.       Он отчасти смущен. В ледяных глазах вновь так много сигналов, и он не в силах уловить каждый из них.       Питер впечатлен? Заворожен? Рад и спокоен?       Если бы он имел чуть более высокую самооценку, он бы сказал, что в холодном океане с брызгами золота есть всё из перечисленного. А также пугающе крепкая сила, что пленяет уже Стайлза.       Впечатляет. Завораживает. Радует и успокаивает.       Воздух потрескивает и, кажется, заканчивается, приближая его к знакомым счастливым морщинкам на уголках льдисто-голубых глаз и слабой улыбке в бликах длинных светлых ресниц. Ему хочется подойти и провести рукой по загорелой коже, а потом закрыть гипнотизирующий взгляд острых волчьих глаз, чтобы проверить будет ли ему хватать кислорода без них. Узнать, будет ли без них виднеться бескрайность океана, манить за собой в глубину, учить дышать под водой. Стоит ли надеяться, что без них он сможет забыть сверкания золота в морском дне, преследующего его в моргании век и темноте ночи.       Он этого не делает. Вместо этого он чуть приподнимает подбородок и с вопросом изгибает бровь.       Питер усмехается, чуть дергаясь вперед. Золото в океане загорается солнечным светом словно тысячи звезд на небесном полотне.       И воздух вдруг заканчивается, заставляя его сделать последний большой глоток живительного кислорода перед погружением.       – Думаю, мне стоит откланяться, – доносится сбоку голос повеселевшего Джексона. Пузырь лопается. Ледяная вода с миллиардами далеких золотых огней отступает. Поднимается бриз.       – Ага. Не сожги эту партию, малыш, а то наш альфа больше не пригласит тебя сюда.       – Он меня и не приглашал, – бормочет, отворачиваясь от зова соленой воды.       – Вот видишь. У тебя еще больше шансов на вылет. Боже, сохрани следующее поколение.       И тилацин устраивает настоящий поклон и театральный взмах руки перед тем, как исчезнуть на втором этаже.       Придурок.       – Ты забыл сахар, – первым прерывает тишину Питер. Мужчина отталкивается от косяка двери и подходит к столу.       – А-ага, да, – Стайлз кивает и наконец возвращается к работе.       Тишина в кухне по ощущению довольно уютная, несмотря на явную слежку со стороны волка. Парень тщательно перемешивает полученную сухую смесь, задумываясь над тем, что же такого серьезного подслушал оборотень, чтобы теперь быть таким сосредоточенным вокруг него. Это даже немного забавно. Однако, он решает подождать, когда оборотень сам начнет разговор.       На это уходит не так много времени, как он ожидал. Чуть меньше минуты.       – Агент Пэрриш уже уехал? – спрашивает Питер, и, даже если Стайлз и ждал вопроса от волка, он всё еще удивлен выбором темы.       – Да, – кивает, замешивая тесто. – Пэрриш уже в другом штате, – и он уже не может сказать в каком.       – Веди себя хорошо, чертенок, ладно? – просит Джордан, но они оба знают, что это скорее обычное напутствие, что легко будет проигнорировано спустя некоторое время.       – Конечно, дядя Джей, – улыбается Стайлз, хотя его глаза немного горят от слез, так как он чувствует, что этот день будет их крайней встречей на очень долгое время. – Когда было по-другому?       Цербер притягивает его к себе, и парень растворяется в объятиях, позволяя себе потерять бдительность на пару минут. Он игнорирует розовые звездочки новых видений, скапливающихся по уголкам, вместо этого решая прислушаться к устойчивому ритму сильного сердца адского пса.       – Он совсем не такой, как ты мне описывал, – бормочет ему в макушку мужчина, пока мозолистые пальцы успокаивающе потирают затылок. – По твоим словам он выходил таким высокомерным и эгоистичным-       – Хэ-эй! – Стайлз пробует отойти назад, чтобы посмотреть Джордану прямо в глаза и отчитать, но тот удерживает его в объятиях, не отпуская ни на миллиметр.       – Я не говорю, что он не такой, – хмыкает. – Просто теперь я наконец понимаю, что ты подразумевал под тяжелым присутствием. И это не так уж и плохо.       – Я думал, что тебя он раздражает-       – Я не говорю, что он этого не делает, – даже не глядя, парень уверен, что мужчина прямо сейчас закатывает на него глаза. – Я говорю, что он весьма спокойный. И, очевидно очень умный засранец, раз его племянник так полагается на него. Как и ваш начальник. Он держится как профессионал и довольно хорошо следует своим животным инстинктам, судя по тому, как он возвышался над вашим доктором Лейхи. И он чуткий для саркастичного-       – Эй, я всегда говорил, что Питер очень заботливый, – наконец прерывает обличительную речь, в которой слишком много положительных прилагательных, что должны быть комплиментами, но что звучат как умышленное, завуалированное оскорбление. – Он был бы очень хорошим родителем.       – Но не мужем, – неожиданно выдает цербер, и потому, как тело мужчины в секунду окаменело, а потом вновь расслабилось, можно сказать, что слова вырвались непреднамеренно, но Джордан давно хотел высказать свое мнение. – Он был контролирующим. Хотя бы так казалось со стороны. Ты единственный, кто не работал и сидел дома с детьми, рассказывая нам о том, какие прекрасные были семейные праздники без посторонних людей. Ты так мало упоминал имена других волков, что складывалось ощущение, что после начала ваших отношений ты вышел из стаи.       – Это не так.       – Я догадываюсь, – и Стайлз хмурится, не понимая, что цербер имеет в виду. – Я знаю, что проблема не в Питере. Он просто был катализатором или скорее даже платформой, на которой ты построил свой безопасный дом, потому что никто другой не хотел быть с тобой таким близким. Никто из стаи не был твоим другом или товарищем, кроме Питера.       – Это-… – он застывает, боясь сглотнуть.       – Всё в порядке, Мечислав, – тут же его окружают две большие руки, потирая спину и плечи. – Я просто очень рад, что ты это заметил. И что не всё, что ты видишь, происходит на самом деле.       – Это не так, я…       – Я хотел, чтобы ты был счастлив, понимаешь? Даже если бы это была бы маленькая семья из пяти человек, то всё хорошо, – мужчина ощутимо сглатывает перед тем, как продолжить. – Но то, что ты получил больше, это тоже хорошо, ладно? Это прекрасно. Не бойся делиться собой с кем-то еще, окей? Семья не обязательно должна быть маленькой и официальной. Друзья – тоже часть семьи.       – Д-да-а, – он кивает, хотя всё еще нуждается в небольшой одинокой паузе, чтобы принять слова Джордана. И прямо сейчас не время и не место для подобного. Видимо, что-то из этого улавливает и цербер, когда вдруг меняет тему с небольшим смешком:       – И как ты понимаешь, мне нужно будет встретиться с Питером. Как твой бли-изкий родственник.       – Ой, заткнись, – Стайлз хлопает смеющегося мужчину по груди. – Братья подобными не занимаются.       – Зато дяди делают, – подмигивает. – Знаешь, это как бы приходит с должностью. Как только у тебя появляется брат или сестра, ты понимаешь, что нужно будет заниматься не только сменой пеленок в скором будущем, но и помогать отфильтровывать женихов и невест, а пото-       – Хэ-эй! Всё! Прекрати, – он несколько раз стучит по плечу цербера, чтобы тот наконец прекратил самодовольно ухмыляться с этим тоскливым оттенком глаз и грустно опущенным уголком губ. – Я понял твою точку зрения, а теперь помолчи и обними меня. Ты знаешь, что я не собираюсь никуда исчезать, и я здесь в безопасности, Джей. Всё будет хорошо.       – Мы успели попрощаться, – делится он с мягкой улыбкой. Он уже скучает по своему брату, но, хотя у них есть эта особая связь между ними, они уверенно плывут каждый сам в свою собственную жизнь с доверием, что другой будет там в самые печальные и в самые счастливые моменты.       – Отдел профессиональной ответственности не стоит на месте. Ему есть где быть.       – Он заботится о тебе, – соглашается Питер, однако Стайлз ощущает, как мужчина колеблется и явно не произнес того, что действительно хотел сказать.       – Да, – всё равно отвечает.       Он вытаскивает противень, накрывает его специальным листом и начинает формировать шарики будущего печенья. Тесто вышло непривычно мягким, без овсяных хлопьев, и на долгую минуту парень в самом деле раздумывает, чтобы добавить в него немного изюма.       – Ты не учавствовал в украшении ели, – спустя какое-то время начинает оборотень. Стайлз разумно не замечает, что того вообще-то тоже не было в гостиной, когда безудержная Пенелопа сходила с ума перед краснолицым Джексоном. Последний, оказывается, является ярым фанатом зимних праздников и тем мальчиком, что вырос в вере в то, что Рождество должно объединять большие семьи за одним столом под светом красочных гирлянд и музыку Франка Синатры.       (Что на удивление не так претенциозно, как ожидается от занудного тилацина),       – Я никогда этого не делал, – пожимает плечами парень. – В нашей семье мы не занимались ничем религиозным, даже если это Рождество, но всё же праздновали Хануку. В этом году мы разлучились с отцом, но я всё равно не чувствовал, что должен зажигать свечи. Это казалось неправильным. И мне не хотелось быть лицемером, поэтому я просто позвонил отцу, и он рассказал мне, что сделал он и какие свечи выбрал.       Он улыбается, вспоминая, как перед отъездом цербер загнал его в свою машину и передал огромную коробку – посылку от отца. Как выяснилось позже, его отец всё равно приготовил ему подарки на Хануку, даже если Стайлзу уже двадцать два и только дети получают такое большое количество презентов. В тот же вечер он с радостным напеванием себе под нос разобрал коробку и даже зажег небольшую ароматизированную свечу с запахом хвои перед сном, чтобы рассказать подрагивающему огоньку о своих глубинных переживаниях, невысоких достижениях и том, чего он желает получить в новом году. Это немного глупо, но ему до сих пор чудится, будто кто-то – он думает сейчас о маме – мог быть с ним в ту ночь и услышать его сбивчивый шепот.       – Ты иудей? – Питер вновь слегка дергает губами, будто удивлен своим словам, но Стайлз догадывается, что вряд ли в принципе появиться возможность услышать то, что оборотень действительно хочет узнать от него.       Ни единого шанса.       – Я – нет, – если ему не задают вопрос, то и отвечать он не должен, не так ли? – Не совсем. Это просто очень теплый семейный праздник, который мой отец принес из своей семьи.       Он не говорит, что это была вторая приемная семья для отца. Они всё еще поддерживают с ними связь, хотя Стайлзу так и не выпал шанс встретиться с двумя милыми стариками из Дакоты, но он всё равно получает от них почтовые карточки с теплыми поздравлениями на каждый праздник.       – Мы тоже не праздновали Рождество с таким размахом до появления Джексона, – неожиданно сообщает ему Питер. И он отвлекается, смотря на крохотную счастливую улыбку на лице оборотня и сияющие глаза. – Теперь мы имеем дело с годичным запасом мишуры и сверкающего пластика, – они разделяют тихие, мягкие усмешке перед тем, как мужчина произнесет в разы громче, чем раньше:       – Если бы я не был уверен, что этот парень волк, я бы сказал, что он сорока.       Крик возмущения со второго этажа – сладкий мед для их ушей.       (Хотя Стайлз и ненавидит эту желтую сахарную кашу-убийцу).       (Серьезно, кто в здравом уме подвергает обработке натуральный продукт, чтобы в конце получить лишь гранулированную бомбу замедленного действия?).       – Что? – Стайлз отвлекается от последнего комочка на противне, когда понимает, что пропустил вопрос Питера. Мужчина, что необычно, просто качает головой и слабо улыбается.       – Ты не останешься на утро?       Это неожиданно, хотя и приятно. Не считая, разумеется, того глубинного ощущения, которое подсказывает ему, что он очевидно уже довольно долго находится в «чуде» предстоящего Рождества со всеми нежными голосами, добрым отношением и частыми улыбками со стороны не самых открытых (особенно к нему) оборотней.       – Нет, – он поворачивается, чтобы вымыть руки, а не для того, чтобы избежать профессиональных взглядов блестящего психолога. – Я не очень хорошо сплю на новом месте, и никто из нас не готовил подарки. И рождество это семей-       – Ты – часть стаи, Мечислав, – серьезно произносит Питер с заметным нажимом. – Это – прямое приглашение остаться.       Не видя лица своего волка, намного легче как отказаться, так и согласиться, хотя он не думает, что запах мгновенной радости, наверняка, прорвавшийся сквозь прозрачную защиту маскирующей дым-травы, смог бы кого-либо из них обмануть. Ну, это и его ускоренное сердцебиение.       – Хорошо, спасибо, – неловко произносит, переминаясь с ноги на ногу перед тем, как обернуться за противнем и сунуть его в духовку, так и не взглянув на мужчину.       И дело не в том, что он страшиться узнать, хочет ли в итоге Питер, чтобы тот присутствовал в стайном логове или нет. Скорее, его лицо и так транслирует слишком много эмоций, которых он и сам не в силах распознать, ему не нужно, чтобы его оленьи глазки подавали какие-то смущающие внутренние сигналы его волку.       И если бы Питер не хотел его видеть здесь, он бы вряд ли настаивал на приглашении остаться на праздничный ужин. Даже из приличной вежливости. Волк не такой. Оборотень не видит смысла в притворстве, если тому это не нравится. Стайлз знает. И от этого почему-то еще сложнее согласиться на совместное времяпровождение. Он не представляет сколько еще сможет выдержать клокочущее сердце в горле.       – Вот, – в поле зрения появляется небольшой кухонный таймер в виде симпатичной белой коровы с черными пятнами. – Возьми. Я так понимаю причина вчерашней партии аппетитных загорелых пряников в том, что ты легко отвлекаешься на свои мысли.       Стайлз поднимает взгляд наверх только для того, чтобы увидеть, что Питер вновь с очаровательно снисходительной усмешкой вторгается в его личное пространство. С такого расстояния он может даже почуять тонкий аромат чужой туалетной воды и неожиданный запах корицы, что, как он считает, исходит от слегка вьющихся, всё еще немного влажных волос оборотня.       – М-м… спасибо? – выходит намного ниже его обычного голоса. Таймер падает ему в открытые ладони с призрачным прикосновением чужих горячих мозолистых пальцев.       Их тела едва ли не соприкасаются, разделяя тепло в воздухе между ними.       – У него очень пронзительный звон, так что ты не сможешь пропустить время, – тихо шепчет Питер, чуть наклоняясь вперед. Выдыхаемые слова мягкими мурашками танцуют на его горящих щеках. – Если ты, конечно, не забудешь его поставить.       Волк издает короткий смешок, и размягченные под теплым светом одинокой лампочки на кухне голубые глаза волка наряжаются в одеяло красивых морщинок. Это неожиданно так пленительно, и Стайлз задерживает дыхание, боясь выплюнуть сердце вместе с нежным и слабым: «да». А потом – с тяжелым «спасибо».       – Вот и хорошо.       Питер моргает, длинные тени ресниц на точеных скулах, и слегка отступает назад. Тепло всё еще висит между ними, в расстоянии меньше громкого выдоха, и светлые волны затихших океанов вновь поднимаются ввысь, сияя золотом, и он опять в одном мгновении от повторного погружения в дикие и, как оказалось, неизвестные ему воды.       Он нервно облизывает губы и опускает глаза в пол. На языке остается слабый привкус корицы.       – Ты говоришь, что будешь пытаться, пока не добьешься своего? – вдруг хрипит Питер.       Впереди на кухонном столе всё еще разложены продукты, пустые упаковки и бумажные пакеты, за которыми прячется не одна миска полуготового теста. Ошибочно собранный рецепт творожных пряников, ожидающее шоколадные крошки песочное печенье и не домешанная смесь рождественских пряностей: гвоздика, мускатный орех, имбирь и анис.       – Да, конечно, – соглашается Стайлз, кивая. – Было бы глупо остановиться сейчас, когда тесто готово. Да и сдаваться не в моем характере.       Посмотрев на Питера, он видит что-то вроде восхищения в глазах и необычного внутреннего свечения, осторожно проглядывающего словно сквозь крохотную замочную скважину.       – Да, – всё еще едва слышно бормочет мужчина. А потом неожиданно отклоняется назад и разглядывает его, будто видит в первый раз. – Меньшего я не ожидал.       Что-то в неловкой позе оборотня и нервной ухмылке на губах вдруг показывает ему, что он только что ответил на нечто, совсем отличное от вопроса о сгоревших партиях домашней выпечки. И если это – то, что хотел узнать волк с самого начала… видимо, мужчине это понравилось.       – Мм-м…       – Оставайся с нами до обмена подарками, – наконец делает несколько шагов назад. – Даже наш драгоценный профессор мифологии и жизни мифических существ, доктор Лидия Мартин остается с нами в эту священную ночь для завтрашнего совместного стайного завтрака. Она была готова пожертвовать своим бесценным временем с ее невероятными студентами, так что, я думаю, ты тоже в силах чуть задержаться. Я отвезу тебя перед сном.       Кажется, между ними перемирие.       – Хорошо, – пожимает плечами Стайлз, наконец преодолевая странную слабость в теле, чтобы подойти к столу. – Не позже десяти часов, пожалуйста.       – Без проблем, – небрежно пожимает плечами Питер. Некоторое время мужчина не двигается, но потом наконец садится на место тилацина и достает записную книжку из кармана, затихая.       Он официально признает, что горячее смущение в его случае может дойти до самого живота.

☆☆☆

      Вечером он плюхается на диван между устало хихикающей Пенелопой и притихшей Эрикой, переписывающейся с Верноном по телефону. Они легко переплетаются конечностями, прячась под одним пледом, и Стайлз позволяет себе улечься на плечо хакера и закрыть на время глаза. Ужин прошел совсем не неловко, как точно многие предполагали. Сам парень мало говорил, как и Питер, если подумать, но остальные легко обходили темы семьи, друзей и недавних событий на работе, поддерживая разговор об увлечениях и свежих новинках кино легким и волнительным. А после этого они ввалились в гостиную с огромной (гигантской, по мнению Стайлза) елью и раздали друг другу поздравительные открытки и кружки, которые были разыграны в игре «Тайный Санта». Последнее было идеей Джексона (ну или хотя бы в его случае это скорее было очень резкое заявление от тилацина и грубый бросок бумажки со скрытым именем в конце рабочего дня, чем предложение как таковое, но он не жалуется).       Ему попалось имя Айзека, и он бессовестно воспользовался тем, что уже присмотрел для себя необычную кружку-конструктор с детальками Lego (она была заказана им с первой зарплаты в качестве награды самому себе), вместо того, чтобы в последний момент искать что-нибудь необычное. И если он мог судить по короткому смешку и счастливой улыбке Цветочка, то его подарок очевидно пришелся кстати.       Они договаривались не раскрывать попавшиеся имена в игре «Тайный Санта» (он догадывается, что как-то связано с тем, что команде психологов и детективов интереснее разузнать подобное самому), но Стайлз всё равно легко догадался кому досталось его имя. Большая кружка с обезьянкой Абу из мультфильма «Приключения Алладина» декларирует ответ сама за себя. Но он ничего не говорит Питеру, только бросает короткий строгий взгляд, а потом начинает хихикать, замечая, что всё внимание волка сосредоточено на детской чашке «Чип», тоже воссозданной из мультфильма «Красавица и Чудовище», мягко утопающей в руках оборотня. Парень чувствует, что за него умело отомстили.       (Хотя, зная мужчину, Стайлз подозревает, что тот на зло дарителю будет пить чай на работе только из этой крошечной чашки и благодарно, то есть самодовольно, улыбаться команде после каждого глотка).       (Он также чувствует, что чашка была куплена, или скорее даже заказана, задолго до того, как они решили провести конкурс подарков. Что довольно быстро сокращает потенциального Санту Питера до двух напыщенных оборотней на другой стороне гостиной).       Остальное время они проводят, продолжая шутить над кружками и дурацкими карточками с поздравлениями. И Стайлз расслабляется, пока не замечает напряженную позу Лидии и ее хмурый, но решительный вид.       Ох.       Что ж. Должно быть, не он один готов делать шаг навстречу стае.       В голове он подбадривает Лидию, посылая ей мысленное поощрение и волны позитива, и что-то из этого, видимо, всё же помогает, потому что девушка, как только затихают разговоры, чуть откашливается, чтобы привлечь внимание команды.       – Эм-м… Я на самом деле не знаю с чего начать говорить, чтобы объяснить вам всё, что-… – короткий выдох. – Моя бабушка болела слабоумием. Тяжелая форма деменции с галлюцинациями, спутанностью сознания и приступами тревоги, – ровно произносит девушка в свою новую кружку с надписью: «Самый лучший учитель». – Всё мое детство она говорила, что с ней что-то не так, что она здорова, просто никто не знает, что это нормально для нее, и я думала… – девушка хмурится, закусывая губу. – Я думала, что, возможно, она была полукровкой или человеком со слабой магической искрой. Поэтому я стала исследовать редких мифических существ, потому что я доверяла ее словам. Я до последнего не хотела верить, что она просто очень сильно больна.       – Не кори себя, – Пенелопа садится ровно, чтобы протянуть руку к дрожащей ладони доктора. – Это нормально.       – В то время у нас была очень плохая структура система общин и магической помощи, – поддерживает Айзек. – Мы только за последние десять лет смогли продвинуться далеко вперед, – и с грустной улыбкой замечает:       – Если это было раньше двенадцатого года, то ни о какой колдовской экспертизе нет речи. Не представляю, с чем вашей семье пришлось столкнуться.       – Что-то подобное, – аккуратно соглашается Лидия. Она не чудится более расслабленной от явной поддержки коллег, но переворачивает ладонь, чтобы крепче ухватиться за представленную руку переживающей Пенелопы и чуть кивает в сторону сгорбленного Айзека. – Только после ее смерти я смогла справиться с мыслью о ее болезни. Но я всё еще не могла выкинуть ее слова о том, что со мной что-то не так. Особенно потому что я всегда ощущала себя неправильно. Будто что-то горело в моих венах и просилось вырваться наружу. Так что вопрос моей бабушки словно и не исчез, а просто перерос в дилемму обо мне. Больна ли я или я-… я что-то другое?       – Ну мы всегда знали, что ты что-то другое, красотка, – убирая телефон в карман, шутит Эрика, тем самым вызывая у команды несколько смешков, и даже слабое подёргивание губ у Лидии.       – У меня есть несколько странных черт, – продолжает девушка. – Фобий, можно сказать, но никогда раньше не складывала их в единый образ до-       – Нападения? – осторожно предлагает Айзек, когда профессор замолкает, не заканчивая предложение.       – Да.       Неожиданно Стайлза осеняет, что, как и всё еще невозмутимый Питер, Айзек уже знает, кем является их хрупкая рыжая девушка. Он предполагает, что пацифист в докторе Лейхи не дает ему развязать спор о не самых обдуманных решений коллег, но что движет его волком – загадка. Возможно, оборотень не поднял вопрос о нечеловеческом происхождении девушки, только потому что та сейчас в отпуске, а значит не подставляет положение своего непроинформированного напарника. Ну, или мужчина уверен, что справится сам и сможет держать своего племянника в относительной безопасности в любой критической ситуации. Сложно сказать.       Джексон и Дерек, разделяющие другой диван между собой, не выглядят особенно встревоженными, но легкое беспокойство вьется вокруг них под слабым облаком свечения новогодних гирлянд.       – Я – горгона, – наконец просто замечает Лидия и останавливается, ожидая шквал вопросов.       Его нет.       – Хорошо, – первым прерывает возникшую неловкую тишину Пенелопа. – Мне очень жаль, но я мало, что знаю о горгонах. Я думала, что они… ну-       – Вымышленные существа? Да. Это вроде как неверный слух, – пожимает плечами девушка, перекидывая рыжий локон через плечо. Сразу заметно, как профессор расслабляется, не получив от стаи никакой отрицательной реакции. – Горгоны обычно являются девушками из смешанной крови, которые были недостаточно чисты в генах или недостаточно сильны, чтобы иметь собственную магическую искру. На самом деле, несмотря на долгие годы анализа Национальный Афинский университет, возглавляющий исследования древнегреческих легенд, всё еще не нашел однозначного ответа, почему кто-то становится горгоной, а кто-то нет. В точности, как с пробуждением цербера.       Как и с ним. Точнее ответ есть, но он не думает, что научному сообществу это понравится.       Уравновешенность? Сила духа? Устойчивый моральный компас?       Несмотря на то, что эти понятия могут быть терминами в некоторых областях науки, по правде говоря, они не звучат так же хорошо, как избыток кислорода или уровень кислотности воды. Чтобы «внутренняя гармония» действительно сошла бы за «достойную» причину для того, чтобы быть связанным с магией и с материей Вселенной? Смешно.       – Здесь есть связь между тобой и агентом Пэрришем? – подозревает Эрика.       – Да. Горгона и цербер составляет между собой согласованную пару, идеальную гармонию, как близнецы. Они хорошо работают вместе потому что адский пес представляет собой вечное пламя, как перерождение жизни, возможность исправить свои грехи, в то время, как горгона является холодной стороной медали, череда смертей, которая несет за собой лишь смысл наказания для покаяния.       – Это всё очень красиво звучит, – деликатно шепчет Пенелопа, чуть наклоняясь вперед, чтобы лучше увидеть Лидию. Та в ответ кривит лицом, но только потому что всё еще не чувствует себя «прекрасной» с этой стороной себя.       – Ну, если проще, то цербер живет очень долго, способен самовозгораться, чтобы переродиться при незначительных ранах, стирая все свои шрамы и как бы надевая новую кожу, – легко отвечает Стайлз, вспоминая, как изучал все подробности горячей части Джордана. (Да, ему нравится двусмысленность этой фразы). – У псов так же есть несколько крутых способностей, но по большей степени они очень похожи на перевертышей, если бы у тех все навороты передавались им не по генам, а благодаря магии и магической искре.       – Верно, – соглашается. – Горгоны же чуть более бессмертны, так как они имеют девять жизней, с каждой следующей приближаясь к своей первородной форме, – без эмоций подмечает Лидия, и парень немного удивлен тем, что она столь многим готова поделиться со стаей в первый же совместный вечер.       – То есть после каждой смерти они приобретают больше доступа к магической искре, – поясняет Айзек, не замечая, как откидывается назад, на ноги Джексона, – что также означает сверхспособности, улучшенную регенерацию и скорее всего определенные проблемы с холодом.       – Да, – соглашается девушка, скользя взглядом по лицам команды. – Сейчас я не особо отличаюсь от человека, не считая прекрасной регенерации и постоянной мерзлоты в костях, но я иногда вижу странные вещи, обычно во время сна, но… наверное, не стоит рисковать, так что придется… мм-м…       – Мы перегруппируемся, Лидс, не беспокойся, – спокойно замечает Дерек с подбадривающей улыбкой. Альфа заметно напрягается в плечах (Стайлз ставит все свои деньги на то, что тому сложно поддерживать свои положительные эмоции открытыми так долго и при этом продолжать говорить), но не останавливается:       – Спасибо, что сказала нам. Мы очень ценим твое доверие. Мы понимаем, как это бывает.       Как это бывает, когда ты не человек. И не маг. Но и не животное.       – Аминь! – соглашается тилацин с дразнящей улыбкой. – Черт возьми, я рад, что всё еще единственный представитель вымирающего вида. Мне нужна прибавка к зарплате.       – Я могу устроить прибавку к бумажной работе, – язвит Эрика с своего места, не поленившись вытащить подушку позади себя и кинуть ее в оборотня, едва не прибив при этом сидящего на полу Айзека.       – Спасибо, – смущенно благодарит Лидия, глядя в глаза Альфы.       – Добро пожаловать в ряды нелюдей, доктор Мартин, – приподнимая кружку с чаем заявляет Питер с чем-то вроде гордости в своих ледяных глазах. Стайлз заворожен и удивлен, что способен увидеть это, особенно в мягком свете Рождества. – Мы заждались вас на этой стороне. Здесь тепло и солнечно, и мы обещаем не смотреть вам в глаза, когда вы будете злиться.       – Хэй! У меня нет карманного зеркала, – вдруг подскакивает с места Джексон, и Айзек едва успевает отодвинуться к ногам Дерека, чтобы не оказаться затоптанным. Оборотень театрально нащупывает карманы, а потом взмахивает руками в фальшивом ужасе. – Мы же не можем ходить с начищенными щитами весь день.       – С начищенными щитами у тебя проблем не будет, придурок, – фыркает Эрика, заново выуживая телефон из кармана. Девушка, видимо, решает не вмешиваться в ситуацию Лидии с другими людьми в комнате, а вспоминая ее маленькую интервенцию в прошлом, парень ощущает, что ей просто нужно чуть больше времени, чтобы обдумать свои слова.       – И я уверена, что смогу найти зеркало у тебя в сумочке от Диор.       – Это Прада, дорогая. Я понимаю, что ты никогда не покупала себе действительно красивые вещи, чтобы узнать брэнд, но я готов это отпустить тебя сегодня, зная, что в этой команде всё еще есть ценители настоящего итальянского дома моды и мое сердце может отдохнуть от твоего невероятного невежества.       – Ценители дома моды? Так названа ее собака. Собака?! Ты серьезно не можешь говорить здесь о ценителях!       – Ты думаешь…       Лидия, о ком, очевидна, и шла речь, свою заинтересованность разговором внезапно быстро теряет. Все остальные, казалось бы, тоже, закатывая глаза и утыкаясь обратно в свои новые кружки. Растратившая последние остатки энергии на еще одно крепкое сжатие руки рыжего доктора, Пенелопа позволяет себе вернуться в лежачее положение, в этот раз решая сделать из Стайлза подушку. На другой стороне Дерек закрывает глаза, игнорируя визг тилацина под боком, и опуская ладонь в мягкие завитки затихшего Цветочка.       Питер же сладко ухмыляется ему поверх своей новой розовой чашки для чая, и полыхающий жар просыпается в его груди, за мгновение согревая его до самых кончиков пальцев ног. Он тоже улыбается.       Если канун Рождества подразумевает эти чувства и эмоции, эту нежную любовь, в его груди и вокруг него, вокруг его еще одной семьи, он бы хотел переписать весь календарь, чтобы праздновать двадцать четвертое декабря каждый свой день до самого конца.       (Он знает, что это немыслимо, но всё равно бы хотел).       – Я тоже, малыш, – шепчет ему в плечо сонная Пенелопа, и Стайлз вдруг озаряется улыбкой.       Он же говорил, что спустя два месяца все в команде будут звать его малышкой. Он рад, что никогда еще не был таким правым и не правым в одно и то же мгновение.