Мыслить как Стайлз Стилински

Декабрь, 2019 год. в нескольких милях от города Эль-Пасо, Техас.

      – Да, Стайлз, может показать дорогу, – докладывает альфе Джексон. Он не слышит ответ Дерека, но догадывается, что скоро за ними последует остальная часть команды. – Да, хорошо. Конечно, я перезвоню, если мы что-нибудь увидим. Мы будем ждать вас.       Он слышит, как оборотень завершает звонок, чтобы набрать другой номер.       – Сейчас направо, – тихо направляет Стайлз со всё еще закрытыми глазами в подвернувшимся промежутке между разговорами. – А потом всё время прямо, – Внутреннее ощущение правоты тянет его вперед, за невидимый горизонт, и оно такое сильное и знакомое, он не может ошибаться.       – Тогда мы выйдем за черту города, – констатирует Джексон, но всё еще следует его указаниям, и на пустой дороге их машина набирает скорость. – Пенелопа, отследи мой телефон и скинь наши данные остальным. Мы будем где-то возле гор и возвышенностей. Будет сложно найти дорогу без ориентира.       Позволив словам друга быть мягким фоном для более глубокого погружения в себя, он исследует зазубренные края своей путеводной звезды. Они не острые, как чудится сначала, скорее наоборот, слегка тупые и гладкие, словно бояться навредить ему. Что это за ощущение такое? Знакомое и далекое одновременно, зазубренное, но не острое, зовет за собой и отталкивает.       Кто в нем так сильно нуждается?       – Здесь, – неожиданно произносит вслух Стайлз, и Джексон тут же резко останавливает машину. Они оба дергаются на ремнях, но быстро восстанавливают равновесие. В темноте и тишине место за его тонкими складками век чувствуется уютным.       – Мы в середине нигде, – растерянно объявляет оборотень, заставляя его наконец открыть глаза и встретиться с тем миром, что с внешней стороны его кожи. Снаружи всё еще темно, и горы нависают над ними зловещими фигурами в нимбе луны. Кажется, вокруг больше нет ничего и никого рядом.       – Ага, – также смущенно тянет он, выходя из внедорожника. Ночной воздух холодный и неподвижный, а глухая тишина едва ли разбавляется шорохом осторожных шагов суховея. Свежий запах травы и земли легко наполняет их легкие, но на этом всё. Они словно очутились в мертвом мире с предостерегающим затишьем на перекрестке.       Стайлз делает шаг, потом еще один, продолжая двигаться, пока не достигнет края дороги. Перед его взором простилается сухая потрескавшаяся земля с одинокими кустами и холмиками из бледно-желтой глины. И там нет больше ничего на долгие, скучные мили. Лишь его жадное, голодное сердце, насмехаясь над ним, подсказывает обратное.       – Ты что-нибудь чувствуешь? – уступая разуму и привычной логике, спрашивает Стайлз у притихшего рядом Джексона. Тот отрывается от телефона, чтобы бросить на него заинтересованный и слегка тревожный взгляд.       – Нет, – но парень замечает, что оборотень тут же выпрямляется и убирает сотовый в карман, потянувшись вместо этого за пистолетом. Тилацин делает несколько глубоких вдохов, ведя носом по воздуху. – Не уверен. Пахнет обычно, но…       – Напряжение такое же, как в городе? – оборотни на самом деле не самые чувствительные к магии амагические существа, но тилацин всегда был большим исключением во всем.       – Хм-м… – Стайлз видит точный момент, когда профайлер крепче сжимает в руке пистолет, а глаза перевертыша загораются ярким золото-зеленым, бегая по пустынной местности в поисках невидимой опасности. – Нет. Здесь есть что-то другое. Это всё еще магия?       – Ага.       И это беспокоит их сильнее. Было бы куда проще будь их противник кем-то живым и одушевленным.       – Ну Айзек говорил что-то про то, как аномалия выходит за границы города.       – Это был Арджент, – фыркает Стайлз, косо глядя на поддергивающиеся щеки тилацина. – И да, аномалия, по словам ведьмы, идет дальше за город. Но ведь это не совсем она, не так ли?       Его слова, ожидаемо, только добавляют градус напряжения в воздух между ними и плечи уже готового к атаке оборотня. (Хотя это был не совсем тот эффект, который он хотел получить).       Темное, удивительно далекое и безмятежное, небо над ними, казалось, тянется ввысь в тоже время, как обездвиженная, словно мертвая, серая пустыня широко распахивает свои объятия в стороны, за далекий горизонт. Душная тишина одновременно пугает и зазывает их слабым суховеем, теребящим тощие ветки кустарников.       – Я предупрежу остальных, – спустя длинную паузу произносит Джексон, намеренно расслабляя плечи. – Если ты говоришь, что мальчик здесь, нам понадобится отряд спасателей и возможно скорая помощь. Он наверняка замерз, шастая по-       – Отряд не понадобиться, – уверенно замечает Стайлз, всё еще вглядываясь в мрачные тени пустой местности. Там что-то есть. Он уверен. – Хотя насчет скорой ты прав. Как далеко от нас остальные?       – Двадцать минут, – тут же отвечает тилацин. Пистолет вновь надежно убран в кобуру, а свет фар слегка разбавлен ярким подсветкой смартфона. – Хотя может больше. Они всё еще разбираются по поводу ситуации в кафе. Если Дерек обернется, он может быть здесь через двадцать минут.       Последнее – вопрос.       – Нет, не надо. Пусть они не торопят ведьм и тех, кого прислала община. Это будет некрасиво.       Зачем ребенку шастать по ночной пустыне без фонарика или хоть какого-либо приспособления для света? Зак оставил его на своем столе, как и свой телефон, и несколько коробок спичек на кухне. Это земля не самая безопасная, особенно в темноте, когда невозможно увидеть камень или трещину в глине, пока уже не будет поздно для вывихнутой лодыжки или даже сломанной ноги.       Так почему же такой умный и самостоятельный ребенок, как Зак, не взял с собой ничего, чтобы осветить себе дорогу в темноту?       – Некрасиво? – переспрашивает Джексон, переставая печатать. Он может поставить зарплату на то, что Пенелопа уже успела сообщить оставшимся членам стаи об их текущих координатах.       Почему Зак не взял с собой фонарик?       – Ты уже о чем-то догадываешься, но не можешь никак собрать единую картину?       Если только таков был план с самого начала.       – Ага, – соглашается Стайлз, как вдруг замечает то, зачем и пошел в пустыню Зак. Маленький белый огонек вдалеке, неестественно парящий над землей. – Лидия уже звонила?       – Да. Она говорит, что в Техасе много джакалопов* и…       Как только он видит первый огонек, тут же загораются другие. Мириады крохотных сверкающих звезд. Только прямо на земле. Вот здесь. Словно нужно лишь сделать пару шагов вперед. И протянуть руку. Впервые.       Впервые?       – Стайлз?       – Это не аномалия, Джексон. В смысле, аномалия есть, но она тут не при чем. Позвони Лидии, пусть она ищет блуждающие огоньки. Что-то кочевое. Это неестественно для Эль-Пасо.       Они впервые здесь. И ненадолго.       – Ты что-то видишь? – любопытничает оборотень, но Стайлз не оборачивается к тому, боясь потерять из виду море пульсирующего света.       – Да. И это похоже скорее на огни чего-то потустороннего, чем магического. И это пришло сюда откуда-то… Может из Сокорро? Или ближайшего города Мексики? Или чего-то еще?       Их так много. Этих необычных огоньков. Стайлз бы ожидал куда меньше. Рядом-то с такой гигантской и мощной естественной магической аномалией?       – Легенды маленьких городов Западного Техаса, – ошеломленно произносит Джексон. – Старая книжка у Зака в комнате. Она была в куче учебников на столе. Я видел такую у-       – Лидии, ага, – так же изумленно кивает парень. – Я знал, что мне она не зря показалась знакомой.       – Да, мне тоже, – а потом переходит к действиям. – Я звоню Пенелопе, потом остальным. Посмотрим, что они еще нашли.       Вот только Стайлз больше ждать не в силах. Его тянет вперед, и он не думает, что дорога будет открыта для него на постоянной основе. Скорее наоборот. Нет времени на сомнения.       – Он сделал это для Кинкейда, – решительно заявляет парень. – Для своего отца.       – Стайлз, не смей, – правильно прочитав его мысль, пробует Джексон. Телефон давно забыт, когда они оба осторожно шагают в одну сторону, пытаясь опередить друг друга. Жаль, что тилацин отвлекся и ушел так далеко от конца дороги.       – Здесь нет проблем со входом, – бормочет Стайлз и прыгает с асфальта в сочную траву, рядом с бескрайним лугом красивых сиреневых цветов. – Главное суметь потом вернуться.       Вокруг уже больше нет огоньков – да они и не были бы заметны при таком ярком свете, исходящем кажется отовсюду. Чистое голубое небо и зелено-фиолетовая поляна. От сухого воздуха не осталось и следа – вокруг витает свежий аромат травы и мокрой земли, словно недавно прошел дождь, хотя почва под ногами остается плотной и не мешает ему бродить.       – Давай, – толкает он самого себя.       Если он остановится, запнется, замрет, задержится хоть на одно моргание глаз, он несомненно потеряется. В таком месте, в вакуумной тишине без пения птиц и жужжания насекомых, движение – единственное, что отличает живых от застывших во времени. Рывок. Вздох. Изменение.       Жизнь.       – Стайлз! – кричит Джексон. Голос волка всё звучит неожиданно близко и ужасно далеко одновременно. – Подожди, идиот.       Парень на мгновение оглядывается, хотя и не сбавляет шаг. Оборотень стоит на границе возле луга, сжимая одной рукой дурацкий шелковый платок у носа, а второй маша ему, чтобы он вернулся. В тот же миг он понимает две вещи: первое – вокруг поляна аконита, смертельного яда для почти каждого вида перевертышей, второе – она здесь только для того, чтобы он прошел этот путь в одиночку, а значит он должен поторопиться.       – Встретимся на той стороне, – бросает в ответ Стайлз и устремляется вперед, куда его тянет и зовет его искра.       – Нет! Стой, идиот! Стайлз! Ты не можешь просто-       Слова тилацина съедает необычный туман в предрассветном сером небе. У нее есть всего несколько часов, перед-       Она бежит. Перебирает босыми ногами так быстро, как только может, не обращая внимания на острые камни и влажные от крови ступни. Она не может остановиться. Она не может. Она отказывается выходить замуж за этого ханжеского старика, сколько бы ее матушка благодаря этому не получила. Ей всё равно. Она сбежит. Солнце еще не разрумянило небо своим светом, никто не должен спохватиться ее до позднего утра. Но ее уже тогда не будет ни в комнате, ни в имении отца. Она будет на свободе. И холодный воздух независимости обжигает ее легкие в качестве приветствия. Она еще не пробовала ничего лучше. Ничего вкуснее. Ничего-       Он выпрыгивает из тумана похожим прыжком в бок только, чтобы очутиться в вечернем лесу с рукой, зажатой в чужой ладони, слегка потной, но теплой и надежной, и-       Им не было места в деревне. Никогда не было. Почему они только думали, что смогут сдержаться, смолчать, скрытничать? Словно они преступники какие! Словно любовь может быть неправильной. Словно то, что их связало… то, что они чувствуют друг к другу, есть нечто меньшее, чем благословение. Божье или нет, имело ли это значение? Любовь не может быть грехом. Только если самолюбие. И возможно, они все правы. Возможно, им нет места в деревне. Или даже нигде в этом мире. Только в самой преисподней, если верить словам старосты. Как будто их слова, слова этой безумной старухи, имеют значения, когда их руки находят друг друга во тьме и при свете, в страхе и отваге, в самый счастливый момент их жизни и в страшный судный день. Они уйдут, пускай в ту самую преисподнюю, вечную погибель, если это будет значить совместное путешествие, всё в порядке. Если-       И снова луг. Уже без цветов и молодой травы, но она выбирала привал не по красоте-       Здесь его не должны найти. Здесь его наконец оставят в покое. Здесь он сможет отдохнуть. Она аккуратно укладывает его в землю, ласково перебирая его слегка поседевшие, но всё еще такие же пушистые волосы. Чудится, будто они всё еще пахнут лавандовой настойкой, которую она специально собирает для него. Но когда она наклоняется, чтобы оставить последний поцелуй на его холодном лбу, ее окружает только запах пепла, горя и разрушений. Бедное ее дитя. Он не должен был проходить через всё это, только потому что он ее сын. Отпрыск ведьмы. Плод нечистых сил. Ох, чтобы она отдала, лишь бы подарить ему другую, спокойную, мирную жизнь. Она надеется, что здесь, в глубинах ее несломленных надежд, он сможет найти свой-       И другой лес. Гуще, плотнее, тяжелее. Словно удушливая роща смертоносных Манцинелловых деревьев, несущих свой яд в коре, ветвях, корнях и листьях. Во всём, что они есть. Как он. Как-       Если бы кровь с его рук собрать в отдельный сосуд, он был бы способен наполнить новый водоем для целой деревни. Если взять одежду и драгоценные вещи его сокровищниц он смог бы одеть и с легкостью прокормить целый город. Если бы он мог бы остановиться, противостоять отцу, своим братьям и сестрам, своим глупым, дурацким, бесчеловечным традициям, он бы обязательно научился созерцать, что-то строить, изменять к лучшему. А так его руки в силах лишь крушить, пытать и убивать. Скольких банши он сжег после своего совершеннолетия? Скольких оборотней замучил? Были ли они действительно теми монстрами, о которых говорила его бабушка? Может все эти детские сказки на самом деле были о них? Истинные чудовища. Невинное лицо и гнилая натура. Почему он не восстал раньше? Почему он ждал еще одной смерти? Почему он не решился спасти этого ребенка? А сейчас он бежит, как крыса, трус, дряхлый слабак, надеясь, что найдется кто-то сильнее его, мощнее, огромнее, кто наконец остановит весь этот ужас, это бесчестие, этот геноцид, этот-       Это Марфа. Не город. Огни. Окна в потустороннее, за пределы бытия, чувств, рождения и смерти. Трансцендентный храм первостихии, способный превратиться во временное убежище и дом на оставшуюся вечность. Неизвестные силы, готовые стать давно потерянным ангелом-хранителем и опаздывающем палачом.       Доброе и плохое.       Что есть что, когда желание столь ярко сияет и жаждет исполниться? Когда шепот в ночи перед кроватью под одеялом просит изменить Вселенную? Крохотный мир маленьких людей. Жизни, горящие истинным пламенем бесконечности. Парящие над землей огни. Сотни, тысячи, миллионы… крики душ. Любящих, страдающих, боящихся, ненавидящих, голодающих. Мечтающих о большем. Что есть что в этом мироздании? Кем он был задуман и для кого? Бесконечность пылающих сердец. Сотен, тысяч, миллионов…       «Обещаешь, что всегда придешь за мной?».       – Я просто хотел помочь, – скулит мальчик. В его трясущихся руках бутыль с водой, светящейся, как знакомые блуждающие огни над пустыней в самую темную ночь. А на голове в спутанных грязных волосах покоится кривой венок из аконита. – Я не хотел потеряться.       Зак выглядит совсем по-другому, чем на последней своей фотографии. Такие же светлые спутанные локоны и такая же висящая одежда, однотонная и потрепанная, только глаза другие, огромные и счастливые, и аура столь сияющая, что Стайлз опасается смотреть прямо на мальчика больше нескольких секунд.       – Я просто хотел помочь, – уже тише повторяет юноша, испуганный отсутствием ответа с его стороны.       И разве это не история его жизни?       – Я понимаю.       «Обещаю».       – Всё хорошо, не волнуйся, – наконец шепчет он, когда улавливает смущение и стыд Зака. Тот хорошо это скрывает, срывая траву в профессионально небрежный букет токсичных борцов*.       Поэтому он приседает, расслабляя плечи и морщинки на лбу, а потом одаряет ребенка слабой улыбкой.       – Ты знаешь, почему я здесь?       Вопрос, очевидно, приводит Зака в чувство. (Или он наконец догадывается, что Стайлз не собирается ни ругать его, ни читать занудные лекции). (Что Стайлз наверняка сделал бы, с большим удовольствием, если бы они не находились бы «в середине нигде»).       – Вы из полиции, потому что моя мама беспокоится обо мне, – решительно заявляет мальчик, вставая со своего места в тени более высокой травы. Парнишка всё еще избегает его прямого взгляда, но уже кажется более уверенным в своих предыдущих решениях. – И вы поможете мне вернуться, потому что я заблудился, – ну настолько уверенно насколько может произнести девятилетний мальчишка, сбежавший из дома, чтобы несколько часов блуждать сначала по ночному городу, потом по холодной пустыне, а затем рыскать в поле ядовитых цветов в поисках выхода из необъятного солнечного места, похожего на карманное измерение в потустороннем мире. – Не нарочно, – спустя мгновение добавляет Зак, будто Стайлз мог подумать обратное.       – Да. Ты прав, Зак. Я здесь, чтобы отвести тебя домой.       – Вы знаете, как отсюда выйти? – интересуется мальчик, всё же одаривая его слегка хмурым взором. Ребенок всё еще цепляется за бутыль с водой, от этого вопрос выходит куда более снисходительным и недоверчивым, чем должно исходить от школьника. (Колючка, надо полагать, нашел бы в Заке либо родственную душу, либо своего заклятого врага).       – Нет. Но я смогу нас вывести отсюда, – честно отвечает Стайлз, потому что «взрослым» детям нравится честность. – Почему ты спрашиваешь? В твоей книге ничего об этом не было сказано?       – Там есть только легенда, – пожимает плечами. – Я не был уверен, что это сработает.       – Но ты верил.       – Да.       – И это сработало.       – Так там было сказано.       Зак указывает головой на свою бутыль с водой, чуть раскачиваясь на пятках.       – Я впечатлен, – искренне. У него, конечно, была своя доля безумных «походов» в детстве, но они не часто венчались успехом. Почти никогда. Если, разумеется, не считать разрешение отца на участие в некоторых клубах и онлайн-курсах как успех. («Хорошо, ребенок, лишь бы ты уже занял свою реактивную голову чем-то менее подсудным»). (Обычно он собирался добиться обратного).       – И очень горжусь тем, что ты захотел получить.       Теперь уже Стайлз кивает на исцеляющую живую воду в руке мальчика. Не раздумывая, Зак сразу же прижимает к себе бутыль, ожидая, видимо, когда он попробует ее отобрать.       – Я не собираюсь ее забирать, – хмыкает он, поднимая ладони вверх. Сидеть на корточках перед мальчишкой так долго тяжело, поэтому от резкого движения, он ожидаемо покачивается и чуть не падает назад. Ему нужно больше сна для таких акробатических трюков. – Я очень впечатлен тем, что ты проделал этот путь для своего отца. Это-       – Кинкейд не-       – … очень вдумчиво и отважно с твой стороны найти способ вылечить немоту-       – Откуда вы знаете?       – Тебя не учили не перебивать взрослых? – наконец не выдержав, фыркает Стайлз. Черт возьми, как же Зак напоминает ему Колючку. Если бы не внешний, поразительно противоположный, контраст, они могли бы сойти за ментальных близнецов. (Такая фраза ведь существует, да?).       – Ты похож на старшеклассника, – упрямится мальчик, хотя и окрашивается в стыдливый румянец практически до ушей.       – Я из правоохранительных органов, – указывает Стайлз, сдерживая веселье. Кажется, они отходят от темы. – Ты сам так сказал.       – Но вы не представились.       Браво. Он действительно восхищен неотступностью юного бойца.       – Ты прав. Хотя это стоило спросить с самого начала, – с улыбкой замечает он, вытаскивая из кармана жилета свой бейдж. – Я из ФБР. Меня зовут Мечислав Стилински. Но все зовут меня Стайлз.       – Круто, – теперь восторгаются им. Или его бейджом. – А у меня нет прозвища. Имя слишком короткое.       Ну, или прозвищем. (Чего не происходило с детского сада).       – Ты можешь представляться всем как Закари. Все будут звать тебя Зак, а это твое настоящее имя. Заставь их почувствовать себя умными, схитрив.       – Круто, – бормочет мальчик с задумчивым видом. – А почему Стайлз?       Ему, безусловно, льстит безраздельное внимание ребенка, но его ноги уже скрипят от напряжения и-       – Нам пора идти, Зак, – с окончательными нотками. – Я думаю, тебе стоит убрать воду в свой рюкзак на всякий случай. И может быть, ты мог бы оставить весь аконит, который ты собрал здесь. В спасательных командах, которые ищут тебя, есть оборотни и они-       – У них аллергия на аконит, – перебивает Зак, без лишних уговоров срывая с себя цветочный венок и стряхивая с колен сиреневые лепестки. – Сначала это всего лишь насморк, но потом может возникнуть сыпь и-       – И галлюцинации. Вздуются вены, а следом идет смерть, – громко замечает Стайлз, в конце концов поднимаясь на ноги и корча гримасы от предвиденной боли. – Неприятно, когда тебя перебивают, да?       Насупившись, Зак сужает глаза на его вопрос, но продолжает собирать свои вещи в старый истертый походный рюкзак, пока не будет готов идти.       – Извините.       – Спасибо, – кивает Стайлз, оглядываясь.       Разумеется, поляна всё так же необъятна и залита солнцем, как и когда он в ней только оказался. Здесь либо должен быть логичный выход из подобной ситуации, либо они вновь должны поставить все ставки на веру. Ведь вера является волшебной палочкой во всём потустороннем или магическом. Вроде как.       – Чего захотели вы? – неожиданно спрашивает мальчик, приближаясь к нему. Школьник тоже осматривает местность вокруг них, но созерцать здесь особо нечего. – Марфа исполняет заветное желание.       – Не уверен, что я что-то просил. Кроме как найти тебя и вернуть в безопасности.       Со всех сторон однообразное сиреневое море цветов.       – Это не очень искреннее желание, – естественно спорит мальчик, потому что он сделан из тревожной смеси противоречия и непослушания.       – Уж поверь мне, – отмахивается Стайлз, – это было очень искренне.       Цветочная поляна определенно должна выглядеть одинаково, потому что иначе она перестанет ощущаться безопасной и уединенной, но это всё еще не значит, что она на самом деле такая.       – Это – твоя работа, – настойчиво напоминает Зак, перегородив ему взор на горизонт. – Тебе нужно было что-то пожелать. Заветное желание. Ты бы так просто не зашел сюда, если бы тебе нечего было бы предложить. Она тебе что-то дала. Это точно.       – Ты очень легко прыгаешь с вежливого тона на бестактный, – поворачиваясь назад.       Или имеет смысл просто идти на ощущение стайной связи. Нет никакой вероятности, что Джексон не рычит где-нибудь рядом, покрывая его любезным сквернословным очарованием.       – А вы избегаете ответа.       – Я не избегаю ответа, Зак, – отвлекается Стайлз, одаривая мальчика своим самым сильным «я очень огорчен твоим поведением» взглядом. Тот работает только наполовину, потому что, хотя школьник наконец отступает назад физически и словесно, тот всё еще пялится на него, как голодный ребенок в детской пиццерии. – Я не знаю, что тебе сказать, непоседа. Я пока еще не понял, что получил от Марфы, хорошо?       – Ладно, – через мучительную минуту яростной рентгенографии глазами, соглашается Зак и пожимает плечами. Пожимает плечами. – И я не ребенок. Мне почти десять. Уже взрослый.       «Уже взрослый», – передразнивает в голове мальчика Стайлз. «Почти десять».       Что бы ни было. Он спал всего около двух часов и еще какое-то время бессознательно двигался по квартире, чтобы также бессознательно сбежать в другой штат. Снова. А еще он не принимал свои таблетки, у него нет с собой ни настойки, ни перчаток, и ему нужно взять за руку беспокойного девятилетнего «взрослого», чтобы вывести того из потустороннего места на краю магической аномалии в треклятом Техасе.       «Обещаю».       – Ладно, – язвит Стайлз, бурно потирая лицо сухими ладонями. Он справится. Бывало хуже. Ему скорее всего придется сделать всего несколько десятков шагов до края бескрайней поляны и там его будут ждать раздраженные оборотни и один злющий человек. (И это он не про Арджента). (Или Эрику).       (К слову, об Эрике…).       Ему лишь нужно найти какой-нибудь якорь.       – Хорошо, – хлопает в ладоши. – Вот как мы с тобой поступим. Ты должен взять меня за руку, не перебивай, и я выведу тебя отсюда. Ты всё это время будешь говорить. У меня будут закрыты глаза и иногда я буду останавливаться, но ты должен продолжать говорить. Или петь. Мне всё равно. Главное, не молчи, хорошо?       – Ага, – легкомысленно соглашается Зак.       – Я серьезно. Замолчишь, и мы застрянем здесь еще на какое-то время.       – Да-да, я понял, агент, – повторяя его жест с раскрытыми ладонями, кивает мальчишка. – Я говорю, вы отводите меня обратно. Спасибо, кстати.       – Между прочим, пожалуйста. И больше ничего такого не выкидывай. Безрассудство тебе не к лицу.       – Я нет! – тут же возражает мальчик, но под его усталым вздохом тушуется. – Да-да, хорошо. Я не собираюсь снова теряться.       И вообще-то Стайлз уверен, что у мальчишки были еще несколько планов потеряться как раз ко дню рождению определенных одноклассников. О чем он тут же напоминает об этом ребенку.       – А десятилетие близнецов?       – Я оставлю записку, – спорит Зак, складывая руки на груди. – И какая вам разница? Вас не будет здесь к следующему утру.       На это Стайлз лишь закатывает глаза и наконец расслабляется. Да, его не будет здесь к следующему утру, и это хорошая новость. Замечательная. Поэтому он улыбается мальчику, смягчая свой протест. Зак выдыхает и тоже успокаивается, опуская руки вниз. У ребенка всё еще есть эта необычная светящаяся аура от головы до пят, и, даже без должных знаний о магии и профессиональный подготовки, Стайлз в силах сказать, что в мальчике есть что-то особенное. И однажды Зак потрясет их магический мир.       – И то верно, – резко выдыхая, соглашается с собой Стайлз. Им пора к Джексону. (Почему не Питеру?). – Давай, пошли.       К Джексону.       Он закрывает глаза, делает глубокий вдох и берется за протянутую ладонь мальчишки. Меньше секунды, неполный вдох, начало рывка. Пока только желание движения.       И этого, как оказалось, всё равно хватает, чтобы его выкинуло на другую поляну, в другое время и с другим человеком.       – Я думаю, это замечательно, что за тебя взялась твоя бабушка. Никто другой не хотел с тобой ведаться*. А ты уже прошел пятнадцать зим.       – Это не так просто, как кажется.       – Ты всегда так говоришь. «Это не так просто». «Я не всегда могу помочь, а прошлое не изменить». «На самом деле, ты не хочешь оставаться рядом со мной, Марфа. Никто не хочет иметь видящего в своем доме».       – Но это так!       – «Моя баба – особенность, а не обыкновение».       – Да!       – «Не слушай, Марфа». «Посмотри, Марфа». «Как же так, Марфа!».       – Стой, Марфа. Ты не ведаешь, о чем гла-       – Так объясни! Что такого в том, что ты можешь узнать все мои секреты? Они никогда не были секретами для тебя!       – … никогда ее бы не заметил. А если бы я ее не заметил, то не узнал бы, что Марфа существует и есть способ помочь моему-       – Мир, какой все его знают, отличается от мира, которого всегда будем знать мы. Это выходит не всегда по нашему желанию или нашему выбору, иногда это просто то, что есть. И мы оба знаем, что наш вариант в тысячу раз прекраснее их.       – Баба, мы-       – Это выглядит несправедливо и жестоко. Видеть этот мир и не иметь возможности коснуться. Бояться потеряться в нем от жажды и голода. Разве не это ты пытаешься мне сказать?       – Я не чувствую, что моя душа «сильная и уравновешенная», чтобы получить такой дар, баба. Может быть, это-       – Не может быть. Магия переоценивает тебя только в том случае, когда ты сам себя недооцениваешь. Тебе, как и мне когда-то, дан редкий дар, щедрый и ужасный, и силы знают, что мы справимся с ним. Какой бы равнодушной и неодушевленной не казалась бы магия, она всё же живая. И она знает толк в наших душах.       – Как? Но-       – Единственное, что они оставили нам, – это решение. Хочешь ли ты исправить то, что увидел? Или выбираешь быть невидимым спутником судеб людей? Желаешь ли ты быть освобождением от старой горести на плечах твоих знакомых и новых друзей?       – … мама ничего не хотела знать о магии или о потустороннем мире, даже если бы это могло помочь, потому что она была напугана…       – Это помогает?       – Отвары и настойки? Да. Это не мешает мне видеть, но притупляет ощущения. С ними намного проще справляться без якоря.       – Нет. Я не про отвар. Я про, ну…       – Семью? Союзников? Друзей?       – Я боюсь, баба. Мне кажется…       – Страх – источник невероятных сил и необычайных возможностей. Но постоянная боязнь всего порождает гниль в твоем сердце и путает взор. Твоя Марфа права. Ты немногого добьешься, скрываясь от всех в своей лачуге.       – Но это не я их боюсь! Они сами! Они даже больше не смотрят мне в глаза…       – Как им не остерегаться тебя, когда ты сам себя побаиваешься? В тебе самом не хватает веры в свои силы, откуда же они могли найти это в себе?       – Ну а вурдалаки? Они же не должны меня «остерегаться»?       – То, что они вдохнули в себя не одну жизнь, не добавляет им мудрости. Вечность – это всего лишь опыт, которого у них с тобой еще не было. Как и у тебя с ними. И разве ты сам не обходил их стороной всё это время?       – … знал, что я могу это сделать. Я верил, что у меня получится, поэтому у меня всё вышло, не так ли? Магия любит искреннюю веру. Ты поэтому смог найти меня, да? Ты верил, что у тебя получится.       – Да, – соглашается Стайлз. Затем он притягивает мальчика ближе к себе и распахивает глаза. – Прыгаем.       Они сваливают с ног взволнованного Джексона прямо на сухую землю, на кусающие их открытую кожу кустарники и неожиданную, сбивающую с толку тьму реального мира.       –… прыгать в волшебное поле аконита, – простонав, заканчивает оборотень. Рядом так же тихо мычит Зак, бормоча о коленях, которые он, к сожалению, успел поранить при падении.       – Ты идиот, Стайлз. Ты знаешь?       Он всё еще не проморгался, и темнота поэтому всё еще кажется непроглядной, холодной и тихой.       – Ага.       Рядом начинает хихикать мальчик, но ему не хватает сил противостоять ребенку. Джексон тоже фыркает и даже не пытается сделать движение, чтобы скинуть его в сторону. (Он считает это прогрессом).       – Ой.       Кромешный мрак перед его глазами не рассеивается, и яркие лучи фар не пробивают бесшумные тени. Его уши полны детского смеха, а легкие – запахом дорогого мужского одеколона. Узкая ладонь крепче сжимает его пальцы в знак благодарности.       – Это было знание. Вот, что она мне решила подарить.       Твердые мышцы груди волка под его руками. Громкое биение сердца. Перемена.       – И ты прав. Я идиот.       А после наступает гробовая тишина.