Мыслить как Стайлз Стилински

Январь, 2020 год.

      Стайлз открывает глаза в стайном доме, укутанный в свое походное одеяло. Тепло и тихо. Зрение всё еще слегка мутное в уголках глаз, отчего деревянный потолок над головой кажется круглым и будто немного вращается по своей оси. Слабый. Мучительно хочется пить.       – Вода на столе. Справа от тебя.       Закрыв глаза, он тянется на нежный голос. Движение рукой дается с тяжелой борьбой, но вскоре он всё же натыкается на свой термос. Гладкий. Холодный. Хотя вода внутри неожиданно теплая и сладкая. Он давится на втором глотке, проливая части жидкости на себя. Противно.       – Всё хорошо, Стайлз, – утешает ласковый голос. – Не спеши.       Тихо. Тепло. Гладкий. Холодный. Мокро. Утешающий. Ласковый.       – Под подушкой блокнот с карандашом. Всё из твоего рюкзака. Никто не касался твоих вещей напрямую.       Он тянется проверить. Под ним и в правду спрятан обычный блокнот-софтбук, который он схватил еще утром до их отъезда. Утром какого-то дня. И заточенный карандаш тоже здесь. А рядом с ним старая точилка и мягкий ластик. Его вещи.       – Спасибо, Айзек, – шепотом. Ему нельзя сбить свои мысли. Нельзя проглотить воспоминания дальше комка в пересохшем горле.       Пора.       Надо успеть до их потери.       Надо скорее забыть их всех. Забыть их.       Стайлз сжимает карандаш в руке, открывает глаза и начинает писать.       «Когда я родился, мне было страшно. Мои воспоминания спутаны до почти четырех лет, но я помню, как моя мама плакала, держа меня в своих трясущихся руках, будто я был последней надеждой в ее рушащемся мире…       … Мне четыре, и я плачу, но мама крепко обнимает меня и целует в коленку…       … Когда мне стало шесть, на моем дне рождении был чужой человек. Это была хозяйка дома. Она пришла выгнать меня и маму, но потом улыбнулась. Мы с мамой жили там еще месяц. Это был подарок на мой день рождения. Я люблю подарки. Я тоже сделал подарок. Я отдал хозяйке свою любимую игрушку…       … Впервые я увидел вспышки в небе, когда мне было чуть больше семи. Мама сказала, что я видел фейерверки, но это не так. Не было шума или криков людей. Просто красивые огни и цвета в небе. Как северное сияние. Я знал, что это было нечто большое. Нечто великое. Нечто сверхъ-есте-стве-нное…       … Шок. Я упал с крыши. Это была глупая-глупая идея моих одноклассников…       … нога всё еще болит даже спустя две недели. Я не могу дождаться, когда мне наконец снимут гипс. Я устал от прыжков, вся моя кожа чешется, а мышцы-…».       – Тебе нужен ибупрофен?       Стайлз останавливает бегущую мысль на середине, приподняв кончик затупленного карандаша над исписанным листом блокнота. Его вторая рука беспокойно водит круги на его левой голени и потирает ее, будто от старой ноющей боли.       Он не замечал.       – Нет. У Зака был перелом. Скоро должно пройти.       «… зудели и мне хочется наконец пойти-…       … Кинкейд классный. Жаль, что он не может говорить. Я знаю, что он хочет сам провести мой обряд, когда я стану старше. Он хочет спеть для меня молитву, мое магическое обязательство…       … чему-то принадлежу. Приятно быть частью чего-то особенного, и при этом оставаться самим собой. Оставаться верным своему сердцу и своим…       … мама всё еще не верит в то, что я ей показываю. Она не видит то, что вижу я. Она смотрит на мои рисунки и не замечает ничего. Только всплеск цветов и переливание красок. Почему она не может видеть их? Магию? Эти чудесные силы? Почему она не…».       – Это не город. Марфа – это девушка, – произносит вслух Стайлз, вдруг остро осознавая присутствие других людей рядом с собой. – Марфа – человек без способностей и талантов, – уточняет, а потом с ухмылкой добавляет. – Там есть сладкая история юной любви и глупых решений.       – Этого нет в книге, – спокойно замечает Лидия, которая до этого, видимо, рассказывала о призрачных огнях Техаса остальной стае. – И в других источниках.       – У меня нет доказательств, – пожимает плечами. – Но это не призрачный город, как все думают. Тот город из легенд исчез намного позже после появления огней. Так что блуждающие огни Марфы и призрачный город – это две разные истории. Просто огней было меньше поначалу, и немногие обращали на них внимание. Да и немногим был дан проход, – с заминкой. – А те, у кого был шанс вернуться обратно, не станут раскрывать секрет Марфы. Она изменила законы магии и всего потустороннего. Мы еще не готовы столкнуться с ее открытиями.       Он упускает дальнейший ответ доктора Мартин.       «… огни в темноте. Вот они. Я нашел их. Я знал. Я просто хочу помочь своему отцу обрести голос, чтобы он мог молиться своим божествам так, как он всегда хотел. Как он всегда мечтал. Я знаю, что это глупо. Но я всё равно собираюсь сделать так, чтобы мой отец наконец смог признаться маме в чувствах и взять меня с собой в…       … Здесь много теней и никого нет. Как так? И светящиеся жидкости умеют парить в воздухе. Для всех или только для меня? А еще здесь всё пропитано надеждой и пахнет чем-то новым. Сладко. Если бы я только мог остаться здесь, то-       … этот парень странный. В нем есть магия. И ее так много, даже больше, чем у той статуи на окраине города. Ему, наверное, больно. Если ее так много. Может быть, поэтому Марфа впустила его сюда. Она хочет помочь ему…       … Его ладонь холодная и горячая. И очень мягкая. Я чувствую, как его магическая искра усиками ползет по моей руке. Интересно, замечает ли он, что исследует меня? Стайлз. Какое крутое имя. Я бы хотел, чтобы у меня тоже было такое крутое прозвище. Тогда я бы тоже мог «щеголять», как…       … он провалится. Точно. Ее так много в нем. Он боится ее использовать. Ему нужно давать ей выход иногда, как со слезами. Пускай это буду я. Ничего страшного. Моя жизнь только началась, она короткая, но уже интересная. Наверное, хоть он сможет увидеть то, что вижу я. Эти цвета и краски. И наконец хоть кто-то поймет. У меня нет секретов. А ему это нужно. Я не отпущу его руку. Идите на мой голос, агент из ФБР. Возможно, вам будет больно и грустно в начале, но потом я взял всё в свои руки, и мама нашла свою вторую половинку, у нас появился дом, и я узнал о Марфе. Вы можете прочитать все крутые книги о магии, которые я нашел. Вы можете увидеть, какие забавные члены якудза, когда они думают, что они суперсекретные. И как мистер Икета готовит мне бутерброды. Он единственный, кто знает, что во мне есть нечто необычное. Его жена тоже видит их, как я. Он собирается мне помочь. Я надеюсь, что у вас тоже кто-то есть, странный агент из ФБР. Может быть, если вы увидите мою жизнь, мои мысли и воспоминания, вам будет легче. Я знаю, что значит быть одиноким в своих желаниях и нуждах. Всё в порядке. Я не отпущу вашу руку».       Стайлз замирает. Еще ни один человек, ни одно магические существо, ни кто-либо вообще не делал для него ничего подобного. Никто не пытался ему помочь, никто не был достаточно любезен, не пытался понять. Правильно говорит отец. Здесь нет милосердия. Нет доброты. Он не представлял, пока не столкнулся с этим лицом к лицу.       Он очень уважителен к секретам, он бы сам никогда не выбрал эти способности. Этот дар. Но он есть у него. И он старается не лезть людям в душу, в будущее незнакомцев, в головы близких, потому что это нечестно, аморально… пускай это просто естественно для него. И он всегда молчит, всегда скроет ради других, только если не знает лучшего способа помочь. Он часто выбирает исправить то, что увидел. Или наоборот подтолкнуть видение к исполнению. И это всегда для пользы окружающих. И всегда за счет его здравомыслия, часов сна и здоровья.       Ему еще никто не предлагал помощь в ответ.       Еще никто за все двадцать лет его жизни не предлагал ему снять часть ноши за счет своих секретов. Он еще никогда не стоил дороже чужих мыслей и воспоминаний. В него еще никогда не верили так беспрекословно.       – Они прекрасны, ты прав. Они чудесны, – сглатывая бормочет. Его глаза бесстыдно слезятся. – Это восхитительно, ребенок.       – Что?       – Цвета, Джекс, – выдыхает с трепетом. – Ты был бы влюблен в них. Благоговел. Я не видел ничего более совершенного, чем они. А я видел много необычных вещей. Они незабываемы. Поразительны.       «… знал, что он будет разочарован, но это стоило того. И первое, что сказал Кинкейд были слова любви, так что не стоит так сильно нервничать из-за первой лекции от отца. От отца. Они собираются пожениться, это точно…       … конечно, против. Потому что мне только одиннадцать. Будто за эти два года я уменьшился. Хоть дядя Икета благоразумен. Но если бы тетя Юки не сказала…       … Я сломал всего лишь палец. Все делают из этого такую историю. Я просто следил за свечением в небе и не заметил яму. Словно я первый раз сбегаю за эти годы…       … Хорошо, что я послушал себя. Я знал, что это не просто магазин снадобий. Не может быть такого. Всегда хотел встретить мастеров рун. Они должны знать те символы, которые я нашел в пустыне. Я не успокоюсь, пока не найду правду. Не верю, что это просто совпадение. Краски ведут меня за собой…       … ох. Вот, что они значат. Боже мой! Никто мне не поверит. Это… удивительно. Невероятно…».       Стайлз громко вдыхает, внезапно ощущая нехватку кислорода. Это. Вау. Это немыслимо. Невозможно. Но так логично. Как они сразу не поняли об этом. Как за все тысячелетия их жизни, никто никогда до этого не додумывался? Это… поразительно. Ой. Кажется, его мозг не способен обработать эту информацию. Черт возьми. Это так красиво. Так чертовски прекрасно. Изумительно.       – Ты плачешь, мартышка.       Пройдут ещё десятилетия до того, как все узнают правду. Как все наконец поймут. Так долго они ждали. Зак, Юки, Анри и Лаклан. Сам Стайлз. Отчаянно долго, но в то же время так быстро. Это будет ослепительное начало жизни на настоящей Земле. Умопомрачительный старт.       «… Однажды они всё же поймут. Моя мама и мой отец. Однажды они наконец увидят. Наконец прозрят…       … Это будут видеть все. Не северное сияние, не радужный дождь, не закат солнца. Это цвета будущего, краски наших возможностей. Мы должны сделать первый шаг. Мы не можем больше ждать. Давайте поможем нашим собратьям…       … сделали это. Мы сделали это. Мы сделали. Мы сделали. Разве ты не гордишься мной, прапрабабушка? Я сделал это. Анри и Лаклан. Марфа, видишь ли ты это?       … всегда знал, что моя жизнь будет недолгой. Всегда знал, что будет так. Но мир изменился. Я сдвинул его с пустой оси, с этого глупого порядка, стремления в никуда. Тетя Юки, дядя Икета. Отец. Прощайте. Мне не жаль… я знаю, что вы горды мной. И мама… спасибо, что доверилась мне, даже если никогда не верила в мои слова. Спасибо. До скорой встречи, мама, я люблю тебя. Я люблю всех вас».       Всё. Двадцать семь лет. Целая жизнь на простой белой бумаге. Целый блокнот и не одно десятилетие. Но такая короткая. Такая короткая…       – Возьми, пожалуйста, салфетки. Они на столе.       Это так грустно. И так восхитительно. И колоссально. И страшно.       Одна жизнь. Все мысли, эмоции, стремления. Воспоминания и видения будущего. Одна жизнь и так много изменений по всей Земле. Одна жизнь и так мало времени. Так мало возможностей.       Стайлз громко высмаркивается, даже не пробуя быть тихим или аккуратным. Горячие слезы текут из болящих глаз ручьем, и он затыкает ладонью рот, чтобы хотя бы не начать задыхаться. Боль от укуса помогает сосредоточиться и на мгновение, на короткий миг, он может вдохнуть полной грудью и почувствовать нечто большее, чем горечь и барахтанье сердца в груди. Облегчение. На несколько секунд он всё же впитывает в себя волну облегчения от того, что этот путь, эта жизнь (не его, не его, чужая), эта память подошли к своему завершению, и он снова может быть Стайлзом. Лишь на долю минуты.       Однако, вскоре море из смеси страха, радости и отчаяния штурмом берет в заложники его душу.       – Так страшно, – шепчет он себе под нос. Боже, как же страшно умереть таким молодым. Он никогда не думал об этом до этого. Его видения детей никогда не выходили за рамки пяти ближайших лет, и он никогда… он чувствует себя бессмертным, слишком молодым для смерти.       «Пока, мам, я люблю тебя».       Смерть его матери была (и есть) константой в его жизни. Она просто есть. Он не мог ничего исправить, ничего изменить. Он мог только успеть попрощаться, успеть поцеловать ее напоследок, успеть вдохнуть аромат ее духов. Что он мог сделать тогда? А ей едва исполнилось тридцать пять…       «Ты большой молодец, мое солнышко. Мой озорной огонек, будь храбрым для мамы еще раз, хорошо? Я люблю тебя так сильно. И так горжусь тобой».       Это так больно.       «Пока, мам, я люблю тебя».       Зак был совсем один. Был совсем один в конце своей жизни. Но с ним был весь мир. Весь мир, все цвета и краски. И огни Марфы.       И Стайлз.       – Прощай, мой друг, – невнятно бормочет он в свои ладони. – Прощай, Закари по имени Зак. Ты был великолепен. Ты чудо этого мира. Тебя ждут невероятные приключения и яркий конец. Мне очень жаль. Я люблю тебя тоже.       Это странно любить его? Любить их? Каждого из них. Каждую страничку каждого блокнота в его тайнике. Он любил их всем сердцем, пока писал их мемуары, пока проживал с ними болезни и радости, пока плакал с ними в день их рождения и прощался с ними в мгновение их смерти. Он любил их, лелеял их, трепетал над их мыслями и поступками. Он жил ими. Горел ими. Умирал с ними. Но забыл их в то же мгновение, когда закрыл их кожаный блокнот с мягкой обложкой, с полностью заполненными страницами. В тоже мгновение, как их жизнь сгорает, иссекает, завершается точкой последнего предложения и превращается из истории, грустной, счастливой, трогательной, в обычный блокнот из десятка таких же в его коллекции. Ничего примечательного. Он забывает.       – Прости, мой друг, я не могу хранить тебя сейчас, – извиняется Стайлз, как и каждый раз перед закрытием очередных последних страниц. – Тебя ждет Вселенная, и я не могу отбирать этого у тебя. Я не могу хоронить живого человека. И ты живой, Зак. Такой прекрасный, блестящий молодой человек. Ты будешь незабываем. Потом, не сейчас. Прости, пожалуйста, прости. Я всегда буду любить тебя, но я забуду. Пожалуйста, позволь мне забыть.       Он знает, что в этом нет магии. Он догадывается, что его образ мыслей и эффект плацебо помогают ему вернуть свою жизнь себе под контроль больше, чем когда-либо могла поддержать его искра, но в этом всё и дело. У него бы и не было его магической искры, его дара, его способностей, его изумительной спутницы, если бы он не мог бы справиться без нее. Его внутренний стержень, его духовные силы, его сила воли – вот, что дало ему предвидение. Без них, он бы не смог увидеть ничего дальше среднестатического человека.       Но они у него есть.       Они у него есть, и именно в такие моменты, в миг прощания с самым близким существом на планете, он нуждается в них больше всего. Ему нужно быть сильным, иначе он не сможет быть собой. И это ужаснее забытья.       – Я всегда буду любить тебя, мой Закари. Зак Бартлетт, урожденный Талбот. Дитя, ребенок, молодой юноша. Человек, Человек-Вспышка, Жатель* Молодой Эры Прозрения, Лидер Сияния. Прости. Прощай.       И Стайлз захлопывает блокнот.       «Спасибо. До скорой встречи, мама, я люблю тебя. Я люблю всех вас».       «Но мир изменился. Я сдвинул его с пустой оси».       «Мы сделали это».       «Однажды они всё же поймут».       «Вот, что они значат».       «Я не успокоюсь, пока не найду правду».       «… были слова любви».       «Всё в порядке. Я не отпущу вашу руку».       «Идите на мой голос, агент из ФБР».       «Может быть, поэтому Марфа впустила его сюда. Она хочет помочь ему…».       «Вот они. Я нашел их. Я знал. Я просто хочу помочь».       «Только всплеск цветов и переливание красок».       «Приятно быть частью чего-то особенного, и при этом оставаться самим собой».       «… я увидел вспышки в небе».       «Я отдал хозяйке свою любимую игрушку…».       «… и я плачу, но мама крепко обнимает меня и целует в коленку».       «… будто я был последней надеждой в ее рушащемся мире…».       – Как ты? Ты чувствуешь себя лучше?       – Лучше, – сглатывая ком в горле, соглашается Стайлз. – Это просто было интенсивно.       – Я вижу.       Он слышит, как Айзек закрывает свою книгу глухим стуком, а потом убирает ее на журнальный столик между ними. И, должно быть, вглядывается в него своими проницательными глазами, потому что парень чувствует необычное жжение в правом плече.       – Ты всё время сидел со мной? – потянувшись за водой спрашивает Стайлз. Термос вновь полон, а рядом лежат несколько батончиков мюсли и пару фантиков, которые он кинул на стол в какой-то момент времени. – Я ощущал тебя рядом.       – Да. Мы беспокоились о тебе, – аккуратно начинает профайлер, но вскоре добавляет серьезным тоном: – Мне нужно было поговорить с тобой.       – Ага.       Вода вкусная, сладкая, но парень чувствует, что ему нужно что-то больше этого. Сахар и возможно что-нибудь калорийное и сытное. (Он даже не уверен, когда ел в последний раз).       – Давай, – вдруг поднимается гений. – Сходи в ванную, умойся. Я принесу тебе салат из сырых овощей и бутерброды и поставлю чайник греться. Ты был в отключке почти два дня.       – Два дня… – растерянно повторяет. Они выезжали на дело ранним утром тридцать первого. Если прошлого два дня, то…       – Я пропустил Новый год?       – Ага. Сегодня уже второе.       Айзек хмыкает на его стон, улыбаясь.       – Давай. Вставай, тебе надо поесть.       Стайлз решает послушаться, и под руководством друга направляется в ванную на первом этаже. Там есть зеркало почти во всю стену, но он немного страшится смотреть на себя после таких вот погружений, поэтому вслепую моется, смывая пот с лица и шеи. Он бы не был против намочить и волосы, чтобы стряхнуть с себя сонливость и оторопь, но не хочет рыскать по чужим шкафам в поисках полотенец. После недолгих водных процедур он возвращается в гостиную первым и тут же прячет блокнот и все свои вещи в свой рюкзак. Доверяя стае, парень не проверяет всё ли на месте в его сумке, но всё равно сделает это, когда окажется в своем доме. Нервный тик.       Когда Айзек возвращается в комнату с подносом в руке, Стайлз уже принял свои вечерние таблетки и заново комфортно устроился на диване.       – Вот, – вундеркинд ставит еду на столик, а потом снова исчезает на кухне, чтобы принести ему чистое полотенце и апельсиновый сок. – Я забыл, что они всегда покупают его в большом количестве и держат в кладовой. Пей, тебе нужен сахар. Я сделаю тебе чай позже.       – Спасибо.       Бутерброды у Айзека очень мягкие и сочные с каким-то сложным соусом и большим куском какого-то варенного мяса, а салат полон зелени. Это очень легкий прием пищи, хотя и питательный.       – Мне ставили капельницу? – хмурится Стайлз, замечая пластырь на сгибе локтя. В ванной он не придал этому значение, хотя сейчас наклейка с большой розовой свиньей кажется ужасно отвлекающей. – Я не помню.       – Да, – пожимает плечами профайлер, падая на кресло напротив него. Гений легко устраивается на месте, словно уже тысячу раз проделывал эти движения, и парень догадывается, что скорее всего так и было.       – Питер когда-то проходил медицинские курсы. Он следил за тобой, пока ты спал. Твой отец курировал нас по телефону.       – Мой отец? – удивляется он. Ничего удивительного, конечно, в этом не было, но всё же он не ожидал такого скорого знакомства своей новой семьи со своей более старой.       – Они с Пенелопой иногда разговаривают. Она позвонила ему, когда Джексон сообщил, что ты без сознания.       Ну, разумеется. Вот сейчас он действительно изумлен. Даже шокирован. Странно еще, что не поперхнулся глотком сока.       – Естественно, – соглашается Стайлз, собираясь игнорировать эту тему до следующего раза. Черт возьми, его отец болтает с Пенелопой. Вроде как на постоянной основе. По собственной воле.       – Естественно, – ухмыляется Айзек его гримасе. – Ты же знаешь Пенелопу.       – Точно.       Нет. Сейчас не об этом. Он не будет подолгу размышлять и задаваться вопросом, с чего вдруг его лучшая подруга и отец постоянно созванивались, когда они находятся в разных часовых поясах, ни разу не виделись и не имеют схожих интересов, кроме его благополучия.       Стайлз – такая популярная тема в его кругах в последнее время. Кошмар.       – Хорошо, забудем об этом, – кивает самому себе. – Ты хотел меня о чем-то спросить.       – Да, – сразу же выпрямляется в кресле Айзек. Легкая ухмылка с лица вундеркинда исчезает, заменяясь поджатыми губами, и вся поза человека теперь видится чуть более напряженной, чем обычно на работе. – Я хотел поговорить с тобой о твоих «погружениях». Сейчас в доме никого нет. Волки на пробежке, а девушки пошли по магазинам, так что… ты можешь не переживать, – это действительно успокаивает. Не то чтобы он совсем не доверял стае просто, ну, ему всё еще хочется держать такие личные вещи при себе.       – Итак. Как сильно отличается твое погружение, если объектом является магическое существо?       Ох.       Вот это прямо в яблочко.       – А ты переходишь сразу к сути дела, – криво улыбается Стайлз, хотя это и хороший вопрос. Серьезный. Основательный такой.       – Нет смысла тянуть. Тебе больно, Стайлз, – напоминает ему Айзек вкрадчивым тоном. – И я хочу помочь тебе этого избежать.       Надо же. Уже второй человек за последние двое суток протягивает ему руку помощи. И это плохо, да? Что он действительно шокирован таким стечением обстоятельств.       Он отворачивается.       – Да. Это сильно отличается тем, что люди обычно живут намного меньше. И менее насыщенно, – осторожно подбирает слова Стайлз, делая специальные паузы, чтобы поесть и дать себе больше времени на раздумья. – И теоретически, теоретически, магические существа способны создать цикл, в котором я буду читать их, они видеть себя через меня, я – снова их, а они в ответ начнут другой цикл.       Даже звучит чудовищно       – Теоретически, – с забавной интонацией повторяет за ним Айзек. – И если, теоретически, это произойдет с тобой и каким-то старым носителем магической искры, вы вдвоем впадете в летаргический сон, который будет продолжаться-       – Больше месяца. Минимум. И это если носительница магической искры достаточно сильна, чтобы самой разорвать цикл в какой-то момент.       – Больше месяца, – потирает виски гений, словно записывает его ответы себе в дневник для дальнейшего изучения.       Это его, на изумление, совсем не беспокоит. Если подумать, у Айзека эйдетическая память – ему незачем вообще что-либо записывать. Его друг этот разговор и так не забудет.       – У тебя самая большая магическая искра, какая только может быть у живого, одушевленного существа. И вся эта мощь, сконцентрированная в одной точке, ведет себя наподобие черной дыры. Она притягивает другие магические искры, так?       – Да, что-то вроде того, – пожимает плечами Стайлз, откусывая свой второй бутерброд. Он никогда не думал об этом так, но ведь вполне ожидаемо услышать что-то новое от человека с тремя докторскими степенями?       – Тогда разве не должны все носители магической искры иррационально тяготеть к тебе?       И да. Это – интересный взгляд на вещи. Другой.       – Получаются, они тяготеют к тебе, но также пугаются твоей силы, и поэтому отталкивают тебя. В чем они отчасти правы, потому что может создаться бесконечный цикл обмена энергиями между двумя родственными искрами: одной – сильной и молодой, другой – старой и опытной. Однако, на это также может влиять неожиданность, потому что ты говорил, что можешь отпрянуть от полного погружения и считать человека на поверхности. И я это видел сам, своими глазами. Твой седьмой раз в конференц-зале с агентом Джорданом Пэрришем.       – Ага, – еще не догадавшись, куда ведет его Айзек, поддакивает он. Но он может представить, что друг собирается сказать что-то, точно выходящее за рамки его ожиданий.       – Ты не думал о тренировках? – что и следовало доказать.       Стайлз всё же умудряется поперхнуться куском хлеба, полагая, что профайлер сейчас не издевается и говорит серьезно. А это заслуживает его невольного удивления и звуки умирающего кита.       – Что? С кем? – хрипит он, прокашлявшись, чтобы затем съязвить, чувствуя себя слишком открытым и уязвимым. – С той толпой у моей двери, желающей вечерами напролет со мной обниматься?       Айзек на это сначала супит брови, не распознав сарказм, а догнав смысл, просто закатывает глаза.       – Я имел в виду со мной, конечно.       И, ладно, это уже третий крутой поворот за последние сорок восемь часов, что выталкивает его с водительского сидения на пассажирское. В его собственной машине.       – Я догадываюсь, что с погружениями всё сложнее, чем кажется на первый взгляд, и, я прямо сейчас не уверен, что мы способны это исправить. Потому что, если подумать, они довольно естественны для тебя и вполне логичны. Ты в принципе ни в чем не нуждаешься, ни в еде, ни воде, во время своего коматозного состояния, что доказывает естественность твоих погружений. И тебе не нужно прилагать для этого никаких невероятных усилий, так что погружение входит в логическое последствие твоих способностей. Поэтому исправить их, скорее всего, не получится, но тебе не обязательно погружаться в человека, ну или нелюдя, каждый раз. Мы можем тренировать твою точность.       – Э-э-э…       – У меня эйдетическая память, Стайлз. Мы можем пройтись по моим воспоминаниям, как по библиотеке, и обсудить всё, что ты увидишь, а я всё еще помню.       – Я не-… – он еще никогда не чувствовал себя таким потерянным. – Что?       Айзек не ожидает такого ответа и выглядит таким же пораженным, как он чувствует себя.       – «Ты выглядишь умиротворенным. Вчера ты много нервничал». «Да. Привет, я очень рад тебя видеть здесь. На самом деле, не был уверен, что ты придешь, хотя ты бы, конечно, пришел, раз дал слово, просто я, подожди. Что ты там спросил? А я же встретился со старшими агентами до вас ребят, и там я просто так разволновался, когда все посмотрели на меня, стоило мне сесть на тот коричневый диван, и, знаешь, вот эти вот взгляды, и меня так пронзило, что я не был уверен, что делать дальше. А потом Дерек зарычал, чтобы я не мешался под ногами, хотя, кажется, это было до дивана, и все вдруг так забеспокоились, что я решил выбежать, пока не ляпнул им в отместку, что до первого стайного киномарафона даже меньше месяца. Мм-м, просто были вещи, которых я не ожидал увидеть?».       Слышать свою неуклюжую речь от другого человека некомфортно. Еще, оказывается, он такой же неловкий, как всегда представлял себя в своей голове. Со всей этой болтливостью и перескоками с темы на тему.       – Нет-нет, – спешит остановить друга Стайлз. Боже, этот день не спешит становиться лучше. – Я знаю про твою память, и верю тебе. Мой шок больше связан с твоим предложением помощи. Хотя спасибо за повторение моего нервозного монолога в нашу вторую встречу. Я теперь знаю, какие звуки я ненавижу больше всего на свете.       – Ой. Хорошо, – на мгновение хмурится Айзек. – И ты был довольно милым. Я не думал, что ты нелепый.       Что ж. Если подумать, было бы крайне лицемерно считать его нелепым, когда они вдвоем сидят в лодке социальной неповоротливости.       (Об этом он говорил тогда Джексону, они же вдвоем одна большая ходячая катастрофа как в тех парных эстафетах с завязанными ногами).       – Стайлз, посмотри на меня, пожалуйста.       Доктор Айзек Лейхи милый с этими кудряшками и теплыми светлыми глазами, но впервые лицо гения приобретает суровые черты и широкие скулы видятся не утонченными, а резкими и более холодными. С этой стальной строгостью профайлер выглядит заметно взрослее, более зрело для своего возраста.       – Я хочу помочь тебе. Не отказывайся, потому что думаешь, что мне это в тягость. Это не так. Я думаю, это будет весело. И, наверное, отчасти терапевтически. Вспомнить всё хорошее и плохое и переиграть это в безопасной среде. С тобой. Я буду только рад помочь тебе стать более уверенным в себе и своих способностях.       – Хорошо, – соглашается Стайлз, чтобы что-то сказать. Он верит словам друга, просто пока не может осознать их вес. Почувствовать искренность предложенной поддержки.       – Хорошо, – улыбается Айзек, вновь вскакивая с места. – Давай я принесу тебе чай, пока ты раскладываешь всё по полкам. Я не жду ответа прямо сейчас. Отдохни, у тебя есть всё время в мире, чтобы подумать. И я хотел еще кое о чем поинтересоваться у тебя.       Гений вновь спешит на кухню, шурша там по полкам, пока Стайлз в оцепенении доедает свой последний кусок хлеба. Наверное, стоило ожидать такой заботы со стороны стаи, особенно от самого близкого к его возрасту человека, но нет. Дружеская помощь так или иначе стала для него неожиданностью, и он всё еще не получил инструкцию от мозга, как именно реагировать на нее. Хотя некоторую долю облегчения и всеобъемлющее удовлетворение он всё же ощутить успел. Это было приятно. Быть понятым и прочувствовать чужое пристальное внимание.       – Знаешь, я недавно читал книгу о сивиллах, древнегреческих предсказательницах, – возвращается обратно Айзек, ставя перед ним большую кружку с горячим чаем. – Это были интересные и немного грустные истории, но там было несколько примечаний авторов и ссылки на некоторые диссертации ученых-мифологов. В одной работе были рассмотрены интересные замечания.       – Весёлое у тебя легкое чтиво, – дразнит парень гения, но тот не реагирует на его подзуживание.       – Так вот, в этой работе автор говорит о том, что он нашел упоминания о каких-то снадобьях, которые помогали некоторым сивиллам спрятать свой дар, чтобы уберечь обладательниц таких способностей от их горькой судьбы. Там не было ничего особенно точного, ведь тексты тысячи раз переводились и переписывались, и, если учесть пожар в Александрийской библиотеке, то понятно, что многие заметки древних писателей были утеряны.       Стайлз улыбается торопливому темпу друга, который так спешит поделиться с ним своими открытиями. Он решает выкинуть на время из головы предыдущий разговор с гением, чтобы хорошенько отдохнуть перед мозговым штурмом.       Ему уже не терпеться насладиться чаем, но тот слишком горячий, а подушки вокруг чересчур мягкие, чтобы он был в силах преодолеть послеобеденную негу.       – И вот мне стало интересно, что древние люди смогли найти такого, что помогало им облегчить их жизнь? Я много раз слышал о специальной подготовке более слабых медиумов для своих сеансов, чтобы они могли сфокусировать свои мысли и силы в нужном им направлении, но все носители сильных магических искр, которых я встречал и с которыми имел возможность поговорить лично, использовали современную медицину для подавления тех или иных следствий своих способностей. Это, конечно, скорее связано с недоступностью зелий и большим распространением дешевых лекарств, но всё же. Таблетки не были созданы специально для магии, какие бы эффекты они в итоге не приносили владельцам искр.       – Это так, – с горечью соглашается парень. – Я никогда не мог попасть в магические лавки, а ведьмы обычно держаться очень близко к ковену, подальше от чужаков. Я был в некоторых эзотерических магазинах, но для моей искры нужен более индивидуальный подход от сильного заклинателя. Или знахаря. Но я боялся идти напрямую к кому-нибудь могущественному.       В свете последних раскрытий, Стайлз задумывается, не было ли это как раз-таки ошибкой с его стороны. Неужели он бы не смог найти кого-то в хорошей мере любопытного, вполне авантюристичного и немного рискованного, кто готов был бы ему помочь? Потому что такой опыт точно будет весьма занимательным и особенным, если учесть, как редко встречаются такие человеческие носители гигантских магических искр как он.       – Но есть же общины, – накидывая на ноги свой тонкий плед, замечает он. – Они как раз созданы для таких, как мы. Слишком отличных и неспособных вписаться ни в одну родовую династию существ. Там могут оказать помощь те же маги, что занимаются артефактами. Они много путешествуют и часто ночуют бесплатно в общинах, раздавая амулеты и тому подобное.       – Да. Но я больше думал о том, куда пропали все независимые зельевары. До середины двадцатого века о них было много упоминаний, но после войны и революций, они исчезли без следа. Все зелья и настои, которые сейчас продаются в магазинах, получены от ведьм или заклинателей, но не от зельеваров. Потому что иначе товаров было бы больше, и они были бы сильнее. Странно это, да?       Да. Однако, таких инцидентов в магическом пространстве очень много. В какой-то момент истории маги рун пропали, пока вновь не возникли около десяти лет назад. Как и некроманты, и стихийники. Последние только-только стали появляться на свет, причем с более сильными дарами и тонкими ограничениями. Стайлз тоже читал статьи о течениях магии и ее влиянии на рождении определенного поколения носителей. Они все были увлекательными, но также и просто наблюдательными, без должной гипотезы о причинах такого поведения магической материи.       – И ты говоришь мне это?       – Потому что зельевар с радостью решился бы помочь тебе. Но мне было больше интересно, возможно ли вообще была бы его помощь? Существует ли такая материя, способная повлиять на энергию твоей искры? И если ставить вопрос таким образом, разве ты не хочешь получить помощь от кого-то, кто занят энергетической стороной магии.       Ха. Интересно. Колдуны или ведуны. Еще одна группа, которая почти совсем не появляется на людях. И не то чтобы Стайлз мог бы их винить, не так ли? Будто он сам так часто выходит на улицу, чтобы развеяться или познакомиться с кем-нибудь новым. Наверное, он мог бы с этим поработать. Как-нибудь. Да. Хорошая мысль.       – Кстати, как Зак? – переводит тему.       Айзек дал ему несколько свежих идей для дальнейших раздумий, но он всё еще не ощущает прочных костей в своем скелете, чтобы продолжать говорить о себе или проявить должную реакцию на светлые мысли друга.       – О, он в порядке, – без промедления отвечает гений, никак не показывая свое разочарование сменой предмета разговора. – Он явно замерз, гуляя по ночному городу, но Джексон укутал его в плед, и мальчик был в машине до приезда скорой. Мисс Бартлетт, конечно, была в истерике от всего происходящего. Однако всё закончилось хорошо. И сестры Талбот просили передать тебе, что зайдут на следующей неделе в отдел, чтобы лично отблагодарить тебя. Думаю, спасение праправнука изменило предвзятое мнение Верховной ведьмы о тебе.       – Ага, – хмыкает Стайлз, представляя себе благодарный взгляд Лори и вежливые слова. Это затруднительно даже для его воображения. – Что насчет Эрики? Она казалось взволнованной.       – Это из-за ее родителей, – пожимает плечами Айзек, чуть напрягаясь. – Она поговорила с Дереком. Ей лучше.       – С тобой тоже?       – Иногда ей нужно больше времени, чтобы прийти ко мне. Она считает, что я буду слишком много думать об этом и сломаю себе мозги, – хмурится профайлер, но не звучит по-настоящему обеспокоенным. – Всё в порядке. Мы поговорим, когда она будет готова.       И разве слышать подобное не подкупает?       – Спасибо, Айзек, – прокашливаясь, произносит Стайлз. – Ты очень хороший друг.       Они замолкают на время, пока тишину не перебивает открывающаяся входная дверь. Стайлз выдыхает, облегчение растекается по всему его телу. Он истощен.       Когда оборотни тихой процессией заглядывают в зал к ним, он уже привел себя в чувство и готов встретиться с остальной своей семьей, чтобы ответить на неизбежный поток вопросов о своем самочувствии. (С ним всё в порядке).       Но он оказывается неподготовленным к тому, что первым зайдет внутрь взбудораженный Питер, который тут же застынет на месте, глядя прямо на него с интенсивностью голодного хищника. Волнительное удовольствие. Ноздри оборотня раздуваются, словно он нашел что-то необычное и мужчина чуть наклоняется вперед.       Его волк давно не был так близок к тому, что уже считает «потерей самоконтроля». Это очень необычно для Питера. Хотя также немного забавно, и Стайлз невольно ухмыляется грубым складкам над бровями мужчины. Ему чудится, что это действие вызывает еще одно трепетание ноздрей волка. (Почему?..)       Дерек бросает странный взгляд в сторону Питера, слегка напрягаясь в плечах. И вся комичная композиция волков на пороге начинает становиться неловкой. Это сразу улавливает самый младший из оборотней.       – У нас новый босс, – показательно громко фыркает Джексон, проталкиваясь мимо своего альфы и плюхаясь прямо в гигантской пурпурное кресло-мешок. Стайлз легко распознает дразнящий толчок в сторону его кружки с чаем, на которой крупным золотым шрифтом красуется слегка потертая надпись «БОСС».       – Я знал, что мне не стоило уходить с вами двумя на пробежку. Кто вообще бегает зимой в качестве празднования?       Тилацин никого не провёл своей неприязнью – оборотень сочится довольством, ухмыляясь словно кот, наевшийся сливок. Но пронзительный голос волка наконец пробуждает остальных от странного забвения.       (Должен ли он чувствовать себя оскорбленным отсутствием вопросов? Потому что это не так).       – Да, – хмыкает Дерек, одним движением сбрасывая младшего с кресла. – Иди умойся. Воняешь.       Стайлз не может сдержать смешок над довольно неграциозным прыжком Джексона, но тот не обижается, только поднимает бровь в его сторону и заговорщицки подмигивает.       – Тебя тоже ждет порка, малыш, – танцует тилацин к лестнице. – У тебя в руках любимая кружка Питера, – и бежит наверх. Словно беспокойный ребенок, который всё еще живет в оборотне и, кажется, не торопиться уходить.       Ребячество Джексона и нормальное поведение остальных в конце концов расслабляет его, не оставляя места для сомнений и лишнего напряжения.       – Ты в порядке, Стайлз, – неожиданно произносит Дерек, всё еще подозрительно поглядывая на своего дядю. Но, видимо, решает не влезать в разборки, оборотень просто закатывает глаза (как необычно!) и направляется за своей бетой наверх, едва задевая его волосы, когда проходит мимо него. – Отдохни.       Это не оставит запах, но и не толкнет его в еще одно погружение, и Стайлз мягко улыбается неуклюжей заботе альфы их стаи.       – Ты выглядишь лучше, – хриплым голосом замечает Питер, и леденисто-голубые глаза затягиваются черными грозовыми тучами. Оборотень чем-то взволнован, острый по краям и опасный в самом центре. Безумно красивый.       (Стайлз может умереть от длительной задержки дыхания).       – Я рад.       И, возможно, он был прав. Это были эти ледяные глаза. Но возможно, возможно, он ошибся. И это были не красивые голубые глаза, в которые он влюбился, а – сила, которая стояла за ними. Потому что то, как смотрит на него сейчас Питер… никто никогда так не смотрел на него. Никто никогда не заставлял его чувствовать себя таким могущественным и важным, лишь одаривая его коротким пронзительным взором.       Что-то вроде трепета взорвалось в его животе (это ни капли непохоже на бабочек), и Стайлз неловко поправляет свою позу на диване, а потом и вовсе решает опустить взгляд на треклятую кружку, вызвавшую у оборотней так много шума.       – Я также рад, что она не остается без дела, – фыркает Питер, когда он наконец притягивает к себе желанный напиток, согревая ладони о керамические стены.       – Да, тебе не следовало оставлять ее одну надолго, – дразнит Стайлз, задерживая дыхание от своей дерзости. – Это тебе не диван, ты не сможешь меня у нее отобрать.       – Разумеется, – ухмыляется его волк, сверкая довольными глазами. – Но я могу отобрать ее у тебя.       – Не-а! – восклицает парень, притягивая кружку к себе. Он весело улыбается на ожидаемое закатывание глаз от мужчины и ждет, когда тот вновь обратит на него свое полное внимание, чтобы сделать первый глоток на глазах у своего волка.       В это мгновение не существует никого, кроме него и Питера.       В эту секунду он – самый могущественный и важный мужчина на всей чертовой планете.       В этот миг он ощущает, что в силах познать ту самую воспеваемую всеми влюбленность и отпустить контроль над своими эмоциями.       Он еще никогда не чувствовал себя таким живым и любимым.