Мыслить как Стайлз Стилински

8.1.1. Популярные дети

Январь, 2020 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.

      Будущее, думает Стайлз, изменчиво и не имеет смысла в долгосрочной перспективе. Знание дальнейших событий так или иначе приводит к их изменениям. Такова человеческая натура – людям крайне трудно справиться с внутренним побуждением влезть в ход событий, лишь бы почувствовать некоторый контроль над разворачивающейся ситуацией.       Так что это нормально, если он больше не желает разглядывать своё будущее. Не охотится за частями завтрашнего дня, перебирая разбросанные кусочки пазла, чтобы собрать одну единственную истинную картину его мира. Не исследует, не пробует на вкус, не ищет крошки реальности с неподъемной лупой и в хлипких очках с толстыми линзами.       Ему не нужно ни знание грядущего, ни возможные изменения предначертанного.       Всё отлично. Замечательно. Прекрасно.       Фантастично.       Поэтому Стайлз дважды хлопает по своим щекам, чтобы привести себя в чувство, и резким рывком распахивает дверь на этаж их отдела. Его настроение в эту минуту тоже фантастичное.       – Доброе утро, дорогие коллеги, – широко улыбаясь, провозглашает Стайлз, проходя мимо знакомых, слегка ошеломленных его жизнерадостностью, лиц. Все они кислые, как красная брусника. – С новым годом, с новым счастьем, с новым днем! А день у нас сегодня очень хороший, не так ли?       Парень не ждет ответов от растерянных агентов ФБР, сразу сворачивая в сторону своей команды. В его крови плещется дикая энергетика сочных тропических фруктов и освежающих цитрусов, и он не способен удержать себя на одном месте достаточно долго, чтобы получить такое неторопливое, ленивое, жутко медленное приветствие от кого-то вне своей стаи. Спасибо. Ему есть чем заняться.       Первой, что удивительно, на его пути попадается увядшая под стопкой бумаг Эрика с убийственно хмурым взглядом и яркой вишневой помадой на поджатых губах. (Вишня – темная, большая, мягкая, кислая).       – Милая, родная, жемчужная, – напевает Стайлз, бросаясь на помощь к подруге. Он выхватывает бумаги из нежных рук и, вращаясь по кругу, драматично меняет направление в сторону кабинета агента Рейес. (Драматизм по вкусу – твердый, неспелый нектарин).       – Моя звездная пыль, свет моего туманного зимнего утра, ты утопаешь в повседневных делах, как наш полосатый волк в отчетах, – с ухмылкой тянет он, ожидая веселого хихиканья от девушки. Но та лишь кидает на него странный взгляд и делает несколько шагов вперед, чтобы придержать для него дверь. – Неужели его работа добралась и до тебя? Так дело не пойдет. Тебе стоило позвать своего рыцаря в черных доспехах. Я бы пришел, как только заправил бы свой Бэтмобиль.       – Я вижу, – наконец реагирует Эрика, устало фыркая над его выходками. – Пожалуйста, проходи в мой кабинет быстрее, о свет моих очей.       – Нет! – протестует парень, едва не врезаясь в косяк двери. – Как ты можешь так говорить? Я тень в ночи. Я темный рыцарь. Я ужас, летящий на крыльях ночи! – восклицает он, спотыкаясь. Стайлз с досадой хмурится на свои дрожащие ноги, но вскоре вновь переводит взгляд на сердечную (и, очевидно, весьма впечатленную его неуклюжестью) подругу, и заговорщицки шепчет: – И ты ведь знаешь, я не пришёл спасать Рэмбо от завала отчетов, я пришёл спасать их от тебя, – и осторожно бросает стопку бумаг на слегка захламленный стол. Та также аккуратно косится вбок, пока полностью не разложится на твердой поверхности.       Они оба провожают это действие сухой, неуютной тишиной.       – Спасибо за доверие и невероятно лестное сравнение, – мелодично произносит девушка через мгновение, складывая руки на груди. И хотя тон голоса выходит строгим, ее губы складываются в мягкую усмешку, и Стайлз не принимает грубость на свой счет. – А теперь уходи, пока моя голова не взорвалась от твоего мельтешения. Иначе мне пришлось бы тебя убить, а это лишь добавит бумаги ко всей уже имеющейся у меня работы.       – Мы уже переходим на взаимные заверения убийствами? – легко парирует он. В его ушах волнение отстукивает гипнотический ритм в сливовых оттенках фиолетовой тревожности. (Слива – большая, сладкая, сочная, одинокая). Он сбрасывает преследующие его мысли также легко и не задумываясь, как счищает со своих красочных жилеток осевшие пылинки. Отворачивается.       – Я думаю, это начало прекрасной дружбы, – наигранно громко вздыхает парень, прижимая ладонь к сердцу.       Эрика на это просто закатывает глаза и наконец расслабляется достаточно, чтобы замахнуться на него рукой.       – Не-а, давай. Кыш! Не морочь мне голову своей кашей из фильмов. Я очень поражена твоим выбором, но иди, пожалуйста, донимать кого-нибудь другого.       – Хорошо, – легко соглашается Стайлз и пожимает плечами. – Спасибо.       Театрально кланяется и идет к выходу кабинета подруги, когда к нему приходит диковинная, вкусная идея, что тормозит его на половине пути. Яркая, тропическая мысль со вкусом твердого, неспелого нектарина. Он не может отказаться от хорошей драмы.       – Нет. Извини, я не могу, – оборачивается назад. В смехе, застрявшей в его груди, пузырится перезрелая радость. (Радость – это крохотный оранжевый мандарин на Рождество).       – Я соврал.       Эрика показательно громко вздыхает, но перестает перебирать бумаги и наконец обращает внимание на него:       – Что еще?       – Если честно, я собирался сказать совсем другое, – парень манерно двигается к девушке, чтобы преклонить перед ней колено, и с грустным (печаль – терпкий синий терн) вздохом заявить:       – Я твой отец.       Девушка моргает ошеломленно, но вскоре шок сменяется недоверием, а потом арбузным возмущением:       – Боже мой!       – Я не сказал, что будет легко, – продолжает без запинки. Манговый смех на языке. – Я лишь обещал открыть правду.       – Стайлз! – восклицает Эрика, поддаваясь весёлой улыбке, несмотря на свое недовольство всей ситуации. – Кыш! – девушка машет руками, принимая показной сердитый вид. – Просто уходи, малыш. Давай.       Он наконец позволяет себе широко улыбнуться, выплескивая фруктово-ягодную энергию хриплыми смешками и тихой вибрацией тела. Однако вскоре вновь принимает серьезный вид.       – Я вернусь*, – в своей лучшей версии терминатора. Из кабинета Стайлз марширует под прерывистый смех подруги.       (Искристое ликование ощущается букетом очищенных киви со свежей клубникой).       Пробираясь во второй раз по тому же пути в сторону своего рабочего пространства, он едва заметно пружинит на каждом шагу и улыбается своему отражению на стеклянных стенах общего зала. Кажется, у него вновь отрастают волосы, и обычно он просто сам сбривает себе их почти под корень, но в этот раз может ему стоит оставить их виться.       Тут он видит самого «беззаботного» и «довольного» оборотня в их отделе и сворачивает с намеченного пути, чтобы сладко поздороваться и поделиться душистыми новостями ФБР с нелюдимым членом их отдела.       – Здравствуй-здравствуй, Дер-дер. Сегодня такое замечательное утро, о альфа, как твои дела? – болтает парень, пристраиваясь на всегда таком аскетично чистом столе их вожака. – Ты видел новые цветы в конференц-зале? Это Арджент устроил. Он узнал, что ты любишь гиппеаструм, а так как ты единственный, кто ухаживает за растениями, то… – Стайлз тянется к яркой фиолетовой ручке оборотня, которую он видит впервые в этом помещении. Она большая для его руки, с крошечными перышками и розовым кристаллом. – А ты знал, что гиппеаструм называют «Рыцарской звездой»? Ну, то есть, разумеется, ты знал, но догадывался ли ты, что это связано не с тем, что цветки этого растения такие большие и разнообразные, а с тем, что они действительно способны оберегать помещение от различных духов, – ручка выглядит слишком помпезной, аляповатой для Хейла, если только это не бесценный подарок от близкого члена стаи. – Об этом говорится в нескольких ведьмовских писаниях, которых я, конечно, никогда не видел и не читал. Что думаешь?       – Положи мою ручку, Стайлз, – тихо рычит Дерек, бросая на него короткий хмурый взгляд, а потом вновь возвращается к книге в своей руке.       – Ага. Я знаю. Это чрезвычайно мило со стороны нашего босса, – соглашается парень, не скисая под ядовитым взглядом оборотня. Он осторожно кладет чужую вещь на место, хотя всё его тело так и кричит на него ослушаться и забрать предмет с собой. (Он не клептоман, просто очень забавляется раздражением влиятельных людей с каменными лицами).       – Я думаю, что комитет был очень взволнован всеми этими событиями вокруг демона-пишачи, и то, как легко он прорвал оборону защитных оберегов здания, и я понимаю, что правительство не может позволить себе довериться частным лицам, ведьмам и колдунам, но, если честно, постоянная безопасность агентов, мне кажется, важнее возможной ошибки доверия, – откуда у Дерека ластик в виде красного сердца? Наверное, от Пенелопы. Или от Джексона. – Здесь всегда была настроена ужасающе плохая магическая защита, им давно было пора нанять нескольких независимых лиц, не известных друг другу, чтобы оградить это место. Хотя я хорошо знаком с тем, как консерватизм маленьких умов некоторых людей может мешать прогрессу интеграции магии в амагическое сообщество. Не так ли?       – Стайлз, – ворчит альфа, протягивая ладонь. Так парень лишается ластика в форме сердца, почти до конца сточенного короткого карандаша и двух голубых скрепок. После конфискации своих же вещей, оборотень также отодвигает остальные свои предметы со стола подальше от него.       Ха!       – Так что, да. К чему я веду, – не имея в руках ничего, чем можно было повертеть, ему приходится занять свои пальцы чисткой своего жилета. Сегодня он выбрал желтый вязанный с брошью ананаса (Колючке тайно он нравится), и тот цепляет весь пух и всю пыль, которую только можно найти в залах федерального здания.       – Комитет легко смог найти дополнительные средства для недорогих цветов, если это поможет в предохранительных мерах от такого рода нападений со стороны чего-то потустороннего. Но, конечно, не это самое важное, а то, что Арджент достал именно красные цветки, которые-       – Я понял, Стайлз, – перебивает оборотень, не давая ему закончить свою мысль вслух. Парень видит, как краснеют кончики ушей альфы, намекая на немалое смущение волка, и догадывается, что ему, возможно, следовало бы понизить свой тон в общей комнате.       – Ага, – застенчиво заканчивает он.       Пробует оглянуться, чтобы найти другую тему для разговора (монолога), но вместо достойного отвлечения замечает следующий подходящий объект своего слегка повышенного интереса. Его будущая цель, не подозревая о своем скоропостижном назначении на особую должность, спокойно сидит, развалившись на неудобном офисном кресле, и с преувеличенно заинтригованным лицом листает бумаги по старым делам. Любопытно.       – Как-то так, альфа. Хорошие новости. Я же говорил, что это – замечательное утро, какое бывает только после нового года и незабываемого времяпровождения со стаей. Так рад, что смог с тобой пошушукаться, но мне пора. Всё было отлично, на высшем уровне, здесь нет твоей вины, что мне пора, не стоит сбривать свои могучие бровки, они мне нравятся, придают тебе такой загадочный зловещий вид. Это хорошо работает на имидж стаи.       – Стайлз.       – Да-да. Было приятно, но давайте больше так делать не будем. Нет смущения – нет желания убивать. Не закатывай глаза на меня, когда я уйду, потому что я увижу это даже спиной. Сделай это, пока я смотрю на тебя, – он вонзается испытывающим взглядом в мрачного волка, но тот не реагирует на его подначки, глядя в ответ с праведным негодованием. – Не хочешь? Ну ладно. Тогда я пошел. Пока, до скорой встречи, au revoir! Do zobaczenia wkrótce!*       И почему все такие унылые с утра? Может, ему всё же стоило принести им всем кофе в качестве жертвенного подношения для благополучного исхода дня. Или сока. Апельсинового. Он вкусный, освежающий и полезный. В нем много алфавитных витаминов, есть антиоксиданты и флавоноиды. (И да, он знает, что такое флавоноиды, потому что они также есть в чае). А главное – апельсиновый сок очень яркий и вызывает положительные эмоции.       Следующему его коллеге такой напиток с утра пораньше точно не помешает.       – Джексон! Мой самый лучший, самый-       – Нет, – отрезает тилацин сразу, как только Стайлз подходит к его захламленному столу. – Не смей заканчивать это предложение.       – Хочешь пососать леденец? – спрашивает он, пытаясь раздобрить негодующего оборотня. Вытаскивает из кофты небольшую конфету с кукурузным сиропом и ароматом клубники (что обожает его златокудрый принц) и протягивает ее агенту. Тот несколько раз моргает, шумно втягивает носом воздух, а потом вытаращивается на него, причем парень отчетливо чувствует феромоны порицания, витающие вокруг саркастичного оборотня.       – Никогда больше, – размеренно начинает Джексон, – не произноси эту фразу. В жизни. Никогда.       – Не любишь леденцы? – не то чтобы он критикует. Ему больше нравится горький шоколад.       – Никогда, недоумок, – вздрагивает тилацин. И смотрит на него так, будто предложен был дешевый номер в богемном отеле где-то на краю этого мира. – Никогда.       – Ладно-ладно, – успокаивающе поднимает руки вверх Стайлз. – Никогда так никогда. Я понял с первого раза.       Мерное раскачивание пустых ладоней никак не действует на оборотня, и тот продолжает супить на него свои осуждающие, изящно выщипанные брови. Если бы парень не знал лучше, он бы решил, что через метку стаи Дерек передает своим бетам умение выражать широкий спектр эмоций посредством закатывания глаз и делать выговор с помощью удивительно пластичных движений густых бровей. К сожалению, это, видимо, передается только по волчьим генам и только грозным человеческим женщинам, потому что Айзек и Стайлз ничего подобного, даже после вступления в члены разношерстной стаи Хейлов, не постигли.       – Хорошо, – хмыкает тихо парень, осознавая, что тилацин слышит своими чувствительными ушами его тихие мотивационные фразы. – Я почему к тебе подошел-       – Ты мимо проходил, – ровно произносит Джексон, выгибая бровь, но Стайлз только улыбается и радостно качает головой. Не стоило тому так открыто его оценивать – теперь парень жаждет особого внимания волка значительно больше.       – Нет, я шел к тебе, – подпрыгивает на месте парень. Солнечная энергия со вкусом кислых ягод всё еще фонтанирует в его груди и беспокоит его конечности, отчего ему хочется побегать или заняться разминкой, лишь бы сжечь этот дополнительный заряд фруктовой бодрости. Чего он, естественно, не собирается делать. Не в общей комнате перед коллегами и стаей.       – Мне сегодня приснился сон, кстати просто сон, не видение, если тебе интересно. Так вот я ехал на машине на большой скорости, практически мчался по шоссе, едва касаясь дороги. И-       – И ты говоришь мне потому?       – Потому что это была твоя машина, – пожимает плечами парень, опираясь на стол тилацина. Тот откидывается назад, чтобы восстановить между ними предыдущее расстояние. – Я как-то раньше не увлекался машинами, да и до сих пор, если подумать. Но во сне… я теперь догадываюсь, почему ты так любишь спортивные автомобили. Ощущение скорости невероятное. Я всегда на машину смотрел больше с эстетической стороны, и Porsche 911 достаточно красивый, но-       – У меня нет Porsche 911, – неожиданно тихо замечает тилацин, хмурясь.       – Разве? Такой алый? С дурацкой наклейкой на боку?       – Нет, – строго заявляет Джексон, вдруг по-другому глядя на него. Светло-зеленые глаза оборотня на мгновение сверкают сверхъестественным свечением, и сам мужчина напрягается, наклоняясь ближе к нему.       – Ой.       Он точно припоминает, как украл ключи у коллеги, когда тот сказал что-то неприятное про Вею.       Эм.       – Ну и ладно, – еще раз пожимает плечами Стайлз, ощущая, как непонятное, глубокое смятение мурашками пробирается к его животу. Тягостно. – Я всё равно разбил эту машину в конце дороги. Смачно так. Красивый аленький Порше на обочине где-то в захолустье, потому что ты не умеешь держать свой язвительный длинный язык за белоснежными зубами. Хорошо, что это был сон. Не представляю, чтобы ты сделал, если бы-       – Ты умер? – внове прерывает его тилацин, очевидно, не придающий ценность вежливым манерам.       – Что?       – Во сне? – вкрадчиво объясняет оборотень. – Ты умер в этой аварии?       – А-а… нет, – отмахивается парень. Он до сих пор не открыл свой клубничный леденец, потому что он, в отличие от Джексона, осознает ценность вежливых манер, и теперь вертит его в своих пальцах, желая поскорее завершить этот разговор, чтобы уже попробовать кукурузную сладость. – Со мной было всё в порядке. Я сидел на водительском сидении, это было единственным местом, которое не пострадало. Кстати, обычно я бы не сел за руль, если бы этого можно было бы избежать, потому что я абсолютно легко доверяю вождение автомобиля любому. Любой может быть водителем, я лучше посижу тихонечко сзади. Так-то хуже меня вести машину должен только пьяный малолетний болван под галлюциногенными веществами с завязанными глазами.       Это, разумеется, преувеличение. Наверное. Однако, если подумать, то хаотичные видения могут сойти за яркие зрительные и слуховые галлюцинации, ему еще всего двадцать два, практически бездумный подросток, а повышенная тревожность и природная склонность к паническим атакам могут стать заменой алкогольного опьянения. И это он еще не упомянул про свои таблетки.       Подразумевает ли это, что его сравнение выходит скорее реалистичным преуменьшением, чем поэтической гиперболой?       Тилацин же вновь не реагирует, отказываясь внимать его громким речам, и парень разочаровывается, подозревая, что сегодня не получит свою утреннюю дозу должного раздражения от властных нелюдей с идеальными бровями, скульптурными мышцами и смертоносными, длиннющими, острыми клыками.       Разочарование – мерзкое и противное, как сок груши, стекающий по подбородку, или тот отвратительный запах дуриана.       – Ну вот, – мычит Стайлз, не добившись особой реакции на своё будоражащее чужие нервы состояние. Лучше б он леденец свой пососал. Толку было бы больше. – Даже немного разочаровывающе. Я собирался рассказать тебе, как забавно было ездить в полную темноту на-       – Пошли, – внезапно вскакивает с места тилацин и начинает собираться.       – Я немного страшусь такое произносить, но ты кажется растерял свою любезность там, где оставил свои приличие и благовоспитанность.       – За мной, дурила, – закатывает глаза тилацин, пряча отчеты в ящик своего стола. – И к слову, я вполне себе галантный и благовоспитанный, – и отворачивается от него. – Благодарю за почтительное внимание с твоей стороны.       – Обращайся, – растерянно брякает парень, а потом спешит за уходящим другом.       На ходу натягивая свою модную кожаную куртку, Джексон что-то шепчет себе под нос, кивая их альфе, которому и было направлено тилациново бормотание. (Слава волчьему усиленному слуху и бедному Стайлзу без него). Оборотень не замедляет шаг, чтобы парень мог того нагнать, но открывает для него двери и пропускает вперед, когда достигают выхода.       Галантный и благовоспитанный, мысленно закатывает глаза сам Стайлз.       – Э-э-э… и куда мы?       – Ты меня утомил. Идем копать твою могилу, – заявляет оборотень серьезным тоном, даже не оборачиваясь к нему (грубиян!), но потом добавляет:       – На стрельбище. Будем делать из тебя меньшего неудачника и больше непрофессионала. Тогда, может быть, ты сможешь выйти на поле, щенок.       – Э-э-э… ты имеешь в виду с другими псовыми? – намекая на волков в команде, интересуется он, но под грозным взглядом тилацина тушуется и смягчает фразу запоздалым:       – Спасибо.       На стрельбище они идут другим путем – Стайлз почему-то ожидал, что они пойдут в Академию, но, видимо, у состоявшихся федеральных агентов есть свое крытое помещение, чтобы выпустить пар или обучить таких неумех, как он, чему-то практичному.       Они легко проходят пропускной пункт, выбирают простой Glock 19* и удобный SIG Sauer P226*. Оба этих пистолета знакомы ему с детства, поэтому частичной разборкой оружия он мог заняться и не глядя. (Что пока неизвестно его новому наставнику).       – Так. Первое. Знаешь ли ты из чего состоит оружие? – начинает Джексон, потеряв все нотки обычной снисходительности в своём голосе, тем самым звуча намного ближе к преподавательскому тону, чем к тому готовился Стайлз. И это неожиданно комфортно и приятно, что парень просто позволяет своим рукам делать за него всю работу, тем самым отвечая на вопрос волка.       – Значит с пистолетом ты всё же знаком, – с заминкой замечает оборотень.       – Я рос среди военных, – осторожно отвечает Стайлз. – Мой отец научил меня, как разбирать и собирать оружие, как его чистить и хранить в доме. И я умею стрелять. По пивным банкам. Но не по мишеням. Я не думаю, что когда-нибудь смогу выстрелить в человека или в любое другое живое существо. Я просто не могу.       Он любит людей. Любит их всей своей душой и дурацким мягким сердцем. Любит их любыми. Глупыми, прекрасными и уродливыми, цветущими и гнилыми. Любит, когда они кричат на него, не замечают и живут в своё удовольствие.       Стайлз видит их – людей и нелюдей – так, как никто другой не может. Он дышит ими, растит их и растет с ними сам, слышит их первые слова и последние вздохи. Как он должен быть в силах забирать свежий воздух из их полных легких, смешанную кровь из их бьющихся жизнью вен, неповторимый огонь из их искрящихся глаз? Невозможно, неисполнимо, недостижимо, а он не желает и пробовать.       – С какого расстояния? – перебивает Джексон.       – Только с близкого. Я не-… – как объяснить это неготовность учиться убивать в стране, где практически у каждого второго с собой есть огнестрельное оружие и у каждого третьего – разрешение на его использование?       – Был смысл научить меня стрелять из пистолета. И пивные банки было не жаль испортить. Но уметь стрелять на большой дистанции из специального оружия… это…       – Это – способность убивать, а ты этого не хотел и не хочешь, – продолжает за него оборотень. Парень собирался закончить своё предложение более драматично, что-то в духе «это разрушило бы мое сердце без возможности восстановления» или «это предоставило бы путь тьме моих желаний испить мою кровь и поработить мое бледное тело», но вариант волка звучит более лаконично.       – Ага. Что-то вроде этого.       У него есть много различных хитростей, с помощью которых он в силах обидеть другое существо, добавлять в эту смесь умение убивать на расстоянии… нелепо. Неразумно. Хотя, возможно, Эрика права, и его способности можно приравнять к усиленному обонянию оборотней, благодаря которому те слышат постыдные вещи о своих знакомых. Но. Если это и так, то Стайлз видит глубже: откровения более интимные, более постыдные. То есть он изначально в силах причинить особую боль. Ему не нужен восемьсот граммовый кусок огнестрельного металла в придачу.       Да и, как показывает практика, ничего хорошего из сочетания безрассудства, мастерства и самого Стайлза обычно не выходит. (Кроме того фейерверка на крыше склада университета, но он на мизинце обещал молчать об этом до конца своих дней).       – Знаешь, ты удивительно легко можешь контролировать свой запах, – вдруг замечает оборотень, когда парень переходит к разборке второго пистолета. – Ты сильно переживаешь о чем-то, и твой аромат сгущается. Становится острым. Затем в следующую минуту всё исчезает. Ты снова эмоционально собран и готов к работе. Твой запах чист и не привлекает внимание.       Запах.       Точно.       Как он до этого не догадался?       Тогда, в стайном домике, Стайлз не использовал спрей, скрывающий его природный запах, когда вышел из погружения в жизнь неугомонного девятилетнего Зака, буквально забыл, и поплатился. Волки, конечно, сразу почуяли его природный аромат, полный естественной нервозности и нотками привычных лекарств, и, наверное, в этом заключалась причина странного поведения Питера. Вот почему, по всей вероятности, ноздри оборотня так трепетали, а сам мужчина так напряженно смотрел на него.       Но об этом лучше подумать потом. В тихом месте, в одиночку.       Он вновь отвлекся. О чем там говорил Джексон?       – Вот опять, – кивает на парня тилацин. – Твой запах снова разгладился.       Что? Ой.       – Ой, – восклицает вслух, наконец догадываясь, о чем идет речь. И у него даже есть идея, почему что-то такое случается с ним. – Я думаю, это связано с моей подготовкой. Э-э… к моим способностям, – качая головой, чтобы выбросить лишние мысли, объясняет парень. – Видения часто зафиксированы на эмоциях, которые я проживаю прямо в этот момент. Поэтому, если научиться быстро перенаправлять свое главенствующее чувство на что-нибудь другое, то можно вроде-как сбросить и само видение. Например, если я вижу что-то грустное, то я тоскую, а от моих ответных эмоций видение становится лишь сильнее, отчетливее, что делает меня еще более унылым. Цикл замыкается. Но если я сфокусирую свои мысли на чем-нибудь позитивном, то я смогу отвлечь себя достаточно, чтобы не поддаться своим способностям.       Объяснение, естественно, выходит немного глупым.       – Интересно хотя. Никогда не думал, что это повлияет на мой запах.       – Это не влияет на твой запах как таковой, – задумчиво произносит оборотень. – Всё-таки дым-трава скрывает его, а вот аромат сильных эмоций всё еще слышен, и их ты контролируешь просто прекрасно.       Странно получать комплименты от Джексона Уиттмора, но что есть, то есть. Хотя волчья отрешенность и косые настороженные взгляды отчасти напрягают его и без того хрупкое душевное равновесие. Складывается довольно противное ощущение, будто тилацин нашел нечто удручающее, судя по общей меланхолии недовольного оборотня.       Ну и пусть, тепло от добрых слов всё равно так легко не рассеивается. Парень с самого утра в уж больно хорошем настроении. (Приподнятое душевное состояние – хруст твердого свежего яблока, банановый запах в горячей выпечке, сладость малины под сливками).       – Приятно знать, – аккуратно соглашается Стайлз, собирая разобранные пистолеты обратно. Механические движения помогают ему расслабиться и выкинуть из головы странное поведение друга. Наставника. Не важно.       – В этом нет ничего постыдного, Стайлз. Я восхищен твоей эмпатией. Сочувствием к другому организму. Я никогда этого не смогу понять, но звучит довольно неплохо, – коряво замечает Джексон, ежась от своих же слов. Однако ему всё равно в радость услышать даже это. И на душе становится еще легче, воздушнее, солнечнее.       – Но это не отменяет урока, неуч, – шипит и толкается локтем оборотень, когда видит его широкую улыбку. – Принимай стойку, я хочу увидеть твоё неминуемое фиаско.

☆☆☆

      – Это Макалистер, Вирджиния. Два дня назад в своей квартире были найдены убитыми школьная учительница биологии Морриган Финч и ее пожилая мать Этель. Их нашли соседи, которые почувствовали запах утекающего газа, но после вскрытия было определено, что обе женщины были убиты задолго до возможного отравления газом. Этель была задушена подушкой во сне, а Морриган умерла от кровоизлияния в мозг от удара тупым предметом, – быстро объясняет им Эрика, листая фотографии на экране. – Также, пятнадцатилетняя дочь Морриган Куинн пропала некоторое время назад и в настоящее время находится в розыске.       – Почему вызывают нас? – интересуется вслух Стайлз.       Он знает, что к Эрике приходит много запросов на помощь, и в ее обязанности входит выбирать более срочное дело, безотлагательный случай. Соответственно, это преступление стоит в приоритете над той немалой стопкой, которую он нес в кабинет подруги, и ему любопытно почему.       – Потому что эти две женщины и скорее всего юная леди были единственными нелюдями в городе. И до вчерашнего дня об этом знал только шериф, – спокойно отвечает на его вопрос Арджент, перехватывая изложение дела из рук смущенной Эрики. – Он опасается, что кто-то мог вызнать информацию о родовом происхождении женской линии Финч и начал охоту на ведьм. Макалистер – маленький город, закрытый и суеверный. Жители не очень дружелюбны к чужакам.       Начальник внимательно всматривается в него, будто пытается расшифровать его душу, и парень не рискует отвести взгляд или как-то по-другому показать мужчине свой дискомфорт. Он точно не давал повода для такого тщательного препарирования сведенными суровыми бровями.       – Понятно, – медленно кивает Стайлз, пытаясь не растерять всё дыхание таким громоздким словом.       Наконец мужчина отпускает его.       – Сегодня оборотни остаются в отделе для проверки и дальнейшей аттестации, а доктор Мартин идет с нами. Разобьемся на группы в самолете, – строго замечает Арджент, убирая папку в свою сумку. – Собираемся. У вас есть пятнадцать минут.

8.1.2. Популярные дети

      Стайлз в детстве не раз слышал в свою сторону цинично брошенные слова о его бракованном инстинкте самосохранения и нездоровом любопытстве. Отчасти вся подобная гнилая забота о ребенке была лишь удобно подвернувшимся поводом для овдовевших (и нет) безутешных женщин посплетничать о суетливом мальчике одинокого статного военного. Однако, там была и доля правды.       Только он всегда считал это своим личным «зовом пустоты»* – он знал в ознобе пальцев, леденящих мурашках на шее и пустых снах вместо очередного кошмара, что грядет нечто ужасное, трагичное, безобразное, но он, объятый непонятным благоговейным трепетом, вновь слишком напуган, слишком отчаян, слишком фанатичен в свете ослепляющей надежды, чтобы попытаться увидеть всю картину целиком. Так он камнем, песчинкой, крупинкой, ошметком прежней непреступной скалы, и летел, падал, скатывался, срывался, в скалистое ущелье своего неизбежного, мрачного будущего.       Неподготовленным.       Слабым.       Нагим       В самолете Арджент подталкивает его сесть за стол, за которым уже удобно расположились перешептывающиеся доктора и изможденная Эрика. Она, кажется, чем-то глубоко обеспокоена.       – Мы летим всего полчаса, поэтому давайте начнем, но перед этим, – первым заговаривает Арджент, как только самолет набирает высоту. – Стайлз, пожалуйста. Ты стажируешься у нас уже некоторое время. Расскажи свои мысли о месте преступления.       Такое предложение не должно быть неожиданным: всё же он учится (или скорее учился) на профайлера. Однако же он ненадолго застывает, изумленный. Мгновенно проснувшийся лепет, внезапное неясное волнение, тут же подавляется встряской засахаренного упоения, настаивающегося с самого начала учебы в Академии. Он ждал этого момента. (Как и многие другие в своей жизни). (Как и многие другие…).       – Ну… – начинает Стайлз, глядя на фотографии квартиры школьной учительницы. – Во-первых, очевидно, что субъект следил за жертвами, чтобы знать их расписание. Это ясно, потому что убийца должен был быть осведомленным, когда появится возможность незаметно похитить подростка средь бела дня, а также, что Морриган уже который день возвращается домой поздно из-за поисков дочери. Если бы мы рассматривали эти убийства, как начало серии, то здесь стоит отметить, что убийца затрудняется общаться со своими жертвами, поэтому не может заставить их пойти за ним в своё место. Также убийство в доме жертвы является определенной психологической пыткой. Субъект нападает, когда жертвы расслабляются, чувствуя безопасность.       Он шумно сглатывает, размазывая языком вкус переспелой дыни. (Опасение).       – Однако. Удар был нанесен сзади, так что субъект скорее всего не уверен в себе. Он пришел в квартиру заранее, устранил более легкую цель, а потом притаился, чтобы вырубить Морриган с первого удара и избежать борьбы. То, что субъект подстроил всё под отравление газом, говорит нам, что убийца не искал славы или расследования, а наоборот хотел этого избежать. И либо это одиночное убийство с простым личным мотивом, либо в городе действительно ведется тайная охота на ведьм.       – Хорошо, – кивает Арджент, жестом предлагая продолжить. Стайлз, кажется, не потел так со времен отцовских допросов в подростковом возрасте.       – Интересно, что замок в квартиру не был взломан. Можно было бы предложить, что дверь открыла пожилая Этель Финч, но она была убита во сне, на руках нет следов борьбы, ногти чистые. Так что субъект сумел тихо пробраться в квартиру. Скорее всего Куинн была поймана тем же человеком, и он воспользовался ее ключами, чтобы незаметно попасть внутрь. Между убийствами Этель и Морриган прошло несколько часов. Получается у субъекта было время ознакомиться с квартирой, найти удобное место для нападения и уничтожить возможные улики. Он всё хорошо продумал.       Ну или насмотрелся современных криминальных сериалов, которые стали уж слишком подробно излагать планы преступников.       – Хотя я бы отказался от версии профессиональных охотников на сверхъестественное, потому что, если бы это были они, дело было бы закрыто уже вчера. Они бы не оставили следов, – от упоминания об этих ужасных мучителях у него всегда идут мурашки по коже. Если бы он родился на столетие раньше, он бы несомненно попал в их список «чудовищ». – Да и зачем настоящим охотникам красть банши?       – Поддерживаю, – соглашается Айзек, постукивая пальцем по губам. Сегодня на нем излюбленное широкое кольцо с большим черным камнем. – На самом деле, история между охотниками и банши намного короче, чем, к примеру, между людьми и оборотнями. В начале она похожа на преследование ведьм и колдунов конца пятнадцатого века: их часто сжигали на священных кострах, пытали или запирали в темницах под землей. Однако, когда в шестнадцатом-семнадцатом веке гонения за ведовство достигает своего пика упоминания о кричащих женщинах-ведьмах резко исчезает. Видимо, банши сумели адаптироваться под амагическое общество и спрятаться среди людей. Позже в заметках охотниках уже нет описания «женщин с холмов» с кровью Фейри и внешностью человека, зато появляется новый раздел белых женских призраков, которые криком предвещают смерть человека.       Доктор поправляет слегка отросшие кудри, потом сжимает пальцы в замок и останавливает беглый взгляд на нем. Гений будто загорается, когда быстро частит им тяжелую историю магического сообщества. Волнение меняет лицо Айзека, делает его одновременно старше (в угловатых движениях челюсти и чуть нахмуренных бровях) и младше (в сверкающих детским возбуждением глазах).       Вау. Знакомый энтузиазм.       Стайлз не совсем уверен, почему в этот момент вспоминает своего младшего сына, но это происходит независимо от него. Его младшенький, славный златокудрый принц, его Sloneczko. Нежное чудо. Ему всегда немного боязно отпускать своего второго ребенка на улицу, потому что из двоих сыновей младший был таким открытым и дружелюбным, и таким, таким доверчивым. Конечно, благодаря этому и большим голубым глазам мальчик и смог так легко проникнуть в самое сердце их души, но (в такие моменты всегда есть это громадное, пугающее «но») за счет как раз-таки этой простодушной искренности его ребенка было бы так легко провести.       Он не обманывается: Колючка, несмотря на всю свою «колючую» наружность, намного чувствительнее и ранимее, чем его младший брат – и видит не только ангельскую внешность сына, но и непоколебимую силу за ней. Однако, он всё еще их отец и, наверное, этот факт может объяснить его мучительное беспокойство и кошмарную паранойю.       И да, Стайлз предполагает, что здесь, между его нежным чудом и Кудряшкой, есть поразительное сходство, как физическое, так и душевное, что и подтолкнуло его к образам сына.       Ему приходится резко встряхнуть головой, чтобы выгнать из головы добрые, но всё еще навязчивые мысли, и наконец вернуться к обсуждению. (Похоже, что он провалился в дыру на золотом морском пляже Калифорнии прямо в суровую, холодную зиму Аляски).       Не отвлекаться!       – То есть не существует охотников на банши? – уточняет Стайлз, отогнав теплые образы своих детей из головы.       Это имеет смысл, если подумать. В его книгах (древних охотничьих бестиариях) банши всё еще поданы как обольстительные ведьмы-предсказательницы средней опасности, но без особого обзора или детального представления. А это – очень достоверные пособия по магическому миру.       – Да, – подтверждает Айзек. – Это то, что я помню с краткого курса «Предвестники смерти и другие нашумевшие предсказатели Нового времени» от доктора Конрада Фенриса в Мэриленде. Это были довольно познавательные лекции.       Иногда Стайлз поражается легкости Айзека в преподнесении любой информации о себе другим. Стайлз тоже много говорит, но он не думает, что стая вместе смогла бы собрать много интересных фактов о нем и его жизни, в то время как Кудряшка, он уверен, поделился очень многим со всеми ними.       – Возможно, мы что-то упускаем, – в конце концов произносит Арджент после нескольких минут раздумий. – Мартин? Что мы должны знать о банши?       – Их нелегко застать врасплох, – тут же отвечает девушка, видимо, обдумывая эту идею уже некоторое время. – И то, что это было сделано, показывает нам, что скорее всего семья Финч запечатали магию Фейри в себе, что понижает их инстинкты и особое чутьё на опасность. Крик банши не совсем добровольное дело, поэтому их можно понять, – ну, магия Фейри сама по себе штука не очень забавная. – Также благодаря закрепляющей печати банши не слышат потусторонние голоса, шепот мертвых, не видят всевозможные галлюцинации о будущем и не просыпаются на улице рядом с новым трупом поблизости.       На последнем предложении девушка отчетливо вздрагивает, и Стайлз представляет, как в прошлом Лидия воображает себя на месте банши. До открытия своего происхождения (точнее своей инициации в малочисленную семью горгон) доктор Мартин перебирала все возможные варианты, и большинство только поддерживало ее отвращение к себе как нелюдю.       Сейчас рыжая красавица справляется намного лучше – ей в этом явно помогли родители и их любимая Пенелопа. Упрямый хакер загнала доктора в угол вскоре после зимних праздников и не выпускала ее из своей красочной паутины, пока та не почувствовала себя лучше в своей новой шкуре.       Пенелопа такая.       – Однако, многие представители запечатанных банши всё еще говорили о необычном першении в горле, которое нарастает в преддверии смерти кого-то близкого. Так как родственные связи основаны на крови и семейном сплочении, их зов нельзя перекрыть печатью магии, – Лидия делает идеальную «профессорскую» паузу, заинтересовывая их концом истории.       – Поэтому если Морриган Финч всё еще искала свою дочь накануне убийства, значит в тот момент Куинн еще была жива.       Ух.       – Зачем убийце держать молодую банши живой?       – Куинн уже должна была быть представлена как банши или она могла родиться человеком? – произносят они с Айзеком практически одновременно, переваривая прозвучавшую новость.       – Два хороших вопроса. В смешанном браке с чистокровными Фейри могут появляться полукровки, однако банши отчасти уже являются ими, полукровками, только в более устойчивом, стабильном смешении генов, магии крови и волшебства Благого Двора. Грубо говоря, сущность банши является доминирующей над человеческим началом. Так что нет, Куинн не могла родиться «чистым» человеком, – Лидия грациозным движением рук поправляет свой высокий хвост и мягко ухмыляется им. Девушка находится в своей стихии.       – Хотя она может быть «спящей ведьмой», то есть еще не пробудившейся банши. В ее повседневной обстановке не было ничего, что могло пробудить ее сущность.       Стайлз ненавидел такое еще в университете – почему, получая новую информацию от своего учителя, вопросов всегда становилось больше, причем чаще всего ответы на первые из них так и не были услышаны.       – Зачем же красть молодую банши? – словно ощутив его возмущение, девушка бросает на него испытующий взгляд и продолжает свое объяснение. – Есть много причин. Подростки более впечатлительны и ими легко манипулировать, а банши – хороший инструмент. Если раскрыть полный потенциал крови Фейри девушка сможет предвидеть смерть по своему желанию, чувствовать местоположение лей-линий и Неметоны, а также найти путь к Благому Двору или ближайшему поселению фей.       Хорошо, вот это звучит как то, ради чего банши остаются верными себе, готовые терпеть провалы в памяти, звуковые галлюцинации и мрачные кошмары по ночам. Он знает, о чем говорит – он борется со своим вопросом «стоит ли это того?» каждый раз, когда принимает заглушающие способности таблетки.       – Мое предположение заключается в том, – анализирует Лидия, – что субъектом двигала не сколько ненависть к магическим существам, сколько личный мотив. Да, нельзя исключать то, что убийца может чувствовать отвращение к банши, и это была своеобразная «охота на ведьм». Но также очевидно, что ему нужно от Куинн что-то еще.       И вот в чем вопрос, не так ли? Они слишком мало знают о жизни женщин Финч, чтобы сказать больше.       – Хорошо, – заключает Арджент, кивая им всем и возвращаясь к истокам разговора. – Получается, банши внешне схожи с людьми, а, будучи запечатанными, ведут себя вполне естественно для амагического общества. Если в городе нет урожденных охотников в династии, то никто из жителей не натренирован находить мелкие несоответствия в чьем-либо поведении. Учитывая, что к шерифу не приходили обеспокоенные жители, то единственными, кто мог раскрыть семью Финч, были они сами.       А таких случаев в прошлом было слишком много. Вся история перевертышей, к примеру, строится на ужасных, трагических событиях, так или иначе связанных с тем, как кто-то из стаи (ну или гнезда, колонии или прайда) поверил словам не того человека. Это всегда заканчивалось либо громкой кровавой бойней, либо тихим «несчастным случаем». И хотя хроника оборотней всегда считалась той, где всё всегда шло наихудшим путем из возможных, по дороге теряя из истории целые династии нелюдей, она не была единственной. В темные века погибло больше видов древних существ, чем все готовы в этом признаться.       Доверие – наверное, самая дорогая вещь, которая есть у магических пользователей, и при этом она всё еще остается возмутительно недооценённой среди обычных людей.       – Или шериф, – хмурится Эрика, хранившая молчание до этого времени. Сегодня девушка определенно выглядит более помятой, чем обычно, пускай и скрывает свое состояние стойким выражением лица.       – Или это был шериф, – соглашается Арджент и захлопывает свою папку с бумагами, тем самым завершая их дискуссию. – Давайте немного отдохнем. Нас ожидает напряженный день.

Январь, 2020 год. Макалистер, Вирджиния.

      – Здравствуйте. Я специальный агент Эрика Рейес, – пожимает протянутую руку девушка, вежливо улыбаясь. – Это со мной вы разговаривали. Остальные: старший агент Арджент, доктора Мартин и Лейхи. А также специальный стажер Стилински.       – Большая команда, – с заминкой произносит шериф, немного хмурясь. – Я Аарон Страусс. Шериф этого города.       – У нас запутанные дела, – без обид отвечает Эрика, а потом шагает мимо заторможенного полицейского в сторону здания местных правоохранительных органов. – Своя специфика работы.       Высокий мужчина с легкой проседью и белыми, пышными усами хмурится вслед девушке, кривит губы в недовольстве, но в итоге всё же молча провожает их внутрь.       – Мы хотели бы сначала обсудить возникшую ситуацию с вами, шериф Страусс, – аккуратно начинает Арджент, когда они устраиваются в подготовленном для них кабинете.       В таких маленьких городах как Макалистер все люди знают друг друга с самого детства, и, если происходит что-то ужасное, полиция принимает всё близко к сердцу. (Считай, либо думают, что ФБР выдумывают не очень добродушные черты характера их дражайших сограждан, либо наоборот, рассматривают каждую оплошность соседа как свою ошибку). (Стайлз практически на сто пятьдесят процентов уверен, что этот случай – первый).       Поэтому их начальник так осторожничает.       – Вы сказали, что скрыли сущность семьи Финч сразу после их переезда.       Все остаются стоять, чего Стайлз не совсем понимает, ведь опасный и влиятельный человек остается опасным и влиятельным, даже сидя. Поэтому он, к примеру, усаживается в дальнее кресло у другого конца стола, откуда можно легко следить за изменениями в позах людей и атмосфере разговора.       – Да, – легко соглашается мужчина, пожимая плечами.       Скрывать свой вид не запрещено законом, но обычно не приветствуется обществом, так как может стать причиной случайных, досадных неразберих.       – Любые официальные документы доступны для мэрии и других государственных учреждений, а городской совет у нас не держит ничего возмутительного за закрытыми дверями. А приезд семьи банши стал бы возмутительным событием в городе, – мужчина ухмыляется шутке, но тут же поправляет свои слова:       – У нас маленький город, мы привыкли всё знать и решать проблемы вместе. Власть здесь в некоторых вопросах номинальная. Большое значение имеет именно общественное мнение.       Что, да. Звучит знакомо.       Стайлз помнит такую обстановку после переезда с отцом в Уматиллу, крохотный городок в штате Орегон. Только достигнув первых домиков после разборчивого «Добро пожаловать», тут же можно ощутить единство небольших поселений. Казалось, такой город умещается на одной его ладони, а людей он мог пересчитать за один глубокий вдох. Но парень утопал в ощущении собственной отчужденности.       Звучит знакомо, но не близко ему.       – С вашей стороны было очень любезно скрыть нечто подобное от своих коллег и друзей, – метко подмечает Эрика, облокачиваясь о край стола.       Мужчина чуть выпрямляется и с прищуром отвечает:       – Я видел их бумаги. У них не было проблем с законом, они вели мирный образ жизни. Да и миссис Финч выглядела отчаянной, – шериф почесывает усы, вспоминая то время, а потом упирает руки в бок, будто готовясь защищаться от неминуемого нападения с их стороны. – У Морриган было много забот. Матушка Этель сильно болела, едва могла ходить, а Куинн была совсем маленькой. Пускай девчонка не была непоседой, всё же видно, как не хватало семье мужской руки. Воспитывать ребенка одному – сложно. Говорю на своем опыте.       Интересно.       – Вы поступили правильно, шериф, – гладко произносит Эрика. Выходит немного наигранно, но ведь не Стайлзу судить.       – Разумеется, я поступил правильно. У них не было магии, законов они не нарушали, а город нуждался в хорошем учителе биологии. Здесь не было другого варианта, – хотя мужчина словно немного кривит душой. – В итоге у них получилось легко влиться в наше общество. Я не жалею, что так поступил.       Это был вдумчивый и милый поступок, и Стайлз даже увидел шерифа в другом свете. Пугающе большой мужчина с густыми бровями, которые явно привыкли хмуро стекать к носу, как оказалось, был намного менее пуристический и затхлый. Надо же.       Он не похож на человека, который бы выдал секрет семьи Финч.       – Мы понимаем вашу позицию. Что вы-       – Шериф? – стучится кто-то в дверь и тут же открывает ее, не дожидаясь разрешение на вход.       Их прерывает молодой темнокожий парень в полицейской форме. С тревожным выражением лица и со смартфоном в руке он вбегает в кабинет, речитативом выдавая:       – Вы должны это увидеть.       После этих слов, думает Стайлз, обычно происходит что-то действительно ужасное.       – Это видео было загружено сегодня утром в анонимный чат школы.       Мужчина проходит вглубь, протягивая в их сторону свой телефон с поставленным на паузу записью.       – Это сынок Холлоуэй, – удивленно восклицает Страусс, и его лицо тут же обретает тревожный оттенок.       – Да, шериф. Это Нолан. Кажется, его убили, – неловко заключает молодой полицейский, а потом проигрывает видео.       Стайлз отворачивается после нескольких секунд. На экране молодой парень с большими голубыми глазами, заплаканными, и от того темными, почти гипнотизирующе синими, стоит в одних трусах, умоляя снимающего прекратить издевательства.       Он видел подобную съемку, пока учился в Академии ФБР, но запечатленные страдания живого существа никогда не даются легко. Всегда больно смотреть, а от истошных звуков что-то животное скручивается в липком страхе, заставляя тело подобраться.       «… я не хочу раздеваться. Не надо…».       Как только видео останавливается, всё приобретает резкий фокус.       – Мы выезжаем с вами, – первым замечает Арджент, не ставя под сомнение своё решение. – Рейес со мной. Лейхи и Стайлз поезжайте в квартиру Финч, осмотритесь. Мартин спустись в морг, возможно, мы пропустили что-то, что могло повлиять на женщин во время убийства, – намекает на магическую составляющую банши. – По дороге созвонись с Пенелопой. Пусть попробует отследить IP адрес компьютера, с которого видео было загружено в сеть.       Когда они оборачиваются, шериф уже вышел из кабинета и в настоящее время также раздает указания своим подчиненным. В течение двух минут все рассаживаются по машинам, и Стайлз оказывается на заднем сидении местного полицейского крейсера, уверенный, что дело приобрело ту глубину, которую никто из них не ожидал по приезде.

☆☆☆

      Его телефон звонко перебивает установившуюся тишину при осмотре квартиры жертв, и он невольно вздрагивает от громкости и неуместности мелодии в таком мрачном месте. Айзек поднимает голову от какого-то крохотного пятна на обоях, которое гений обследует вот уже три минуты, и вопросительно оглядывается на него. Стайлз молча пожимает плечами.       – Ты на громкой связи, Пез, – предупреждает подругу он до того, как та успеет сказать что-нибудь относительно личное вслух.       – Кто там, кто там с тобой? Воющие на луну грозные волки? Приятно снова услышать вас, мои дорогие очаровательные, сладкие щеночки, – тут же здоровается компьютерный гений с широкой улыбкой, абсолютно пренебрегая его замечанием. Офицер, сопровождающий их к месту преступления, с недоверием прислушивается к их разговору. – И отдельный привет, конечно, моей самой чудесной пышечке, – Пенелопа же понимает, как на самом деле расслабляет этот неловкий флирт между ней и Дереком? И как так получилось, что ее никто не предупредил об отсутствии оборотней на этом выезде?       – Моему сладкому мальчику, Стайлзу. Почему сегодня ты не зашел ко мне с моей долгожданной порцией кофеина, малыш?       – Э-э-э, – тянет парень, ошеломленный неожиданной концовкой приветствия подруги. Краем глаза он замечает неприкрытое удивление Айзека, потому что видимо не он один ожидал услышать знакомые прозвища их хмурого вожака, а не имя самого младшего члена стаи. Что-то произошло между Пенелопой и Дереком? Или она правда огорчена тем, что он не заглянул первым делом к ней?       – Я задумался. Забылся. Провинился. Извини?       Раскаяние выходит каким-то нерешительным, но Стайлз винит в этом эмоциональный шок.       – Ничего, Сти, – машет на него рукой девушка (он слышит металлическое позвякивание ее браслетов). – Главное, не забудь потом зайти ко мне, – лопочет Пенелопа, запинаясь, словно просматривая информацию одновременно с разговором с ним.       – Пез? Всё в порядке?       Стайлза немного настораживает то, что Пенелопа звонит ему, когда запрос начальника передавала ей Лидия. Не то чтобы это выходит за рамки приличия или уж очень необычно, но, если девушка и звонит другому человеку, то им всегда оказывался Дерек (по понятной причине). Отчего ее выбор и изменившееся приветствие еще больше выбивается из привычного распорядка.       – Я нашла кое-что еще на анонимном «тайном» чате школы, – понижая громкость голоса, произносит Пенелопа. Ему чудится, что она дрожит. – Я скинула тебе ссылку.       Айзек тут же бросает свою борьбу с пятном и приближается к нему. С чувством нарастающего напряжения Стайлз медленно открывает диалоговое окно с подругой и резким движением переходит по ссылке. Через секунду их перебрасывает на знакомую интернет-страницу.       На экране сразу начинает проигрываться еще одно видео, также снятое на чей-то телефон, только в этот раз более скрытно и в плохом качестве. Чудовищным дежавю разворачивается картина так похожих на страдания убитого в лесу Нолана Холлоуэй мучений уже другого школьника, худого светлого мальчика, одетого в одни трусы и шагающего так через коридор полупустой школы под издевательский смех детей. Сгорбленный ребенок, на вид ему всего лишь около десяти-одиннадцати лет, пытается прикрыться, пряча красные щеки и опухшие глаза мокрыми волосами, но истеричные крики зрителей от этого становятся лишь злее и громче, пока не доносится звонкий оклик взрослого, и экран затухает.       На долгую, напряженную минуту черный прямоугольник всё еще насмехается над ними жестоким весельем и безудержным хихиканьем девочек.       – Это видео шестилетней давности. Мальчика зовут Мэтт Дэллер. Он всё еще живет с отцом в Макалистере. Одноклассник Нолана Холлоуэй и ученик миссис Морриган Финч. Из его школьных записей видно, что он часто оставался после уроков биологии. Он отстает только в этом предмете, – зачитывает Пенелопа, не давая им шанс высказаться об увиденном. Теперь он отчетливо слышит ее быстрое взволнованное дыхание. Девушка в ужасе. – Я нашла немного информации о нем в интернете, видно, что парень не любит писать о себе или выкладывать личные данные. Но судя по ехидным комментариям здесь и там, парень – отшельник. Я скинула вам адрес дома, где он сейчас проживает и домашний телефон.       – Спасибо, Пенелопа, – мягко произносит Стайлз, желая утешить подругу, но та решительно отмахивается от него и тут же завершает звонок.       – Нам нужно созвониться с остальными и направится к Мэтту, – наставляет Айзек, поправляя свой пистолет на ремне. – У мальчика есть мотив для убийства, для убийств, и он может быть вооружен. Тебе придется остаться в машине.       Стайлз судорожно сглатывает и кивает. Он еще не готов к задержанию подозреваемого. И никогда не будет, шепчет в голове его внутренний голос, и его вдруг охватывает сильная тревога.

☆☆☆

      Стайлз с Айзеком первыми возвращаются в полицейский участок, несмотря на то, что успели посетить два дома вместо одного. Поэтому неудивительно, что, когда остальные просачиваются внутрь после долгих блужданий в лесу, они уже стоят над развернутой картой местности, по которой пытаются определить возможное местонахождение похищенной Куинн Финч.       Точнее этим занят доктор Лейхи. У Стайлза до сих пор в носу стоит запах старого мертвого тела, а перед глазами мелькают пугающе глубокие царапины на полу, так что он скорее просто не мешается рядом в окружении бумаг и отчетов.       – Мы заметили кое-что интересное, шериф Страусс, – начинает Арджент, когда помещение наполняется людьми. Они впервые за несколько часов собираются вместе.       Начальник звучит недовольно с того самого звонка, который Стайлзу пришлось сделать, когда они подъезжали к адресу Мэтта Дэллера. Ему пока всё еще неизвестно, связано ли негодование босса с тем, что к подростку поехало двое самых младших и неопытных члена команды, или всё же с той картиной, какую увидели остальные агенты в лесу. Кровавое месиво и брошенное орудие убийства. Попробуй определи.       – Шесть лет назад в анонимном чате школы появилось похожее видео о другом мальчике, – мужчина включает планшет, чтобы показать скриншот из записи, где ясно видно полуголую фигуру маленького ребенка в коридоре школы. – Мэтт Дэллер. Знаете такого?       – Да, разумеется, – уперев руки в бока отвечает шериф. Полицейский словесно не реагирует на зернистое изображение на экране, только хмурится больше и в неверии качает головой. – Я знаю его отца, Стивена. Знал. Да упокоит Господь его душу. Он раньше работал у нас, помогал с документами, иногда таскал за собой своего отпрыска. Мэтт – тихий мальчик, всегда у себя на уме. Вечно ходит везде со своим фотоаппаратом, и снимает всё подряд. Вы в чем-то его подозреваете? – опускает глаза на экран. – Это ведь очень старое видео, как вы его нашли?       Арджент решает пропустить вопросы, задавая свой наперекор:       – Так вы его видели раньше?       – Нет, но те ребята уже выросли и вышли из поры драк и ссор, – пожимает плечами коренастый мужчина, улыбаясь. – Это же дети. Им положено проверять друг друга. А мы, взрослые, особо и не лезем в их интернет. Мы все тут как друг у друга на ладони, и молодых это раздражает, так что пускай развлекаются там.       – То есть вам не приходили жалобы о травле в школе? Или не казалось странным поведение Мэтта? – неожиданно резко отзывается Айзек, явно ругая полицию за неосмотрительность. Гений отрывается от своей работы, чтобы выпрямиться и уставиться на слегка обескураженного его напором шерифа.       (На этом моменте Стайлз догадывается, что не он один в детстве был по ту сторону от популярности и веселья).       (Правда, ему обычно не приходилось сталкиваться ни с чем физическим и более жестоким, чем простое глупое игнорирование его существования).       – На что вы намекаете? – расправляет плечи шериф, вскидывая подбородок вверх. Теперь мужчина задет.       – Вы сказали, что Стивен Дэллер раньше работал на вас, – переводит тему Эрика, выступая вперед. – Почему же он ушел? Он вышел на пенсию?       – Не совсем, – неохотно отступает Аарон Страусс, отрываясь от скривившегося вундеркинда. Напряжение в комнате дрожит и потрескивает в преддверии скорой грозы. – Он стал немного выпивать, и мы попросили его уйти самому, чтобы не увольнять с позором. Да и Стивен хороший парень, всё понял. Сейчас он работает, в смысле работал, онлайн. Что-то связанное с финансами.       Интересно, думает Стайлз, что за последние месяцы он побывал в стольких штатах, в малых и больших городах, но жизнь везде оказывается одинаковая. Люди повсюду переживают одно и то же, но никого это ни капли не волнует.       – Какие у него были отношения с сыном? – неожиданно встревает в разговор молчавшая всё это время Лидия. Девушка прячет свою глянцевую тетрадь с заметками и начинает изучать возвышающегося перед ними мужчину в униформе.       – Мэтт приходил к вам в участок, когда здесь работал отец. Как они себя вели вместе? Может, уходили на обед вдвоем или просто разговаривали? Приносил ли мальчик с собой игрушки, может любимые предметы?       – Нет, ничего такого, – через паузу отвечает шериф, оглядываясь на своего так и непредставленного заместителя. – Ну, Мэтт обычно прибегал сюда уроки делать после школы. Да и Стивен – не самый разговорчивый человек. Он был очень строгий, любил дисциплину. Мэтт поэтому и вырос таким умным. Один из самых собранных учеников.       Конечно.       – И дисциплиной мистер Дэллер называл физическое насилие, как хороший способ научить ребенка слушаться себя, – холодно замечает Айзек, тем самым вызывая немое удивление коллег. Доктор Лейхи особо не выражает негативные эмоции по отношению к другим, тем более так явно и с таким рвением.       Гроза неотвратимо приближается. Серьезное лицо шерифа искажается под пламенным негодованием, обжигающим точеные скулы возмущением, но профессионально холодная маска Айзека выдерживает натиск чужого роптания. Ноздри полицейского дергаются, как у приготовившегося к охотничьему прыжку хищника.       Доктор Лейхи же ни одной дернувшейся мышцей, ни обычно такой предательской дрожью правой руки не показывает свое отношение к раскаленному воздуху вокруг себя. Его лицо – видимость святости и невинности под ниспадающими на лоб ангельскими светлыми кудрями.       И враждебная атмосфера разряжается. Вместо грома, за окном стучит лишь редкий дождь.       – Стивен никогда бы не ударил своего ребенка, – протестует шериф, но кажется решает, что худой, как сухая тростинка, одетый в профессорские свитера с накинутым на шею мягким шарфом, агент ФБР не представляет ему угрозу. – И суровая дисциплина нужна молодым юношам, чтобы вырасти надежными, сильными мужчинами, – какой незаметный упрек. – В этой стране с появлением всех этих модных движений о свободной жизни в семьях не хватает твердой руки, и-       – Когда вы видели Стивена или Мэтта в последний раз? – без сожаления перебивает мужчину Эрика, едва ли не закатывая глаза тому прямо в лицо. Если бы Стайлз не знал свою подругу так хорошо, то возможно бы и не заметил маленькие признаки растущего раздражения девушки. Чуть сощуренные глаза, слабые складки вокруг переносицы и небольшое движение левого уголка губ.       (Вау, надо же. Эрика на удивление довольно быстро теряет свою хладнокровность сегодня).       – Довольно давно. Наверное, в прошлом месяце, когда мы пришли проверить их соседей.       – Стивен Дэллер мертв уже несколько дней, но никто этого не заметил, – Арджент решает закончить бессмысленную перепалку между ними, и поворачивается лицом к своей команде. – Хотя очевидно, что мистер Дэллер мертв из-за отравления алкоголем, судя по царапинам на полу и расположению тела он тянулся к чему-то. Скорее всего к телефону или другому человеку. Думаю, Мэтт был в доме в этот момент, и стал свидетелем смерти отца. Вполне вероятно, что подросток сознательно не помог отцу, потому что хотел избавиться от его контроля над своей жизнью. Это его спровоцировало, и он стал безрассудным. Теперь Мэтт знает, что может вырваться из петли побоев и что может выбирать, кому умереть, а кому – жить. Он наконец получил свою свободу.       – Но мистер Дэллер-       – Стайлз, ты сказал, что видел какие-то важные фотографии в комнате Мэтта.       – У него очень мрачная комната. Много темных оттенков, рисунки перевёрнутых деревьев, заклеенное скотчем зеркало и куча тайных фотографий в шкафу. Почти на всех из них запечатлена Куинн. В разное время дня, в школе и на улице. Он следил за ней, причем уже очень давно, – запинается парень, ошеломленный резкой переменой внимания в комнате.       – Там были также фотографии Морриган Финч, но всегда возле дома в более позднее время суток, когда Куинн должна была вернуться домой, – придя к нему на помощь, произносит Айзек, уже вернувшийся к карте города. – Я думаю, это Мэтт убил двух женщин. Их убийство не было связано с их родословной, – никто так и не узнал, что они были банши. – Он освободился от оков своего отца, а затем пошел освобождать свою любимую. Он убил женщин, потому что только так он мог забрать Куинн с собой без того, чтобы она рвалась домой к семье, – на этом моменте гений делает паузу, чтобы одарить их своей ликующей, нахальной ухмылкой. – И мне кажется, я знаю, где он ее держит.       – Если это так, то он скорее всего вооружен и будет сопротивляться аресту, – соглашается Арджент. – Рейес и Лейхи поедут со мной. Шериф сколько людей вы можете выделить?       – Ты взял с собой книги? – неожиданно спрашивает у него Лидия, перетягивая его внимание на себя. Она наклоняется почти впритык к нему, больше не держась за крепость своего личного пространства рядом с ним. Сейчас он сам избегает ее касаний (холод-смерть-мрамор), хотя ему приятно знать, что теперь он входит в весьма короткий список близких лиц горгоны.       Стайлз неуклюже отшатывается – он всё же ценит свое личное пространство, спасибо.       – Да.       – Когда все уедут на арест, можешь одолжить мне ту, что на латыни? – девушка поджимает губы, задумчиво крутя свой рыжий локон двумя пальцами. Другой рукой она в нетерпении постукивает по столу. – Я хотела бы просмотреть, что у них есть о банши.       – Там нет ничего важного, – тут же замечает Стайлз. Он не жадничает, просто немного сомневается в пользе такого одолжения. – И здесь ужасное освещение.       – Я знаю, – фыркает девушка, закатывая глаза. – Я уже договорилась с патологоанатомом, она позволит мне на некоторое время занять ее рабочий стол. Там хорошие лампы и приятный запах, – он бы с этим поспорил. – А насчет важного я сама решу.       – Зачем тебе? – всё же не унимается Стайлз, и любопытство в его груди поет ему сладкой черникой.       – Хочу проверить ту теорию доктора Конрада Фенриса, о которой говорил Лейхи. Я знаю, что записи людей о магии менялись по ходу истории, но я хочу глянуть, что же могло повлиять на мнение профессиональных охотников. У тебя самый старый клановый бестиарий, который я видела, так что, – девушка пожимает плечами, будто не она только что решила начать собирать информацию для еще одной вычурной исследовательской работы посреди федерального расследования. В морге.       Действительно, ничего необычного.       – Хорошо. Конечно. Бери, – Стайлз тоже пожимает плечами и тянется к своему рюкзаку. Из всех знакомых, в отношении бережного обращения с его книгами он доверяет, наверное, только Лидии и Питеру. Хотя последний вряд ли подаст такой запрос в скором времени.       – Спасибо, – с заминкой благодарит его рыжая девушка и застывает, глядя на него. Он оглядывается на окаменевшую горгону, но та словно видит что-то еще, что-то, что он упускает. Вздрогнув, Лидия собирается заявить ему нечто явно неприятное, но их вовремя (или нет?) прерывает тихий, твердый голос начальника.       – Стайлз.       – Да, босс? – он смаргивает свое собственное оцепенение вслед за ожившей Лидией и оборачивается к цепкому взору главы их отдела. Тогда он и замечает завершенное обсуждение и то, как быстро пустеет комната, когда все торопливо и будто строем направляются на выход из помещения.       – Напиши отчет о комнате Мэтта, мы рассмотрим его позже, – серые глаза агента Арджента вновь проскальзывают по его лицу в поисках пропущенных крошек лжи, и Стайлз, уверенный, что сегодня еще ничего подобного и не замышлял, всё равно настораживается и поджимает губы. – Не забудь включить свои мысли об отношениях отца и сына и как это могло повлиять на расположение вещей в комнате подростка.       Ну разумеется.       – Хорошо, босс!       – Веди себя прилично, – напоследок бросает Арджент, не купившись на его поддельный энтузиазм. Что и следовало ожидать, если подумать, так что парень даже не обижается на еще одно увольнение со стороны ответственных лиц. Сегодня его все прогоняют.       – Он прав, – строгим тоном подмечает Лидия, нежно обхватывая древний бестиарий. – Ты сегодня слишком буйный. Будь осторожнее.       И почему это звучит как очень плохое, губительное предостережение?       У горгон нет дара предвидения. Уж Стайлз-то знает. В свое время он изучал всех существ, способных заглядывать за линейный путь времени, и список выходил не таким и впечатляющим. А вот пространственные измерения – другое дело.       Интересно, после нескольких превращений будет ли Лидия в силах увидеть потусторонний мир? Она бы смогла ответить на такое огромное количество нерешаемых споров о существовании бестелесных и их мира, и он даже не в состоянии представить себе, как сильно бы это изменило современный научно-исследовательский институт. Их основы были бы подорваны в пух и прах.       (Наверное, это и есть причина для нее не делать ничего подобного в скором времени…).       От дурманящих разум мыслей его отвлекает короткий звонок Пенелопы, которая сообщает ему о найденных и уже определенных отпечатках пальцев на бите – орудии убийства Морриган Финч и Нолана Холлоуэй. Он не изумился совпадению, но был слегка озадачен тем, что Мэтт, оказывается, однажды был арестован за нарушение общественного порядка. Позже обвинения в вандализме с него и еще трех его одноклассников – Оуэна Сэвиджа, Гейба Страусс и, да, Нолана Холлоуэй – были сняты, но отпечатки мальчиков были занесены в систему.       Такой удобный казус. Однако, он и помог Пенелопе в довольно короткий срок соотнести полученные улики с главным подозреваемым – семнадцатилетним Мэттом Дэллером.       Ха.       – Что скажешь, я молодец, да? Работаю на пике своих возможностей, быстро и эффективно. И кто еще может похвастаться тем же, Сти? Точно не ты, – лопочет компьютерный гений, расхохотавшись над его театральным кашлем. – Я сейчас отпущу тебя заниматься своими темными, скучными делишками, но скажи-ка мне сначала, отчего до меня дошел слух-       Это не связано с делом, и парню не следовало бы так отвлекаться, но шипучее довольство после звонкого голоса подруги как-то сладко отзывается в его сердце, и он немного теряется во взорвавшихся в голове фруктово-ягодных счастливых образах чего-то мягкого, терпкого. Приятно на мгновение просто сосредоточиться на узах дружбы, любви, привязанности. Это то, что делает их людьми, не так ли?       С другой стороны, бесчеловечно радоваться и улыбаться, будучи окруженным запечатленными моментами неразумной жестокости и напрасных терзаний. (Он не думает, что сможет забыть хриплые мольбы Нолана или злое хихиканье детей с тех видео). Однако, на время, всего лишь маленький перерыв в работе, он не может отказать себе в таком моменте экзотической слабости. (Экзотическая слабость? Действительно. Насколько редко он себе позволяет подобное?).       Ему так хорошо сегодня. Так замечательно. Так спокойно.       Так фантастично.       – Вы правда из ФБР? – доносится сбоку незнакомый юный голос, и Стайлз запинается в своих мыслях.       Развернувшись в кресле, он видит молодого парня в спортивной форме, стоящего на пороге его временного пристанища.       (Возможно, это и есть причина экзотичности отдыха).       (Его постоянно прерывают).       – Я слышал от отца, что приехали специальные агенты, но сначала не поверил. Мой отец – шериф, – переминается с ноги на ногу смуглый, растерянный школьник, а потом сконфуженно добавляет: – Я Гейб. Гейб Страусс, – и протягивает руку.       Стайлз не видит большого сходства между отцом и сыном – у мальчика все черты лица более четкие, большие, преувеличенные: широкий нос, пухлые губы, брови, будто заходящие прямо на виски. Лишь только фигура, да и выдержка могут указывать на семейное родство, но, если бы парень не знал этой информации до встречи с школьником, он бы никогда сам до нее не догадался.       – Стайлз Стилински. Приятно познакомиться, – он без задержки отвечает на пожатие, не боясь упасть в видение чужой жизни. Сегодня он принял «убойную» дозу своих лекарств и не пытается подорвать их действие, так что всё должно пройти без чрезвычайных ситуаций. – Пришел помочь отцу?       – Да, я хотел узнать всё ли в порядке. Он был очень напряжен последние дни, – пожимает плечами подросток, а потом уверенно заходит внутрь кабинета и падает на стул рядом с ним. – Особенно из-за пропажи Куинн.       – Произошло много плохих событий за столь короткое время, – соглашается он, завороженный плавным движением рук школьника. Тот вертит в руках красную игрушку-клубок для людей с СДВГ, ту, что обычно держит пальцы занятыми. У него была такая в детстве, такая же была и у Колючки. Правда по другой причине.       – Вы собираетесь помочь с поисками или вы здесь только из-за убийств?       – Мы постараемся помочь там, где можем, – неопределенно объясняет Стайлз, наконец отрываясь от знакомой игрушки. Он скучает по своей оранжево-синей версии, хотя, будь у него шанс получить такой клубок еще раз, он бы не раздумывая выбрал бы ярко-розовую игрушку своего сына. Вещественное доказательство, что у него есть собственные дети. – Ты был близок с Куинн?       – Да нет, – так же туманно произносит Гейб с приветливой улыбкой. Школьник тоже смотрел на его руки, точнее то, как Стайлз играет с остроконечным карандашом, заточенным с двух концов. – Мы все тут друг друга знаем. Куинн немного тихоня, но очень добрая и милая. Хотя это разумеется не особо помогает с популярностью.       – А ты популярный, не так ли? – мягко усмехается Стайлз, вспоминая таких же уверенных и харизматичных мальчиков в своей школе. (Златокудрый принц тоже любил жаловаться на забирающих всё внимания детского сада мальчишек, но, по правде говоря, его сын сам был одним из них, с его сияющими глазами и искренним дружелюбием, так что он не принимал громкие стенания ребенка особо близко к сердцу).       – Конечно, – фыркает Гейб, очевидно гордясь собой, но в следующий миг радость с лица школьника испаряется, а выражение наливается знакомым (для Стайлза) стеснением. – В смысле, мне нравится заниматься спортом, и мой отец – шериф, так что… все как-то сразу принимают меня за главного       Подросток пытается показать, что такая ситуация в школе и на улице смущает и при этом вовсе не волнует, но он легко читает довольство в морщинках и слабой полуулыбке. Гейбу по душе всеобщее внимание и эфемерная привязанность.       – Я могу понять, – хмыкает Стайлз в конце концов, смягчившись. – Надеюсь, скоро всё решится, и ты сможешь уговорить отца взять небольшой отпуск. Ему может это понадобиться, – уж ему-то подобное не в диковинку.       – Да.       – Могу я предположить, что ты дружил с Ноланом? – он специально отворачивается от подростка, притягивая к себе размеченную карту местности. Краем глаза он подмечает, как Гейб подтягивается на стуле, следя за его движениями.       – Да, – непринужденно соглашается школьник. – Он тоже в какой-то степени был популярным и был хорошим товарищем в команде, – а мальчик легко перешел на прошедшее время, говоря о своем вроде как друге. – Но также Нолан был задирой, и я такое не люблю.       Странное выражение.       – Да, – Стайлз оборачивается и пристально вглядывается в подростка. Тот смотрит в ответ, прямо и беспечно, не ощущая дискомфорта своего положения. – Я тоже.       – Знаете, – начинает вдруг мальчик, но его перебивает неожиданно звонкая трель телефона.       У него до сих пор нет разных мелодий для своих контактов, поэтому никогда нельзя быть уверенным, кто именно звонит ему в этот момент, но Стайлз всё равно легко догадывается. И это не связано с его великолепным шестым чувством.       – Я лучше пойду тогда, – неловко произносит мальчик, сжимаясь в кресле перед тем, как неаккуратно подпрыгнуть с него. Бок сидения громко врезается в стол, и Гейб смущенно улыбается, глядя на него.       Сам же Стайлз не двигается.       – Я пойду. До свидания, – подросток неуклюже машет ему и ровным шагом выходит из комнаты. В коридоре школьник останавливается, выпрямляет плечи и уверенной походкой шагает к кабинету шерифа.       Что за чудный день.       – Стайлз?       – Да, – наконец отвечает он, выпрямив спину. Напряженный голос начальника не предвещает хороших вестей. (Но при этом, что замечательно, его не ругают за долгую задержку).       – Вы уже нашли Куинн?       – Нет, пока еще направляемся к охотничьему домику. Здесь что-то не сходится, – без предисловия начинает Арджент. – Нам звонила Пенелопа, сказала, что на бите были найдены отпечатки пальцев Мэтта, а также кровь Нолана и Морриган.       – Очень удобно, – соглашается Стайлз, рисуя кружочки на полях своего «детективного» дневника.       – Да. Узнай, почему Мэтта и других так легко выпустили. Обвинения в вандализме – серьезное дело. А если-       – А если полиция сразу предполагала, что обвинения не были серьезными, – продолжает парень, легко улавливая мысль начальника, – то зачем отпечатки несовершеннолетних были внесены в систему?       В маленьких городах на некоторые преступления закрывают глаза, а наказания даются для выгоды и помощи обществу. И, хотя, разумеется, шериф Страусс по закону должен был взять отпечатки у задержанных, он мог бы избежать этого. Тем более с учетом участия в этой неразберихе своего единственного сына.       Гейб Страусс. Что-то здесь действительно не так.       – И третье убийство сильно отличается от первых двух. Субъект пытал жертву, получая удовольствие не только от самого акта смерти и своей власти, ему также нравилось видеть страдания Нолана. Это выходит за границы портрета Мэтта, что мы составили в начале, – размеренно и как-то поучительно произносит агент Арджент. – Между Ноланом и Мэттом должна быть еще одна личная история, которая произошла недавно. Попробуй разузнать. Надо будет еще раз съездить в школу и поговорить с учениками, – дает указания мужчина, а потом вдруг резко спрашивает:       – Ты делаешь заметки?       Вопрос босса настолько сбивает его с толку, что парень машинально четко выдает:       – Да, сэр.       – Хорошо, стажер Стилински, – Стайлзу кажется или мужчина улыбается, произнося это? – Пора бы уже приниматься за дело.       – Ага.       Разговор окончен. И ведь на какой приятной ноте завершен их диалог!       У парня вообще складывается неприятное (отвратительное такое) ощущение какого-то неприятного (такого же отвратительного) урока от судьбы (во что он отчасти верит: всё же он немножечко предсказатель). Потому как то, с какими обстоятельствами он сталкивается на этом деле кажутся слегка двусмысленными.       Пропавший ребенок, украденный прямо из теплого, уютного дома? Есть. Паренек, выросший на руках отца-одиночки на службе? Пожалуйста. Прекрасный, бледнолицый мальчик с глубокими голубыми глазами, иногда от сильных эмоций и переживаний становящимися такими большими и темными, такими синими? Еще одна галочка. Сюда осталось найти еще двух оборотней, чтобы завершить круг, но по случайному (смешно) стечению обстоятельств в городе жили только люди.       Или же, возможно, он видит знаки там, где их нет. (Знаки, ха!).       А в целом, Стайлз надеется, что его детям не придется пережить подобный опыт. Не в том смысле, что он против того, чтобы умереть первым, или (упаси боги, магия, хаос и что бы то ни было в этом мире) хочет сам хоронить своих детей. Просто он всё еще рассчитывает на то, что его дети будут в безопасности и эмоционально здоровы всё время, пока он жив, а значит они смогут избежать подобной трагедии между ними. (Тем более Колючка). (Невозможно себе представить, как тяжело терять своих родителей у себя на глазах в первый раз, но быть свидетелем смерти – насильственной или нет, не важно – своей семьи дважды…).       На самом деле, не стоит зацикливаться на этих мыслях. У него есть дети, замечательные, добрые маленькие человечки, а всё остальное можно решить по мере необходимости, ведь так?       Ведь так?

8.1.3. Популярные дети

      Иногда видения – это больше, чем просто картинка-звук-ощущение. Иногда видение – это чистое знание. Оно приходит ему в знакомых буквах, черных на белом сиянии его разума; в словах, простых и ясных; в коротких однозначных предложениях, прозрачных, как только что вымытое оконное стекло.       Стайлз любит, жаждет и ненавидит такие видения. Они самые лёгкие, самые понятные, самые точные, но, как правило, они также приносят самые ужасные новости. И иногда он боится их больше всего.       – Это была Тирни, – мягко замечает Лидия, грациозно усаживаясь на стул рядом со Стайлзом в пустом кабинете биологии. – Типичная история с популярной девчонкой, которая хотела выделится, унижая других. Она выбрала себе жертву в лице Мэтта. Об этом вроде-как знают только девочки, так как Нолан часто брал ответственность за ее поступки и прикрывал Тирни. То ли потому что любил ее, то ли потому что пытался показать хороший пример, – судя по голосу подруги, она этого совсем не одобряет. – Сейчас уже нельзя ничего сказать.       Они предполагали нечто подобное, когда Лидия невзначай отметила, что некоторые школьницы вели себя странно. Девушка сама вызвалась разобраться с этим моментом их расследования, презирая такой вид издевательства в школе. (Стайлз считает, что это связано с популярностью самой Лидии, когда та училась в старших классах).       – Хулиганки чаще распространяют грязные слухи о своих ровесниках, одноклассниках и знакомых. Они пытаются специально отвадить их от себя, разделить круги общения. «Плохие мальчики» же предпочитают использовать физическое насилие или словесные угрозы. Типичные школьные хулиганы, каких показывают нам популярное подростковое кино, – соглашается Стайлз, кивая. (Он догадывается, что звучит как Айзек, но не в силах себе отказать от показного мудрствования). – Если первое видео сделала Тирни, то-       – Да, – невесело фыркает Лидия, совершенно не впечатленная его драмой. – Мэтт очевидно знал, кто был зачинщиком его издевательств. Так что это большой вопрос, действительно ли Мэтт убил Нолана, или здесь замешан кто-то еще.       Логично. Если Мэтт знал, что видео с ним было снято и организовано Тирни, тогда с чего вдруг он бы мучил Нолана? Особенно, когда все вокруг кажется просто обожают и души не чают в милом, добром и надежном голубоглазом мальчике Холлоуэй.       – Три убийства в таком маленьком городе друг за другом. Слишком удобно, – мычит-возражает Стайлз. Как сказал бы его ребенок: «Солнце светит, а дома – тихо». То есть очень уж подозрительно.       – Давай сделаем шаг назад. Если мы забудем про сподручно брошенное орудие убийства с отпечатками пальцев и клетками крови двух жертв, и начнем рассматривать портрет субъекта только по последнему убийству, то, – он делает паузу, чтобы сообразить, как следует высказать свою идею более информативно, – наш преступник, ну второй субъект, организован и очень умен. Он знал, кем был первый убийца без доказательств, то есть он знал мотив Мэтта. А значит должен был догадаться, что после тот сбежит, похитив Куинн. Тогда у Мэтта не будет шанса защитить себя от подозрения в убийстве Нолана, так как его не будет в городе, и наш субъект сможет убить Холлоуэй и скинуть вину на Мэтта.       – Он также должен был знать об отпечатках пальцев. Было бы сложно доказать вину Мэтта, если бы его отпечатков не было в системе, – подает голос Лидия, наконец присоединяясь к обсуждению и отворачиваясь от него. Всё это время рыжий доктор внимательно его разглядывал, не теряя интерес на протяжении долгих минут, будто в нем есть таинственная картина, загадка-ребус с ключом-ответом.       – Это сужает круг.       – Да, это сужает круг, – соглашается Стайлз. – Надо учесть, что субъект организован и должен хотеть контролировать ситуацию. Значит он должен быть близок к расследованию, стать кем-то, кто незаметно пытается влиять на него, содействовать нам или полиции. Убедиться, что мы следуем его плану.       Стайлз откидывается назад, закидывая правую ногу и занимая как можно больше пространства на своем стуле. Так чаще всего сидел Колючка: ребенок пытался показать свою уверенность, когда на самом деле у мальчика ее не было. Это – защитный механизм, он понимает, хотя, конечно, ничего такого обычно не предпочитает.       Однако под пристальным взглядом доктора мифологии и мифических существ ему вдруг впервые хочется возразить, а не спрятаться. И он нуждается в какой-нибудь толстой обертке (даже если это – большая ложь и глупая бравада). Кто еще, как не его сын, в силах сделать его сильнее и увереннее в себе?       – Было бы понятно, если убийца был взрослым человеком, – его тон ровный и звонкий в полупустом помещении, – но, кажется, что это не так. Мэтт – тихий и закрытый подросток, а второй субъект знал Мэтта очень хорошо. И Нолан на видео выглядел так, будто разговаривал с близким другом, а не с незнакомцем, – Стайлз хмыкает, а потом вспоминает важное: – Шериф также сказал, что взрослые особо не лезут в дела школьников в интернете.       – Сначала мы должны узнать, кто знал об инциденте с вандализмом и отпечатках пальцев Мэтта. Потом просмотреть списки тех, кто так или иначе помогает расследованию, – подводит итог Лидия, всё еще не глядя на него. – Если это всё-таки подросток, то первыми подозреваемыми должны быть те, кто попал под арест с Мэттом. Похоже, это была какая-то тайная сходка.       По какой-то причине никто в участке не хотел распространяться о том случае. «Поигрались дети, мы их припугнули, они успокоились», – вот стандартный ответ всех офицеров на вопрос о прошлогоднем вандализме.       – Интересно, где субъект нашел биту? – размышляет вслух Стайлз. – Мэтт не мог ее просто выкинуть в мусорное ведро. Получается, есть какое-то значимое для него место, причем второй убийца знал об этом. Возможно, он случайно наткнулся на биту, а может быть, наоборот, сначала он догадался, кто убийца, потом пошел искать орудие убийства, чтобы подтвердить свою идею, и к нему снизошло озарение. Двое должны знать одно место, куда никто не ходит и где можно спрятать такую вескую улику против одного из них.       Он не успевает развить эту мысль – им звонит остальная часть команды, докладывая об успешной операции. Те нашли напуганную девушку с бледным лицом и осипшим горлом и отчаянного парня с лихорадочными движениями и потными ладонями, прижатыми к красным ушам. Но все понимают, что дело еще не завершено.       (Он словно попал в запутанный фильм с оружием, насилием и кровью, только в этой ленте вместо взрослых – крохотные дети с пухлыми щеками и сладким запахом персиков в меду).       Останавливаются они, достигнув небольшой комнатушки с кроватью и одним стулом, на котором аккуратно сложена маленькая стопка детских вещей.       В помещении холодно, а пол и вовсе выложен голым камнем. Если бы не солнечный свет позади них, комната была бы погружена во мрак и сырость, олицетворяя собой глухое одиночество украденного мальчишки.       – Я знаю, кроха. Я знаю, – Стайлз непроизвольно падает на колени, теперь находясь на одном уровне с ростом ребенка. – Тебя вытащат оттуда сразу. Я обещаю.       Мальчик, намного младше серьезного школьника, сидящего когда-то там на его кухне, смотрит слишком понимающими глазами и медленно кивает.       – Тебя будут искать. И найдут, – ему впервые приходится говорить это самому, а не видеть во сне. И слова даются чертовски тяжело, застревая на полпути в горле, а потом выпадая полусырыми прямо на поникшую голову ребенка. – Это… это не вернёт твоих родителей. Но я найду тебя. Я приду за тобой так скоро, как узнаю, где ты.       Это почти правда.       И судя по тому, как резко поднимается детская макушка, а потом сужаются тёмные мудрые глазенки на открытом бледном лице, мальчик понимает это тоже.       – Я заберу тебя, как только смогу, – впервые звучит также печально, как он себя чувствует. – Я говорил тебе, что не оставлю тебя там, Колючка.       Мальчик в конце концов соглашается, слегка кивая головой, и Стайлз обхватывает худое тело в крепкие объятия, оставляя поцелуи на вихрастой темной макушке.       – Что насчет ребенка шерифа? – вдруг выдвигает теорию Лидия. – Я видела его сегодня в офисе отца, когда остальные уехали.       Они – а это Стайлз, рыжеволосая красавица и тот милый полицейский, вызвавшийся им помогать – стоят на парковке возле местного полицейского участка, ожидая приезда остальных. Те должны скоро подъехать вместе с найденной пятнадцатилетней Куинн Финч и задержанным Мэттом Дэллером, обвиненном в похищении одноклассницы и убийстве двух банши.       На улице меньше подслушивающих их ушей (полицейский стоит достаточно далеко от них, и они практически шепчутся, а не говорят), и судя по расслабленным плечам Лидии – чужих людей и неприятных запахов еды, пота и усталости.       – На самом деле, – начинает Стайлз и смущается. Ему стоило раньше упомянуть его встречу с мальчиком, но она так легко вылетела из его головы, когда он отвлекся на недавнее воспоминание о его сыне. Его память работает странным образом, делясь образами, основанными больше на его подсознательном ориентире, который не всегда совпадает (мягко говоря) с его осознанным мнением. Такие случаи всегда ставят ему подножку, и он запинается, теряясь в границах реальности.       А это воспоминание было особенно горьким. Разумеется, приятно снова увидеть лицо своего ребенка, такое четкое, будто его сын прямо здесь, рядом с ним, пускай только в его голове, но вся картина в целом оставляет вязкий привкус жаренного миндаля – немного соленного, капельку сладкого.       – На самом деле, – вновь начинает он, откашлявшись, – Гейб Страусс говорил со мной. Я думаю, он пытался, – «манипулировать мной» будет звучать очень глупо, да? – подружиться со мной и выпытать сведения о Куинн и Нолане. Особенно подчеркивая, как он не любит школьных хулиганов, будучи сыном шерифа?       В конце его голос слегка повышается и внутрь проскальзывает легкое колебание, отчего предложение выходит вопросительным, будто парень сомневается в своих сведениях. (А это не так).       Ему не очень хочется видеть реакцию Лидии, потому как та ведет себя ужасно подозрительно и грубо, совсем как Джексон утром, и, если уж думать о ком-то, то лучше бы о Питере. Того, кого он видел сегодня только мельком, но образ оборотня был записан в его памяти в деталях и мельчайших подробностях.       Стайлз должен признаться – мужчина выглядел сегодня особенно хорошо. Лицо с аккуратной, манящей щетиной сияло свежестью, а темные волосы гелем были уложены назад. Одежда темных оттенков, не считая тонкого светло-зеленого свитера под кожаной курткой, кажется, безупречно сидело на оборотне. Брюки были идеально выглажены, а черные дерби – превосходно начищены. И даже стоя поодаль от мужчины, Стайлз почувствовал ненавязчивый аромат дорогого мужского одеколона волка.       Откровенно говоря, всё это немного даже слишком хорошо. Не то чтобы он хотел бы, чтобы мужчина был подавлен настолько сильно, что перестал следить за своей внешностью (что даже звучит смешно – Питер не выйдет в соседний магазин, будучи не собранным «на все сто процентов совершенства»). Просто возможно немного больше горечи? Печали?       Или мужчина так лихо скрывает свои собственные чувства, что даже Стайлз, который знает его уже почти одиннадцать лет, не в силах их расшифровать?       И всё-таки было сложно судить о волке по тем двум минутам, когда он его сегодня видел.       – Нам придется дождаться одного из агентов, чтобы вызвать мальчика на допрос. Но думаю в парне ты прав. Он немного тревожный, – вдумчиво произносит Лидия. – Однако, сейчас мы ничего не можем сделать. Расслабься.       – Ага, – шепчет он. Горький вкус во рту – выжатый сок бергамота. Светло-желтый, ароматный, красивый. (Это – тоска, жалость и беспомощность в одном осторожном глотке цитрусового коктейля).       Он ничего для него не может сделать.       Ему вдруг остро захотелось сладкой, свежей клубники.       – Я люблю фрукты. И ягоды. И клуб-нику, – важно произносит златокудрый мальчик, вновь сжимая тесто в руках. На некоторое время ребенок отвлекается на это движение, внимательно следя своими большими голубыми глазами, как мучное месиво сначала лениво тянется между кукольными ладошками, потом вновь собирается внутри маленьких кулачков, пока наконец не падает на стол уставшей серой кучкой.       – Почему нельзя клуб-нику?       – Ты можешь есть свою клубнику, Sloneczko, – фыркает Стайлз, отодвигая чашку с оставшимся куском теста подальше от мальчика, пока тот не присвоил себе и его. Вместо этого он протягивает в липкие крохотные ручки небольшую пластмассовую тарелку, полную свежих красных ягод. – Они чистые. Пожалуйста.       – Спасибо, – кивает мальчик, но потом видимо вспоминает суть их разговора и громко возражает: – Нет. Я хочу клубнику, когда утро, день и ночь. Она вкусная и сладкая. И мягкая. И теплая. И красная. Я люблю красный, – ребенок внимательно рассматривает каждую ягоду, словно оценивая свой выбор, и отодвигает в сторону самые большие и сочные. Другие же быстро исчезают в полном животике мальчика. – И розовая. Розовый – мой любимый цвет.       Стайлз сжимает губы, чтобы не засмеяться. Он уже догадывается к чему клонится этот разговор, но решает немного подразнить своего сына.       – Ты можешь есть клубнику утром, днем и вечером. Только по чуть-чуть, иначе ты станешь таким же круглым и красным, как твой резиновый мяч.       – Нет, тата! – возмущается ребенок. Ради этого мальчик даже отрывается от своей задачи по разделению клубники на группы (самые вкусные на вид он всегда оставляет старшему брату, пускай и потом съедает большую часть сам). На нежной коже лица появляются хмурые складки, а крошечные щечки надуваются в бескрайнем детском негодовании. – Не как мяч. Не как мяч!       – Хорошо-хорошо, – примирительно поднимает руки вверх Стайлз и мягко улыбается сыну. – Ты вовсе не мяч, Sloneczko.       – Восве не мяч, – соглашается мальчик. – Я большой. Я могу есть клуб-нику, когда утро, день и ночь. А еще яблоко, банан, хумра-       – Хурма.       –… хмура, ананас, вишня, песрик-       – Персик.       – … песрик, гурша, ман-да-рин, – после каждого названия ребенок облизывал один грязный пальчик с таким важным видом, что Стайлз не мог не остановиться. Что заметил и его златокудрый принц. – Я не хочу мясо, тата.       – Тебе нужно покушать, – пожимает плечами. И вот, наконец, они касаются причины всего этого шума. – И мясо – полезная еда.       – Я не люблю мясо, тата. Я люблю клубнику. И банан, и яблоко, и хмура-       – Хурма, – машинально поправляет Стайлз. – Их можно есть после ужина. Сначала надо покушать, потом можно фрукты. И ягоды. И клубнику.       – Но!       – И папа любит покушать. Видел, какой он сильный и высокий? – сомнительное предположение, ведь он сам немного выше своего мужа. Плюс здесь нельзя сравниться с волчьими силами взрослого оборотня, но пока это работает на его детях, он будет пользоваться своими хитростями без зазрения совести. – Это потому что твой папа кушает мясо и картошку. И горох с кукурузой.       – Я люблю картошку, – скривившись, медленно произносит ребенок. – Картошка. Желтая, сладкая, мягкая. Теплая. Как солнышко.       – Как ты, Sloneczko, – хмыкает он, широко улыбаясь.       – Как я, тата. Желтое, теплое, мягкое сонлышко.       И почему, собственно говоря, он не может быть рад вести этот разговор каждый день на этой неделе? Почему Питер не должен быть готов ежедневно приносить свежую клубнику после работы? А Колючка – доедать самые большие, красивые ягоды?       Само собой разумеется, у приехавшего вскоре Арджента интенсивный допрос выходит эффективным, даже, если учесть, что мальчик шерифа в конце в ярости кидается на мужчину, забывая о притворстве и лжи. Человек, ребенок с асоциальным расстройством личности, в допросной изрыгает поток бесчувственных слов, которые на первый взгляд не имеют никакого смысла. Если не заботиться об этом – они так и останутся грубыми и бестолковыми.       «Нолан был лучшим во всём».       «Его все любили».       «Бельмо на глазу».       Отец подростка неверующе смотрит в землю, не проронив ни слова за последние полчаса. Гейб убил человека. Любые оправдания сына для него ровным счетом ничего не значат.       Дядя Крис же устало откидывается назад, складывая на груди руки с пальцами, сжатыми в кулак. Мужчина кажется особенно печальным, как обычно бывает, когда дело касается детей. Арджент одновременно полностью открыт в своих мрачных эмоциях и закрыт во всём остальном. Так близок и так далек.       А Стайлз стоит по ту сторону глухой стены, и на его языке раскрывается терпким вкусом какой-то дикий кисло-сладкий фрукт, слегка жесткий и чересчур ароматизированный. Этот резкий сильный запах, непривычное пощипывание и тягучий сок напоминают горькое разочарование, скомкивавшееся в горле необъемлемый тяжестью.       (Он еще не готов).

Январь, 2020 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.

      – В общем я бы сказал, что ты проделал хорошую работу, Стайлз, – искренне подмечает агент Арджент, закрывая его заметки. – Мы уже обсудили верные высказывания и грубые ошибки в твоих описаниях характеристик Гейба Страусс и Мэтта Дэллера, поэтому не будем повторяться, но общий портрет вышел довольно неплохо. Ты молодец.       Стайлз устало улыбается боссу и опускает чуть опухшие глаза на свои беспокойные руки. Спустя почти полтора часа обсуждений в кабинете начальника (и по совместительству строгого наставника) парень чувствует себя выжатым, мягоньким и бескостным. Хотя это всё же приятное изнеможение, которое обычно накатывает только после особенно трудоемкой, но плодотворной работы.       – Сейчас я тебя отпущу, тебе стоит выспаться после такого «мозгового штурма», но можешь задержаться на пять минут, – мужчина делает громкую паузу, и парень отрывается от своих побелевших пальцев, чтобы заглянуть в лицо босса. Арджент привык либо полностью скрывать свои эмоции, либо быть прозрачным в их выражении. Поэтому нынешняя рваная попытка что-то спрятать, а что-то показать смутила Стайлза.       Разговор предстоит личный.       – Я давно хотел тебя спросить. Почему отдел поведенческого анализа?       Что?       – Я не спорю с тем, что у тебя есть детективная жилка и верные инстинкты, ты также любишь психологию, любишь людей, и это – действительно неплохие качества для профайлера… – мужчина чуть наклоняется к нему, голос мягкий, а глаза теплеют искренней заботой. – Но ты не увлечен нашей работой.       – Я-я…       Что это должно означать? Его пробуют отговорить от постоянной работы в этом отделе? Убеждают на что-то другое?       Парень не ожидал ничего подобного, когда переступал порог рабочего пространства главы их команды. В его голове крутились идеи о последнем деле и его усилиях стать более полезным членом в отделе – он даже немного испугался вмешательства своего отца, – но никогда бы не предсказал тихий разговор по душам.       – Понимаю, что обстоятельства сложились таким образом, что у тебя не было большого выбора в прописке на некоторое время, возможно, на несколько лет вперед, и ОПА – хороший вариант в твоих условиях. Ты отчасти доверяешь мне; мы часто перемещаемся по стране без какого-либо продуманного заранее плана; и здесь ты находишься в отделе с организованной, сплоченной стаей оборотней-волков. И хотя на твоем месте, я вероятнее всего поступил бы иначе, я всё еще понимаю и в какой-то степени одобряю твое решение. Всё же я рад, что ты здесь. Благодаря тебе команда стала крепче, – мужчина запинается, словно меняет направление монолога в последний момент. И судя по смягчившимся чертам (если можно так сказать о довольно каменном лице начальника), дядя Крис решает выбрать более осторожный путь расспроса. – Однако, я бы не сказал, что ФБР в целом – твой выбор. Я обязан наблюдать за тобой, и у меня сложилось впечатление, будто тебя не волнует твоя работа.       Ух.       Досадно, что его начальник так думает о нем и его усилиях, но с другой стороны, он не сделал многого, чтобы исправить такое предположение, не так ли? Он мог бы сказать, что всё не так, что он просто всё еще растерян и напуган всеми новыми возможностями, внезапно обрушившимися ему на голову, но это была бы неправда. Ну хотя бы не вся она. Вдобавок он противоречиво относится ко лжи – это обоюдоострый нож, который требует особого умения от хозяина, для чего у него пока не хватает личного опыта. Поэтому он молчит, не пачкая уважение большого человека перед собой.       А правду он не сказал… ну потому что и сам ее не открыл для себя. Кто ж знал, что взрослая жизнь такая трудная и непонятная? Его, к примеру, не предупреждали заранее.       – Не обижайся, Стайлз, – словно читая его пессимистичные мысли, утешает мужчина. – Есть много людей, которые занимаются тем, что у них выходит лучше всего, но не тем, что им нравится. В этом нет ничего плохого. Я уверен, и в ФБР есть куча агентов, равнодушных к своим обязанностям.       – Я знаю, – бурчит парень, старательно удерживая себя от скрещивания рук на груди, как мог бы поступить капризный ребенок. А это не он.       – Ты очень страстный, энергичный молодой человек, – продолжает дядя Крис, не замечая его смятений. (Или не желая его смутить, указывая на них). – Я просто удивлен, что твоё любопытство и бурное желание всё знать не находит выход в работе. Ты любишь докапываться до сути всего, что встречаешь, и я здесь говорю не только на своем опыте. Я порасспрашивал твоего отца, как ты относишься к загадкам, следствию, изучению улик, и, как я понял, ты такой же любознательный как был в детстве. Мне интересно, почему я не вижу этого сейчас. Всё в порядке, если это – просто не твоя стезя. Мы можем найти что-нибудь другое. Ты стажируешься, Стайлз, а значит нет ничего зазорного в смене рабочего места. Но мне хотелось бы знать, есть ли здесь что-то другое, что-то, что беспокоит тебя. В отделе, стае или после всех тех событий, что произошли с тобой в том году. Я мог бы помочь, если это так. Я хочу помочь.       Приятно услышать такое в свою сторону. Искренние слова трогают его за душу, и Стайлзу приходится сдерживать горький, словно белый грейпфрут, комок в горле – он так чертовски сильно скучает по своему отцу. Ноа Стилински не разрешил бы ему тут сидеть и киснуть, выпятив своё упрямство как защитные доспехи наружу. К этому моменту в кабинете отца все его карты были раскрыты на столе, а сам Стайлз принудительно получал значительную порцию отрадных объятий и заверений в благополучном исходе любой его проблемы.       Однако, принимать похожее (заверение и помощь, а не объятия) от своего начальника (пускай иногда больше дальнего родственника, чем просто коллеги) неловко.       Надо сказать, потрясение, кажется, стало его повседневным состоянием на эту неделю.       – Я не знаю, что ответить.       Он же не мог пробормотать что-то вроде: «Спасибо за внимание и такое хорошее предложение. Мой отец говорит, что мне не стоит отказываться от помощи знакомых мне людей, потому что в одиночку справляться со всеми проблемами глупо и безрассудно. Я бы и хотел согласиться, но на самом деле, я всё еще не уверен, что доверяю вам. Извините?», а потом расплакаться от чужой искренней заботы.       Да и если бы он мог раскрыть свою уязвимое нутро старому другу отца (а он не может), то он бы всё равно не стал бы откровенничать на эту тему: Стайлз просто еще не готов говорить об этом. Даже с самим собой.       – Просто подумай об этом, – наставляет мужчина, заканчивая разговор и принимаясь за многочисленные папки на столе. В течении минуты Стайлз всё еще заторможено моргает, переваривая откровение наставника, а потом Арджент, не поднимая глаз с бумаг, словно оберегая уже смутившийся, пугливый дух парня, добавляет специально легким тоном нечто очень проницательное и прозрачно доброе:       – Твои способности, твое будущее, не должны указывать твой путь. В тебе есть гораздо большее, чем то, что ты видишь. Было бы неплохо, если бы ты наконец решился что-то с этим сделать.       Стайлз уходит без ответа. Его первой реакцией был крик, но он соглашается снизить интенсивность до тихого хмурого вида и резкости в движении.       Какого черта?       «Твои способности, твое будущее, не должны указывать твой путь».       «Твои способности, твое будущее, не должны указывать твой путь».       «Твои способности, твое будущее, не должны …».       «… твое будущее…».       Его будущее мрачно и непроницаемо. Его будущее медленно убивает его с того самого дня, когда ему в голову пришла мысль о целительных свойствах любви. Его глупое, изменчивое будущее.       О, как он ненавидит всё это. Ненавидит, что всё может меняться. Ненавидит, что жизнь любит ставить ему подножку каждый чертов раз, когда он чувствует, что может расслабиться. Ненавидит, что все, казалось бы, не против шествовать во тьму неизвестного, когда он сам такой напуганный без привычного света своих обнадеживающих видений, своих порочных знаний. Ненавидит. Ненавидит. И, Древние Боги, как глупо всё это звучит. Глупо. Глупо. Глупо. Его раздражает, прямо выводит из себя, что все вокруг такие неимоверно глупые. Он сам ужасно, кошмарно, смертельно тупой. Конкретно непробиваемая голова. И он в ярости. Ох, в какой же он ярости. На них. На себя. Если бы он просто мог перестать притворяться, что всё-       Нет. Он не в праве позволить себе окунаться в эту жестокую бурю. Не тогда, когда столько людей всё еще нуждаются в его поддержке, когда Питер тоже скорбит и… нет. Однажды у него будет день, долгая ночь, целая неделя, чтобы преодолеть закручивающийся смерч своих губительных эмоций, которых он так неразумно пытается спрятать в картонную коробку в уголке своего разума. Тогда он позволит себе упасть, утонуть в водовороте подавленных чувств, подхватываемый лишь ураганным ветром ярости и боли. В тот момент, миг глубокого погружения, когда легкие горят от давления, а конечности перестают отвечать сигналам мозга, он и сможет наконец сломаться. Бесповоротно, нелепо мучительно, ошеломляюще тихо.       Но не сейчас. Не сейчас.       Блуждая по одинаковым серым коридорам здания ФБР, он пытается вырваться из зыбучего песка эмоционального онемения, когда неожиданно натыкается на мило беседующую пару. Машинально он делает несколько шагов назад, чтобы спрятаться за стеной, не желая прерывать их.       – Тебе стоит позвать Джексона к себе сегодня после работы, – прямо говорит Эрика без привычного флирта и уменьшительно-ласкательных имен по отношению к младшему коллеге. Сразу заметно, что разговор серьезный и требует приватности, но Стайлз будто прирос к полу и не в силах уйти от подслушивания чужого личного момента.       – Вам давно пора поговорить. И Джексон уже должен был переночевать у тебя после Тео-… Кори, – а она всё еще запинается при упоминании их неудавшегося убийцы. – Идиоту Уиттмору нужно снова вернуть твою квартиру, как свою «волчью» территорию. Ведь Питер и Дерек так уже поступили, верно?       – Да, – с заминкой соглашается Айзек, удивленный напором подруги.       – Он почувствует себя лучше, и перестанет избегать всего этого, – девушка явно жестикулирует рукой, чтобы описать «всего этого» более внятным, постижимым способом. – Вы уже месяц маетесь как два глупых подсолнуха, которые не могут найти солнце.       Последнее предложение – не та фраза, с помощью которой он бы описал сложившуюся ситуацию между Айзеком и Джексоном. Но очень близко. Мужчины и вправду будто потеряли свой верный ориентир в жизни, перестали тянуться друг к другу, и ведь буквально изнывают в одиночку, но и слишком колеблются, чтобы что-то изменить. И если бы Стайлза спросили привести фразу для описания отношений влюбленных-не-влюбленных коллег (даже уже не друзей, судя по тому, как мало времени они проводят вместе), то он бы выбрал нечто красивое и трагичное о кругах на воде. Потому что раньше они были так прекрасно синхронизованы, взаимно дополняли один другого и подталкивали ввысь, быть сильнее, быстрее, лучше. Сейчас же их волны только бьются навстречу друг другу, причиняя боль, сбивая с ритма; и их круги на воде становятся всё меньше, тише и слабее. И разве это не трагично и красиво одновременно?       Джексон, наверное, за эти мысли ударил бы его по затылку, а Айзек бы покраснел и попытался бы перевести тему. (Хотя им обоим бы это очень понравилось: у одного вместо полого конусообразного сердца большой кусок радужного зефира, а другой смотрит на мир с широко распахнутыми глазами ребенка и обнаженной душой).       – Спасибо, – в конце концов произносит Айзек, смущенно пряча улыбку в новом бирюзовом шарфе. Профайлер рад, что девушка наконец заговорила с ним. Он ждал. – Но приглашу его только в том случае, если ты в ответ позовешь меня в пятницу на ужин. Мы давно не были в том китайском заведении возле твоего дома.       Опять заминка. И Стайлз быстро догадывается почему. В видениях они с Эрикой редко говорили о ее родителях: она отчаянно избегала этой темы, даже несмотря на то, как близки в тот момент были Бойд и Стайлз. Тема семьи и ее детства девушка считает крайне личным делом и не легко поддается на разговоры на близкие к ней.       Айзек явно больше не мог терпеть терзания подруги и хотел помочь ей разобраться с проблемами в семье.       – Договорились, – всё-таки отвечает Эрика с неохотой. – Я пойду, а ты иди завоюй своего мужчину обратно, детка. Я скучаю по твоему скулению о том, как прекрасен наш сумчатый волчара, и тоске о его скулах.       – Я не тоскую по его скулам!       – Говори себе это почаще, может однажды ты и сам в это поверишь. Хотя твои скулы, конечно, посимпатичнее, если подумать.       – Эрика!       – Ухожу-ухожу, – слышится легкое копошение и громкий воздушный поцелуй от девушки. Частная беседа окончена. – Но ты давай не робей, детка!       Стайлз в испуге прижимается к стене, пусть и слышит, что стук тонких шпилек затихает в другой стороне. Быть пойманным Эрикой звучит в разы хуже, ужасающе, чем быть застигнутый кем бы то ни было.       Некоторое время он так и стоит, почти лежа на стене то ли в попытках слиться с ней, то ли в поисках опоры. За подслушанным разговором следует гигантская волна вины, и Стайлзу нужна небольшая передышка, чтобы преодолеть оглушающее ощущение стыда за свой бессовестный поступок. Хотя отчасти он рад услышанному – кому-то уже давно было пора поднять эту тему с одним из влюбленных дуралеев. Он бы мог и сам начать этот разговор, но всё же считал, что это должен сделать кто-то из старого круга общения, чьи слова имели бы больший вес.       А вообще ему есть что сказать.       Поэтому он храбро выходит из своего укрытия и встает рядом с другом. Тот задумчиво смотрит вперед, находясь на грани реальности и мыслительных образов, и на долгое мгновение парень думает отказаться от своей затеи.       – Эм, – неуверенно тянет Стайлз, но потом всё же решает высказаться. Он уже здесь. – Знаешь, она права. Джексон видится странным, – тут он не врет, хотя подозревает, что сегодняшнее необычное поведение оборотня скорее связано с ним, чем с растерявшимся Айзеком. – Питер помогает, он хорошо разбирается в том, как сделать чей-то плохой день немного лучше, но…       К этому моменту Кудряшка уже сконцентрировал на нем внимание своих пристальных светло-голубых глаз. К его ужасу, те трагически блестящие и возмутительно беззащитные, будто впервые сталкиваются с чем-то несправедливым, неправильным, жестоким. И Стайлз мог бы, мог бы оградить это влажное сияние, мог бы возродить былое пламя, но его сердце бешено бьется в груди, а в ушах стоят резкие, но честные слова его дядюшки Криса, и он не может молчать.       (Иногда несправедливая, неправильная, жестокая правда делает нас сильнее, чем что-либо еще).       – Вам обоим бы стало легче дышать от откровенного разговора между собой, – пробует он, но тут же выкидывает свой вежливый тон и свою отрешенность в сторону, всем корпусом поворачиваясь к близкому другу. – Вообще-то я не лучший в этом. Совершенно невежественный в утешении, спроси Лидию, если хочешь, но… не могу смолчать? Лезу, как обычно, не в свое дело?       Айзек хмурится на это заявление, как-то по-особенному мрачно, и он быстро возвращается к сути вопроса.       – Я бы ничего не сказал, ты знаешь, я не влезаю в чужие отношения, я чаще всего наоборот. Прошу совета и выливаю тонны информации о себе. Здесь можешь спросить Эрику. Или нет. Погоди немного. Можешь спросить ее через год или типа того. Но… эм. Я… – сосредоточься! – Я не… я не знал, – необычно, не так ли? – что может быть больно, физически тяжело, – он сглатывает и, вмиг струхнув, отводит взгляд в сторону, – когда кому-то из близких приходится проходить через что-то тяжелое, – как же бестолково он звучит. – Я не могу представить себе через что ты проходишь, борясь со своим собственным отцом, который, – презирает своего сына, – жесток с тобой, и разговоры о нем не самые легкие, – просто кошмарные, невыносимые и бессмысленные. – Но ты ведь помнишь, что Джексон этого не знает, да? Ты подумал, что Джексон бросил тебя после криков твоего отца, хотя это не так… но Джексон, – большой радужный кусок зефира, – думает, что ты бросил его задолго до этого, без особой причины, ведь он не помнит вашу последнюю встречу и… – физически тяжело. – И я знаю, что ты сам всё это знаешь, или хотя бы точно догадался сам, но не хотел признаваться самому себе. Потому что был обижен.       Интересно, такие ли ведет разговоры Питер с Джексоном? Естественно, с меньшим накалом эмоций и более уверенной речью, но, пожалуй, нечто похожее. К тому же, Айзеку необходимо совсем другое.       – Иногда нам нужен дружеский толчок в спину, чтобы осмелиться, и вот он. Мой. Дружеский толчок в спину. Хочу сказать я.       Стайлз поворачивает голову, слабо улыбаясь ошеломленному гению, и хватает того за локоть. По его собственноличному опыту: невесомое прикосновение заземляет, и в момент эмоционального крушения, свержения реальности, оно удерживает на месте, как якорь, оплот стабильности, последняя непоколебимая колонна, надежное плечо друга.       – Я удивлен услышать это от тебя, – спустя долгую минуту молчания хриплым голосом замечает Айзек. – Очень… исповедально.       Стайлз сам удивлен. Хотя, наверное, не должен был быть – непредвиденный разговор с Арджентом очевидно выбил его из колеи. Не стоило и предполагать, что это никак не повлияет на него. Не могло не повлиять. Да и две откровенные беседы подряд? Ничего хорошего.       (В картонной коробке с губительными эмоциями в уголке его разума осталось не так много места, как ему хочется верить).       И его глаза вдруг слезятся, как светло-голубые напротив. И сердце тревожно сбивается с привычного ритма. Его круги на воде давно не были синхронизированы с кем-то другим, но в отличие от друга он еще не готов столкнуться реальностью.       Поражение на вкус как хурма. Темно-оранжевый фрукт, как тот из-за которого он случайно в овощной лавке попал в заложники к напуганному мучителю. Мясистый плод, с тонкой кожурой и большими гладкими косточками был причиной его насыщенных месяцев бесконечного бега в сентябре и отчаянных эмоциональных аттракционов в отделе ФБР. Вязкость и терпкость ненавидимой им хурмы всё еще остается с ним в одинокие ночи, полные кричащих воспоминаний, и в печальные дни, пустые под ярким солнечным светом.       Из-за глупой, дурацкой, ужасной хурмы он прочувствовал удушающий сердце страх, познал леденящий душу ужас. (Он не думает, что когда-либо что угодно в силах перевесить тот кошмар, чудовищность видения, что он увидел в чужих карих глазах). Из-за глупой, дурацкой, ужасной хурмы он подвергался допросам всех видов спецслужб, а потом его разлучили с отцом – единственным человеком, кто держал его в здравом уме на протяжении всех этих безумных происшествий. Из-за глупой, дурацкой, ужасной хурмы его длинный список триггеров, спусковых крючков в его сознании, пополнился милыми дополнениями, подписавшими ему приятный, интересный, волнительный диагноз посттравматического стрессового расстройства. (Его психолог Финсток явно был в терапевтическом экстазе, когда смог расшифровать его новую манеру поведения).       Это из-за нее, из-за чертовой хурмы, привычный временной график сдвинулся для него, резко приблизив переплет событий вперед. И если сначала он радовался ранней встрече со своей семьей, то теперь он наконец познает всю подлость нелепого оранжевого фрукта, когда-то так любимого и лелеемого его мамой.       (Если бы не хурма, он бы вернулся бы в Вирджинию, закончил бы еще один семестр, официально поступил бы на стажировку в отдел. Но он, черт возьми, пришел сюда раньше. Ему пришлось).       Время прогнулось, будущее изменилось, и всё, что он знал, больше не имеет значения.       Он остался позади.       (Они остались тоже).       – Ага, – выдыхает Стайлз, почесывая нос. – Я знаю. Немного лицемерно с моей стороны, но… я пока не нуждаюсь в дружеском толчке. Пусть моя ложь побудет еще немного моей реальностью.       На другом конце помещения Питер с неприкрытым удивлением крутит в руках небольшую бордовую подушку. Она гладкая, полная мелких шариков, предназначенных для успокоения души и массажа нервных окончаний в пальцах. Это Стайлз ее купил. В качестве утешения. Как и клетчатый плед, накинутый сейчас на облюбленный диван оборотня, и тонкая брошюрка с саркастичными высказываниями, которую он закинул в сумку Дерека. Последний наверняка не сразу ее найдет, но, конечно, быстро сообразит для кого из стаи может быть предназначена такая нелепая книга.       – Мне пока очень страшно.       Питер будто услышав его слова, резко поднимает голову и смотрит прямо на него.       Очень страшно.       У Стайлза подкашиваются ноги, когда ведьмы наконец уходят, и он с удовольствием разрешает себе упасть на диван Питера. Плевать, если потом Большой Злой Волк вновь скинет его со своего любимого предмета мебели, – даже несколько секунд отдыха помогут ему восстановить привычный ритм сердцебиения и душевное равновесие.       – Если ты думаешь, что твое паническое дыхание сможет отсрочить неминуемое мытье полов своей тушкой, то ты ошибаешься, – твердо произносит Питер рядом, не поднимая глаз со своего блокнота. Короткими движениями мужчина что-то ловко строчит на бумаге в явной попытке угнаться за своими стрекочущими мыслями. Наверное, думает парень улыбаясь, пишет новую книгу.       – Я знаю. Я сейчас встану, – фыркает, но ни один из них так и не делает ни одного обещанного движения.       – Прошу не торопись. Ведь мне так приятно твое общество, – едко замечает оборотень, наконец отрываясь от своих коротких заметок. Судя по мимолетному растерянному выражению лица волка, комментарий вышел намного мягче, чем того хотел оборотень.       – Мне тоже, – соглашается он, поглаживая кожаную обивку дивана.       На мгновение Стайлзу чудится какой-то дивный резонанс в ответ на его слова. Отклик немедленный, глубокий, долгожданный, и он просто не в силах отвести взгляд от своей пары. Они сидят близко, греясь в жаре чужой жизни, вдыхая ароматы тел друг друга, делясь искаженным воздухом из своих легких, и… так легко теперь сосчитать золотые огоньки в вечно ледяных глазах оборотня. Их пятнадцать – семь в левом и восемь в правом.       И он думает, да, он мог бы легко влюбиться в Питера.       И, возможно, полюбив такого сложного, интригующего, сварливого, но заботливого человека, он сможет полюбить и другого: глупого, дерганного, вечно сомневающегося и трусящего молодого парня. Себя самого. Ведь не исключено, что любовь может помочь познать себя, да?       Стайлз в сей миг верит в это всем своим распахнутым сердцем.       Его пальцы скользят по темной коже от холодных, нетронутых участков к теплым, рядом с другим, но знакомым как своим телом, раскаленным до нестерпимого пыла. Каждый нерв открыт, взбудоражен, разгорячен. Черные зрачки напротив расширяются, синева глаз взрывается, затапливая редкое золото темными водами желания. Невольная задержка дыхания.       Вздрагивая, он прижимает уязвимую, дрожащую ладонь к согретой осторожными касаниями кончиков пальцев коже. Пот щекочет голые нейроны. Они пронизаны током, чересчур чувствительны и перегружены сенсорной информацией.       Так легко оказывается поддаться розовым звездочкам по краям, обещающих пушистую мягкость и прохладу гладкости будущего.       Нового будущего.       О нет. Нет! Нет-нет-нет. Только не они. Нет! Пожалуйста. Нет-нет-нет…       Он падает. Стены. Сухо. Холодный чай. Маки. Нет, розы. Пустыня. Четыре стука. Солнце. Тихо.       Расстегнутая нараспашку душа с легкостью мнется, покрываясь постоянными складками, пылью и соленной водой, падающих прямо с янтарного небосвода под усталые ноги.       Глупо.       – А знаете что? Давайте-ка я всем принесу кофе, – подпрыгивает с места Стайлз, неожиданно напитавшись щебечущий энергией и кислой решительностью. – Нам нужно выпить что-нибудь горячего, чтобы согреть наши ледяные косточки. Это такое раннее утро-       – Половина двенадцатого, идиот.       – … когда не хочется ничего делать, – дико улыбаясь и покачиваясь на месте, возражает парень.       Его пальцы зажаты в кулаки, спина прячет упущенный момент позади, и только голова никак не хочет забыть увиденное из будущего. Сладкая улыбка дрожит, но он только стискивает челюсть и упрямо качает головой, выкидывая воспоминания в темный дальний уголок в своей памяти, заброшенный еще когда ему было восемь.       – Поэтому я принимаю заказы. Ничего спиртного я не пронесу, а также не пробуйте заказывать простой черный кофе, это крайне отвратительно противоречит всей моей сахарной концепции, поэтому выберите что-нибудь ужасное в другом спектре кофейных напитков. Может кофе с мятой? Бр-р-р. Хотя это не самое странное. Я слышал про кофе с чесноком и лаймом. Это два разных рецепта, если что. Хотя я не уверен, что в местных кофейнях подают нечто подобное. Но наверняка есть кофейные напитки с апельсином или мороженым. Или знаете, кофейный лимонад? Тоже что-то с чем-то…       И гармония наконец восстанавливается, Стайлз спотыкаясь выбегает из здания и заливается искристым смехом. Его глаза слезятся, и он устало приваливается к каменной стене, чтобы заменить пропавшую опору его жизненного пути, и…       Проехали.       Всё хорошо. Всё будет просто замечательно. Фантастично.