Мыслить как Стайлз Стилински

P.S. Послушайте, пожалуйста. ВАЖНО! В этой главе (во второй ее части) будет разбираться несколько довольно запутанных терминов. В работе они нужны по многим причинам (уже назрела тема, атмосфера, пример профессионализма команды), но если Вам покажется объяснение сложным и запутанным, ничего страшного! (Я тоже жутко запуталась, пока всё разбирала). Данные разъяснения особо не влияют на сюжет работы и вообще никак не повлияют на развитие отношений между героями. Так что вы смело можете читать, но не вчитываться. Просто наслаждайтесь атмосферой ФБР и аурой умных, начитанных молодых людей.

8.2.1. Жажда крови

      У него всё еще идет кругом голова от того, что ведьмы Талбот поблагодарили его за помощь их праправнуку Заку, потерявшемуся среди блуждающих огней Марфы. Не то чтобы это было очень необычно со стороны древних существ, как раз-таки наоборот, они, как правило, были чрезвычайно вежливыми (по сравнению с людьми, к примеру). Просто казалось, что Лори, Верховная ведьма самого большого ковена в Америке, явно недолюбливала его и раньше вполне успешно избегала общения с ним.       Так что он всё еще сходит с ума внутри своих мыслей, когда Бретт (почему эта ведьма всегда такая радостная?) добивает его громоздким заявлением:       – Поэтому в знак благодарности, мы предлагаем тебе наш Кай. В любой момент времени ты можешь попросить нас об услуге, какой бы большой она ни была, пока она не наносит прямой вред нам и нашему шабашу, мы не откажем тебе.       Что?       Стайлз растерянно моргает улыбающейся ведьме, очевидно услышав нечто абсурдное. Не могли же сестры Талбот в действительности предложить ему-       – Примешь ли ты наш Кай, хранитель истины и равновесия?       Стайлз даже не сразу обостряет внимание на обращение ведьмы, занятый лихорадочным обдумыванием происходящего. В его голове сначала воцаряется дикая пустота, летний вакуум жары и безмолвья, пока вдруг побеспокоенные насекомые резко не взмывают ввысь, наполняя тишину хаотичным жужжанием – так его мысли взлетают, наталкиваясь друг на друга, стрекоча и свистя, словно громкие майские жуки.       Кай – это серьезно. Кай – это не шутка. Такие обеты ведьмы и другие носители магических искр между собой не дают просто так. Это более надежное, крепкое связывание, даже в сравнении с кровным договором (тот может передаваться по родовой линии, здесь же существо обязано исполнить свой долг только собственными силами и смерть не разлучит партнеров сделки). А он еще и не должен отказываться. Потому что не может, да и каким дураком надо быть, чтобы отвергнуть столь ценный дар.       – Я-…       Подожди. Он только что назвал его хранителем истины и равновесия? Где он вообще находит такие интерпретации? Опять-таки, это не неправда, так что-       – С уважением в своем сердце и почтением на устах я принимаю ваш Кай, Mon General. Пусть этот союз порадует нас всходом новой дружбы, – ответ слетает с его языка, будто Стайлз готовился к нему всю свою жизнь.       И как только слова озвучены вслух, он понимает, что искренне верит в них. Он готов скрепить магический обет, но лишь с милой сестрой Талбот, и, да, верит, что это однажды может перерасти во что-то большее, потому что он отказывается привязываться к незнакомцу.       – Меня давно так не называли, lapinou, – с блеском в глазах, ухмыляется Бретт, и протягивает свою руку к нему. – И свет Тройной Луны наш живовидец.       – И свет Тройной Луны наш живовидец.       Он не уверен, стоит ли им пожимать друг другу руки, как и следует при скреплении Кая, но ему не приходится решать этот вопрос, так как ведьма уже позаботилась об этом.       Крохотная желтая бабочка срывается с тонких пальцев ведьмы, полупрозрачная и прекрасная, и стремительно порхает к нему. Стайлз так очарован грациозными движениями оживший крупицы сырой древней магии, что даже забывает протянуть вперед ладонь для утверждения договора. Он никогда не видел ничего подобного.       Шутливая, как свой хозяин, крохотная бабочка отказывается ждать, когда он придет в себя, и взмывает вверх, чтобы сесть ему прямо на кончик его любопытного носа.       Шампанское.       Магия Бретта на вкус как игристое шампанское. Легкое, невесомое. Слегка теплое, будто нагретое жарким летним солнцем. Но сильное, боги, какое сильное. Опьяняюще могущественное.       Пахнет сухим сеном и влажным лесом после июльской грозы. Редкий смех сестры и блеяние ворчливой козы Оперы. Свежий хлеб на кухне, разделенный со смешливой кухаркой и угрюмым управляющим поместья. Тишина библиотеки в сумерках. Безмятежность раннего утра и мирных медитаций с сестрой. Родезский собор, укрывающий его от пасмурного неба в особо мрачные дни раздумий…       Ощущения взрываются на языке, в ушах и легких за ту мимолетную секунду, что тратит крохотное создание, чтобы поцеловать его соленую кожу в игривом толчке тонких крыльев, и магия внутри него воспламеняется, окатывая его жаром с головы до пят.       Стайлз не знает, произошли ли какие-нибудь изменения с ним внешне, но глаза Бретта расширяются, и ведьма слегка отшатывается назад к сестре, что резко выпрямляет спину и хватается в ответ за локоть брата. Воздух накален до зримого белого. А желтая полупрозрачная бабочка порхает обратно к хозяину, хвастаясь капельными розовыми звездочками, похожими на те, что он видит в преддверии новых видений.       Это была его магия.       Магия.       Его магическая искра.       Он не умеет пользоваться магией, он не рожден для этого. В его крови, ДНК, родословной нет нелюдей, он всего лишь человек с базовыми кровяными тельцами, скучными цепочками нуклеиновых кислот и бедными предками, бежавшими от голода и войн из умирающей Европы в модную Америку.       Стайлз никогда вживую не видел следов своей искры. Никогда. До этого самого момента.       И о как она красива…       В нежных оттенках розового – он не знает названия, но что-то близкое к мягкому, насыщенному от незрелой вишни и в тоже время бледному, словно цветы сакуры, – его магия была воплощением всего прекрасного, что ему удалось повидать на этом свете.       Блестящая пыль, оседающая от взмахов крыльев, впитывается в его протянутую ладонь, оставляя на его коже следы в виде знакомых маленьких звездочек.       Это – он.       – Спасибо, – хрипит Стайлз, сглатывая. Розовая пыль исчезает за пару секунд.       – Ты… – немного ошарашенно, немного веселясь шепчет Бретт, отмахиваясь от крепкой хватки сестры. – Чудесен. Я тоже надеюсь, что этот союз порадует нас всходом новой дружбы, lapinou. Будет изумительно сопровождать тебя в этом пути.       Позволь ведьмам похвастаться своей продолжительностью жизни в любой момент времени, думает Стайлз и едва ли не закатывает глаза.       – Ну разумеется, – выдает он, поглядывая на всё еще напряженную Лори Талбот, которая внимательно следит за его движениями. Она готова к атаке, опасаясь его магической искры (или точнее ее силы), хотя это последнее, о чем будет думать Стайлз в любой реальной ситуации.       Глупая, как теперь ему кажется, улыбка Бретта, снижает интенсивность этого момента, и парень слабо ухмыляется в ответ. Он и не заметил, как устал.       Стайлз просыпается за пять минут до будильника. Шесть двадцать пять утра. Несусветная рань.       В итоге он позволяет себе поваляться в кровати еще четыре минуты, а потом рывком встает, выключает будильник и плетется в ванную. Привычно спотыкается о край подвернувшегося ковра на пороге комнаты и охлаждает пальцы ног до онемевших сосулек, пока добирается до умывальника. Возможно, ему всё же стоило приобрести себе какие-нибудь милые домашние тапочки. С покемонами, например. Почему бы и нет?       Умывается, три раза набирая в руки прохладной воды. Тем не менее его бледное, покрытое родинками, лицо в зеркале всё еще погребено под усталостью и длиннющими синими мешками под глазами. В последнее время он плохо спит. Хотя нет ничего, с чем бы не справился хороший консилер.       Нельзя сказать, что в его нынешнем состоянии не виноват он сам.       Его ладони трясутся, когда он тянется к своим утренним таблеткам, достаточно сильно, чтобы начать его беспокоить, поэтому он решает сегодня задержаться в квартире для хорошего завтрака. Внутренний голос шепчет, что нельзя всё прикрывать недостатком сахара в крови, но Стайлз – мастер избегания. Он привык (приучил себя) не слушать разумные доводы своего разума, когда до ужаса напуган происходящим вокруг. Это не помогает в долгосрочной перспективе, но позволяет ему мыслить трезво и рационально, не отвлекаясь на бушующие эмоции внутри.       Наливая горячий чай в мрачную кружку с рисунком злого минотавра, он пытается разложить по полкам переполняющие его чувства, но терпит неудачу. Тосты комком встают в горле, магазинный джем оказывается слишком сладким, а мнимый запах сырой земли с тонкими нотками пахучего ладана в тиски сжимают его легковерный желудок.       Это дело, догадывается он. Эрика решила, что выберет, пока чистит зубы и набирает стакан воды для аспирина. Или точнее выбрала, что возьмет одно из присланных вчера дел, потому что не думает, что в силах прочитать новые и быть объективной. Она устала.       Его магическая искра выходит из-под контроля, задыхающаяся во вдруг так сильно уменьшенной клетке – незначительной, наспех построенной капелле, где когда-то был величественный храм.       Он бы тоже возмутился.       На мгновение он выпускает вожжи из просыпающихся усиков сознания, и карта вероятностей простирается перед его глазами сверкающими возможностями, пытающимися доминировать друг на другом. К сожалению, самый яркий и толстый из них, легко отталкивает остальные.       Стайлз поддается паническому порыву сердца отложить проблему в сторону. Он закрывает глаза, делает глоток чая и забывает.       Он быстро устает, замечает парень, подавляя зевок. Ему не хватает обычных часов сна и, хотя он голоднее привычного, мелкие кусочки еды едва находят место в его желудке.       Как глупо. Забавно и глупо.       Он словно витраж. Мозаика. Сломанные маленькие части, вроде красивые, но никогда не цельные. Ломанные кривые, грубые образы, темные без естественного солнечного света, пугающие в темноте, воздушные и хрупкие. И не каждый способен собрать разбившийся витраж обратно во что-то подобие прекрасного.       Если бы он был достаточно логичен и храбр, как твердит самому себе, Стайлз бы давно повинился во лжи и скрытии правды.       Ответ был дан прежде.       Он просто не хочет его принимать.

☆☆☆

Январь, 2020 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.

      Он ставит сезонный пряничный латте на стол с левой стороны от Пенелопы, потому что боится обойти ее сзади, когда вся комната завалена пыльными старыми коробками.       – Ничего не говори, – предупреждает подруга, когда он пытается подвинуть картонные нагромождения, чтобы освободить себе немного места. И как только можно было захламить и так уже маленькую, забитую компьютерами и экранами комнату? – Я слышу твои мысли. Прекрати.       – Я и не собирался, – Стайлз примирительно поднимает руки, но не в силах удержать еще одного взгляда вниз. Там было как минимум десять коробок на полу, еще две на стуле (который обычно использовался как тумбочка для сумок и пакетов Пенелопы) и три на крайнем столе, за которым часто сидит сбежавший от шума (и сварливого к концу дня Джексона) Айзек. Не то чтобы в этой крохотной каморке царил абсолютный порядок, но он не помнит ни одного дня, когда здесь было так мало места, что едва можно было спокойно дышать.       – Сегодня без чая? – хмыкает подруга, наконец отвлекаясь от своего экрана. Девушка крутится на своем стуле, тянется к стаканчику с латте и довольно мурчит, когда делает первый глоток.       Бр-р-р.       – Не осуждай мою любовь к кофеину, и я не буду высмеивать твои бесконечные сорта чая, – тянет Пенелопа, словно чувствуя его мысли. Некоторое время девушка сидит с закрытыми глазами, наслаждаясь ароматным кофе, пока он неловко топчется на пороге, потому что тут действительно не было для него свободного места.       – Ты пытаешься подкупить меня? Тебе нужна услуга или нечто большее?       Стайлз хотел бы научиться так подмигивать одним голосом, одновременно кокетничая и подразнивая собеседника.       – Да, – соглашается, но, видя в ужасе распахнутые глаза подруги, со смешком уточняет. – Не совсем. Нам нужно поговорить.       Захлопывая дверь, он уменьшает интенсивность света в помещении, погружая большую часть пространства вокруг себя в полутень. Он решает остаться на месте, не прячась, но позволяя девушке избегать свой взгляд – ей будет достаточно сложно говорить на личные темы, не стоит давить на нее своим открытым лицом и подвижной мимикой.       Поэтому он прислоняется к прохладной двери, чуть съезжая вниз, чтобы не казаться таким уж высоким для девушки в кресле. Его темно-красная жилетка ассиметричного кроя в полутьме позволяет ему скрыть неловкость положения тела, пока атласные рукава светло-кремовой свободной рубашки притягивают весь рассеянный свет и девичье внимание.       – Ты ведешь себя странно, – ровно замечает Пенелопа, между глотками.       – Ты тоже, – подражая гладкому тону подруги отвечает он. – Что-то произошло между тобой и Дереком?       Он, разумеется, мог бы ходить вокруг да около этой темы, но что-то не давало ему проявить свою привычную нерешительность. Возможно, это было классическое чувство вины. Мрачное ощущение.       – Что, прости? – встряхивается девушка, медленно моргая.       – Ты не ищешь его внимания, во время последнего дела звонила мне, а не нашему бравому вожаку, и, наверное, есть куча других улик, которые я упустил, но твое выражение лица прямо сейчас сдает тебя по полной и без их перечисления. Ты избегаешь его.       – Какое выражение лица? – щурится на него Пенелопа, но тут же отводит взгляд вниз. Девушка бледна и сжимает стаканчик с кофе чуть крепче, чем следовало бы, отчего тот слегка мнется под ее пальцами, угрожая ошпарить кожу девушки горячей жидкостью.       – Он что-то сказал? – продолжает напирать Стайлз. – Вероятнее всего, он хотел сделать что-то действительно милое и непринужденное, но, как ты знаешь, он немного зажат, ужасно зажат, особенно в вопросах слов, предложений и речи, и точно не подразумевал то, что в итоге вышло из его нерадивого рта. Нерадивого рта. Э-э-э… какое ужасное выражение, – на мгновение он отвлекается, представляя сжатые губы оборотня, и вздрагивает. Ему придется проинспектировать свой разум в обеденный перерыв, чтобы удалить другие возможные (случайные) виды на части тела Дерека Хейла. Кошмар.       – Волчара довольно неловок в социальном взаимодействии, которое исключает рычание, опрашивание свидетелей и допрос подозреваемого. Вот последнее-       – Прекрати, Стайлз. Это не он, – тихо произносит Пенелопа, утыкаясь носом в теперь уже ужасно помятый стаканчик.       В тусклом свете экранов компьютеров и ярко-желтом свечении милых настольных ламп в виде божьих коровок, девушка определенно изображает довольно гротескную фигуру. Всегда заполняющая пространство своим оптимизмом и ярким характером, подруга сейчас сжимается в угловатый комок, похожий на печальных каменных горгулий. Одинокие ночные защитницы, проклятые вечным холодным сном под безмятежным солнечным теплом, с детства были для него олицетворением гнетущего одиночества и тихой печали.       Необычное зрелище. Тревожное.       – Пез?       – Я просто… – хакер крутится на стуле, поворачиваясь боком к нему, и наконец выпускает из побелевших пальцев измученный кусок картона. – Все эти наши забавы друг с другом. Мои легкие розыгрыши. Он был таким большим и устрашающим, когда я впервые пришла в отдел, что кокетливая шутка вылетела сама собой. Это как защитный механизм у меня. Понимаешь? Я шучу, чтобы не чувствовать себя так неуклюже в новой обстановке.       Да. Он понимает.       – А он покраснел. Дерек покраснел, – повторяется, подчеркивая глагол, будто он и так недостаточно подчеркнут. Стайлз и не думал, что услышат подобное слово с именем их вожака в одном предложении. (Он мог подумать об этом сам, но никогда – произнести вслух).       – Ну не совсем покраснел, как мы делаем. Просто уши заалели. Но это было так… мило что ли? И я как бы растворилась в этом.       Он понимает и это.       – И это как бы стало нашей игрой. Особый вид дружбы. Я, конечно, знаю, что мы флиртовали как проклятые, точнее, наверное, больше я, чем он, – девушка нервно стучит пальцами по столу, утонувшем в каких-то сморщенных бумагах, горе цветных ручек и обертках от бутылок. Что весьма жутко гармонирует с беспорядком на полу и вокруг места обитания замученного хакера.       – Это должно было быть легким увлечением. Игривой дружбой. Веселым соревнованием. Просто удовольствие от флирта, шуток и твердым ощущением безопасности.       О Пенелопа…       Привязанность – не плохое чувство само по себе, но Стайлз представляет, какой пугающей и тревожной она бывает. Особенно, когда большинство людей изо всех сил пытаются ее избежать или хотя бы предотвратить ее усиление. В частности, те, кто уже обжигался, проявив лояльность не тому человеку. Как кажется, Пенелопа.       (Или он. Ему хочется соврать себе, уверить, что нечто подобное непохоже на него – ведь он очень серьезен в своих намерениях, – но лгать сложнее о важных вещах. Всё это хождение на носочках вокруг Питера, игнорирование и пустая болтовня, разговор глазами и боязнь сделать шаг первым – это точно не похоже на ответственный поступок. Всё же он тоже, что крайне очевидно, уклоняется от потенциально опасных эмоций).       – Стайлз, – шепчет девушка, глядя на него широко распахнутыми испуганными глазами. – Я больше не чувствую себя в безопасности.       О, черт возьми.       – Мне жаль, – бормочет в ответ, протягивая свою ладонь подруге, чтобы та могла ухватится за него как за якорь. – Я-       Ее побелевшие пальцы обхватывают его трясущееся запястье, крепко стискивая и тем самым затыкая его. Стайлз вздрагивает от силы прикосновения, но не комментирует вслух, лишь тянется в ответ своей второй рукой, чтобы уже самому ухватится за укутанное браслетами предплечье подруги. Выходит странный узел из их рук, крепкий, но колеблющийся, и это неожиданно немного терзает его сердце.       Он бы хотел, чтобы у него было достаточно навыков утешения (или актерского мастерства), тогда бы он, наверное, смог бы уверить свою подругу в том, что в происходящем нет ничего, абсолютно ничего ужасного. Что приверженность, нежность, исходящая из глубин их сердец, немое обожание – разумное следствие здорового сочувствия, ответ химических реакций в мозге на физическое возбуждение, показатель человеческой души. Что увлечение другим человеком учит, радует, делает сильнее и способнее, раскрывает глаза на доброту этого мира (а не только губит, расстраивает и оставляет шрамы на всю жизнь).       Хотя как Стайлз может сказать такого рода речь, когда он сам в ужасе от подобных чувств?       Черт бы побрал эту любовь…       – Я сама виновата, да? – вдруг спрашивает сама себя Пенелопа. Ее голос звучит нормально, но парень видит, как напряжены ее плечи и беспокойно крутится карандаш в свободной ладони. Его подруга далека от спокойствия. – Это же было очевидно. Так ясно, что он весь заботливый, надежный и такой замечательный, что если подойдешь слишком близко, то… больше не сможешь уйти. Я-       – Ага, – сглатывая, тихо отвечает. – Он честный и преданный, и ты больше не хочешь с ним играться.       Девушка подпрыгивает от его голоса, но быстро берет себя в руки, выпрямляя спину и отпуская бедный кусок дерева на свободу.       – Боги, Сти, как мы здесь оказались?       – Я… я не знаю, – снова сглатывает. Он тоже не в силах позволить себе развалиться, не в начале рабочей недели, поэтому следует примеру подруги и чуть поднимает подбородок вверх.       Напротив него расположен кусок скучной и немного мрачной серой стены, не обремененный обычным энтузиазмом хакера. Гладкая поверхность, твердая и холодная, одинокая.       – Я думаю, на это стоит смотреть как на привилегию. В обе стороны. Тебе повезло увидеть настоящего его за всеми профессиональными масками и защитными механизмами, но и он будет большим счастливчиком, если ты разрешишь ему приблизиться и увидеть тебя.       Дерек определенно будет думать об этом, как о привилегии. Стайлз не сомневается. С другой стороны, глупый, хмурый, замкнутый волчара может решить, что это – тот вид привилегии, который обычно не доступен глупым, хмурым, замкнутым волчарам, и он не заслуживает своего почетного положения. Тогда Дурашкаволк с могучими бровями непременно отступит назад. Болван.       А ведь если подумать, такая проблема ничем не лучше нынешней.       (Ну что за засада).       – Ты великолепная, Пез. Не стоит и сомневаться на этот счет, – уверенно произносит он, сжимая руку подруги. – Бесподобная, веселая, умная и заботливая.       Хорошая.       Серый кусок стены вдруг чудится чистым листом, незапятнанным и жаждущим прикосновений.       – Я не спорю, что я великолепная, Стайлз, мальчик мой, – почти на автомате отвечает Пенелопа, с натасканным строгим тоном. Однако за ним следует скованное предложение, хрупкое, непривычно видимое и впервые вытащенное на воздух. – Я не готова к любви, Сти.       «Я не готова к любви, Сти».       Что-то прорезает тишину между ними. Тонкое и монументальное. Это напоминает ему величественность нот органа, их хрупкость под пальцами и резкость разбивающихся из-за них несчастных сердец.       Он боится предположить, что это может быть.       – А кто бывает к ней готовым? – выпускает смешок парень, находя ситуацию до необычности сюрреалистичной. Ожидал ли четырнадцатилетний он такой поворот событий? Он всегда ощущал себя самым молодым и неопытным среди стаи, что немного искажало равновесие в их отношениях, но с другой стороны-       Да какого черта?       – Ну и что? – вспыхивает вдруг он. – Ну подумаешь любовь. Это хорошо для внешности. Кожа сияет, красивые улыбки и мягкие глаза. Тебе подойдет. К тому же, не представляю себе ситуацию, где Дерек может причинить тебе вред осознанно. А если всё же сделает так, то всегда можно ударить его чем покрепче. Он же волк, исцелится.       Она беспомощно фыркает.       «Я больше не чувствую себя в безопасности».       (Может быть, готическая сюита? За каждым шагом следует определенный результат, это широкий круг последствий, но разве не в этом и заключается жизнь? Пролить слезу, чтобы превратить высыхающее море в океан возможностей).       «Я просто прошу тебя довериться мне… Я уверен, что ты знаешь меня достаточно.».       «Я тебе верю».       Он мягко улыбается.       – Причем я не говорю тут о физическом насилии. Ты знаешь, есть куча методов проведения нудных лекций, которые медленно раздражают тебя, пока ты не согласишься с человеком, лишь бы он перестал болтать. Это работало на мне в детстве. Я не думаю, что Дерек будет особо против лекций о здоровье или норм поведения в обществе, но вот какая-нибудь глупость или постоянная смена темпа и темы точно выведет из себя. Типа о землетрясениях на других планетах. Думаешь, их бы всё еще звали землетрясениями в другой галактике? Можно ли бить лежачего лежачему? Или почему Гуфи ходит на двух ногах, когда Плуто – на четвереньках? Они же оба собаки.       На мгновение он задерживает дыхание, а потом наконец отворачивается от облюбованной стены, чтобы окинуть расчетливым взглядом свою подругу.       – Мы можем налететь на него с двух сторон. Спорим он в итоге выберет твою?       Девушка тоже оборачивается к нему с хмурым выражением лица и слегка растерянными глазами.       – Ты прав, ты прав, ты прав, – кивает головой Пенелопа. А потом начинает хихикать. Он легко подхватывает. – Бог ты мой, Стайлз. Твоя голова связана с твоим ртом? Или у тебя есть отдельный маленький мозг тролля?       Они продолжают смеяться, всё еще не разнимая рук, и почему-то от этого всё кажется еще более диким и смешным.       – Я говорил серьезно, – между вдохом и очередным приступом хихиканья заявляет парень. – Я заблокирую ему все области, кроме нужной, как в шахматах, и мы заманим его в ловушку.       – По-почему это… это з-звучит, – фыркает Пенелопа, смеясь, – еще более безумнее, чем то, что ты говорил раньше. Землетрясения в космосе. Боже-… лежачему-… Гуфи-       Они хихикают еще минут пять, и он прислоняется к плечу подруги, едва держась на своих подгибающихся ногах. Острое чувство вины за то, что он не сразу заметил беспокойство Пенелопы, немного затихает по краям, оставляя лишь приторно сладкий запах паники в носу.       – Я не знаю, чем тебе помочь, – честно признается Стайлз, отсмеявшись и откашлявшись. – Или какой совет тебе дать. Я могу лишь сказать, что буду рядом каждый момент твоих сомнений, и что бы ни случилось, ты справишься наилучшим возможным образом. Я уверен в этом.       Темные глаза Пенелопы покрыты тонкой пеленой соленой влаги, и это заставляет его невольно напрячься, но следом девушка улыбается ему, нежно и ласково, будто сказанное им растрогало единственным правильным способом, и Стайлз решает отпустить и свои эмоции. Он любит ее. Любит Пенелопу. Возможно не так, как свою семью, как отца или Джордана, но безупречная и оптимистичная мисс Пенелопа Гарсиа – сейчас один из самых близких для него людей. Она добрая, вдумчивая и не дает ему спуску, когда он ведет себя по-особенному глупо и безрассудно. Он многое готов сделать и достичь, чтобы помочь ей обрести свое истинное счастье.       Он рад, что она это видит. Пусть знает, что на ее стороне больше людей, чем ей может казаться.       Девушка прочищает горло, шепча ему кроткую благодарность. Крепко сжимает его запястье и наконец выпутывается из их сложного клубка конечностей, чтобы отвернуться от него к первому рабочему экрану. На мониторе компьютера показаны какие-то скучные графики, не несущие никакой срочной информации, но Стайлз понимает желание спрятаться. Он немного встряхивает руки, сбрасывая призрачные следы чужих прикосновений, и прячет ладони в карманы брюк.       Глупая любовь.       – Почему ты назвал Бретта Талбот «моим генералом»? – через мгновение переводит тему Пенелопа. Ее голос всё еще немного слаб от долгого хихиканья, оттого звучит слегка грубо, но Стайлзу нравится. Так она больше похожа на старую версию беззаботной себя.       – И французский?       Резкий поворот в беседе немного сбивает с толку, учитывая сильный эмоциональный окрас предыдущего пути. Он мычит, пытаясь прояснить разум и несколько раз сжимает кулаки в карманах, но в итоге подчиняется подруге.       – Нет. Mon General – это «Господин генерал». Он не мой генерал, Пез, – подчеркнуто четко уточняет он, перед тем, как продолжить. (О, он может долго и много говорить на знакомые ему темы, только был бы повод).       – Талбот – древняя французская фамилия. Была придумана в Нормандии, с древнегерманского «Талаберт» – светлая долина. Они очень дорожат своими истоками. Мы живем недолго, для нас история – лишь чернила на бумаге, но ведьмы не обладают такой роскошью. Или недостатком. Тут как посмотреть.       Девушка хмыкает, бросая на него веселый взгляд.       – И ты конечно всё это знаешь?       – Я исследовал их, – признается Стайлз без капли смущения. У него не очень хороший интернет в квартире и большинство исследований в мировой сети запрещены, но поиск обычной фамилии был безопасным. – А ты разве нет?       Хакер пожимает плечами, избегая ответа. Он со смешком закатывает глаза.       – Ты знала, что в шабаше ведьм есть организованная иерархия? Кажется, все часто упускают это из виду. Все больше сосредоточены на оборотнях, вампирах и Фейри.       Очень немногие не знают об организации стаи перевёртышей: это было горячей темой для большого числа споров о влиянии животных (или магических) инстинктов на социальную жизнь нелюдей. Кажется, даже дети могут перечислить все должности в стае оборотней-волков. У них, например, какой бы малой она не было, обычно есть вожак – альфа, который принимает окончательные решения в любом деле, а также может обращать или принимать новых членов; советник (в восточных странах называемый дайнагон, а в западных – эмиссар), что часто также служит абмассадором стаи для внешнего мира и хронистом для следующего поколения; акачита – воин, отвечающий за безопасность стаи и обучение молодых щенят; и дочери маан – обычно те, кто видят мир другим образом. Последние помогают волкам быть более человечными, а людям – более интуитивными. Или занимаются разведкой, или становятся духовным лидером, или просто держат всех вместе как сильное гравитационное притяжение.       (Если подумать, то до присоединения остальных из отдела в стаи Хейлов дочерью маан скорее всего был Питер. Стайлз чувствует, каким костяком являются его стайные связи, будто само существование стаи основано на наличии Питера в нем. Что довольно мило и слегка болезненно. Старший Хейл, наверное, также был и советником. Интересно, был ли акачитой Джексон? И смог бы Питер быть менее контролирующим в это плане? Сложно сказать).       (В больших стаях обычно появляются дополнительные роли, и Стайлз не может не задаться вопросом, как вписались все они в эту картину. Это, конечно, всё еще свежо и ново, но всё же).       – Однако, общество ведьм структурировано, и это нужно по двум причинам: первая и самая главная – они живут очень долго. Из-за этого их коммуна становится всё обширнее, больше, при этом связь между поколениями истощается, так как их могут отделять друг от друга века, – продолжает парень, и с каждым его словом градус напряжения в помещении снижается, расслабляя и их.       – Вторая причина – магия. Магия любит порядок, как бы странно и бессмысленно это не звучало. Пока Вселенная стремится к энтропии и хаосу, магия уравновешивает это строгой системой.       Данный факт вызывает одновременно обожание и раздражение. Его успокаивает знание того, что некоторые вещи имеют порядок и свое предназначение, и то, что магия, будучи более одушевленной, чем считают многие люди, всё же тянется к определенной организованности вместо того, чтобы топить их жизни в случайностях и неожиданных путаницах. Они и сами справляются с этим, спасибо.       С другой стороны, Стайлз – последний, кто назовет свою жизнь спланированной. Он просто хорошо притворяется, натренирован до инстинктивных привычек и вырос в семье высокопоставленного военного.       – Не похоже, что ты просто проводил исследования, – дразнит Пенелопа, хотя совсем не удивлена глубиной его познаний. Девушка переходит к другому монитору, теперь больше не прикрываясь своей работой, а по-настоящему принимаясь за нее.       – Мне было любопытно, – пожимает плечами. – Ты вот знала, что в шабаше помимо Верховной ведьмы, есть также Малый совет и Большой Конклав, генерал, трое дуайенов-       – Дуайен?       – Это духовно-магические старейшины. И Ангел, который в ответе за молодых ведьмочек. Разве это не забавно? Я всегда вспоминаю ту дерзкую собачку из «Леди и Бродяга 2», помнишь? Ее тоже звали Ангелом, и она была слишком крута для главного героя.       Пенелопа только хихикает и качает на него головой.       – Что?       – Нет, нет. Продолжай, малыш. Мне интересно.       – Э-э-э… Так вот. Бретт – генерал своего шабаша. Это было понятно по-… на самом деле, я не уверен, как догадался до этого, но на месте мисс Лори, я бы, конечно, тоже сделал бы своего брата генералом. Магия Бретта, по правде говоря, более агрессивная, чем ее. Он просто хорошо это скрывает. И ты заметила, как он хорош в иллюзиях? А если учесть, как мило и утешающе выглядит Бретт, было бы преимуществом запутать их врагов до начала каких-либо встреч или бойни. Знаешь, такой вид милой овечки поверх черной мамбы. Это змея такая. Самая быстрая в мире. Очень красивая.       Он поднимает голову, чтобы оценить реакцию подруги, но у той лишь мелко трясутся плечи и слышны эти странные фыркающие звуки.       – Нет, я не могу, – вновь смеется девушка. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Пожалуйста. Я не знаю, почему мне так смешно от твоей лекции, но после вопросов о Гуфи и Плуто… У меня уже болит живот и щеки. Физическое насилие, как ты и говорил-… ха! Ты скачешь с темы на тему, как единорог после трех банок энергетика…       – Что? – растерянно бормочет.       – Ничего-ничего, – Пенелопа вскакивает с места, вытирая навернувшиеся слезинки с уголков своих потемневших глаз. – Извини. Пойдем прогуляемся. У меня есть три хороших вопроса к Айзеку. Надо поставить вас вместе, когда мы будем говорить. Вы, наверное, не будете ругаться, но готова поспорить это будет нечто. Две очень умные головы, готовые поделиться своими знаниями со всеми, хотят этого люди или нет. И Эрику надо прихватить по дороге. Вот это будет сцена-       Девушка качает головой на его недоумение, сияя розовыми от смеха щеками. Ей намного лучше, она даже выглядит здоровее после их разговора, однако давнее чувство вины всё еще скручивает его живот и не дает ему усмехнуться подруге в ответ. Возможно, Пенелопа облегчила часть своего багажа, но это не значит, что проблемы были решены (или хотя бы наполовину раскрыты).       – Что?       – Давай, Сти. Пошевеливайся. Нам надо проветрить твои мозги.       – Чего?       – «Я всегда вспоминаю ту дерзкую собачку из «Леди и Бродяга 2», помнишь, Пез?» . Боже!       Он так и не понял спешки подруги. Видимо, он и вправду сильно отстает от реальности.       Ему надо поскорее собраться.

☆☆☆

      Первым был шок.       Он отрицал. Он сопротивлялся. Он не верил.       Он не чувствовал боли. Он был спокоен. Он был в оцепенении.       Диссоциация – ощущение нереальности происходящего, не мешала ему прямо смотреть в глаза своему горю. Это лишь облегчало ношу, пока он боролся с правдой за свои фантазии. Это была проигрышная война – он знал с самого начала, – но не мог не бороться. Не мог быстро сдаться. Это был бы худший конец. Это был худший конец.       Он воспроизводил их голос в своей голове, питался их любимой едой, засыпал слушая их любимые колыбельные. Он думал о них, помнил, не мог забыть.       Он боялся своего настоящего.       Ничего из этого не помогало. Ничего из этого не помогло.       Он всё еще боялся.

8.2.2. Жажда крови

      – Хорошо, – ободряет Арджент, глядя прямо ему в глаза. Это то, что всегда делает мужчина, когда поднимает серьезную тему, словно хочет удостовериться в верном истолковании своих слов. Ему нужно приобрести схожий навык. Он устал от недопонимания и случайностей в своей жизни. – Молодец.       Стайлз пожимает плечами.       После эмоционального утра с Пенелопой, он прожег достаточно нервной энергии, чтобы не анализировать кабинет начальника, а просто молча сидеть на твердом кресле и тихо щелкать ручкой в кармане брюк. Хотя его рассеянный взгляд всё еще блуждает по крепкому деревянному столу, сам парень больше не задается вопросом, чьи фотографии хранятся под стеклами рамок возле ноутбука или почему у дяди Криса есть старый стационарный телефон того красного оттенка, который обычно присутствует в шпионских фильмах. Ну пока не задается вопросом. Всегда есть завтра.       – Всё пока понятно? – мягко спрашивает Арджент. Интересно, что у мужчины есть такая приятная аура сосредоточенности и острой внимательности, которую он видел только у действительно заинтересованных в преподавании учителей, а ведь агент никогда не занимался ничем подобным.       Наверное, врожденный талант.       – Пока да, – качает головой парень, приподнимаясь на сидении. – Может быть позже, когда закончу читать книгу, спрошу. Сейчас я пишу заметки, но хочу сначала увидеть всю картину в целом.       – Понимаю.       – Тук-тук, босс. Стайлз, – здоровается бледная Эрика, немного гнусавя. Девушка простужена, хотя и пытается показаться здоровой и бодрой. – У нас новое дело.       – Что ж, – насупив брови, задумчиво бормочет Арджент. – Нам пора.       В конференц-зале собралась уже вся команда.       Стайлз отмечает расположение стаи, почти не удивляясь своему месту между Пенелопой и Питером. Последний присоединился к ним за стол с вездесущей голубой чашкой чая и потрепанным исписанным блокнотом. Атмосфера вокруг густая и немного мрачная.       – Это Харрингтонвилль, штат Теннеси, – начинает Эрика, выводя фотографии места на большой экран. – Маленький, незаметный на карте город, в котором за последние двое суток было убито два человека.       Следующим щелчком девушка показывает пару домашних фото: на одном изображена красивая ухоженная женщина с большими шоколадными кудрями и острой улыбкой на фоне осеннего парка; на другом же – ее труп в окружении аккуратных темных зимних клумб.       – Джулия Баккари, местная тридцативосьмилетняя знахарка. Человек, но хорошо разбиралась в травах и настоях. Была убита своими садовыми ножницами на заднем дворе дома. Пятнадцать глубоких ранений в грудь, вспоротый живот. Позже экспертиза показала, что у женщины была изъята печень, – Эрика делает короткую паузу, оглядывая их лица. – Судя по месту преступления, была также украдена садовая лопата. Но ничего кроме этого. Следов взлома нет, ценные вещи на месте.       Справа от него Питер быстро строчит в блокноте, записывая мысли на плотный лист бежевой бумаги в клетку. Его рука порхает по столу, разбивая короткие моменты тишины, шаркающим ритмом скольжения трикотажного джемпера по столу.       Шарк-шарк.       – Вторая жертва – Эннис Патрик Уэйд. Бывший футбольный тренер, был дома на больничном из-за травмы ноги. Убит в своем открытом гараже ударом украденной садовой лопатой. Дверь в дом осталась открытой, но опять никаких следов кражи или пропажи ценных предметов. У нас на руках есть только краткий предварительный отчет, который указывает на изъятие сердца.       Фотографии на экране отражают сначала слегка хмурого короткостриженого мужчину, обнимающего смеющегося мальчика с таким же оттенком карих глаз, потом сам гараж, усеянный старыми вещами и ветхими детскими игрушками, и мертвого тренера в луже темно-красной крови.       – Есть свидетель, тринадцатилетний соседский мальчик, Кайл Маккинни. Ребенок говорит, что видел подозрительного молодого человека, когда проходил мимо. Никаких примечательных черт.       – С мальчиком можно будет поговорить, – произносит Джексон, вертя в пальцах свою гравированную ручку. – Он, наверняка, сможет вспомнить больше деталей.       – Да, хорошая мысль.       Всё еще бледная Эрика легко соглашается с тилацином. Она быстро моргает после кивка и тут же ловко садится за стол, хотя в другой день осталась бы стоять.       – Это не похоже ни на одно из плотоядных видов разумных существ. Раны ужасные, но нет следов когтей или клыков, – вслух отмечает Лидия. Девушка склоняется над распечатанным фото, перекидывая прядь рыжих волос. – Можно было бы предположить, что вендиго… Нет. На многие мили нет подтвержденных семей вендиго, да и зимой они впадают в спячку. Как и другие подобные хищники.       Доктор Мартин несколько раз кивает головой и поднимает взгляд, показывая полную уверенность в своем выводе. Ее руки одним аккуратным движением складываются в крепкий замок, плечи выпрямляются, а подборок чуть поднимается вверх.       Хорошо.       – Здесь два разных почерка, – указывает на факт Айзек. Гений хмурится, быстро перелистывая документы в руках. – Я бы предположил возможность двух убийц, но…       – Это скорее всего один, – заканчивает чужую мысль Питер. – Скорее всего, психотичный тип убийцы, – тянет оборотень, постукивая пальцем по столу. – У субъекта, должно быть, острое психотическое расстройство. Нам нужно выяснить какой это вид психоза, сузить круг подозреваемых.       – Стайлз?       Парень поднимает взгляд с отчетов полиции, чтобы встретить вопрошающее лицо своего начальника. Видимо, его стажировка теперь включает неожиданные устные экзамены перед всем отделом.       – В криминалистике психотичный тип убийц подразумевает некое сочетание психопатии с другими нарушениями психики, – четко выговаривает он, заставляя себя выпрямиться и слегка расправить плечи. На приподнятые в интересе брови Арджента, продолжает:       – Под нарушением психики, принимают различные виды психоза, то есть бред, галлюцинации, эмоциональные расстройства. Они могут быть вызваны как психическими заболеваниями, так и внешними факторами, например, токсинами или тяжелой психической травмой.       На мгновение в конференц-зале повисает тишина, пока вдруг склонный к уточнению и поправлению других Айзек не вмешивается, чтобы дополнить его ответ.       – Также причиной нарушения психики, а именно острого психотического расстройства, может служить результаты патологий, – как-то более осторожно чем обычно, произносит Кудряшка, даже если и говорит довольно уверенно. – Например, осложнения после черепно-мозговой травмы, опухоли головного мозга или инфекционного заболевания.       Черт возьми, они и в правду звучат похоже. (Если подумать, у Айзека хотя бы есть причина говорить такими сложными фразами: с его эйдетической памятью, профайлер может цитировать книги; у Стайлз же – побочный результат нервозности).       – Правильно, – также серьезно кивает Арджент, словно мужчина ожидал вспышки поучения от их стайного гения. Айзек чудится неожиданно довольным от одобрения начальника. – То есть наш субъект – психопат с острым психозом, который вызван психическим заболеванием, зависимостью, травмой или патологией. Так в чем же разница между психопатами и психически больными?       Хороший вопрос. Стайлз бы хотел послушать чей-нибудь ответ, потому что здесь есть столько подводных камней и незаметных тонких граней, и он всегда не прочь научиться новому. Но не судьба. Отвечать должен он.       – Э-э… одним словом, психопатия – это антисоциальное расстройство личности, – осторожно начинает парень, медленно моргая. – Психопаты не относятся к категории душевнобольных, как люди с психотическими расстройствами, например, шизофреники, – вспоминает он. Это тяжело сейчас, спустя довольное долгое время без учебных материалов.       Но что-то всё же приходит на ум: не зря он корпел над всеми документами, подсунутыми Арджентом.       – То есть психопатия и психические заболевания – отчасти разные вещи. Это объясняет почему преступники-психопаты несут уголовную ответственность и их сажают в тюрьму, в то время как психически больной человек попадает в специализированное учреждение. Однако, были преступники, признанные ограниченно вменяемыми, и наличие психической болезни не предполагает, что человек будет тут же признан невменяемым.       Вот она – серая зона, думает Стайлз. Даже только начавшая формироваться, совсем юная личность не сможет вместиться в тесные черно-белые константы. Человек слишком сложный, изрядно противоречивый, непомерно замысловатый, по-своему особенный, чтобы его можно было так легко вместить в строгие классификации и увесистые понятия.       Мир всё еще развивается, наука движется вперед и людям еще столько всего предстоит открыть. О Вселенной, о Земле и о себе. И последнее, по его мнению, чуть ли не самое важное в этом ряду.       – Хорошо, – кивает Арджент с серьезным лицом и внимательными глазами. Стайлз старается не думать, что все остальные тоже сейчас так на него смотрят. – Как выражаются оба этих расстройства?       – Психопаты эгоцентричны, игнорируют моральные принципы и общественные нормы, поступают так, как им хочется. Они не принимают законы за что-то важное, раздражены различными ограничениями, – бумажный человек был таким. Манипулятивным, неспособным к привязанности и просто «таким». Разумеется, крайне особенной личностью.       – Уровень их интеллекта сильно различается от человека к человеку, хотя чаще всего это – очень обаятельные, интеллигентные, на первый взгляд, люди, – они отпустили бумажного человека, потому что он не был подозрительным. – Как преступники, психопаты имеют продуманные планы преступления, заранее заготовленное оружие и пути отхода, – чтобы быстро поймать бумажного человека до того, как Стайлз будет искромсан до «правильной версии себя», были приглашены аналитики из ЦРУ. – Также у них часто есть физиологическая потребность к убийству и психопат будет временно удовлетворен совершенным, пока не захочет убить кого-то вновь, – «Я сделаю тебя правильным, милый. Я сделаю тебя настоящим». – Это выливается в определенную периодичность смертей. Кроме того, у психопатов всегда есть мотив, – «Они уверены, что они в безопасности. Они рождаются, отрезают себе эту связь с миром, думая, что стать независимым – первый шаг в их жизни. Но они не правы. Поэтому они умирают. Так быстро. И глупо. Я исправлю их. Сделаю их всех настоящими». – Какая-то цель, твердая убежденность, абсолютная вера, которая является еще одним непоколебимым фактором их жизни, – «Я – творец. Я сотворю новый мир. Я спасу всех людей и сделаю их правильными. Я сделаю их настоящими. Никто больше не будет страдать в одиночестве. Я защищу их всех от тьмы неведения. Я озарю их своим светом». – Они не сомневаются в своей вере в эту идею.       – Верно, – соглашается наставник, подталкивая его говорить дальше.       «Ты такой настоящий. Даже сейчас, в полусне своего мира. Ты ведь необычный человек, да, милый?».       «Тише, тише. Что ты так разволновался, милый?».       «Ты молчишь. Твое лицо тоже безмолвно, знаешь, что это означает?».       «Ты так красив. И ты тоже должен быть исправлен. Ты же не будешь против?.. Казался таким недосягаемым в первую нашу встречу. Но я видел глубже. Ты прочитал меня как открытую книгу. Не так ли, сладкий? Смотрел на меня будто знал всё, что я должен сделать».       «И ты хотел этого тоже… Хотел стать моим».       – В тоже время психически больные люди обычно менее агрессивны, даже в сравнении со здоровыми членами общества, – прокашлявшись замечает Стайлз. Парень отбрасывает почудившийся запах сладких конфет и призрачное касание тонких пальцев на горящих щеках. – Душевно больные теряют связь с реальностью. Это будет заметно как по их поведению, так и по их внешнему виду. Такие люди обычно не заботятся о выборе своей одежды, не пытаются никого впечатлить. Общительны, но речь полна бессмысленных рассуждений и параноидальных мыслей. Убийства спонтанные и неорганизованные, иногда неосознанные вовсе. Бывает, больные также остаются на месте преступления из-за стыда или сожаления, что никогда не сможет почувствовать психопат.       Тяжелые взгляды стаи со всех сторон ложатся вкруг его фигуры плотным коконом. Он чувствует себя неожиданно защищенным.       – Хорошо, – немного мягче отзывается Арджент. Кажется, всплеск болезненных воспоминаний прошел не так незаметно, как он думал. – Какие элементы этого места преступления указывают на психотичный тип убийцы?       – Два разных подчерка: в одном случае субъект принес с собой оружие, в другом – нет; разный способ убийства. Но при этом в обоих случаях присутствовало внезапное нападение, оба тела не спрятаны, а брошены на том же месте, следы не заметены. Субъект не заботился о свидетеле на месте второго убийства. Ребенок скорее всего видел его, – выводит Стайлз, повторно скользя глазами по отчету криминалистической экспертизы. – И то, что субъект забрал органы, может объединить оба убийства и при этом указать на его увлечение.       – У меня есть теория, – перебивает загоревшийся идеей Айзек, бросая на Стайлза извиняющийся взгляд. Он же только пожимает плечами и облегченно выдыхает. Всё же такое безраздельное внимание к своей персоне парню непривычно. – У нас есть судебно-медицинская экспертиза по первой жертве и предварительный отчет по второй. Субъект забрал печень у первого тела и сердце у второго. Судя по анализам, забранная печень не была здоровой. Это кстати еще раз подтверждает, что субъектом не могло быть никакое магическое существо со склонностью к людоедству.       – Да, – подтверждает Лидия.       – Возвращаясь к моей теории, – бросая коллеге благодарную улыбку, продолжает гений. – Такая очередность органов: сначала печень, потом сердце – может быть связано с концепцией пяти первоэлементов У-Син. Согласно этому традиционному китайскому понятию, мир состоит из пяти начал: дерева, огня, земли, метала и воды – и эти стихии тесно связаны с человеком, а именно с главными органами. Первое чаще всего – дерево, отождествленное с возрождением и ростом. Плотный орган дерева – печень. За деревом следует огонь, порожденный деревом и отвечающий за максимальную активность человека. Его плотный орган – сердце.       – Какой третий?       – Земля. Селезенка, – профайлер откидывается на спинку кресла.       – Если представить, – вмешивается Эрика, чихая на середине предложения, – что наш субъект достаточно рационален и сознателен для таких выводов и знаний-       – Да, но если моя теория верна, хотя я могу и ошибаться, – легко отступает Айзек, не принимая резкий тон девушки близко к сердцу, – то нам стоит просмотреть также наличие у подозреваемых родственников, работающих в сфере здравоохранения. Субъект как-то должен был узнавать о болезнях жертв.       – Тогда, – подводит итог Арджент до того, как разгорится жаркая беседа, – первым делом нужно будет получить более подробный отчет от патологоанатома об анализах второй жертвы. Гарсиа, нам нужно найти всех бывших или сбежавших пациентов психиатрических клиник, а также наркоманов, всё еще борющихся со своей зависимостью. Остальные, продолжим обсуждения в самолете. На сборы десять минут.       Стайлз кивает, расслабляясь в кресле. Проходивший мимо Айзек ерошит ему волосы, а Пенелопа и вовсе накидывается с поцелуями в макушку. На мгновение затянувшееся ощущение приближающейся катастрофы отступает, выпускает его на волю, и парень слабо улыбается своему отражению на новеньких стеклянных стенах конференц-зала.       Хорошо. Пора бы воспрянуть духом.

☆☆☆

      Когда они прилетают в Харрингтонвилль, их встречают команда полицейских и известие о новом теле. Убит шестидесятилетний пенсионер Марко де Мец на летней кухне в своем доме. По предварительным оценкам криминалистов на месте преступления, из тела жертвы скорее всего была вырезана селезенка, что пока подтверждает теорию Айзека о концепции У-Син.       Они решают разделиться.       Арджент с Дереком направляются на место преступления к последней жертве, Джексон с Айзеком к дому предпоследней. К единственному свидетелю едут девушки, также они собираются поговорить с полицией и опросить соседей.       Стайлз же идет в морг к судмедэксперту, проводившему вскрытие двух первых жертв. С Питером. Вдвоем.

☆☆☆

      Небо хмурится, затянувшись серым дымом тяжелых туч, в просветах между ними едва-едва выдыхая золотисто-голубым. Похолодало. Он чует, что скоро весь огромный небосвод содрогнется от громоподобного кашля, посылая на их бедные головы дикий ливень.       Бр-р.       Они едут в тишине некоторое время, прежде чем парень наконец решает разбить плотную тишину между ними.       – Извини, – шепчет Стайлз, зная, что оборотень всё равно его услышит. Он не уверен, за что именно просит прощение, но с самого утра вина гложет его сердце и затуманивает глаза, и воздух в машине такой напряженный, что едва ли можно увидеть дорогу за кристально чистым лобовым стеклом, и он не хочет становится причиной такой глупой автомобильной аварии.       (В глубине души он догадывается, что его утешительные подарки могли здорово напугать волка, привыкшего держать свои эмоции и мягкие стороны при себе. Однако он просто не мог пройти мимо таких грустных ледяных голубых глаз).       – Не стоит извиняться. Мне понравился твой… твое подношение, – с заминкой произносит мужчина. И проходит целая минута молчания прежде, чем Стайлз догадывается, что оборотень проверяет его реакцию на свои слова. Парень хмуро оглядывается на Питера, но тот смотрит прямо на дорогу и говорит первым.       – Подушка и плед хорошо сочетаются с моим диваном. Хороший цвет.       Вообще-то, это любимый цвет оборотня. Бордовый (или как часто поправляет его мужчина, живописный кармин) идеально сочетает в себе природную уверенность, высочайший профессионализм и капельку мрачной загадочности, присущий только истинным волкам (тоже не его слова).       И этот цвет всегда хорошо смотрелся на молочной коже Стайлза. Как сейчас его жилет.       – Это не подношение, – смущенно бормочет парень, стряхивая невидимые пылинки со своих колен. На нем тонкая серая толстовка и теплый отцовский бушлат, но оба расстёгнуты и широко распахнуты из-за теплого воздуха в машине, поэтому темно-красный оттенок жилета отчетливо виден для всех.       – Я… уже понял, – с повторной паузой отвечает Питер, но теперь Стайлз сам избегает реакции оборотня.       «Разумеется, потому что подношение было бы уже слишком», – фыркает внутри себя парень, почти издеваясь над осторожностью волка. Серьезно, Питер готов получить что-то в качестве чего угодно (благодарности, признательности, уважения, лести), чем признаться себе, что люди могут приносить ему подарки. Просто так. Без особенного повода.       (О, звёзды, что за глупый, нелепый волк).       Неожиданно его сердце резко щемит, словно мягкое пухлое облачко, проткнутое тонким шпилем остроконечной башни. А чувства, запертые внутри смотровой площадки, шуршат и копошатся, загнанные в угол на такой недосягаемой высоте, что края небес едва оставляют места для размытых коричнево-зеленых пятен внизу.       Страшно.       – Ты не знаешь моего прошлого, не так ли? – скорее утверждает, чем спрашивает Питер, аккуратно возвращая его на землю.       Он нуждается в нескольких дополнительных секундах, чтобы сообразить, о чем именно говорит мужчина.       – Ты не любил поднимать эту тему, – соглашается Стайлз, отводя взгляд. – Я не настаивал.       Раньше это его не сильно беспокоило, потому что прошлое человека не определяет его (не всегда) и оборотень обычно переводил разговор на него, что было наглядным показателем дискомфорта. К тому же, парень видел, что Хейлы шепчутся между собой ближе к праздникам или определенным датам, и логичная причина этого – их предыдущая стая и темное время двух скрытых волков. Да и другие племянницы Питера, Кора и Малия, как-то сказали ему не заострять на этом внимание, и он решил их послушаться.       Но сейчас, сейчас, (особенно после того, как он упрекнул в этом Эрику), он задумывается, было ли это правильным с его стороны. Было ли это принятием или же всё же обычным страхом перед отвержением? Может быть, стоило рискнуть, хотя бы поверхностно спросив о чем-нибудь общем, чтобы вскрыть явно гнойные раны и позволить им исцелиться? Вместе.       – Почему?       Стайлз оборачивается – оборотень выглядит искренне заинтересованным в ответе.       Ой.       – Э-э-э… – пульс резко учащается, будто парень вдруг оказывается в очень опасном месте, где каждый шаг может стать последним. Абсурдное сравнение. – Ты был очень упрям в том, чтобы избежать этой темы. Особенно, когда понял, что я ничего не знаю, – что по-своему поразительно, если подумать. – Конечно, ты никогда не говорил прямо, но это было и так достаточно ясно по языку твоего тела и напряженному голосу.       Парень запинается, когда чувствует зловонное веяние чего-то неправильного от волка. А Стайлзу не всё равно.       – И мне не нужно знать, понимаешь? Твои поступки говорят громче слов и всё такое, – сбивчиво спешит исправиться. – И ты хорошо устроился здесь, в Куантико. Работа, коллеги, друзья. У тебя есть куча знакомых тут и там, которые всегда поддержат тебя в трудную минуту и не забудут отправить открытку на Рождество. Это то, чем бы занималась твоя семья, правильно? Так что, я не-… я подумал, что ты счастлив и без своей старой стаи. А может как раз таки и благодаря этому факту. Не важно, – слегка пожимает зажатыми плечами в бессознательной попытке казаться менее скованным, чем он есть на самом деле. – Ты самостоятельный человек, – и чтобы не душить оборотня серьезными темами, дразнит, усмехаясь:       – Большой страшный волк со стабильной стаей, что еще нужно?       Питер не ведется, и в машине вновь повисает громоздкое безмолвие.       – И тебе не было любопытно? – нажимает мужчина, кидая на него долгий изучающий взгляд, когда они останавливаются на очередном перекрестке. Хотя парень догадывается, что оборотню хватает и резких всплесков аромата, чтобы судить о его реакции.       – Речь о тебе, Питер, – честно выдыхает он, пряча лицо в воротнике бушлата. – Я бы никогда не переступил черту. С другими я тоже стараюсь избегать подобного, я не хочу никого обидеть. Но особенно тебя. Ты ни разу не сомневался в моем «знании о вещах» или моих намерениях, ни разу не упрекнул, когда я говорил вслух что-то, что точно не должен был знать. Ни о тебе, ни о других. Возможно, это из-за твоей склонности к хаосу, веселью и мелким манипуляциям, но ты скорее будешь дразнить кого-то из-за новой информации, чем поругаешь меня за то, что я раскрыл чей-то секрет.       Уф, ему не хватало таких очищающих диалогов между ними.       – Ты словно видишь меня таким, какой я есть, и принимаешь это за факт. Природа, магия, ничего странного, – продолжает Стайлз, торопясь выговориться до того, как Питер перестанет его слушать. – И я хочу быть таким человеком для тебя.       В то же мгновение, как он заканчивает предложение, они останавливаются возле неприметного серого здания с новой яркой вывеской, современными окнами и ухоженным газоном перед крыльцом.       – Мы приехали, – грубым голосом отмечает волк, но не двигается, чтобы расстегнуть ремень безопасности или даже заглушить машину.       Стайлз – тоже. Лишь нетерпеливо постукивает пальцами по дешевым кожаным сидениям выделенного им автомобильного средства.       Да-а-а…       Проходит мгновение, и парень не выдерживает тяжести повисшей вокруг тишины, громко щелкает по фиксатору ремня, рывком распахивает дверь, хватает свой рюкзак и практически выпрыгивает наружу. На улице дышать тут же становится проще, холодный воздух щиплет его горячие щеки, а приятный свежий аромат заземляет.       В итоге он так и остается стоять возле открытой пассажирской двери, беспорядочно разминая ноги, подарив оборотню драгоценные минуты для себя. И хотя обычно он очень нетерпеливый, он не поторопит другого без абсолютной необходимости. Он умеет быть понимающим.       – Стайлз, – вдруг зовет Питер достаточно громко, чтобы привлечь его внимание, и парень послушно возвращается назад, чтобы заглянуть в салон. Мужчина так и не изменил свою позу, оставаясь странно настороженным за рулем припаркованной машины.       – Да? – и когда его рука скользит по спинке сидения, на котором он только что вывернул кусочек своей души наружу, он точно знает, что собирается сказать его вторая половинка.       – … Ты, видимо, умеешь очаровывать даже безнадежно влюбленных.       Питер звучит раздраженно.       – А тебя? – храбро спрашивает Стайлз, но боится поднять голову, поэтому не видит реакцию на свой вопрос.       Питер улыбнулся? Питер закатил глаза? Питер взволнован?       – А как ты думаешь? – мужчина отставляет чашку на соседний стул. Волк сдвигается, широко расставляя ноги, и Стайлз на мгновение отвлекается, пока не замечает еще одну самодовольную ухмылку оборотня.       – Я попробую, – закатывая глаза. Он взволнован, а лицо Питера, открытое, светится в ожидании его ответа. – Думаю, я на верном пути.       – Ты на верном пути, мартышка.

☆☆☆

      В морге патологоанатом подтверждает их заявления о хаотичных ударах и неуверенной, непрофессиональной руке убийцы, а также предположения доктора Лейхи о нездоровых органах жертв. Им передают уже полный отчет по второй жертве и подробно рассказывают о тех или иных выводах, а также показывают детали и определенные отметины, покрывающие мертвого мужчину.       Весь этот холод крохотного каменного здания в маленьком городе, бледные тела под деревянным крестом на столе у темно-зеленый стены и ошарашивающее ощущение жуткой викторианской эпохи (Стайлз как-то плохо спал и забрел на безумные факты того времени, поэтому он знает, о чем говорит) помогают ему сдержать поток вопросов насчет проведенной аутопсии и быстро распрощаться с довольно приветливой сухой женщиной, работающей судмедэкспертом.

☆☆☆

      – Давай заедем за кофе, – вновь первым нарушает молчание парень, потянувшись на задние сидения за рюкзаком, чтобы вынуть оттуда нужный кабель для телефона.       Стайлз ощущает спиной весомый взгляд Питера, когда волк в полном недоумении глядит на него. Оборотень наверняка помнит, что он не пьет кофе (хотя бы не в последнее время), да и не купил бы ничего, что сделал кто-то другой (особенно после всей истории с Кори).       Это ни капли не мешает ему продолжать ковыряться в своих вещах, не спеша развеять сомнения мужчины.       – Айзек уже пил кофе в самолете, – медленно произносит вслух волк, словно не желая обидеть его наблюдательные (или другие) способности. – А Эрике сейчас лучше воздержаться от кофеина.       Пф-ф.       – Конечно Эрике сейчас стоит воздержаться от кофе, – закатывает глаза парень и радостно восклицает, нащупав нужный шнур. Он возвращается назад, удобно располагаясь на теплом пассажирском сидении, и упирается взглядом в озадаченного оборотня. – Ей нужны крепкий сон, обильное питье и кислые желейные конфеты.       – Конечно.       Стайлз пропускает потешное повторение своих слов и сосредотачивается на главном:       – Так мы едем?       Вместо вербального ответа Питер упрямо движется через перекресток и безмолвно проезжает мимо кофейни справа от них, очевидно специально игнорируя кричащую неоновую вывеску.       Что за драматичный баран. Даже если волк.       – Лишь немного моросит, – ровно замечает Стайлз, слегка задетый своим явно пониженным уровнем особой обаятельности. Раньше (или позже наоборот?) его просьбы всегда исполнялись беспрекословно.       – Такие редкие капли дождя не влияют на твое волчье зрение. У тебя нет убедительного оправдания тому, что ты пропустил поворот.       – Мне не нужен кофе, – отвечает оборотень, приходя к логичному выводу. – Я чувствую себя бодрым и свежим даже в такую сырую погоду. – Что было недалеко от правды. Мужчина действительно выглядит прекрасно. – И я никогда не оправдываюсь.       – Конечно, – всё же не может не усмехнуться, потому что другой такой ереси сегодня он еще не слышал.       – Конечно.       Забавно, как люди всё еще пытаются соврать ему. Стайлз – не природный детектор лжи и, разумеется, совсем не профилировщик (пока), но в этом конкретном случае его магическая искра удивительно хорошо синхронизирована с ним самим, чтобы парень легко догадывался, когда кто-то близкий к нему отчаянно лукавил перед ним.       У Питера, в частности, нет и шансов. (Волки иногда такие самонадеянные, да?).       – Ты уже две недели сидишь только на чае, – хмыкает он, замечая подергивания губ волка. – В самолете твой обычный саркастичный тон перешел в детские капризы. У тебя синдром отмены, и ты сводишь всех с ума, – Стайлз качает головой в неверии и бесцеремонно лезет подключать свой телефон к машинной магнитоле. – И тебе не нравится сырая погода. И что за претенциозное выражение – «сырая погода», – кривляется парень, – это дождь, ты не видишь капли?       – Погода сырая, – закатывает глаза Питер, поучительно цокая языком.       Наверное, есть какой-то важный момент взросления, когда зрелые люди могут делать что угодно поучительно. Хорошо, что он еще слишком юн для этого.       – Для «дождя» осадки должны быть определенного диаметра, а сейчас едва ли моросит, – теперь черед Стайлза закатывать глаза (он скучал по этому жесту: последние месяцы он обычно попадал в ужасно неловкие ситуации, чтобы быть таким расслабленным с кем-то другим). – Мне безразлична любая погода.       В воздухе фактически висит недосказанное окончание фразы: «Ненависть к неодушевленному явлению или предмету будет означать определенную степень дискомфорта, а это те рамки, что уменьшают свободу нашей жизни, Мотылек. А я, ты знаешь, никогда бы не стал себя так ограничивать чем-то таким простым» и тру-ля-ля, и тра-ля-ля, и тому подобное высокопарное философствование ни о чем…. Стайлз помнит. Это старый спор. Они могут «дискутировать» об этом часами, упрямые в своей правоте и слишком довольные тычками друг друга, чтобы отступить и насладиться покоем. Смешно.       Поэтому он решает заняться делом, вместо поддержки по-видимому бессмысленного препирания.       – Из-за влаги твои усилия над идеальной укладкой волос идут насмарку, – усмехается он, удерживаясь от повторного закатывания глаз. – Ты раздражен гулом дождя и шумом мокрых улиц, недоволен туманом, застилающим хороший обзор, и тебе не нравится, что следы и запахи смазываются. Твоя волчья сторона крайне противится любой «сырой погоде». А это лишь дополнительный, причем ненужный, стресс к уже имеющейся хандре по кофе.       Стайлз продолжает листать список песен в своем «стайном» плейлисте и не сразу отмечает отсутствие реакции оборотня на свои замечания. Когда же он поднимает голову, то видит странную картину замершего на сидении волка. Тот вроде и застыл на месте, словно идеальная мраморная статуя чего-то совершенно далекого от этого мира, но лицо мужчины исказилось стольким количеством эмоций, причем простых и понятных, сырых, как свинцовые цвета за окном.       Питер тронут. Искренне, в хорошем смысле этого слова, и, кажется, не знает, как на это ответить.       Вау.       – Мне нравится петрикор, – мягко проговаривает мужчина, слегка прокашливаясь. Оборотень крепче сжимает руль, на грани своих, несравнимых с человечными, волчьих сил, будто злиться на что-то. Однако парень также проницательно отмечает, как тот сдерживает широкую улыбку и красивые морщинки возле засиявших глаз. – Мы купим кофе на станции.       – Он там ужасный, – бормочет Стайлз, вдруг смущенный улучшившимся настроением своей пары.       Надо же. Улыбается. Во время дождя.       – Да, – пожимает плечами оборотень, будучи уже намного более беззаботным, чем с утра. – Будем полагать, это поспособствует моему воздержанию. Я всё же на чайной диете.       – Это вряд ли, – его так и подмывало сказать, что это скорее очень претенциозный, совершенно нелепый и надуманный рацион питья напитков, который, на самом деле, не так сильно влияет на внешний образ волка, чем тому бы хотелось в это верить. Но он сдерживается.       Вся слава его всё еще кипевшему внутри смущению.       Наконец, он находит ту самую песню (подумать только, он специально заводит отдельный музыкальный лист на каждый случай жизни, чтобы не тратить много времени на поиски определенной композиции, но всегда, всегда, не может сразу найти ту в нужный момент времени). Стайлз не колеблясь нажимает на воспроизведение и регулирует громкость, привыкший к тихому прослушиванию любой музыки рядом с чувствительным волчьим слухом.       – Что это? – спрашивает оборотень, когда они останавливаются на следующем перекрестке из-за загоревшегося красного цвета.       – Музыка поможет расслабиться, – теперь Стайлз пожимает плечами, пытаясь казаться менее заинтересованным в происходящем и слегка краснея от пристального внимания. Он выдерживает изучающий взгляд Питера, также сосредоточено исследуя в ответ. От этого ему становится непривычно жарко, а румянец скользит вниз по шее к середине груди, и он боится даже думать, как сильно, наверное, сейчас пылают его торчащие уши. Он прочищает горло. – Заглушит, кхм, погоду.       Не то чтобы любая музыка… скорее, просто джаз.       Если подумать, довольно забавно то, как неофициальная одержимость Питера в «беспорядочном порядке» (его волк страшно помешан на организованности «творческого» бардака в каждой сфере своей жизни) так схожа с хаотичностью джазовой гармонии. Они вдвоем такие дикие и свободные, но в тоже время весьма принципиальные и верные себе. Такая двойственность завораживает и веселит.       Однако, он включил знакомую мелодию старого джаза не из-за своих шутливых домыслов.       – Мне нравится эта песня, – наконец хрипло произносит Питер, отворачиваясь от него. Им вновь горит зеленый, а на лбу волка образовались тонкие морщинки недоумения.       Мужчина приятно удивлен. Стайлз радостно напевает и с довольной улыбкой отводит взгляд в своё собственное окно.       Конечно.       – Я знаю.

☆☆☆

      Вторая – вина.       Он винит Вселенную, магию и порядок бытия. Он винит бумажного человека. Он винит время и свои способности.       Он винит самого себя. Больше всего он винит именно себя.       Стайлз не дурак, он прочитал тонны книг по психологии, прошелся через кучу сайтов групп поддержек, чтобы понимать, что именно сейчас происходит. Вина – удобный инструмент в борьбе с беспомощностью. Принятие своей вины делает его ответственным, всемогущим. Контролирующим события и их последствия.       Но это не так.       Поэтому он пытается договориться. Пробует уговорить, старается выслужиться, чтобы хоть как-то изменить неумолимое течение вокруг себя. Он умоляет, унижается и игнорирует правду.       Напуганный, неуверенный и повинный в своих неудачах.       Но он слабее этого. Он всегда был слабее.       Гремят колокола.       Он исповедуется.

8.2.3. Жажда крови

      «Ты не увлечен нашей работой».       Голос Арджента звучит в голове Стайлза, и парень на мгновение замирает в той скрюченной позе, в которой он сидит за своим столом. Это не сильно его беспокоит, поэтому он возвращается к работе, заставляя себя расслабиться и продолжать писать.       «… наркотическая зависимость, субъект также неоднократно был помещен в реабилитационный центр…».       «Я бы не сказал, что ФБР в целом – твой выбор. Я обязан наблюдать за тобой, и у меня сложилось впечатление, будто тебя не волнует твоя работа».       Так ли это?       Стайлз не то чтобы плохо справляется со своими обязанностями. Например, сейчас он занят бумажной частью, не отлынивает и старательно выводит свои заметки кривым, беспорядочным подчерком. Он читает перед сном, выполняет задания Арджента и разбирает старые закрытые дела с Айзеком, когда у того есть время. Пенелопа учит его своим навыкам, смеясь над тем, как сильно он заржавел, а Эрика поясняет ему работу каждого агента на их этаже. Он работает. Ну или хотя бы старается как может.       Этого же должно хватить? Необязательно ведь быть увлеченным делом, чтобы хорошо справляться с ним. Так и Арджент сказал. И вообще-то ему нравится помогать людям, особенно, когда он может реализовать свои способности на-       Тс-с.       Ему нужно перестать отвлекаться. Его дурная голова!       «… не получал лечение в психиатрической больнице, так как…».       «Всё в порядке, если это – просто не твоя стезя. Мы можем найти что-нибудь другое. Ты стажируешься, Стайлз, а значит нет ничего зазорного в смене рабочего места».       Да, разумеется всё в порядке. Он знает это. Но всё сложнее, чем-       Нет.       Надо сосредоточиться на деле. На Джулии Баккари, Эннисе Патрике Уэйд и Марко де Мец. На Кайле Маккинни, тринадцатилетнем мальчике с ужасным травмирующем опытом.       (Он вдруг остро ощущает вину. На вкус она как накипь в воде: противная, неожиданная и прилипает к языку).       Тс-с.       Джулия Баккари, Эннис Патрик Уэйд и Марко де Мец.       Кайл Маккинни.       Больше, чем имена в папке под фотографиями. (Арджент прав). Надо помнить их, пока слова формируются на бумаге и их история не рассказана. Надо услышать их версию, их страх и обиду. Попробовать проникнуться чувством.       «… тридцативосьмилетняя Джулия Баккари… Эннис Патрик Уэйд, бывший тренер… одинокий пенсионер Марко де Мец…».       В них множество граней, за рамками объектов психотичного убийцы, прозванного Душегубом ангелов. Странно, как мало места на странице в итоге они занимают.       «… он отбирал те части тел своих жертв, которые «тянули их вниз», что подразумевает собой сильные негативные эмоции. Так, по домыслам субъекта, печень первой жертвы характеризовала ее гневные крики на шумных соседских детей, сердце второй – тоска по своей работе, селезенка третьей – ежедневные походы в церковь из-за отягчающей вины в смерти сына. Подобные сравнения эмоций и органов человека описаны в концепции пяти элементов У-Син, о которой субъект мог узнать из…».       Но имеет ли это значение?       Стайлз замирает с карандашом в руке. Кончик графита опасно дрожит над черновиком отчета, парень закусывает губу.       Имеет ли значение по каким причинам были убиты эти люди? Их уже не вернуть. Не вернуть их смех и переживания, их глупые решения и большие успехи. Не повторить их личность, не заменить их место в чужом сердце, не отпустить их доброту.       Их жизни – крепкие камни в кладке Вселенной, разные по размеру, текстуре и цвету. Плотные, гладкие, шершавые, большие, темные и яркие. Такие уникальные. Невозможно заменить выбоину, образовавшуюся в результате их потери: ни один другой камень не впишется. Не сможет.       Дорога испещрена такими прорезями и щелями, неровная и ухабистая. Прошлого не воротить. Ужасающая мысль.       Но не только это устрашает.       Уже после, после случившегося, после одоления ямы потери, после периода привыкания к новой реальности, произошедшее остается позади, как бы сильно люди не зависели от него. Сезоны, года сменяют друг друга, новая прическа облегчает вес головы, ноша на плечах уходит вместе со старым гардеробом, а горе высыхает под новой краской на стенах.       Однако будущее… Будущее кажется таким громоздким и всеобъемлющем, что как-то сразу незаметно, как оно на самом деле хрупко и деликатно. Грядущее так легко подвержено изменениям, такое мягкое и гибкое, и Стайлзу больно даже думать об этом. Будущее обеднело, потеряв сияние стольких жизненных огней, и это тоже не восполнить.       А их будущее было просто жестоко украдено. Исколото, забито, изранено. Их: Джулии Баккари, Энниса Патрика Уэйд и Марко де Мец.       И время осиротело.       (Как и они).

☆☆☆

      Стайлз стучит в дверь. Красивая темно-бордовая дверь, покрытая аккуратными узорами и едва заметными рунами. В центре защитного става есть несколько царапин, желто-коричневых, с новым слоем лака и магического оберега. Выглядит странно естественно, словно так и должно быть, и эта мысль заметно успокаивает его стремительно скачущее куда-то вниз сердце.       На улице тепло, несмотря на зимнюю стужу и хмурую погоду. Солнце уже село, улица слабо подсвечена тусклыми фонарями, но возле красивой темно-бордовой двери вкусно пахнет готовящейся едой и веет теплом прогретого дома.       Тук-тук-тук. Два быстрых удара и один медленный (неловкий).       Вернон, открывший ему спустя несколько мгновений, уже который раз одет в забавный кухонный фартук, а через плечо оборотня знакомым образом перекинуто слегка влажное полотенце. Мужчина улыбается ему, быстро кивает в приветствии и исчезает в доме.       Ну хорошо.       Стайлз чешет нос, остро осознавая румянец на щеках, снимает обувь, раздевается до рубашки и в тонких розово-зеленых носках проходит сначала в ванную, чтобы помыть руки, а потом спешит на звук шипящего масла на огне. На кухне его встречают уже более плотный, восхитительный аромат жарящегося мяса, стакан воды и долгожданное ощущение уюта.       – Спасибо, – хрипит парень, потянувшись за стаканом. Прохладная вода приятно охлаждает осипшее горло и немного бодрит после такой утомительной рабочей недели. Он устал больше, чем ожидал. А это только среда.       Невольно его взгляд скользит по столу. Некоторые овощи были уже аккуратно нарезаны, другие, ожидающие своей очереди, осторожно покоятся на вафельном полотенце. Блендер с арахисом, рядом помытый рис в прозрачной миске, и мясо на сковороде. Он не узнает рецепта, но состав выглядит аппетитно, а он чертовски голоден.       Здесь что-то не так.       – Ты знал, что я приду, – хмуро замечает Стайлз, представляя в уме объем приготовленной еды. На столе нет острого перца, который обычно является основой любого блюда в доме Бойда. Что также наталкивает на эту идею.       (Нет, он уверен, что какое-то количество остроты всё же будет присутствовать в пище, просто не так много, чтобы ему стало плохо).       – У меня выходной, – по-доброму отзывается Вернон после короткой паузы и поворачивается к столу, чтобы начать нарезать кабачок. Большой широкий нож (немного пугающий в крепких руках волка) с потрясающей быстротой разделывается с бледным овощем, и тут же переходит к другому. – Ты всегда навещаешь меня в мой выходной.       Что за абсурдное умозаключение!       – Нет, это не так, – противится Стайлз, потому что откуда он мог бы знать о чьем-нибудь рабочем расписании? Он и в своем-то не всегда уверен. У них такая работа, беспокойная и хаотичная.       – Да, это так, – фыркает Вернон, бросая на него беглый многозначительный взгляд перед тем, как вернуться к плите. Мужчина громко перемешивает мясо, хлопает дверцами шкафа, чтобы достать тарелку, и поправляет упавшие глиняные фигурки полосатых лягушек. – И тебе не надо знать, когда у меня выходной, чтобы прийти ко мне в гости, когда я точно дома, Орунмила. Иногда нам не нужно иметь необходимое знание, чтобы что-то знать. Особенно тебе.       Орунмила.       Стайлз вздрагивает, мычит, перешагивает с ноги на ногу и прячет свое смущение в наглом обыске чужой территории. Логово волка. Он грешит нездоровым любопытством, и обычно это всегда хороший способ спрятать свои бушующие эмоции, а тут – обитель «магического» оборотня. Он никогда не смог бы устоять.       Кухня Вернона небольшая, но на каждой полке почти нет свободного места из-за огромного числа различных мисок, чашек, специй и приправ. Есть целый выдвижной ящик, полный необычных приспособлений и столовых приборов непонятного назначения, но он внизу и явно не пользуется спросом, так что парень просто закрывает его, ничего не трогая.       На подоконнике выстроены в фигурный строй несколько ароматических свеч, уже подплавлявшихся и непригодных к использованию. Рядом длинная стеклянная ваза с каким-то растением, свежая зелень в трех крохотных горшочках и керамический кактус, тоже маленький. Практически свисая с края, лежит брошенная истрепанная книга домашних рецептов.       Всё чистое, заботливо уложенное на свое место, но также немного переполненное и броское.       – У тебя есть Эрл Грей, – задумчиво тянет Стайлз, замерев перед открытым верхним шкафом. Перед ним: три полки для сухих пакетиков с напитками, сахаром и сухим молоком, малоиспользуемыми травами и чистыми полотенцами на самом верху. Отчего-то пахнет лавандой и слабыми нотками корицы.       – Да, – спокойно соглашается Вернон, и, судя по доносившимся из-за спины звукам, продолжает готовить ужин.       Мужчина абсолютно никак не реагирует на его довольно грубое любопытство, позволяя ему рыться на полках и делать забавные комментарии волчьей кухонной утвари. (Ну вот зачем могут понадобиться три одинаковых орехокола? Или неиспользуемая старая солонка со сколотым краем?).       Очень мило с стороны Бойда. (И также никак не помогает ему бороться со своим внутренним смятением).       – Но ты не пьешь черный чай, – хотя, стоит отметить, что пачка «Эрл Грей» была в ничтожном, одиноком меньшинстве, окруженная обилием домашних трав, настоек и дорогими на вид сортами зернового кофе. Он бы не заметил ее, если бы сам не пользовался этой маркой.       – Тебе нравится черный чай, – легко отвечает мужчина, не останавливаясь в своем грациозном кружении по кухне. – И ты мой друг.       Ой.       Лимит обескураживающих эмоций давно исчерпан. Смущение неприятно греет уши и спускается красной дорожкой вниз по груди.       – Эм. Спасибо, – неловко шепчет он, аккуратно возвращая коробку чая на полку. Обычно осмотр чужого дома приносит ему удовольствие и даже отчасти мирное успокоение. Но не в этом случае. Сейчас он чувствует себя гораздо более расшатанным и дисгармоничным, чем до этого. Уф.       – Что ты готовишь?       Стайлз отталкивается от шкафа, взмахивает руками в сторону нарезанных овощей и ни капли не искусно убирает руки за спину. Подальше от двух оставшихся неисследованных ящиков.       – Тигадегена. Африканское блюдо, – пожимает плечами Вернон, хмыкая на его внезапную неуклюжесть, а потом протягивает ему ложку с едой на пробу. – Это рагу из мяса и овощей. Как тебе?       Обжигает.       – Не готово, – хмыкает Стайлз, маша ладонью перед открытым ртом. Немного больно. – Но вкусно. Что там?       Вернон улыбается ему, сверкая белоснежными зубами и длинными ямочками на щеках.       – Полезная пища, Орунмила. С чем ты, кажется, незнаком? – фыркает мужчина, закрывая казан крышкой. Он оставляет еду тушиться, а сам принимается заваривать чай. Эрл Грей и какой-то вид красного китайского.       Он возмущен.       – Эй! – послушно помогая прибрать стол от кожуры и грязной посуды, – я хорошо питаюсь. В моем холодильнике есть салат и свежие огурцы, – другое дело, как часто он их ест.       Что, очевидно, и подмечает Бойд: мужчина качает головой в неверии и ласково посмеивается. (Стайлз не хмурится).       – Ìуá Àgbà mí на моем месте не выпустила бы тебя из этого дома, пока ты не набрал бы еще пару фунтов. Летний бриз может тебя сломать, а дождь смоет в канализацию, – Вернон брызгается водой, доказывая свою точку зрения, когда парень достаточно неудачно делает шаг назад, уходя от атаки, и немного теряет равновесие.       – Это по-детски, – ворчит. – И я всё еще здесь, как видишь.       – Само по себе чудо.       Стайлз всё же отпускает смешок и расслабляется. У Вернона своеобразное чувство юмора. И детская манера поведения.       – Удивительное происшествие, – соглашается парень, устраиваясь на стуле. – Без всяких сомнений, божественное стечение обстоятельств.       – Воистину.       Поверхность стола прохладная и светлая, наперекор теплым оттенкам темной деревянной кухни. Очищенный от продуктов, стол кажется особенно широким для них двоих, словно он предназначен для большой семьи с детьми и широкого круга своенравных друзей. (Вау, какая милая идея).       На мгновение он прижимается лбом к столешнице в надежде охладить кипячение своих мыслей, но те останавливаются лишь на несколько секунд, возобновляя свой ход сразу, как только он выпрямляется на стуле.       – Что тебя тревожит?       И страшный вопрос наконец озвучен.       Бойд ставит две большие кружки с чаем между ними и садится напротив него. Позади оборотня на плите тихо бурлит рагу, в воздухе витают приятные ароматы специй, и его плечи сами собой опускаются вниз, позволяя напряжению вытечь из него.       Он пришел сегодня к другу не только для обыденного визита. Они оба это знают. Это несильно облегчает задачу.       (Почему все его друзья имеют такие превосходные дедуктивные навыки?)       – Эрика болеет, – меняя тему в последнюю секунду, Стайлз стыдливо утыкается лицом в кружку. Пар слегка ошпаривает ему лицо и нет шанса сделать глоток в ближайшие пару минут, пока напиток не остынет до приемлемой температуры, поэтому ему приходится лишь прикрываться горячим чаем и обжигать пальцы.       – Она не любит показывать это, да и отказывается признаваться в своей слабости. Поэтому она всё еще ходит на работу и задерживается допоздна, даже если чувствует себя ужасно. Она не отменяла ваши последние свидания?       – Это похоже на нее. Дикая волчица, – Вернон качает головой, нежно улыбаясь своим воспоминаниям, но спустя мгновение возвращает свое внимание к нему. Черные глаза оборотня понимающе пробегаются по его скорченной фигуре. – Не о ней сейчас речь.       Но его уже, к сожалению, не остановить.       – Не приноси ей куриный бульон, она его не любит. Когда она болеет, ей хочется соленого, что-то, что она бы не позволила себе в другое время. И она категорически против сладкого. Не знаю почему. Мне всегда казалось, что от хорошего куска торта легче справиться с простудными симптомами. Но как бы то ни было… Еще Эрика плохо переносит тепло, поэтому не стоит лезть к ней обниматься, если у нее температура. Лучше открой окна, чтобы проветрить помещение. Можешь принести ей немного льда, у нее никогда не было нормальных формочек для заморозки…       – Стайлз.       – … и какую-нибудь мягкую игрушку. Это хорошая идея. А еще она любит картошку-фри. Так что можешь захватить и ее. И чеснок. Невероятное сочетание, если подумать-       – Мечислав.       – Ты знаешь моё имя!       Бойд закатывает глаза.       – Конечно, я знаю твоё имя. У меня есть твой любимый чай, твоя запасная зубная щетка и комплект чистой пижамы. А еще твои нездоровые закуски, пожизненный запас Reese's – честно говоря, Орунмила, они ужасны, – и несколько упаковок новых резиновых перчаток-       – Звучит жутко-       – Я забочусь о тебе.       – И всё же ты неправильно произносишь звук «ч» в-       – А ты заботишься обо мне. Мы прошли это на нашей первой встрече, – Вернон хлопает ладонями по столу, негромко, только для завершения бессмысленного спора между ними.       Ай!       – А теперь скажи мне, что тебя беспокоит.       – Пенелопа! – почти выкрикивает он, пока у него хватает смелости, но вскоре тушуется из-за своей громкости и вспыльчивости и мягче добавляет:       – Моя подруга Пенелопа. У нее сейчас сложные времена.       Очень укороченная, вежливая версия. На самом же деле, Стайлз не уверен, что когда-либо вообще видел подругу такой запутанной и подавленной своими эмоциями. Обычно наоборот. Пенелопа – наверное, единственная в их отделе, кто нормально, адекватно, с удивительным спокойствием, справляется с человеческими слабостями. Чувства – не самая сильная сторона их отдела.       – Это та поразительная девушка, которая помогла оттащить тебя от демона? – уточняет Вернон, вспоминая. – Она ваш аналитик.       Поразительная девушка. Надо будет передать Пенелопе эту фразу: ей будет приятно.       – Да, ага, – Стайлз несколько раз кивает и наконец делает первый глоток чая. Вкусный, как он любит. – Она шикарная. Удивительно хорошо разбирается в компьютерах и людях, хотя не проходила обучение ни по одному из них. Она – сердце нашей команды, и она… влюбилась.       Он догадывается, что его громкий выдох на конце предложения делает его слова немного драматичными, словно преувеличенными, и явно принижают серьезность посыла. Теперь то, что его подруга влюбилась, кажется менее важным следствием чего-то другого. А это не так.       Черт.       Ввиду этого, Стайлз не винит Вернона за ошибочное предположение.       – И человек, в которого она влюбилась, – преступник?       В их отделе преступники обычно одни серийные убийцы и сумасшедшие. Он может себе представить, какую опасность в таком случае представило бы затруднительное положение подруги.       Хорошо, что это не так.       О, Хокинг, почему всё так запутано?       (Стайлз немного истерично посмеивается внутри себя).       – Нет-нет, он хороший человек. Оборотень. Наш альфа.       «Наш» всё еще выходит немного неуверенным, оттого кривым и неуместным. И его друг тут же чуть подтягивается вверх, вдыхая ответы из его запаха.       – Дерек Хейл. Эрика рассказывала, – теперь Бойд следит за ним внимательнее, словно ищейка на допросе, и Стайлзу должно быть смешно или досадно от такого положения, но в действительности же его будто накрывает защитное одеяло, сотканное из крепких нитей дружеской заботы. «Здесь тепло и безопасно», – шепчет его внутренний голос.       Он не помнит, когда в последний раз чувствовал себя так в каком-либо другом помещении. Даже не в его круглосуточно курируемой ЦРУ квартире здесь, в Куантико.       Однако, сейчас не время для отвлечений, даже если Стайлз безумно желает обсудить тему стаи с понимающим человеком (к тому же оборотнем-волком со слабой магической искрой).       Возможно, он мог бы в конце концов поднять эту тему в другой выходной друга (раз уже очевидно, что он будет здесь после работы).       – Не сейчас, misiaczku.       – Ты не пахнешь волками, Мечислав. Не думай, что я не замечал, – строго произносит оборотень, показательно шумно вдыхая воздух между ними. Даже проклятая «ч» звучит нежно, но с некоторым упреком, и Стайлз машинально кивает в согласии. Бойду этого подтверждения пока достаточно. – Так почему ты волнуешься за нее?       (И где он только находит таких понимающих друзей?).       – Я не-… она не привыкла подпускать к себе людей. Быть такой уязвимой. Не думаю, что у нее был хороший опыт с близкими людьми, – едва шепчет парень, зная, что волк всё равно услышит. – Она так долго была одна.       – В одиночестве нет ничего плохого, – мягко и как-то задумчиво тянет оборотень. И Стайлз облегченно выдыхает, когда другой берет инициативу и весь вес этого разговора на себя. – Иногда одиночество – единственное, что может исцелить мироздание человека. Но с сердцем всё сложнее, не так ли?       Парень кивает, делая еще один крохотный глоток чая, и утыкается носом в утешительный молочно-травяной аромат. Да, с сердцем всё куда сложнее.       – Бояться нормально. Ты говоришь, что она особенная? Она отличалась от своих сверстников и привычных социальных групп вокруг, – мужчина делает паузу, чтобы отхлебнуть свой собственный напиток, и наклоняет голову вбок, внимательно изучая его. – Ей проще держать свои чувства под замком, внутри себя, иметь множество знакомых и ни одного близкого друга. Интернет в наше время дает много возможностей для подобных отношений.       Вернон осторожен. Мужчина внимательно изучает его, чуть прищурив глаза и поджав губы.       – Да, – шепчет Стайлз и закрывает глаза.       (Упаси его, иметь таких проницательных друзей).       – Знаешь, дело ведь не только в страхе, – задается вслух вопросом Бойд. Оборотень с тонкой улыбкой отводит от него взгляд, разглядывая однотонный потолок. – Наши особенности мы начинаем видеть как свои недостатки, если они не вмещаются в устаревшие рамки нашего общества. Интеллектуально мы знаем, что причуды делают нас нами, интересными, своеобразными, особенными, но сердцем мы всё еще хотим быть идеальными в традиционном понимании этого слова. Это не глупо, если подумать. Немного человечно и обычно идет в разрез с животными инстинктами, но люди любят всё усложнять. Такова их природа.       – Не оборотни? – фыркает парень, распахивая глаза. Его кружка пуста, а нос забит распустившимся ароматом тушащихся овощей и мяса. Он жутко голоден.       В ответ – легкий смешок.       – Нет, не мы. У нас есть острый нюх и отличное зрение. Когда она будет чувствовать, что готова к отношениям, вашему альфе будет сложно сдерживать себя по таким несущественным причинам, как собственная неуверенность или низкая самооценка. Волки чувствуют лучше, – Вернон бросает на него забавный взгляд, полный веселья, а потом встает, чтобы проверить еду и, судя по всему, приготовить ему небольшой перекус. – Тебе нужно больше есть, Орунмила. Мороз крепчает. Февральский ветер – самый холодный и безжалостный среди своих собратьев.       Бойд ставит перед ним тарелку с сырными и овощными нарезками, забирает его кружку и повторно ставит чайник на плиту. Мужчина остается стоять, прислонившись к разделочному прилавку.       Остывший красный китайский чай небрежно забыт на столе.       – Я ем, – мудро замечает Стайлз, откусывая кусок чесночного хлеба. Он отодвигает от себя тонкие пластинки авокадо и кусочки зеленого перца, но не отказывается от крохотного желтого помидора. – Спасибо.       – Пожалуйста, наслаждайся. Ужин будет готов через полчаса.       – Я мог бы подождать, – тихо утверждает парень, пробуя ломтик белого сыра. Он немного солёный и мягкий, что напоминает Стайлзу нечто из своих видений будущего – у Питера, разумеется, есть свой винный погреб и собственный рецепт сырной тарелки. Чертов гурман.       – Это не так, Орунмила, – дразнит Вернон. – Мне даже не нужен волчий слух, чтобы услышать вой твоего пустого желудка.       Мужчина поднимает одну бровь, когда предательский живот Стайлза громогласно соглашается с оборотнем. Парень невольно строит кислую мину.       Что ж, для этого, наверное, и нужны друзья, да? (Вернон ведь всё еще его кормит, несмотря на легкое подзуживание).       – И знаешь, что важно? – вдруг серьезно спрашивает оборотень, чуть наклонившись к нему. Между ними теперь больше пространства, он в тепле и безопасности, и мужчина скорее уравнивает разницу в высоте, чем нависает над ним. Стайлз медленно вскидывает брови вверх. – Мы влюбляемся в недостатки людей. Потому что они забавные, вызывают нежное раздражение и цепляют нас, как те надоедливые песни из рекламы. Именно наши слабые стороны делают нас более человечными, менее идеальными и такими привлекательными для других, – Бойд одаривает его теплой улыбкой. – Подумай, Мечислав, как ты опишешь меня своему отцу?       Ответ выскальзывает из него прежде, чем он успевает хорошенько его обдумать. (Он разморился).       – Я скажу, что ты большой нудный оборотень, который мало говорит на пустые темы, любит меня раздражать своей внимательностью и не дает мне-       – А я скажу, – перебивает волк, отворачиваясь, чтобы снять с плиты закипевший чайник и наполнить кипятком его кружку, – что ты надоедливый молодой парень, который привык недооценивать себя, чтобы избежать разочарования, прыгаешь в опасность без задней мысли и, несмотря на оптимистичные разговоры вокруг других, видишь всё в довольно мрачном свете. И я скажу всё это с любовью.       Вернон ставит чай перед ним, рядом с полупустой тарелкой и молча садится напротив. В темно-карих, почти черных глазах оборотня есть что-то неестественно сильное, немного пугающее, но по-домашнему теплое.       Стайлз думает, что это – доброта. Она всегда такая.       – Я не-       – Единственные, кто хочет видеть нас идеальными, – это мы сами. И, честно говоря, идеальные люди – это очень скучные люди. Шаблонная мысль, но правда, – Вернон пожимает плечами и откидывается на стуле назад. И как такой высокий и плечистый мужчина может занимать так мало места? – Пей чай.       – Я пью, – ворчит парень, но не двигается с места. Кружка горячая, а он не хочет снова обжечь свои пальцы, тем более в его руках листья салата, и он должен сначала заставить себя их съесть. (Последнее становится проблемой, не только потому что его напрягает зеленая пища, но и из-за необычного горького комка в горле).       – А Эрика ужасно громко смеется, грубо отрыгивает после банки пива и не умеет танцевать.       Бойд просто закатывает глаза на его довольно детскую выходку и даже слегка пинает его под столом.       – Ты хотел совета. Я тебе его дал.       – Плохой совет.       – Тебе он понравился.       – У меня ужасный вкус.       – Не спорю, – фыркает оборотень, и Стайлз еле сдерживает себя от другой детской выходки в виде высовывания языка. Вернон, кажется, всё равно это чувствует и закатывает на него глаза. – Тебе нужен был пинок под зад, иначе бы ты не сдвинулся, упрямый мул.       – О, и как это должно мне помочь? Это глупая лекция психоанализа, а не совет, – выдает он, чуть повышая голос в эмоциях. – И ты не можешь называть меня упрямым каждый раз, когда я не соглашаюсь с тобой. Ты не всегда прав, Зигмунд.       – Ах, но мы уже согласились, что я дал плохой совет, – складывает ладони вместе Вернон и вдруг ухмыляется так по-мальчишески ребячливо, выглядя моложе в теплом свете кухонных ламп.       Стайлз не может сдержать глупое хихиканье. За ним смеется и Бойд.       – Ты ужасен, – между приступами смеха выдает парень, прижимая пальцы к горящим щекам.       – А ты невнимателен.       – Ты такой напыщенный, – качает головой. – Как надутый индюк.       – «О нет. Как же я с этим справлюсь», – фальшиво мнется Бойд, посмеиваясь. – Спасибо, дитя, что раскрыл мне столь нежеланную правду.       – Прекрати!       Они еще немного смеются, подталкивая друг друга в разные стороны, дурашливо обзываясь и пиная друг друга под столом. Вернон удивительно метко тычет пальцами в самые щекотливые места (с учетом, что они оба продолжают смотреть друг на друга не отводя взгляд) и осторожно ловит хитрым захватом его неуклюжие конечности, не раз предотвращая неминуемое столкновение с ножками стола и стульев.       Это легкомысленно, задорно и абсолютно нелепо, но отчего-то так, так утешительно.       – Ты правда думаешь, что с ними всё будет в порядке и так? Я знаю, что Пенелопа рано или поздно покажет себя, а ты говоришь, что Дерек сделает шаг в конечном счете…       Они сидят в гостиной: ужин давно окончен, посуда начисто вымыта, и Стайлз сыт. Он наелся так, словно это был последний прием пищи в этом году, совершенно не обращая внимания на легкую остроту блюда и то, как торжественно и самодовольно смотрел на него оборотень. Пускай. Ну да, он плохо ел последнюю неделю, но это не значит, что он в целом не в силах позаботится о своих первостепенных потребностях. Бойд просто очень вкусно готовит, когда сам он очень ленивый в этом плане человек. Вот.       За едой они по большей степени молчали, и совсем немного обсудили дела Вернона за мытьем посуды, ничего важного и тяжелого. Будто громоздкие разговоры должны быть озвучены лишь за чашкой ароматного чая. Как пафосно, если подумать.       (Или нет. Возможно, Вернон просто большая матушка-медведица, которая сначала должна накормить его, завернуть в плед на диване и лишь потом докучать разговорами).       (Надо сказать как-нибудь об этом Бойду: он посмеется).       – Да. В целом, – кивает Вернон, расслабляясь в кресле. – Им нужно поговорить, по-настоящему и серьезно. Затронуть все те неприятные закоулочки, которые люди обычно избегают при первой встрече. Они… хорошо друг друга знают, они могут себе позволить быть… уязвимыми друг перед другом.       – Наверное, – с сомнением тянет Стайлз, но вскоре с улыбкой и искренней благодарностью шепчет: – Спасибо.       Безусловно, такое решение было бы самым практичным и рациональным в этой ситуации. Однако, когда дело касается эмоций, нельзя ожидать, что люди будут практичными или, что уж тут говорить, рациональными.       Хотя Пенелопа и Дерек… сложно сказать.       Оборотень на зависть мало говорит и редко высказывает свои мысли, но в тоже время предпочитает определенный порядок, уверенное знание происходящего. Может быть, молодой альфа Хейл и не смог бы начать личный разговор и с трудом поддерживал бы его, однако уж точно был бы рад идее расставить всё происходящее на свои места. Пенелопа же, наоборот, не против поболтать и даже случайно выдать несколько фактов любой концентрации о себе и своей жизни, и при этом, естественно, не приложит огромных усилий в упорядочивании их новых отношений, пока в этом не будет острой необходимости. То есть до официальных заверений.       Возможно, нечто такое могло бы и сработать. Наверное. Что-то о противоположностях и взаимном притяжении. Об этом говорил еще сам Кулон.       – Мы все еще говорим о Пенелопе? – внезапно спрашивает вслух Стайлз, хотя и немного страшится ответа. Его пальцы крепко стискивают остывшую кружку, а ноги поджаты для быстрого прыжка. Зловещее напряжение охватывает всё его тело, и парню намеренно приходится расслаблять натянутые мышцы.       Легче, спокойнее.       Он отставляет свою кружку с недопитым чаем на такой же старый, как и вся мебель в этом доме, деревянный журнальный столик и по нос закутывается в одеяло, избегая проницательных глаз оборотня. Приобнимая колени, прижатые к груди, он задается вопросом, как долго он сможет просидеть вот так, в позе эмбриона, и стоит ли ощущение надежности его затекших ног.       Вроде как да.       – Конечно, – оборотень не звучит снисходительно, только ласково и нежно. Слышно, как Вернон мягко улыбается ему с этими длинными ямочками и белоснежными зубами. – Ты хороший человек, Мечислав. Не вини себя. Мы не можем контролировать всё вокруг.       Нет. Разумеется, нет. В этом и суть.       – Но тогда мы беспомощны, – с неожиданной дрожью шепчет парень.       (Только вина в его ситуации может подарить ему мрачную иллюзию контроля).       – Мы не в силах влиять на всё, Орунмила, – более низким голосом замечает оборотень. – Такова жизнь. Она всё же обязана иногда нас удивлять. Иначе-       – Это не очень хороший тип удивления. Мне не нравится. Я не люблю-       Не они. Не они. Не-       В его горле ком и он не может закончить предложение. Да он даже и не знает как.       Стайлз резко моргает и отворачивается. Немного стыдно. Вообще-то он действительно просто собирался попросить у друга совета, чтобы помочь другим своим друзьям перестать валять дурака и подавлять свои чувства, а вместо этого сидит тут и ноет о своей жизни. Это неправильно. Особенно, после того, как напросился на ночёвку и (очевидно) горячий завтрак утром. И ведь догадывается, что причиняет неудобства Вернону, который в свой выходной явно не был готов разбираться с эмоциональным багажом парня, но ничего не может с этим поделать. Эмоции подавляют его вежливость, забивают горло и не дают использовать обычные инструменты, разряжающие напряжение.       А теперь его настроение убито, и это, кажется, отравляет всю атмосферу вокруг. Черт.       – Мечислав, – осторожно пробует оборотень.       – «Мир меняется. Изменение означает движение, и в этом заключена наша жизнь», – горько вспоминает он слова Вернона. – А я тоскую.       Стайлз заворачивается в одеяло по голову, крепко прижимая ткань к носу, едва открытому в хрипе рту и слезящимся глазам. Спустя мгновение он уже задыхается, потея и шумно дыша, но не меняет положения, не высвобождается из своего импровизированного кокона, не тянется руками, чтобы открыть себе небольшую щель для чистого воздуха.       Он прячется.       Время уходит тихим клацаньем секундной стрелки, он слышит нежное бормотание Вернона, пока его крепко сжимают в объятиях большие руки. Но вскоре ласковые уверения сменяются мелодичным мычанием, а потом и вовсе уютной тишиной. Он молчит, когда Бойд фыркает над своей книгой, встает, чтобы убраться в гостиной, приносит ему его запасной комплект одежды, и слабо скулит, когда чувствует легкие поглаживания по спине и тихий голос, желающий ему мягких сновидений на ночь.       Он не двигается, пока ноги не начинают выть, а закушенное запястье тревожно наливаться холодными мурашками. И даже тогда он лишь меняет свою позицию с вертикальной на горизонтальную, сжимается в комок и притворяется сильным.       Он не позволяет своим щитам падать. Он – крепость. Укрепленный проверенными на опыте оборонительными сооружениями замок с оградами, вымощенными древними камнями, и страшным рвом, расширяющимся с каждой его ошибкой и новым приобретенным страхом.       – Каково это, пережить всех своих знакомых? – Стайлз не говорит «семью», хотя и подразумевает. Потому что он не настолько груб и безумен, чтобы обидеть такую могущественную ведьму, как Бретт.       Если подумать, то, наверное, и не стоило вообще спрашивать об этом, но он уже давно задавался вопросом и это уже начинало его понемногу гложить. Не так сильно и мучительно, чтобы он не спал по ночам, но всё же достаточно, чтобы заметили другие. А подобного он предпочел бы избежать.       Бретт в ответ грустно улыбается. И этого хватает. Мужчина может даже ничего не говорить – Стайлз еще никогда не видел более печального, но при этом ностальгически радостного выражения лица.       Черт возьми.       – Ты интересуешься не из любопытства, – мудро подмечает ведьма, внимательно разглядывая его.       Стайлз может представить, что именно в нем видит Бретт. Для него он – недолговечное создание, пускай и сильное, могучее, значительное. И ведь Стайлз уже довольно стар: его глаза спрятаны в россыпи гусиных лапок, а щеки потрескались морщинками. Рано или поздно им самим придется прощаться.       Они не были семьей друг для друга, но их дружба была особенно близкой, слегка интимной для таких откровенных отношений. Они делились между собой всем, что не могли рассказать никому другому.       Стайлз знал большинство секретов Бретта, а тот – почти все его. И теперь он унесет их с собой в могилу, а Бретт, если повезет, будет ждать другого Стайлза. Другого «знакомого», готового разделить солидную жизнь ведьмы и снять часть ноши долговечности.       – Ты же знаешь меня. Я не очень любопытный человек, – шутит Стайлз, фыркая.       Он уверен, его улыбка такая же печальная и ностальгическая.       Его крепость на самом деле пустынна. Лишь высокие, голые стены – гладкие полотна для масла – и далекий сводчатый потолок с полупрозрачной дымкой-завесой из будущего. Пространство свободно от людей, нелепых дорогих вещей, имущества и ювелирной роскоши – в них нет его духа. В нем слишком много хаоса, эмоций, любви, чтобы быть чем-то таким неодушевленным.       Нет. Разумеется, нет.       Вся его жизнь – это гигантская красочная фреска, покрывающая лишь малую часть каменных холстов.       Он – крепость, а его история – дикая фреска. Живопись миллиардов секунд всех его двадцати двух лет, расписанная по сырой штукатурке стен его цитадели, куда он никого не пускает. Воспоминания медленно сохнут, покрываясь защитной пленкой (кальцитной или психической, есть ли разница?), и кажется больше никто и никогда не способен внести в них свои изменения. Они защищены от любого урона извне.       Это делает его переживания долговечными, но неприкасаемыми, неизменными. Всё хорошее – навсегда счастливо, и всё плохое – на вечность мрачно.       И каждая картина – старая история, и каждая история – яркие краски под прозрачной пленкой хронической паранойи.       Если бы только это касалось и его видений.

☆☆☆

      Последним идет гнев.       Раздражение, перерастающее в искреннее негодование, бушующую под кожей неприязнь, завывающее возмущение, собирающиеся в хлёсткие потоки острой ненависти.       Ярость растет в его жилах, и скоро она найдет свой выход наружу.