7.6. Цена измены
8.0. В аду
Январь, 2020 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.
Собираться на работу после небольшого (и довольно внезапного) отпуска, наверное, в любом случае было бы непривычно и отчасти странно, а если учесть запоздавшее празднование нового года и тот неловкий вечер в стайном доме- … он оказывается неподготовленным к тому, что первым зайдет внутрь взбудораженный Питер, который тут же застынет на месте, глядя прямо на него с интенсивностью голодного хищника. Волнительное удовольствие. Ноздри оборотня раздуваются, словно он нашел что-то необычное и мужчина чуть наклоняется вперед. Его волк давно не был так близок к тому, что уже считает «потерей самоконтроля». Это очень необычно для Питера. Хотя также немного забавно, и Стайлз невольно ухмыляется грубым складкам над бровями мужчины. Ему чудится, что это действие вызывает еще одно трепетание ноздрей волка. (Почему?..). … то утро выходит еще более напряженным. Особенно после ночи, полной жутких кошмаров о разбитых зеркалах и пожаре загадочного особняка на фоне багрового заката. По пробуждении Стайлз не ощущает привычного покалывания в пальцах, намекающего на видения, милые розовые звезды не застилают ему обзор, а сам парень покрыт непривычным слоем пота, несмотря на холодный воздух спальни. Это всё еще могли быть вещие сны, но он слишком устал, чтобы расшифровывать их прямо сейчас. (К тому же, пророческие кошмары трудно забыть, так что к ним всегда можно вернуться позже. После чашки горячего чая и крепкого сна). Поэтому в это прекрасное январское утро Стайлз представляет из себя весь тот несчастный скованный клубок нервов, который обычно можно заметить в большом количестве в первый день учебы возле начальной школы. Он постоянно одергивает свою одежду, хватается за волосы, теребит пальцы и бегает глазами в разные стороны. В конце концов всё взрывается после плотного завтрака, когда на пол летит одна из его любимых кружек: парень ругает самого себя за излишнее волнение и в наказание натягивает старый потрепанный свитер отца вместо только отглаженной рубашки. (Не то чтобы это прям уж такое наказание – знакомая тяжесть на плечах мгновенно успокаивает его, пускай запах папиного одеколона уже давно выстирался). Стайлз утыкается носом в натянутый до кончиков пальцев рукав и закрывает глаза. – Ты выглядишь лучше, – хриплым голосом замечает Питер, и леденисто-голубые глаза затягиваются черными грозовыми тучами. Оборотень чем-то взволнован, острый по краям и опасный в самом центре. Безумно красивый. (Стайлз может умереть от длительной задержки дыхания). – Я рад. И, возможно, он был прав. Это были эти ледяные глаза. Но возможно, возможно, он ошибся. И это были не красивые голубые глаза, в которые он влюбился, а – сила, которая стояла за ними. Потому что то, как смотрит на него сейчас Питер… никто никогда так не смотрел на него. Никто никогда не заставлял его чувствовать себя таким могущественным и важным, лишь одаривая его коротким пронзительным взором. Что-то вроде трепета взорвалось в его животе (это ни капли непохоже на бабочек), и Стайлз неловко поправляет свою позу на диване… Какие глупые, нелепые мысли затуманивают его разум в семь утра. Это всё недостаток сна и этот дурацкий особняк из кошмара… Стайлз физически встряхивает себя, хлопает ладонями по лицу и принимается за уборку кухни. Он не позволяет себе останавливаться, продолжая двигаться сначала по квартире, потом по тихим улицам города, а дальше в полусонном офисе ФБР. Он улыбается коллегам, кивает на предупреждение начальника о скором визите сестер Талбот, в оцепенении слушает благодарности появившихся на пороге конференц-зала ведьм. Его голова полна вопросов о самочувствии маленького Зака и неуклюжего в своей заботе Кинкейда, зарождающихся мыслей о любви и волчьем вое, четких картин двух сов в мрачном лесу и горящего особняка на фоне багрового заката. Однако Стайлз откладывает в сторону свои сомнения и страхи и вежливо шепчет: «Пожалуйста. Пускай наши дети будут в порядке», забывая об усиленном слухе оборотней и умении Айзека читать по губам. Он устал тревожиться о каждом пустяке и нести вес всего мира на плечах, где должен висеть лишь отчасти тяжелый, потрепанный отцовский свитер. Но вскоре гигантская отцветшая ветка черного каштана пригвождает его к мертвой земле, и всё разворачивается так быстро, что он едва успевает задержать дыхание.☆☆☆
… Он весело улыбается на ожидаемое закатывание глаз от мужчины и ждет, когда тот вновь обратит на него свое полное внимание, чтобы сделать первый глоток на глазах у своего волка. В это мгновение не существует никого, кроме него и Питера. В эту секунду он – самый могущественный и важный мужчина на всей чертовой планете. В этот миг он ощущает, что в силах познать ту самую воспеваемую всеми влюбленность и отпустить контроль над своими эмоциями. Он еще никогда не чувствовал себя таким живым и любимым.☆☆☆
У него всё еще идет кругом голова от того, что ведьмы Талбот поблагодарили его за помощь их праправнуку Заку, потерявшемуся среди блуждающих огней Марфы. Не то чтобы это было очень необычно со стороны древних существ, как раз-таки наоборот, они, как правило, были чрезвычайно вежливыми (по сравнению с людьми, к примеру). Просто казалось, что Лори, Верховная ведьма самого большого ковена в Америке, явно недолюбливала его и раньше вполне успешно избегала общения с ним. Так что он всё еще сходит с ума внутри своих мыслей, когда Бретт (почему эта ведьма всегда такая радостная?) добивает его громоздким заявлением: – Поэтому в знак благодарности, мы предлагаем тебе наш Кай. В любой момент времени ты можешь попросить нас об услуге, какой бы большой она не была, пока она не наносит прямой вред нам и нашему шабашу, мы не откажем тебе. Что? Стайлз растерянно моргает улыбающейся ведьме, очевидно услышав нечто абсурдное. Не могли же сестры Талбот в действительности предложить ему- – Примешь ли ты наш Кай, хранитель истины и равновесия? Стайлз даже не сразу обостряет внимание на обращение ведьмы, занятый лихорадочным обдумыванием происходящего. В его голове сначала воцаряется дикая пустота, летний вакуум жары и безмолвья, пока вдруг побеспокоенные насекомые резко не взмывают ввысь, наполняя тишину хаотичным жужжанием – так его мысли взлетают, наталкиваясь друг на друга, стрекоча и свистя, словно громкие майские жуки. Кай – это серьезно. Кай – это не шутка. Такие обеты ведьмы и другие носители магических искр между собой не дают просто так. Это более надежное, крепкое связывание, даже в сравнении с кровным договором (тот может передаваться по родовой линии, здесь же существо обязано исполнить свой долг только собственными силами и смерть не разлучит партнеров сделки). А он еще и не должен отказываться. Потому что не может, да и каким дураком надо быть, чтобы отвергнуть столь ценный дар. – Я-… Подожди. Он только что назвал его хранителем истины и равновесия? Где он вообще находит такие интерпретации? Опять-таки, это не неправда, так что- – С уважением в своем сердце и почтением на устах я принимаю ваш Кай, Mon General. Пусть этот союз порадует нас всходом новой дружбы, – ответ слетает с его языка, будто Стайлз готовился к нему всю свою жизнь. И как только слова озвучены вслух, он понимает, что искренне верит в них. Он готов скрепить магический обет, но лишь с милой сестрой Талбот, и, да, верит, что это однажды может перерасти во что-то большее, потому что он отказывается привязываться к незнакомцу. – Меня давно так не называли, lapinou, – с блеском в глазах, ухмыляется Бретт, и протягивает свою руку к нему. – И свет Тройной Луны наш живовидец. – И свет Тройной Луны наш живовидец. Он не уверен, стоит ли им пожимать друг другу руки, как и следует при скреплении Кая, но ему не приходится решать этот вопрос, так как ведьма уже позаботилась об этом. Крохотная желтая бабочка срывается с тонких пальцев ведьмы, полупрозрачная и прекрасная, и стремительно порхает к нему. Стайлз так очарован грациозными движениями оживший крупицы сырой древней магии, что даже забывает протянуть вперед ладонь для утверждения договора. Он никогда не видел ничего подобного. Шутливая, как свой хозяин, крохотная бабочка отказывается ждать, когда он придет в себя, и взмывает вверх, чтобы сесть ему прямо на кончик его любопытного носа. Шампанское. Магия Бретта на вкус как игристое шампанское. Легкое, невесомое. Слегка теплое, будто нагретое жарким летним солнцем. Но сильное, боги, какое сильное. Опьяняюще могущественное. Пахнет сухим сеном и влажным лесом после июльской грозы. Редкий смех сестры и блеяние ворчливой козы Оперы. Свежий хлеб на кухне, разделенный со смешливой кухаркой и угрюмым управляющим поместья. Тишина библиотеки в сумерках. Безмятежность раннего утра и мирных медитаций с сестрой. Родезский собор, укрывающий его от пасмурного неба в особо мрачные дни раздумий… Ощущения взрываются на языке, в ушах и легких за ту мимолетную секунду, что тратит крохотное создание, чтобы поцеловать его соленую кожу в игривом толчке тонких крыльев, и магия внутри него воспламеняется, окатывая его жаром с головы до пят. Стайлз не знает, произошли ли какие-нибудь изменения с ним внешне, но глаза Бретта расширяются, и ведьма слегка отшатывается назад к сестре, что резко выпрямляет спину и хватается в ответ за локоть брата. Воздух накален до зримого белого. А желтая полупрозрачная бабочка порхает обратно к хозяину, хвастаясь капельными розовыми звездочками, похожими на те, что он видит в преддверии новых видений. Это была его магия. Магия. Его магическая искра. Он не умеет пользоваться магией, он не рожден для этого. В его крови, ДНК, родословной нет нелюдей, он всего лишь человек с базовыми кровяными тельцами, скучными цепочками нуклеиновых кислот и бедными предками, бежавшими от голода и войн из умирающей Европы в модную Америку. Стайлз никогда вживую не видел следов своей искры. Никогда. до этого самого момента. И о как она красива… В нежных оттенках розового – он не знает названия, но что-то близкое к мягкому, насыщенному от незрелой вишни и в тоже время бледному, словно цветы сакуры, – его магия была воплощением всего прекрасного, что ему удалось повидать на этом свете. Блестящая пыль, оседающая от взмахов крыльев, впитывается в его протянутую ладонь, оставляя на его коже следы в виде знакомых маленьких звездочек. Это – он. – Спасибо, – хрипит Стайлз, сглатывая. Розовая пыль исчезает за пару секунд. – Ты… – немного ошарашенно, немного веселясь шепчет Бретт, отмахиваясь от крепкой хватки сестры. – Чудесен. Я тоже надеюсь, что этот союз порадует нас всходом новой дружбы, lapinou. Будет изумительно сопровождать тебя в этом пути. Позволь ведьмам похвастаться своей продолжительностью жизни в любой момент времени, думает Стайлз и едва ли не закатывает глаза. – Ну разумеется, – выдает он, поглядывая на всё еще напряженную Лори Талбот, которая внимательно следит за его движениями. Она готова к атаке, опасаясь его магической искры (или точнее ее силы), хотя это последнее, о чем будет думать Стайлз в любой реальной ситуации. Глупая, как теперь ему кажется, улыбка Бретта, снижает интенсивность этого момента, и парень слабо ухмыляется в ответ. Он и не заметил, как устал. У Стайлза подкашиваются ноги, когда ведьмы наконец уходят, и он с удовольствием разрешает себе упасть на диван Питера. Плевать, если потом Большой Злой Волк вновь скинет его со своего любимого предмета мебели, – даже несколько секунд отдыха помогут ему восстановить привычный ритм сердцебиения и душевное равновесие. – Если ты думаешь, что твое паническое дыхание сможет отсрочить неминуемое мытье полов своей тушкой, то ты ошибаешься, – твердо произносит Питер рядом, не поднимая глаз со своего блокнота. Короткими движениями мужчина что-то ловко строчит на бумаге в явной попытке угнаться за своими стрекочущими мыслями. Наверное, думает парень улыбаясь, пишет новую книгу. – Я знаю. Я сейчас встану, – фыркает, но ни один из них так и не делает ни одного обещанного движения. – Прошу не торопись. Ведь мне так приятно твое общество, – едко замечает оборотень, наконец отрываясь от своих коротких заметок. Судя по мимолетному растерянному выражению лица волка, комментарий вышел намного мягче, чем того хотел оборотень. – Мне тоже, – соглашается он, поглаживая кожаную обивку дивана. На мгновение Стайлзу чудится какой-то дивный резонанс в ответ на его слова. Отклик немедленный, глубокий, долгожданный, и он просто не в силах отвести взгляд от своей пары. Они сидят близко, греясь в жаре чужой жизни, вдыхая ароматы тел друг друга, делясь искаженным воздухом из своих легких, и… так легко теперь сосчитать золотые огоньки в вечно ледяных глазах оборотня. Их пятнадцать – семь в левом и восемь в правом. И он думает, да, он мог бы легко влюбиться в Питера. И, возможно, полюбив такого сложного, интригующего, сварливого, но заботливого человека, он сможет полюбить и другого: глупого, дерганного, вечно сомневающегося и трусящего молодого парня. Себя самого. Ведь не исключено, что любовь может помочь познать себя, да? Стайлз в сей миг верит в это всем своим распахнутым сердцем. Его пальцы скользят по темной коже от холодных, нетронутых участков к теплым, рядом с другим, но знакомым как своим телом, раскаленным до нестерпимого пыла. Каждый нерв открыт, взбудоражен, разгорячен. Черные зрачки напротив расширяются, синева глаз взрывается, затапливая редкое золото темными водами желания. Невольная задержка дыхания. Вздрагивая, он прижимает уязвимую, дрожащую ладонь к согретой осторожными касаниями кончиков пальцев коже. Пот щекочет голые нейроны. Они пронизаны током, чересчур чувствительны и перегружены сенсорной информацией. Так легко оказывается поддаться розовым звездочкам по краям, обещающих пушистую мягкость и прохладу гладкости будущего. Нового будущего. О нет. Нет! Нет-нет-нет. Только не они. Нет! Пожалуйста. Нет-нет-нет… Он падает. Стены. Сухо. Холодный чай. Маки. Нет, розы. Пустыня. Четыре стука. Солнце. Тихо. Расстегнутая нараспашку душа с легкостью мнется, покрываясь постоянными складками, пылью и соленной водой, падающих прямо с янтарного небосвода под усталые ноги. Глупо. А потом он просто знает. Их больше нет. В его будущем больше нет его детей. В первый момент он даже не верит в это. Глупо, ведь такие случайные озарения часть его способностей, а значит и его самого, и ставить под сомнение само свое существо звучит ужасно пугающе. И глупо. Однако он не может не колебаться. Будто он стал свидетелем автокатастрофы. Прямо на его глазах произошло нечто не поддающееся осмыслению, нечто сгибающее реальность, сюрреалистичное. В его будущем больше нет его детей. И это просто не сходится. Не должно.☆☆☆
Первым идет шок. Он отрицает. Он сопротивляется. Он не верит. Он не чувствует боли. Он спокоен. Он в оцепенении. Диссоциация – ощущение нереальности происходящего, не мешала ему прямо смотреть в глаза своему горю. Это лишь облегчает ношу, пока он борется с правдой за свои фантазии. Это проигрышная война – он знает с самого начала, – но не может не бороться. Не может быстро сдаться. Это был бы худший конец. Это уже худший конец. Он воспроизводит их голос в своей голове, питается их любимой едой, засыпает слушая их любимые колыбельные. Он думает о них, помнит, не может забыть. Он боялся своего настоящего. Ничего из этого не помогает. Ничего из этого не помогло. Он всё еще боится.☆☆☆
А потом оно начинает доходить до него. За десять минут до катастрофы он впервые видит свою магию. Удивительную, красивую, мощную. Она вырывается из него знакомыми розовыми звездочками и Стайлз очарован. За пять минут до столкновения он чувствует ростки новой, неизвестной пока ему дружбы. Вкус шампанского взрывается на его языке, когда тихий шепот под темным ночным небосводом нарастает в его ушах, а нос, по призрачным ощущениям изменившегося будущего, зарыт в теплую солому. За две минуты до трагедии Питер не может удержать своей нежности, своего желания, и Стайлз наконец видит жар своей второй половины, который его родственная душа излучает только для него. Питер смотрит на него и черные зрачки затапливают всегда такой холодный океан. За секунды до поражения Стайлз понимает, что может полюбить Питера. Полюбить Питера в ответ. Легко. На одном дыхании. А потом всё. У него ничего нет. Ничего и никого. И единственное, что он в силах предложить – притвориться, что всё в порядке.☆☆☆
Иногда видения – это больше, чем просто картинка-звук-ощущение. Иногда видение – это чистое знание. Оно приходит ему в знакомых буквах, черных на белом сиянии его разума; в словах, простых и ясных; в коротких однозначных предложениях, прозрачных, как только что вымытое оконное стекло. Стайлз любит, жаждет и ненавидит такие видения. Они самые лёгкие, самые понятные, самые точные, но, как правило, они также приносят самые ужасные новости. И иногда он боится их больше всего. Сейчас как раз такой момент.☆☆☆
– А знаете что? Давайте-ка я всем принесу кофе, – подпрыгивает с места Стайлз, неожиданно напитавшись щебечущий энергией и кислой решительностью. – Нам нужно выпить что-нибудь горячего, чтобы согреть наши ледяные косточки. Это такое раннее утро- – Половина двенадцатого, идиот. – … когда не хочется ничего делать, – дико улыбаясь и покачиваясь на месте, возражает парень. Его пальцы зажаты в кулаки, спина прячет упущенный момент позади, и только голова никак не хочет забыть увиденное из будущего. Сладкая улыбка дрожит, но он только стискивает челюсть и упрямо качает головой, выкидывая воспоминания в темный дальний уголок в своей памяти, заброшенный еще когда ему было восемь. – Поэтому я принимаю заказы. Ничего спиртного я не пронесу, а также не пробуйте заказывать простой черный кофе, это крайне отвратительно противоречит всей моей сахарной концепции, поэтому выберите что-нибудь ужасное в другом спектре кофейных напитков. Может кофе с мятой? Бр-р-р. Хотя это не самое странное. Я слышал про кофе с чесноком и лаймом. Это два разных рецепта, если что. Хотя я не уверен, что в местных кофейнях подают нечто подобное. Но наверняка есть кофейные напитки с апельсином или мороженым. Или знаете, кофейный лимонад? Тоже что-то с чем-то… И гармония наконец восстанавливается, Стайлз спотыкаясь выбегает из здания и заливается искристым смехом. Его глаза слезятся, и он устало приваливается к каменной стене, чтобы заменить пропавшую опору его жизненного пути, и… Проехали. Всё хорошо. Всё будет просто замечательно. Фантастично.☆☆☆
Будущее, думает Стайлз, изменчиво и не имеет смысла в долгосрочной перспективе. Знание дальнейших событий так или иначе приводит к их изменениям. Такова человеческая натура – людям крайне трудно справиться с внутренним побуждением влезть в ход событий, лишь бы почувствовать некоторый контроль над разворачивающейся ситуацией. Так что это нормально, если он больше не желает разглядывать своё будущее. Не охотится за частями завтрашнего дня, перебирая разбросанные кусочки пазла, чтобы собрать одну единственную истинную картину его мира. Не исследует, не пробует на вкус, не ищет крошки реальности с неподъемной лупой и в хлипких очках с толстыми линзами. Ему не нужно ни знание грядущего, ни возможные изменения предначертанного. Всё отлично. Замечательно. Прекрасно. Фантастично.