***
Так продолжалось некоторое время. Лестрад приходил и уходил под утро, и, если Майкрофт просыпался и ловил его с поличным, тот всегда находил отговорки: рано вставать; работа; не спится; срочный вызов. Если поначалу Майкрофт и старался игнорировать его поведение, то, чем дольше продолжалась эта история, тем сложнее становилось выкинуть из головы самые нерадостные предположения. Не понадобилось много времени, чтобы понять, что Лестрад попросту избегал встречаться с ним утром. Они почти не говорили в иное время: пару раз, разозлившись посреди рабочего дня (освежающая перемена для того, кто в последнее время пребывал в постоянном раздражении) Майкрофт порывался написать что-нибудь вроде: «И что, по-твоему, ты делаешь, Лестрад?» или «Чем бы ты ни занимался, ты делаешь только хуже», но стирал сообщения, не желая показывать, ни себе, ни Грегу, что задет происходящим настолько, чтобы опуститься до обвинений. Иногда, когда он был в Лондоне, Лестрад приходил каждый день, и, быстро привыкнув к этому, Майкрофт начал ждать его появления, порой напрасно: в конце концов ситуация дошла до абсурда, когда он сидел у себя в квартире обложившись бумагами, говоря себе, что его совершенно не волнует, покажется ли Лестрад, но не мог сосредоточиться ни на одной из них, только и делая, что ожидая его прихода; отвлекаясь на каждый звук. Он отбросил ручку и в ярости уставился на телефон. Было уже одинадцать вечера, и с таким же успехом он давно мог видеть десятый сон, но кровать волновала его меньше всего. Антея, эта святая женщина, сегодня утром напрочь отказалась варить ему кофе, сказав, что не собирается помогать ему в его планах превратиться в ходячего мертвеца. Ему давно уже стоило уволить ее — с тех пор как начало казаться, что это он работает на нее, а не наоборот, но одна мысль о том, что на ее место придет кто-то другой, вызывала у него состояние, близкое к тихой панике. Он не был готов к таким резким переменам, не сейчас, когда его жизнь и так была далека от привычной нормы. «Больше не приходи», — выходя из себя, напечатал он и отправил сообщение быстрее, чем предательский внутренний голос мог начать задавать вопросы, заставляя его сомневаться в своем решении. Что-нибудь вроде «и как ты собрался жить дальше?», что было просто нелепо: как-то ведь жил без Лестрада раньше, спасибо покорно. «Ну, может это была не самая приятная жизнь» — напомнил внутренний голос, не имевший привычки врать. Лестрад не ответил. Майкрофт не был идиотом — Грег ни за что бы не клюнул на эту удочку. Он не собирался ни выяснять отношения, ни скандалить; Майкрофт сказал бы, что тот вообще не собирался использовать свой рот для чего-либо, кроме обмена телесными жидкостями. Раньше он легко мог понять, что Грегу не все равно, но теперь того, казалось, не задевало ничего из того, что делал Майкрофт. Раньше Майкрофту и делать ничего не приходилось, чтобы вывести того на эмоции — все получалось очень естественно, само собой, и теперешние перемены вряд ли были связаны с тем, что у него внезапно выросли крылья, а над головой засветился нимб. Вывод напрашивался сам собой. Как много он отдал бы сейчас за возможность взять шар и узнать, что творилось у Лестрада в голове. Это был болезненный опыт, но то было лучше, чем потерять хотя бы какое-то подобие контроля. Грегу нравился секс — нечего было и думать. И в то же время, эта порывистая смс вряд ли могла заставить того пожалеть о своем поведении. Майкрофт догадывался, что был не единственным, кто занимался сексом в пределах Лондона и окрестностей. Он скривил губы, размышляя — он никогда не страдал от недостатка логики. Если Лестрад мог получить любой секс, зачем ему именно он? Если он сам мог получить любой секс, зачем ему Лестрад? Мазохистом он не был. Если только немного. Эта аналогия, на первый взгляд, имела смысл. На второй взгляд проведенная параллель показалась ему притянутой за уши. Ему нужен был Лестрад, а не секс, а Лестрад брал то, что само шло к нему в руки. Так что версия оказалась совершенно нежизнеспособной. Может, Лестраду и нравилось заниматься сексом конкретно с ним (оставим ложную скромность), но ему этого было недостаточно. Оставив бумаги в том же беспорядке, он выключил свет и пошел спать. …Неужели история с шаром так ничему его не научила? Идиот! Он ведь точно чувствовал тогда, что Лестраду было не все равно, просто у него были свои причины, разобраться в которых Майкрофту не удалось бы при всем желании. Он еще раз напомнил себе, что был эмоциональным инвалидом, пытавшимся открыть для себя спорт высоких достижений, и даже больше — соревноваться в нем с тем, кто был в этих делах Олимпийским чемпионом. А потом — что глупо требовать от себя слишком многого. Теперь его смс казалась ему смехотворной. Похоже, он проходил стадию, которую должен был пройти двадцать лет назад и справлялся с успехом. Лестрад делал его глупцом — что и требовалось доказать. Чувства делали его глупым. Все, как он и предсказывал с самой первой их встречи — и зачем они только потащились тогда в тот бар. Не сделай они этого, сейчас у него, вместо головной боли, был бы желтый спорткар и какой-нибудь восемнадцатилетний юнец на полном обеспечении. Он был бы несчастным, но совсем по-иному: в гениально-тупом неведении о природе своего несчастья. Слава Богу, что они пошли тогда именно в тот бар. Лестрад дорого ему обходился, но, по крайней мере, он того стоил. Майкрофту не нужно было напоминать себе, что, чтобы терпеть его самого, требовались не только христианские добродетели, но и щедрая порция порицаемых Библией черт. Не самые веселые мысли для того, кто намеревался уснуть и видеть добрые сны, не видеть снов вовсе… За окном остановился автомобиль. Майкрофт усмехнулся самому себе: прислушиваться, надеясь, что это машина Лестрада. Не она. Такой уровень шума был подвластен только двум видам транспорта: реактивным истребителям и такси. Он сел на постели, напрочь забыв про сон. — Ну же, Майкрофт, не будь таким засранцем, поцелуй меня. — От Лестрада, когда тот потянулся к нему, ощутимо пахло алкоголем. — Где ты был? — спросил Майкрофт, надеясь, что его голос не звучал слишком ревностно или обиженно. — Ты прочитал мое сообщение? — Проще сказать, где я сегодня не был… Джон решил, что паб кроул излечит наши израненные души но, если честно, я сомневался в этом. — Лестрад состроил скептически-возмущенную мину, призванную показать, что идея прошвырнуться по пабам как способ излечения с самого начала казалась ему сомнительной. — Что это вообще за врач такой, я вас спрашиваю? Куда катится наша медицина?.. Сообщение? Не читал никакого-такого сообщения, — ответил он, чуть запинаясь, и потянулся к телефону. Разблокировав экран, Грег нахмурился, то ли прочитав, то ли фокусируясь на написанном: — И с чего вдруг мне не приходить больше, не скажешь? — возмутился он, глядя на Майкрофта удивительно сурово для такого пьяного человека. — С чего? У меня, если позволишь, иной вопрос: зачем тебе вообще приходить? О, так у тебя нет ответа, — добавил Майкрофт после паузы, в течение которой Грег смотрел мимо него, сжав губы, словно был под пыткой и боялся случайно выдать себя. Он смягчился: — так будет лучше для нас обоих, Грег. Это выглядит очень дурно, а я не хочу, чтобы наши отношения сводились к неподобающей связи. Боюсь, я не готов потерять тебя из-за этого, поэтому убедительно прошу: сделай милость, не приходи больше. Теперь в смятении были оба. Грег рассеянно ковырял косяк, не зная, уйти ему или остаться. — Я не могу, — тихо произнёс он. — Что, прости? — поднял бровь Майкрофт, не расслышав, или так ему показалось. — Не могу не приходить. Боже, я пьян, — Лестрад зажмурился. — Надо было ехать домой. Я и так сказал слишком много. — Ты сказал недостаточно, Грег. — Это строчка из REM, — произнес Грег смущенно. Помолчал, раздумывая, и открыто встретил направленный на него взгляд. — Здесь, — показал он на свою голову, — полная мешанина. — Здесь, — на сердце, — дыра. Пожалуйста, можем мы просто не обсуждать это? Майкрофт дернул губой, но ничего не сказал. «Лестрад», — напомнил он себе, — ему стоило быть терпеливым. — Заварю тебе чай, — сказал он, вместо ответа, перед тем как уйти на кухню. Пить чай в тишине оказалось на удивление уютным. Лестрад протрезвел раньше, чем мог бы надеяться, и невольно отметил, что Майкрофту не помешал бы сон. Неделя сна. И в этом, похоже, был виноват он сам, хотя он и так старался не приходить слишком часто. — Тебе нужно поспать, ты знаешь? — к неожиданности Майкрофта раздался в тишине его голос. — Ерунда. — Я не сказал бы, будь это ерундой. — И я уверяю тебя, эта мелочь не стоит того, чтобы заострять на ней внимание. Они не слишком часто разговаривали, и ему уж точно не хотелось тратить слова на пустые заботы. — Майк. — Мне всегда трудно уснуть из-за… — Майкрофт не договорил. — Но поверь, я разберусь с этим сам. — Не замечал, чтобы ты плохо… — Грег прикусил язык, не закончив фразу, когда до него дошло, что Майкрофт спал плохо, только когда оставался один. — Ты просто не помнишь, не удивительно, — заключил Майкрофт, закрывая тему. — Я иду в постель. Где душ ты знаешь, остальное найдешь сам. Будь любезен, избавься от этого запаха, если не хочешь оказаться скинутым на пол. — О, Боже, — простонал Грег. — Ты делал это столько раз, что в итоге я перестал от этого просыпаться. — И кто-то еще говорит, что я не умею развлекаться, — ответил Майкрофт, напоследок проведя по его макушке кончиками пальцев.***
Грег провел в душе довольно долгое время, надеясь, что, стоя под холодной водой, сможет окончательно протрезветь, но Майкрофт все равно не смог бы уснуть. Он тихо пробрался в спальню и скользнул под одеяло, придвигаясь к Майкрофту с одной эгоистичной целью — согреться. С таким же успехом он мог попытаться согреться, нырнув с головой в сугроб — с тем отличием, что сугроб согрел бы его быстрее. Так что пришлось справляться своими силами: немного подразнив Майкрофта, он нарвался на поцелуй и только: они лежали в полной темноте, целуясь и не давая хода рукам, но этого хватило, чтобы добыть тепло и вскоре забыться спокойным сном. Плавая посреди теплого блаженного небытия, которым были их объятия, дрейфуя между льдинами реальности, которыми были ладони Майкрофта на его груди, он правда слышал звонок телефона, но не мог поверить в существование какого-то еще мира, кроме этого, и ему, если честно, было так все равно...