***
— Блять, ну это хуйня какая-то! — от неожиданного возмущенного восклика, ариец, находящийся до этого в прострации от полного погружения в чтение «Мастера и Маргариты» ощутимо вздрогнул и чуть не выронил книгу из рук. Немца неслабо удивила такая эмоциональная реакция, от сидящего в паре метров от него, Союза. Наверное, по большей части, от того, что последний, при работе чаще обреченно вздыхал, пыхтел, сопел или бормотал что-то нечленораздельное себе под нос, в крайнем случае мог встать и сделать пару кругов по комнате, но никак не начать резко матерится или, что-либо восклицать. — Я напугал тебя? — тут же учтиво осведомился русский — Прости, я не специально. — сконфуженно произнес, но, а через мгновение, как ни в чем небывало, вернулся к прежнему занятию. Европеец, в свою очередь, продолжил читать. Он был удивлен тем, что у СССР было такое не маленькое собрание разнообразной классической литературы, в формате бумажных книг, что в нынешнее время являлось редкостью. Были французские, английские, парочка немецких и не только авторов, а главное, все издания на оригинальном языке и в отличном состоянии. Было видно, что за ними хорошо ухаживали: подклеивали страницы, перепрашивали переплеты, укрепляли корешки и обложки, а на некоторых особенно старых изданиях было видно, что бумага когда-то серьезно намокала или даже была подвержена воздействию огня. Последними двумя пунктами могли «похвастаться» экземпляры столетней и более давности, вопреки этому, благодаря надлежащему содержанию и реставрации, ими можно было пользоваться без риска необратимо испортить. Одним словом, держать такие книги в руках, было только в радость. Так бы ариец и сидел в компании хорошего произведения, если бы не русский, который похоже опять начинал раздражится, что привлекало внимание. Что стряслось? — обратив на себя внимание, нацист показал коммунисту блокнот. — Ну вот, смотри! — русский повернул ноутбук так, чтобы слушающему было слышно. В свою очередь Рейх не ожидавший, что ему реально будут объяснять причину столь непривычного поведения, немного смутился, но начал внимательно слушать. — Я работаю проектировщиком помещений, и всё бы ничего, но порой мне дают здания одного архитектора… — Совет обреченно вздохнул — Не спорю, кто бы он не был, работу выполняет качественно: здания красивые, конструкции прочные, на веке, я б даже сказал. Всё вроде чудесно, а в противовес красоте получается, что в интерьере, из-за особенностей экстерьера проскакивает, то стена с наклоном, то гигантское панорамное окно во всю стену, то вообще колонны. Мне потом сидеть и голову ломать, как всё обустроить, чтоб в этом прекрасно-ужасном здании обстановка нормально смотрелась и работать можно было. — СССР, в подтверждение своих слов, показывал части разнообразных работ, а у немца глаза походили на два блюдца, поскольку в «прекрасно-ужасных» зданиях он признавал исключительно собственные работы, но Союз этого не видел, сейчас ему требовалось просто высказаться. — Вот, ты представь, как «обыграть» панорамное окно? Столы сотрудников не поставить — перегреются, так же с техникой. Сиди, да варианты перебирай. Не волнуйся, более чем уверен, что тебе больше не придется мучатся с такими ужасными проектами — европеец посчитал верным, рассказать такое. Этот монолог впервые заставил его серьёзно задуматься о том, что после задачи им объекта, над зданием работают и другие профессионалы, которым приходится сталкиваться с совершенно иными трудностями. — С чего это ты так решил? — коммунист обратил скептический взгляд на собеседника. — Что-то я очень сомневаюсь, что тот, с чьими «творениями» мне приходилось работать последние пятнадцать лет, вдруг в одночасье возьмёт и перестанет создавать настолько грандиозные чертежи. — немец сразу же уперся глазами в блокнот и чуть воздухом не подавился после слов о грандиозности работ и о том, что последние пятнадцать лет, его работы переходили дальше по «конвейеру» производства, бывшему врагу. Он бы не в силах пошевелится или предпринять хоть что-то, из-за осознания того, что сам загнал себя в ловушку, выбрав тему, которую сам ещё не готов обсуждать. Масла в огонь паники подливал пристальный взгляд со стороны, хозяин которого ждал ответов. Собравшись с духом, нацист попытался писать, но из трясущихся рук мигом выпал карандаш и покатился по полу прочь. В отчаянье, не поднимая глаз от бумаги, он ткнул пальцем сначала в сторону экрана, а потом на себя и затаил дыхание в ожидании. — Так это ты на придумывал? — СССР был ошарашен такой новостью, ему хотелось о многом расспросить, но видя, странно ведет себя фриц, решил, что стоит вернутся к этому вопросу значительно проще. Всё-таки, коммунисту казалось, что, не любя свою работу невозможно создавать нечто столь красивое, по меркам обычных офисных зданий, учитывая, что заказчиков устроил бы и простенький проект. И значит свободно говорить о таких вещах ариец пока не в состоянии. — Ладно, успокойся. Ты хоть дышишь? — ноль реакции, Союзу даже начало казаться, что его намеренно игнорируют, но тряхнув собеседника за плечи, увидел будто стеклянные глаза, смотрящие в никуда. «Архитектура. Чертежи. Проект. Последний проект. Работа. Последний рабочий день. Отпустили пораньше. Почти пустое метро. приятный прохладный вечер. Неспешная прогулка. Запах гари. Бег. Пепел, летающий кругом. Руины. Удар. Тупая боль. Ещё удар. И ещё. Разочарование. Животный страх. Агония. Пустота.» — нацист бы и рад ответить, вот только в ушах звенело, все звуки были слышны будто из-под воды, а разум играл злую шутку со своим хозяином, запустив «цепную реакцию» из воспоминаний. — РЕЙХ, БЛЯТЬ! — Совет уже не осторожничал в словах и действиях, тормоша за плечи своего собеседника, в надежде привести того в чувства. Спустя минуту это сработало, правда, не так, как хотелось. Немец попытался отпрянуть, а когда ему в этом стремлении помешала спинка кресла, резко сгруппировался закрывая голову и опять замер. Поняв, что так он ничего не добьется, Совет аккуратно отстранился и покинул комнату. И это подействовало. Как только европеец остался на едине с собой, его рассудок вновь начал прояснятся, освобождаясь от оков паники и страха. Пока хозяина дома не было в гостиной, ариец попытался привести свою внешность в относительный порядок и вести себя по возможности непринуждённо, или хотя бы пытался создать иллюзию спокойствия, поскольку последние отголоски произошедшего, ещё скреблись на задворках разума и немец понимал, что даже самый короткий сон ему сегодня точно не светит. — Эй, ну как ты? Можно войти, или лучше пока оставить тебя наедине? — максимально дружелюбным тоном осведомился русский, заглядывая в помещение. — Я принес нам отвар трав, думаю это может немного помочь тебе. — Союз вошел в комнату только после условного разрешения немца, чем удивил последнего. — Прошло? Уже лучше? — СССР уточнил это, совершенно естественно, будто никакой панической атаки вовсе не происходило на его глазах, всего пару минут назад, разливая душистый свежезаваренный чай по кружкам. В противовес своему спокойному собеседнику, нацисту хотелось метаться на месте, попытаться свалить или вовсе провалится сквозь землю, в этот раз не из-за страха, а от стыда. Он считал, что взрослая, сформировавшаяся личность не должна позволять себе такое глупое и свойственно маленьким детям поведение — поддаваться тревоги в таких крайних проявлениях. При всём этом, его радовало, что Совет понимал неконтролируемость таких приступов и относился к ним очень лояльно. Между тем, соцветие трав и правду начало успокаивать расшатавшиеся немецкие нерва, фрицу даже не хотелось сейчас разбираться, была это заслуга «домашней медицины» или же простое самовнушение. — Ты, это… Прости меня, если что. Если тебе не приятна, тема разговора или вопросы, которые я задаю, то не бойся затыкать меня. Всяко лучше, чем доводить до таких крайностей — сконфуженно, с нотками искреннего сожаления произнес Совет. В комнате повисла неловкая тишина. — Знаешь, я же обещал тебе с сегодняшнего дня занятия. — внезапно воодушевлённо напомнил коммунист, чем не на шутку озадачил арийца. Сейчас ему не хватало ещё раз опозорится за одни сутки. — Но поскольку, в свети последних событий, сегодня не лучший день для физических нагрузок, то у меня появилась одна не самая плохая идея, сейчас вернусь. — русский опять стремительно покинул комнату. — Вот! — почти торжественно заявил коммунист, раскладывая на кофейном столике несколько книг дополнительны распечатки ним. При ближайшем рассмотрении, немец понял, что это были учебники по языку жестов на разных языках, а именно: английский, французский и немецкий. — На самом деле, не знаю зачем я притащил еще и французский, но эти две нам точно придется изучить — русский указал на оставшиеся книги. — С какой хочешь начать? Я, кстати, вчера на досуге дополнительно отсканировал и распечатал некоторые жесты по категориям: жесты первой необходимости и те, которые, как я думаю, ты будешь способен воспроизвести, хотя, у тебя могут возникнуть проблемы, даже с освоением алфавита, посему можно заменить некоторые буквы и жесты, на первое время, произвольно продуманными. — высказав, всё, что он считал важным, Союз стал ожидать ответной реакции. Тебе совсем делать нечего? — без капли иронии, спросил ариец, находясь под действием целого букета эмоций. С одной стороны, было очень приятно, что ему стремятся помочь, так ещё и побыли все нужные для этого материалы, но с другой… Для немца была в новинку такая дотошность, пусть он и сам ярый перфекционист, настолько заморачиваться для других — это было в новинку, особенно учитывая, что СССР не имел с этого совершенно никакой выгоды. Единственным подходящим объяснением такой участливости могло быть желание хозяина дома скорее избавится от нахлебника, которое сдерживалось чувством ответственности за беспомощную тушу. От таких идей у нациста неприятно кольнуло в груди, и как бы то ни было, такой расклад событий всё равно считался достаточно выигрышным, пусть и не самым приятным. — Да — честно, без капли сарказма признался Союз — Всё равно, нужно было с чего-то начать, я просто немного облегчил нам задачу, отсортировав малую часть информации. — Если это всё, что ты хотел узнать, то напоминаю, что мой вопрос остаётся открытым, я жду ответа. Немецкий — подумав, ответил нацист, при этом выказывая, то на сколько он не доволен приказным тоном собеседника по отношению к нему. — И вообще, почему ты стремишься сразу изучать жестовый язык, при этом готов перекраивать его под мои нужды, если рациональней будет дождаться улучшений и учить изначально общепринятый вариант? — немцу, неожиданно для самого себя, внезапно захотелось, чего бы то не стояло, понять истинные мотивы СССР. — А если регресс? — моментально, не церемонясь заявил Совет. — Не пойми меня неправильно. Оптимизм — это хорошо, и я тоже надеюсь, что ты будешь в порядке, но лучше быть готовыми ко всему. Я не хочу «перекраивать» язык, а сделать его таким, чтобы ты мог им пользоваться без особых затруднений уже сейчас, понимаешь меня, Рейх? — русский, не смотря на свою прямолинейность, старался не обидеть сказанным. — И с чего ты взял, что нам не придется учить общепринятый вариант, если мы будем создавать собственную вариацию? Выучим сейчас, а применять будешь, тогда, когда сможешь, хорошо? Немцу не оставалось ничего, кроме как согласиться. Всё-таки в словах Союза была логика, вполне адекватные предложения и мнение с которым приходилось считаться. Первое занятие прошло даже лучше, чем ожидал европеец. Тому способствовал наглядный пример того, что не он один способен ошибаться или быть не в состоянии выполнить простое действие. СССР нещадно тупил, местами хуже Рейха, в попытках повторить, выучить, а в последствии ещё и правильно воспроизвести нужный жест. Атмосферу разбавляли меткие смешные комментарии и истории коммуниста, да остатки цветочного отвара. Это незамысловатое сочетание создавало некое подобие уюта, вытеснявшее любое напряжение и неуверенность. Думаю, на сегодня достаточно. — предложил нацист, по пришествию, без малого, трех часов — Мы и так достаточно сделали — это утверждение можно было легко опровергнуть, поскольку за всё то время, по большей части они занимались сортировкой информации, с периодическими перерывали на глупые шутки, а из практической части был выучен разве что алфавит, да пару простых жестов обозначающих приветствия и прощания, но Совет согласно кивнул и стал складывать все наработки с аккуратную стопку. — Продолжим завтра? — Знаешь, я вот что подумал… Может попробуем чередовать через день эти занятия с физическими нагрузками? — предложил русский. — Таким образом у тебя будет три-четыре занятия каждого вида в неделю, что должно не переутомить тебя, при этом спустя пару месяцев начать давать ощутимые результаты. А ты как считаешь? — у арийца не было объективных причин отказывать, кроме собственного нежелания, так что недолго подумав он дал своё согласие. — Вот и чудно! Тогда отдыхай, а я пока ещё поработаю. Несмотря на то, что немец полностью осознавал проблему, а вместе с тем потребность выходить из состояния полуовоща, он испытывал колоссальное неприятное волнение, будто завтра ему предстоит поход на эшафот. Причина этого была банальна и проста. Если в интеллектуальном плане они были примерно на одном уровне, а фриц к тому же обладал «бонусом» в виде отличной памяти, что позволяло ему учится быстрее, то в вопросе физических способностей СССР имел абсолютное преимущество, что пугало и заставляло завидовать одновременно.***
Утром следующего дня ариец даже не вспомнил про вчерашние переживания, поскольку совершенно вымотан бессонной ночью. Обычно ему удавалось спать по пять-шесть часов, просыпаясь от кошмаров всего несколько раз за ночь, но в этот раз воображение разыгралось не на шутку, давая спать максимум по полчаса. Уже после третьего отвратительного пробуждения, он предпочел вовсе не спать, чем терпеть кошмары, созданные собственными страхами. Это было глупо, поэтому он всеми силами старался скрыть своё состояние от Союза, и до момента начала тренировки это вполне успешно удавалось. Первые десять минут Совет рассказывал о выбранных им упражнениях и советовался с нацистом перед включением их в программу реабилитации, к данному вопросу он подошел так же дотошно, как и к языку жестов. Количество упражнений и подходов для каждого из них, выглядели не слишком внушительно, так что из-за этого европейцу показалось, что он с без особых затруднений сможет выполнить их, но реальность оказалась более разочаровывающей. К концу тренировки немец был совершенно вымотан, воздействие сидячего, лежачего и в целом малоподвижного образа жизни показали себя во всей красе. Все мышцы значительно ослабли за такой короткий срок, что делало выполнение даже простых упражнений не самой простой задачей. Рейх понял, что если его бессонница будет прогрессировать, то долго он не протянет. По иронии судьбы, произошло именно то, чего боялся немец. Занятия сполна показали насколько тот беспомощен и уязвил, а с осознанием этого, увеличивался в геометрической прогрессии его страхи. Только спустя пару таких ночей, он смог по-настоящему понять, что его пугает. Темнота и одиночество оказались худшими врагами его воспалённого, от морального и физического истощения, сознания. С приходом ночи, он чувствовал себя как нельзя одиноко и брошено на произвол судьбы, вместе с тем, приходило ощущение, что мрак поглотит его, а тот будет даже не в силах защитить себя. Хватило всего недели, чтобы совокупность из физических, умственных нагрузок, и отсутствие отдыха, сделали из арийца подобие живого трупа. Сил поддерживать иллюзию нормальности не было, так что русский тоже видел это «прекрасное» состояние, естественно предлагал отменить тренировка, но нацист каждый раз отказывался. Хотя бы потому, что в результате полного истощения немец проваливался в бессознательное состояние, в котором не видел совершенно никаких снов. Он шел на это, пусть и понимал, что медленно гробит собственное тело и психику. Ещё через пол недели европеец вновь лежал в собственной постели, на часах было почти два часа ночи, и он надеялся в скором времени вновь впасть в бессознательное состояние ради пары жалких часов забвенья, но вместо долгожданного отдыха, его начало сильно мутить, фриц только успел вытащить голову за пределы кровати, перед тем, как его вырвало. Измученный организм сдавал последние рубежи. От безысходности, по лицу арийца потекли слезы. В таком состояние ему не хотелось звать на помощь или чтобы его вообще видели, но сейчас это было необходимо, утром ему бы было ещё хуже из-за этого происшествия. Он утер слезы и набрал номер Союза. Русского сразу насторожил внезапный звонок в два с лишним часа ночи, так что немного отойдя от состояния дремы, он лениво поплелся в соседнюю комнату и увиденное в момент избавили его от последних остатков сонливости. Прости — ещё свисая с кровати, европеец с ходу начал извиняться, пытаясь изобразить нужный жест. — Что ты, всё, всё в порядке — не скрывая растерянности, пробормотал Совет. — Тебя плохо? Отравился? Хотя вся еда была свежей. Вызвать врача? Принести тазик? — он выражал искреннюю обеспокоенность состоянием немца. Убедившись, что врач последнему не требуется, СССР пошел за принадлежностями для уборки. Я, правда, извиняюсь. Это было непреднамеренно, не хотел доставлять тебе столько неудобств — было написано на блокнотном листе, который арестовывался русскому, по его возвращению. — Что за глупости? Успокойся, с каждым бывают непредвиденные казусы. — бодро рассуждал Союз, пока убирал последствия этого самого «казуса». Как только он закончил прибираться и убедившись, в том, что его помощь больше не требуется коммунист решил, что можно было со спокойной душой удалиться, но при попытке взять свой телефон с чужой кровати, его рука была резко схвачена. — Рейх, что ты творишь? — раздражаясь, процедил русский, между тем чужая рука всё сильнее сжималась на его запястье, начиная причинять ощутимую боль. — Отпусти меня. — ариец, казалось опять ничего не слышал, уставившись пустым взглядом на собеседника — Прекрати, я сказал! Мне больно! — приказной тон дал результаты, хватка ослабла, но его по-прежнему крепко держали за запястье. Внезапно немец замотал головой, пытаясь прийти в себя. Уже через мгновение, его рука была свободна от цепкой хватки, но сбежать от всего происходящего не давал, буквально умоляющий о помощи взгляд фрица. — Пошли, чай выпьем. Поговорим, что ли. — Совет обреченно вздохнул, поднимая такую «драгоценную» ношу на руки. Немец не горел желанием, чтобы его видели, а тем более расспрашивали в таком отвратительном состоянии, да только перспектива опять остаться в одиночку в темной комнате, казалась ему более удручающей, чем побыть хоть какое-то время в хорошо освещенной кухне и возможность заполнить вновь пустой желудок хотя бы чаем. Из-за этого он совершенно не сопротивлялся, когда его брали на руки, ещё и успел про блокнот с ручкой вспомнить. Спустившись на кухню, Союз впервые по-настоящему ужаснулся. Благодаря ночной атмосфере тишины и некого уединения, он впервые смог «трезво» оценить нынешнее состояние нациста. «Да уж, а я хорош. Физические увечья и дефекты вылечить помогу, а с психологическими травмами пусть сам борется. Борется и явно проигрывает» — думал русский, поглядывая на блеклую фигуру, сидящую за столом. Он чувствовал угрызения совести за свою невнимательность. Правда была в том, что он не видел, или не хотел видеть происходящее прямо у него под носом, а теперь это в срочном порядке нужно было исправлять, к чему он был абсолютно не готов. — Поешь. Потом расскажешь, что с тобой. — европеец был приятно удивлен, когда помимо обещанного чая, перед ним поставили ещё и тарелку с бутербродами. — Это, конечно, ужин не компенсирует, но я могу подогреть суп. — в ответ ему лишь отрицательно помахали готовой. — Ну как хочешь… Дальше Совет просто попивал чай, наблюдая за уплетающим ночной перекус, европейцем, да думал, как ненавязчиво начать диалог о такой щепетильной теме. Когда все бутерброды были съедены, а чай выпит, они просто сидели в абсолютной тишине, думая, каждый о своём. Пока СССР передирал в мыслях все возможные варианты фраз, немец начал плакать, что окончательно выбило русского из колеи. Фигура напротив, а только так можно было охарактеризовать нечто, сидящее по ту сторону стола, будто не замечала происходящего, тупо уставившись на собственный блокнот. Ему этого не хотелось. Ничего. Не казаться слабым, не мешаться лишний раз, не создавать проблем. Арийцу даже не сразу стало понятно, что он начал реветь, нервы сдали окончательно, в попытке «спрятаться» от чужих глаз, он закрыл лицо руками. — Так, это уже совсем не смешно! — непроизвольно воскликнул Союз, подрываясь с места, когда редкие слезинки стремительно превратились в рыданья. — Эй, ну ты чего? — оказавшись возле немца, он не придумал ничего луче, чем обнять и начать успокаивающе гладить по спине. — Всё, всё будет нормально — приговаривал русский, пока фриц, вцепившись в его футболку, как утопающий в спасательный круг, выплескивал накопившиеся эмоции. — Рейх. — тихо обратился Совет, при этом осторожно отстраняя от себя европейца. — Пожалуйста, постарайся объяснить мне, что с тобой происходит. Я тебя не тороплю, но ответь, желательно, сейчас. Может, мне удастся помочь тебя. Я боюсь темноты и одиночества — СССР был готов ко многому, но увидев на бумаге такие простые и достаточно банальные слова. — Ты просто боишься темноты? Типа, всегда боялся, или как? Одиночества, в каком плане? — коммунист не побоялся задавать наводящие вопросы, да и нацист уже выглядел успокоившимся. Нет. Это началось примерно месяц назад, всё из-за того злополучного дня. Я боюсь скорее не одиночества, своей беспомощности, если останусь один, я буквально беззащитен, поэтому меня мучают кошмары, я не могу нормально спать, мне постоянно кажется, что что-то обязательно случится. Последнюю неделю, вообще не сплю. Так понятнее? — Да. — отрешенно ответил Союз, полностью поглощённый осознанием и подбором решения к проблеме — Почему ты не сказал об этом раньше? — ответа не последовало, даже спустя три минуты. Фрицу просто нечего было ответить. — Ладно, пошли, уже поздно, спать пора. Услышав такие прозаичные для себя слова, от того, кому буквально десять минут назад рассказал нечто настолько личное, европейцу стало гадко и горько на душе от обиды. Хотелось наорать, обматерить, а может и дать пощечину этому кретину, но он сделал вид, что ничего не слышал. Возвращаться в темную спальню, в этот раз, было в двойне противнее, наверное, из-за несбывшейся надежды, что что-то обязательно должно было поменяться, после того, как он вышел отсюда в прошлый раз. От досады он не шевелясь уставился на потолок и размышлял, что его опять оставили один на один с собственными проблемами. Пока он старательно убеждал себя в том, что СССР вовсе не обязан разбираться с его проблемами и обижаться на него крайне глупо, раз даже собственный сын, отвернулся от столь неугодного родственника, то что можно требовать от бывшего врага, дверь распахнулась, заставив ночного философа, который решил подражать Ленину, вздрогнуть. — А вот и я! — русский весело оповестил о своем возвращении, таща за собой подозрительную ношу — У меня есть странная идея, но мы же всё равно ничего не теряем, верно? Прости, что оставил тебя, но нужно было сходить в кладовку за одной вещью. — при ближайшем рассмотрении, странный предмет оказался вполне обычным деревянным стулом с резными узорами и удлиненной спинкой. — Поскольку я не хочу, чтобы ты помер тут от недосыпа, попробую провести пару ночей так, может моё присутствие положительно скажется на твоей психике. — проговаривая всё это, коммунист попутно удобней устраивался импровизированном спальном месте, даже закинул ноги на угол кровати, что бы было комфортней спать. — Сторожить тебя буду — усмехнулся Совет, поправляя принесенные с собой небольшую подушку и плед. — Спокойной ночи, Рейх, попытайся поспать. — перед тем, как закрыть глаза, пожелал он. Первые минуты ариец даже не понимал, что сейчас произошло, но, когда мозг наконец-то обработал произошедшее, немца захлестнула смесь стыда, смущения и радости. В момент ему стало совестно за свои мысли и желания. Да и спать всю ночь, наверное, в полу сидячем положении, на деревянном стуле даже без обивки, было не слишком комфортно. В то же время его накрывала эйфория восторга от того, что о нем заботятся. Не в силах подавить в себя такой странный набор эмоций, он просто смотрел на уже спящего русского, который во сне слегка посапывал. Спустя двадцать минут такого наблюдения. Рейх нашел в себе смелость слегка придвинутся поближе и уместить собственную ногу так, чтобы она будто невзначай касалась ноги спящего. Так он мог быть уверен, что его «сторож» никуда не денется, и только после этого, немец позволил себе уснуть.