***
«По другую сторону баррикад» тоже было не всё так радужно. Эйфория от собственной продуктивности быстро сменилась ненавистью к всему и всем, разбившись о суровую действительность. Создание миллиардов резюме на всевозможных специализированных сайтах, коммуникация с клиентами, которые требовали несоизмеримого количества и качества за минимальное время и гонорары. Работать в ущерб себе, немец тоже не желал, но отсутствие соответствующего образования и опыта работы, заставляли скрепя сердцем брать заказы с ужасными, почти каторжными условиями. Из-за этого страдало многое: от здоровья — нацисту приходилось не редко пренебрегать физическими упражнениями в угоду сжатых сроков работы, и психики — от вечного напряжения, некоторого недосыпа, и конечно, вынужденной изоляции в своей комнате. От работы в таком режиме быстро стало тошно, да настолько, что порой, когда немец оставался один он позволял себя слабость в виде пары скупых слезинок — может от боли в кистях, которые неслабо ломило от набора большего количества текста совсем без передышки, а может просто от того, что от такой жизни он стремительно превратился в тряпку, но искать причин просто не было времени, как и на всё другое, кроме еды, сна и работы. От этого ещё больнее было отказывать любым предложениям русского, которые как на зло начали звучать чуть ли не каждый день. Сегодняшнее утро не оказалось исключением. — Эй, Рейх, может пройдемся сегодня по парку? — веселый, приятный уху голос так и манил арийца бросить всё и согласится на любое предложение собеседника, но брав волю в кулак, ему приходилось в очередной раз искать отговорки, игнорировать и просто наплевательски относится к хозяину дома. «Отличная идея. Мне нравится»</i> — в этом Рейх не врал, ему вправду нравилась эта затея. пройтись вдвоем по почти безлюдной части парка в такой чудесный день было приделом его мечтаний. — Но может не сегодня, чуть позже, а то у меня дела. Ты же не против? — конечно он будет не против, как каждый предыдущий день, что немного обежало самовлюбленную душонку фрица, несмотря на то, что сам он прекрасно понимал, что сам является причиной сложившейся ситуации. — Хорошо — немцу было буквально видно, как в глазах коммуниста пропадал весь интерес к нему — Скажешь, как будешь свободен, просто сегодня была неплохая погода вот я и подумал, что неплохо было бы пройтись. — от холодного, безразличного тона в немецкой душе что-то в очередной раз разбилось на осколки, но маска такого же безразличия отлично скрывало это, не давая истинным эмоциям проявить себя. Единственное, что ещё поддерживало в немце желание жить — понимание, что конец месяца близко, а значит скоро ему придется подвести результаты и отблагодарить СССР. Вместе с тем всё больше рос страх, что его благополучно выселят после первой зарплаты, поэтому ариец решил всё же придержать треть заработка у себя, а не отдавать всё. Это опасение подкреплялось так же тем, что за эти недели они очень потеряли в общении и Совет может быть очень оскорблен таким наплевательским отношением к своей персоне, в чем его совершенно невозможно винить. Так что от двоякости собственного положения у немца голова шла кругом.***
— Чем я тебя обидел? — от такого вопроса за секунду испарилась вся сонливость и европеец не на шутку напрягся. Последнее чего он ожидал в полвторого ночи — допроса в постели, но ещё больше настораживало то, с каким тоном это произносилось. Нацист мог поклясться, чем угодно, что слышал нотки обиды и упрека в чужом голоса, хотя не отменял версии, что его воспалённое, уставшее сознание просто играло с ним злую шутку, дразня. «С чего ты взял, что я на тебя в обиде?» — косить «под дурочка» казалось немцу самой простым вариантом в сложившейся ситуации. — За минувшие три недели ты почти не выходишь из своей комнаты, сводишь любое общение к минимуму, забросил тренировки… «Тебе просто кажется. Я в последнее время просто немного занят, вот и всё» — вклинился немец, «перебивая» коммуниста. — Ты мне врешь. Пожалуйста, говори правду. — уже на этом моменте нацисту стоило прекратить то, что он делал, но из-за собственной самоуверенности он попал в ту ситуацию, которой ещё с самого начала боялся больше всего на свете. «Да брось, я не…» — спустя мгновение, когда глаза европейца окончательно привыкли к ночной темноте, он успел пожалеть, что начал эту игру. В глазах Союза отражалось что-то очень нехорошее, что последний раз приходилось видеть фрицу только после нарушения пакта о ненападении. Злость, но не та, при которой летят тарелки и угрозы. Тихая, пугающая злость вперемешку с презрением заставляли арийца инстинктивно попытаться отползти как можно дальше, но к моменту осознания, его уже крепко держали за предплечье, и теперь единственное что оставалось немцу — это молиться и отрицательно мотать головой в надежде на помилование. — Я очень не люблю две вещи, Рейх: когда меня обманывают и пренебрегают мной и уж кому как ни тебе не знать об этом и в какой раз я разочарован тобой. Видимо есть те, кого исправит может только могила, хотя чего ещё я мог ожидать? — смех, вырвавшийся из русского, окончательно сломал немца. Все слова сказанный СССР были нечетом несоизмеримо тяжелым и болезненным, но смех, наполненный желчью и призрением, добил окончательно. Рейх обмяк, безжизненным взглядом уставившись в потолок. Ему даже не было слышно, как Совет встал с постели и покинул комнату. Из глаз потекли слезы. Одна за одной они стекали по лицу, впитываясь в подушку, оставляя мокрый след. Взяв себя в руки, Рейх всё же заставил себя пошевелиться и подойти к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но вместо желаемой прохлады он уставился на русского, который сидел на крыльце и курил. Он должен всё объяснить, пока не стало поздно… Схватив с прикроватной тумбы ноутбук, немец ринулся со всех ног на первый этаж. Нужно было просто успеть. Союз долго не заходил в дом. Ему было тошно от всего произошедшего, а главное от себя. Позволить себя поддаться эмоциям и чувствам! А катализатором целой лавины стала всего какая-то глупая лож, на которую вообще не стоило обращать внимания. Надышавшись свежим воздухом и остудившись, Совет четко решил, что сейчас пойдет и постарается сделать всё, чтобы его простили, но войдя в дом, его привлек горящий на кухне свет и фриц, который пытался как можно быстрее дойти от стола до дверного косяка. Перед так, как я хотя бы успел открыть рот, он уже ошалело махал руками. «Прости меня, умоляю. Я всё объясню! Прошу, выслушать меня. Дай мне пять минут, на больше не задержу. Обещаю.» — Хорошо, хорошо. Успокойся, я сам виноват — вспылил. На торопись, пойдем. Где тебе удобней: наверху поговорим, или в спальне? — СССР старался говорить, как можно мягче и спокойней и это понемногу работало — Рейх становился спокойней и расслабление. «Пойдем наверх» — небольшое оттягивание момента позволило европейцу оценить вновь изменившуюся ситуацию и перебрать свою наспех заготовленную речь — «В общем… Если вкратце, то я всё это время искал какую либо работу, чтобы отблагодарить тебя, за всю твою помощь, я поскольку у меня нет не образования, ни портфолио, то мне приходилось брать заказы на переводы с очень паршивыми условиями, что немного загоняло меня, но я хотел сделать тебе сюрприз» — казалось, что эту речь ариец выдал на одном дыхании при том ещё успев указать на сумму своего дохода, которая к слову приближалась к средней зарплате, а Союзу приходилось в кратчайшие сроки переваривать всю полученную информацию. — То есть, ты нашел себе фриланс работу переводчика, чтобы поблагодарить меня? — как-то недоверчиво уточнил Совет. «Я просто хочу быть полезный» — в ответ на это заявление раздался смех, на который немец совершенно не понимал, как реагировать. Это был приятный звонкий смех, но не было понятно, что именно его вызвало. — Дурак ты! Дурак! — нацист даже не успел возмутиться, как его сгребли в объятия. — Чтобы больше не врал мне и себя не загонял работой, хорошо? — находясь ещё в полном ауте от мог всего лишь согласно кивать головой и надеяться, что это не сон. — Вот и славно. Очень славно. Этой ночью немец понял, что его впервые в жизни по-настоящему обнимали…