Отчуждённые

18 сентября. 2017 год       День для неё начинался, как только она просыпалась; Люси не так давно научилась ориентироваться в сутках и часах, чему способствовал Нацу, но и этот ориентир вскоре потеряла — парень её не навещал, а биологические часы ещё пару месяцев назад дали сбой. Сухой паёк, состоящий из чёрствого куска хлеба и горькой травы, и предупреждение персонала о предстоящих сегодня процедурах — изо дня в день, и это сводило с ума. Их держали против воли, мучили, пытали, но с определённой цикличностью выдавали этот чёртов поднос с тошнотворной едой, и даже непонятно, когда именно — возможно, их приём пищи приходился на ночное время, а может быть, ели они раз в несколько суток, сами того не замечая. Люси привыкла голодать, хотя раньше любила баловать себя вкусной кухней; не шаталась, конечно, по ресторанам (только в редких случаях с мамой или мужчинами), но питала страсть к изысканным и необычным рецептам, потому в свободное от работы время увлекалась готовкой. А теперь приходилось исподлобья смотреть на серый поднос и вспоминать тосты с малиной, обнимая колени, прижатые к похудевшей груди, монотонно раскачиваясь на скрипучей койке и в сотый раз задаваясь вопросом о своей участи. Тишину нарушал шум вентиляции.       Вернулась в свою комнату Люси без происшествий, так и не застав брюнета в лицо; сотрудники перед ней особо распинаться не стали и причину её внезапного перемещения не раскрыли — так, наотмашь кинули ей что-то про экспериментальные препараты. Она много думала о разговоре Нацу с тем человеком, но лишь сильнее путалась, не зная, куда к смерти офицера Драгнила приткнуть Зерефа (если его действительно так зовут) и, по его словам, текилу в чьи-то девятнадцать… А тут и её бедных родителей приплели. Может, тот психопат для красного словца её семью ублюдками назвал?       Джувия несмело вышла из маленькой уборной, оледеневшими пальцами растирая локти, с которых свисала отсыревшая, сильно великоватая ей рубашка. Локсар приноровилась мыть волосы под журчащей струйкой воды из ржавого крана, намыливая их грязным кусковым мылом, — блондинка ей нехотя подсказала. Сама так долгое время она не поступала и только изредка смачивала сальные пряди, пока Нацу не помог ей, приводя в себя после… после той страшной агонии. Люси подумывала обкромсать испорченную шевелюру по плечи и даже выше вслед за соседкой: беречь волосы стало не для кого, ухаживать за ними почти невозможно, а в могиле они и вовсе не пригодятся. Джувия содрала простынь с пустующей койки — кроватей, в общем-то, в комнате было четыре — и утёрла шею, по которой с мокрой головы быстро стекали ловкие ледяные струйки, а затем обмоталась новоиспечённым полотенцем. Выцветшие после лазурной краски, лишённые сил, волосы посерели, накидывая Джувии года, и лишь глаза, распахнутые и немного наивные, выдавали её с потрохами: вчера она была ребёнком. Из-за постоянного холода в комнате и периодических водных процедур у обеих девушек начинало саднить в носоглотке.       Послышался шум. Тяжелые, слаженные строевые шаги отбивали ритм за сенсорной дверью, там же раздавались короткие властные приказы, стоны и плач. Возня, поначалу свирепствовавшая где-то вдалеке, неумолимой волной приближалась к ним. Звуки становились громче, и девушки вжались в свои кровати. Джувия трясшимися руками стянула потяжелевшую от воды ткань и не дыша уставилась в дверь. И до них очередь дойдёт.       Действительно, через минуту-две в комнату вихрем ворвались военные.       — Встали, — гаркнул мужчина средних лет, и его люди, парни помоложе, больше не скрывавшие свои лица за шлемами, в подтверждение слов своего командира потащили девушек на выход.       Хартфилию за предплечье сдёрнули с постели и, брыкающуюся, повели к дверям, за которыми громыхали сотни голосов — слёзных и повелительных. Устав вырываться, она, влекомая каким-то солдатом, присела на корточки, тормозя его, и тогда её бесцеремонно протащили по бетонному полу, кинули к стене, выбив из лёгких воздух и остервенелый крик, отточенным движением заломили руки и ладонью ударили в спину, мол, иди. Перед глазами пестрили вспышки чёрных пятен, в висках застучало, и Люси, перестав ощущать собственные ноги, обвисла в чужой хватке. Сгибать содранные колени было невыносимо больно, и девушка постанывала от жжения и пульсации в кровоточащих ранках.       Людей гнали как скот в стойло.       Перед Люси мельтешили сотни рубашек, таких же, какая была на ней, и автоматы, которыми пленных подталкивали куда-то в одном направлении. Выделанные чёрным металлом стены тоннеля, казалось, глотали людей, слабых и раздавленных. Началась давка; солдаты не торопились наводить порядок и продолжали подхлёстывать толпу громкими командами и рукоприкладством — спереди и сзади гремели приказы заткнуться, приказы, сказанные одним голосом, но разными людьми. Пациенты валились с ног. Юношей беспощадно пинали и, едва не выдёргивая руки из тела, резко поднимали; с девушками же обходились полегче, но некоторые из них, поддаваясь панике и суете, принимались вырываться и враскорячку отползать куда-то в сторону, за что получали не хуже парней. Люси в какой-то момент потеряла из виду свою соседку, однако в темноте, малость подсвечиваемой неоном, разглядеть ничего не сумела. Вскоре светловолосую вела сама толпа, а не тот выродок, выволочивший её из комнаты.       — Нас убьют! — захрипел мужской голос спереди, гаснущий на последних звуках, — его владельца, видимо, заставили прикрыть рот.       Пленные взревели, закопошились, и Люси сама задёргалась, попытавшись отпрянуть куда-нибудь в сторону, но оцепенела, услышав пальбу. Вдоль коридора стали доноситься завывания, и толпа присмирела. Стрелять вхолостую было некуда. Светловолосую помутило от осознания того, что прямо сейчас она и десятки других людей, возможно, плетутся по чьим-то тёплым телам. Страхи Хартфилии оправдались — голые, израненные мелким мусором ступни окунулись во что-то склизкое.       Неподалёку, куда под надзором военных стекалась толпа, мелькал свет. Свобода? Люси прищурилась, выглядывая очертания, покрытые белым свечением, но сосредоточиться не успела: её мощным потоком людей внесло в этот самый свет. Обезумевшую толпу встретил лёгкий холод. Светловолосая кое-как вытащила зажатую в человеческом месиве руку и поднесла её к лицу, спасая глаза от пекла, — она-то уже привыкла к мерцанию старой подвесной лампы. Затем ощутила толчок и, вскричав, упала на разбитые колени, хрустнувшие от нового удара; на гладком глянцевом полу остались багровые разводы. Горло сдавило, и девушка зашлась в бесслёзной истерике, лихорадочно всхлипывая и скуля. Солдаты придавливали головы людей к полу.       Это было громадное купольное помещение, сплошь обрамлённое пёстрыми цифровыми экранами, на которых быстро мельтешили какие-то коды. Люси осторожно покосилась на военных, укладывающих пациентов, и, улучив момент, затравленно осмотрелась. Сразу приметила множество широкоформатных дисплеев и растерянных врачей в накинутых на плечи медицинских халатах; многие из них находились уже в преклонном возрасте. Сотрудники тихо шептались и с какой-то опаской поглядывали на безобразный поток людей. Сама лаборатория была поделена на ярусы, и Люси казалось, что она и другие пленные находятся приблизительно на средней платформе, — впереди, за линией покорных человеческих голов, поблёскивала небольшая лестница. За стеклянными панелями по краям платформы виднелись рабочие кабинеты, уставленные белой мебелью, где… суетились обычные офисные сотрудники? Не могло же ей показаться! Это было что-то наподобие колл-центра. Вдоволь пошушукавшись, медицинский персонал, очевидно, недовольный происходящим, отвернулся от лицезрения расправы, растёкшись по отделениям за стеклом и рабочим местам вдоль перил, ограждавших платформы.       Потом кто-то до хрипа надавил ей на шею, и Люси пригнулась.       — Да не шевелюсь я, — прошипела она. Где-то внутри глаз разъедало, но слёзы так и не лились, а только горечью отдавали в горле. Отвратительное ощущение.       — Тишина! — следом прогромыхал чей-то голос. Звуки — стоны, ругательства, плач — утихали неохотно.       Любопытство взяло вверх, и Хартфилия несмело закрутила шеей, заглядывая на нижний ярус. Обзор впереди стал лучше: пациенты почти вдавились в гладкий пол, стремясь не злить понапрасну своих мучителей. Там располагались какие-то столы, заваленные разносортной ерундой, мощные и изящные на вид компьютеры, и возле них в каком-то страшном ожидании мялись сотрудники вперемешку с военными; Люси даже заметила знакомые лица кроме уставшей МакГарден. Вооружённые мужчины снизу не входили в касту обычных солдат — это читалось на их суровых и уверенных (ублюдских) лицах — и персонал вовсе не из лаборантов состоял. Инстинктивно девушка стала выискивать Драгнила. Первым ей попался Зереф, но про себя она предпочитала называть его тем человеком, который угрожал её матери и спорил с Нацу о беспорядках в лаборатории. Точнее, приказывал от этого беспорядка избавиться, чем, судя по всему, штат лаборатории и занялся. Брюнет вальяжно расселся в кожаном кресле и, перекатывая серебристую ручку между худыми пальцами, внимательно, безоценочным взглядом следил за происходящим. Светловолосая заметила Нацу несколькими метрами поодаль; мрачный и сердитый, он опасливо разговаривал с мужчиной, который полчаса тому назад приказал выволочить её и Джувию из их карцера.       — Тебе сказано, сиди ровно! — вслед за резким и наигранно недовольным голосом на затылок девушки легла чья-то рука: неизвестный, упиваясь ситуацией, намотал светлые ободранные волосы на кулак и приставил ствол между лопатками.       Всё прям как четырнадцатого июля.       Тем утром на улице стояло невыносимое пекло, и Люси хорошо помнила, как высоко запрокидывала голову, в последний раз смотря на солнце, глумливое, насмешливое. В предчувствии чего-то страшного и бесчеловечного природа замирала, и за полчаса до первых хлопков утих ветерок, тонким шлейфом тянущийся по пыльным душным улицам с лазурных вод залива. Не забылись и бархатный голос Драгнила, представившегося помощником шерифа; его кожанка в плюс тридцать и кобура; липкий страх, сковавший её ноги, чуть пухлые в бёдрах, стоило ей оказаться наедине с преступником. Каблуки, снятые впопыхах, недоуменные возгласы коллег и стук исступлённого сердца. Тяжёлые шаги за спиной и… грубая хватка. У виска пистолет. Мощные взрывы и удушье в глотке от гари. Лопнувшие, как фарфор, этажи. И смерти, много смертей…       Хартфилия не понимала, откуда взялась такая многословность со стороны военных — с ними, пациентами, никогда не говорили (запрещено по уставу, как уяснила для себя девушка после ситуации с Каной), силу применяли редко и, в основном, только на буйных экземплярах. Тут же солдаты вдоволь вызверились на невинных.       — Не надо, — слабо залепетала Люси. А вдруг по незнанию её сейчас убьют? В чём заключалось это незнание, она и сама не ведала.       Драгнил-старший соизволил обратить внимание на возню в рядах пленных и как-то криво усмехнулся — ну, кто бы кроме неё стал дурить? Умолк на полуслове и Нацу; он переглянулся с брюнетом и сразу же приказал привести девушку (обязательно невредимую) и заодно придурка, удобно пристроившегося сзади (а этому можно прикладом голову проломить). Слова парня приглушённой цепочкой прошлись по персоналу, причём с необычайной точностью. Солдат отпустил волосы девушки, подхватил под локоть и поволочил за собой вниз, — уж если бесить начальство, то до конца, подумал тот. Люси второпях пропускала скользкие холодные ступени, а на тех, что проходила, оставляла размазанные следы, запиналась, дёргалась и что-то лепетала в пустоту о больных коленях. Словно тряпичную куклу без костей, её бросили под ноги брюнету. Крик вырвался из груди.       Люси не стала просить разрешения и потихоньку присела на попу, хныча и немощными ладонями легонько потирая превратившиеся в кровавое месиво сгибы ног. Игнорировать сотни дотошных, ненавидящих и вовсе безразличных взглядов, прикованных к своему телу, было невыносимо, но другого ей и не оставалось; не озираться же в испуге, как загнанной в угол собаке. Упираться носом в лакированные ботинки брюнета и без того унизительно. Светловолосой хотелось верить, что её спасли от всеобщей участи, а не вызвали первой на эшафот. Первородный инстинкт самосохранения впридачу с эгоизмом и вовсе требовал от неё расстелиться перед этим безумцем ковриком, потому что другой вариант — физическая борьба — и вовсе не котировался; бросаться на вооружённых мужчин — верх безрассудства.       — Посмотри на меня, — тихо произнёс брюнет и следом добавил по слогам: — Люси, делай, что говорят.       — Вы меня не убьёте, — Люси надменно вскинула голову вопреки омерзительным мыслям, подкармливаемым безысходностью.       — Не сейчас, — ровно заверил он и пожал плечами. — А пока наслаждайся зрелищем и думай о том, где ты могла быть.       С мольбой Люси молчаливо обратилась к Нацу, ища опровержение своих тёмных догадок на его лице, но вместо ответа парень спустил предохранитель. «Нас убьют», — кричал кто-то в толпе, гонимой подобно скоту, и тогда девушка ещё старалась хранить веру в лучшее — не могут они всех перестрелять; теперь же, видя склонённые головы и военных, занимавших непонятные ей позиции, сердце в ужасе переставало биться. Паника ледяной змейкой прошлась по слабым мышцам и скрутила нутро в единый тревожный комок. Среди этих людей Джувия! И Кана, должно быть… Смерть, парящая над ними всеми, никогда прежде не подбиралась так близко. Сидеть, словно собачонка, у ног Зерефа, — очередное предательство. Однажды Люси уже побывала в роли зрителя.       — Вы сошли с ума… — с запинкой процедила Хартфилия, ощущая мощный стук зачастившего сердца в висках, — прекратите это, — взмолилась она.       Взмолилась не на свою никчёмную жизнь — на чужие. Последние её слова потонули в череде дробных выстрелов, и она, жмурясь и ладонями затыкая уши, издала беспомощный пронзительный крик, слившийся с другими. Не слышать и не видеть этой расправы. Раскатистые хлопки прекратились, а Люси валялась в ногах у безумца и в беспамятстве шептала молитву, искажённую страхом, поспешно додумывая её и в беззвучной истерике моля высшие силы спасти всех невинных. Слёзы застряли где-то глубоко, но рот открывался в немом вопле. Нелюди, дьяволы! Исподтишка оглянулась за спину, убирая дрожащие руки от побелевшего лица. Забывалось нытьё в собственных коленях и руках, которых касалась бесчеловечность солдат.       — Ничего страшного не произошло, — холодно молвил брюнет. — Повернись.       И Люси послушалась: эта картина должна послужить для неё наказанием вместо града пуль. По зеркальной лестнице растекалась густая жидкость, капая со ступени на ступень; ряды пленных поредели несильно, однако девушка заприметила несколько тел, бившихся в конвульсиях. Пострадавшие хрипели, выплёвывали кровь, струёй бьющуюся в глотке, в отчаянии хватались за россыпь ран и бесшумно раскрывали рты. Остальные, подвывая, комочками сжимались на полу. Тогда Люси ощутила слёзы на своих впалых щеках, горячие и долгожданные. Внутри что-то рассыпалось фейерверком, и припадок, молотивший ослабленное женское тело, отпустил её, солёным ручьём выливаясь из глаз. Последовало облегчение. Хартфилия, хлюпая заложенным носом, робко заглядывала под высокий серый купол так же, как в июле четырнадцатого смотрела на палящее асфальт солнце: слышны ли были там, наверху, вопли? Резали ли они синь глубокого осеннего неба? Потом она несмело перевела замасленный взор на Драгнила, который, брезгливо хмурясь, показывал, что не испытывает удовольствие в отличие от некоторых хмыкающих выродков. Вряд ли парень убивал — выстрелы, скорее всего, принадлежали военным с автоматами — однако знать наверняка Люси не стремилась. Она боялась разочароваться в своём спасительном огоньке.       На выразительный стук каблуков охваченные ужасом пленные, распластавшиеся посередине лаборатории, никак не отреагировали: все как один боялись напороться взглядом на дуло пистолета, прижатое ко лбу, поэтому дышали-то через раз. Солдаты, с виду более дисциплинированные, чем те, которым выпала честь загонять невинных, вышколенной походкой сопровождали какую-то молодую темноволосую женщину. Люси не сумела сосредоточить на ней своё внимание, как ни пыталась, — она вообще мало что понимала, и виной тому была отчасти внезапная стрельба. Пряди цвета горького шоколада лоснились, глянцем блестели и тонкие алые губы, а к телу, стройному и сильному, плотно прилегало чёрное платье — настоящее классическое — наискосок закрывавшее одно плечо. Все вопросы ошарашенной Люси, неотрывно следившей за траекторией движения дорогих высоких каблуков, испарились сами собой, когда женщина манерно, вальяжно похлопала брюнета по плечу. Тут же сатирическим голосом настоящей гадюки она обратилась к Нацу:       — Мой милый, — улыбнулась, сузив глаза, и обвела лабораторию изящным пальцем, — вот это — результат твоего раздолбайства. И твоя последняя ошибка.       — Моей последней ошибкой будет пуля в чью-то змеиную морду, — огрызнулся парень.       — Замолчали оба, — безучастно оборвал Зереф, — не при всех.       Хартфилию, в оцепенении валяющуюся возле блестящих мужских туфель, эта неприятная особа и вовсе игнорировала.       — Не вижу главных виновников сие торжества, — громко и празднично огласила она.       Из числа пленных кого-то выборочно отодрали от пола и повлекли вниз; за тонким женским писком, эхом ударившим по массивным стенам, последовали возмущённые вскрики и звуки бесполезной борьбы. Девушка брыкалась, отчаянно цепляясь за перила и свешиваясь с них, но военные развозить спектакль не стали и быстро управились с заключённой. Кучерявые, сохранившие густоту кофейные волосы… И знакомый голос — малость грубоватый и звонкий, визгливый. По непонятной Люси причине заломили руки ещё двум юношам, которые, между прочим, находились по нужную сторону баррикад: они носили белые халаты. Всех швырнули под высокие женские лодочки.       — Кана, — просипела Хартфилия, наблюдая за бывшей соседкой.       Альберона приподнялась на локтях, одёрнула края рубахи и горделиво, с презрением тряхнула волосами. Плевок полетел под изящные ноги женщины, но последнюю выказанное неуважение ничуть не задело: она показательно растёрла сгусток слюны подошвой каблуков. В предчувствии очередных смертей — да чьих, притом — светловолосая учащённо задышала через рот, будучи не в силах остановить тряску, рвущуюся из груди. В голову мощным потоком хлынула кровь, и бурые пятна вспышками запестрили в глазах. Терять рассудок, лёжа перед безумцем, и слышать незаслуженные смешки от выродков с автоматами, — да как могло такое приключиться? Почему перед ней снова гибнут? Почему эти два месяца не оказались всего-навсего ночным кошмаром? Существует ли дорога назад? Куда подевались розово-золотые вечера с матерью в компании старых семейных комедий и двух-трёх пачек карамельного попкорна или, быть может, прогулки с близкими по свежему бризу вдоль блестящего побережья? Для неё, однако, теперь эти люди мертвы, а для живых убитой оказалась она. Один из лаборантов подал слабый голос:       — Возникло недопонимание…       — Несомненно, оно возникло, когда мы заключали контракт с такими идиотами, — вычурно прошипела женщина. — Предательство — непозволительная роскошь для организации нашего уровня. Придётся платить.       Ощетинившаяся, остервенелая Альберона так и не сумела совладать со старыми обидами, поэтому, прожигаемая слезливо-пытливым взглядом светловолосой, тупо упёрлась в зеркальный пол; её пробивала крупная дрожь. Лаборатория замерла, смолкли самые тихие шепотки. Юноши рядом с Каной испуганно озирались, принимались что-то лепетать бывшим коллегам, но сотрудников — и даже миниатюрную Леви Макгарден — мольбы ничуть не поколебали. Люси мотала головой в отрицание собственным страшным мыслям, на кончике её языка вертелись, но никак не слетали слова. Военные, кренившие автоматы, каменные лица персонала, которому и до своих-то дела не было, гробовое безмолвие и мучительное ожидание… Нет, стрельба не повторится!       — Не трогайте её! — сгоряча завизжала светловолосая, чем заинтересовала скучающего Драгнила-старшего и его вульгарную коллегу; носки её лакированных лодочек обернулись к Люси, и она смерила беднягу надменным прищуром.       — А их? Чем они хуже? — женщина хитро улыбнулась, кивая в адрес молодых и, очевидно, чем-то провинившихся сотрудников.       — Они… из… ваших.       — А я-то думала, что ты глупа! — женщина вскинула руками и фальшиво, но громко засмеялась, а брюнет, мерно крутясь в кресле с высокой спинкой, только хмыкнул.       Спасибо. Губы шатенки слабо изогнулись в шёпоте, и в их робких движениях Люси прочитала это слово. Собственный рот задрожал от смятения, и припухшие карие глаза вновь прослезились. Значит ли это, что Альберона более не держит на неё зла? Теперь всё будет по-другому, решила для себя светловолосая. Разборки скоро прекратятся, Кану пощадят — не смогут эти садисты учинить задуманное после смелости Хартфилии — и все они, напуганные, обескураженные, вернутся в свои постели, обжигающе холодные и скрипучие. Повоют втихую, впечатав лицо в дурную тонкую подушку, и успокоятся. У Люси, одариваемой благодарной улыбкой Альбероны, булыжник с души свалился. Наступившая тишина, однако же, заговорила елейным голосом той противной женщины:       — Ну а что скажите вы? — она обратилась к пациентам на платформе. — Простим? Ну, говорите же! Я гарантирую, что за правду вас никто не тронет, — и даже после такого твёрдого заявления пленники не зашевелились. — Придётся мне прояснить ситуацию. Только что вы понесли чужое наказание. Эта девица обвиняется в сексуальной связи с нашими сотрудниками и подготовке с их помощью побега. Вам всем известны правила. Вы их соблюдали, а она нарушила, и неужели вы предлагаете сохранить ей жизнь? Такой, как она? Вместо неё сегодня уже погибло достаточно людей.       У Хартфилии замерло сердце; да разве Кана нажимала на курок, разве она отдавала злосчастные приказы стрелять? О каких правилах и преждевременных гибелях речь, если всем уготована одна участь? Люси молча молилась на благоразумие пленников, однако…       … напрасно. Безумие охватило поредевшую толпу, животные инстинкты взыграли над всем истинно человеческим, что общество воспитывало в этих людях многие годы, и нарастающей волной под куполом прокатился шквал криков, мужских и женских:       — Убейте её!       — Нет, всех троих!       — Да, и нас не трогайте!       Темноволосая особа повернулась к застывшей в ужасе Люси и жеманно сцепила навесу ладони, сладко произнося:       — Итак, твои слова против сотен других. И мой выбор…       Персонал разом потупился вниз, некоторые из военных качнули автоматами, и тогда девушка поняла, что ничего не сумела предотвратить, что никто теперь не вернётся обратно тем человеком, которым его привели под этот купол, — глубоко внутри, вынося страшный приговор, перестали дышать и те остатки, выжившие после обстрела. Могут ли они судить Кану? Альберона не желала им зла, как и сама Люси, когда-то вонзившая зеркальный осколок в спину Леви, одно присутствие которой при этой расправе являлось неоспоримым доказательством её гнилой преступной натуры. Выкарабкалась ведь и вновь принялась за скальпель, зло думалось Хартфилии в ворохе спонтанных мыслей, а люди гибнут пачками и винят отнюдь не дьяволов в белых халатах.       Люси зарделась в визге:       — Нет!!! Нет!       Зрачки шатенки, на свету поблёскивающие каким-то сливовым, заполнились влагой, в которой Люси, клялась, видела собственное отражение. Хартфилия принялась энергично отползать куда-то, неистово перебирая поломанными коленями, однако её бесцеремонно подхватили под мышки, и ступни прорезало холодом гладкого настила. Люси вырывалась, хаотично махала конечностями, жмурясь; в ноздри бил терпкий одеколон, и кто-то сдавливал ей запястья, прижимая ближе к себе. Не тот ли брюнет? Извивающееся тело ощущало близость крепкого мужского. Последовала, как прежде, дробь выстрелов. Девушка непроизвольно оглянулась на внезапный звук, ударами отдававший ей в нутро, и увидела, как вздрогнули тела, которых достигли пули. Из её уст лились беспорядочные проклятья и имена.       Потом она обвисла на чьих-то локтях. Белый свет перестал резать хрусталики сквозь дрожащие, припухшие веки и сменился тьмой. Никаких лишних шумов — ни цокота высоких шпилек, ни хлопков от пальбы, ни перепуганных вздохов. Люси не вырывалась, только слабо шевелила ногами в такт чужим размашистым шагам, строевым и сильным. В какой-то момент они остановились, а её лопатки коснулись чёрного ледяного металла. Один из многих тоннелей, через которые пациентов, выдирая с коек, загоняли в ту купольную лабораторию, — подумалось Хартфилии, и она попыталась открыть слипшиеся от слизи глаза. Зачем, однако, к стене приставлять? Вероятно, её истерики не просто не возымели должного эффекта, а только взбесили брюнета, и он распорядился…       — Дальше я сам.       Драгнил? Девушку отпустили; она с шипением сползла вниз по металлу и, наконец, грохнулась, беспомощно копоша больными ногами. Неон, двумя змейками тянувшийся вдоль потолка, не пилил зрение, но внутри глаз продолжало бить давление. Люси поднесла запястья к покрасневшему лицу, стремясь растереть солёную влагу, уже посыпавшуюся с сухих щёк крошкой, но её бережно остановили. Пришлось переселить себя и посмотреть на человека, мягко приземлившегося перед ней на корточки.       — Нацу… — не своим, гортанным голосом произнесла Люси. — А где…       — Идти сможешь? — побеспокоился он, ладонью водя по бедру, возле драной раны на одном из коленей, где к запёкшейся крови примешался мелкий разносортный мусор. Воспалится, небось.       — Да… нет… Мне больно.       — Я помогу, только не дерись, прошу, — взмолился парень.       Сил на драку не осталось. Люси полагала, что преступник, благодетельствуя, позволит ей опереться во время ходьбы, но вместо того ощутила, как её отощавшее тело срыву подняли на руки. Согнутые колени, безвольно повисшие в воздухе, прошибло новой порцией ломоты. Девушка сжала челюсть, и Нацу невзначай брякнул что-то в качестве извинения. Люси хотелось сказать, что ему не стоит просить прощения и, вобщем-то, таскать её, рискуя собой, но язык не шевелился под грузом мыслей. Веки, налившиеся свинцом после истерики, закрывались, и её потянуло в сон. Две минуты, проведённые комочком в мужских руках (более заботливых, чем те, что наматывали ей волосы в лаборатории), в испоганенном сознании сошли за целые часы. В ушах стояла автоматная дробь, заезженной пластинкой крутился ядовитый женский голос, и всюду мерещились убитые, а ведь Люси даже не понимала, куда она смотрит: вглубь коридора или внутрь самой себя.       Приземление на что-то мягкое немного привело её в чувство. Снова вокруг посветлело. Нацу потормошил свою ношу и монотонно протянул:       — Люси! Люси-и, очнись.       — Кана… они… там… — прошептала нечто бессвязное в ответ.       — Попей воды. Маленькими глотками. И успокаивайся.       Рядом с девушкой легла пластиковая бутылка холодной воды, и она обмякшими пальцами открыла её, запрокинула голову и стала вливать жидкость в стянутую криками глотку, но подавилась — не в то горлышко попало. Прокашлялась, морщась, и повторила попытку. Плеснула немного воды себе на грязные, усыпанные точечным мусором ладони, и умыла ими лицо, снова и снова, пока ёмкость не опустела. По задрипанной рубашке и голым ногам стекала влага. Глаза щемило, но стало значительно лучше — она смогла присмотреться.       Это была комната парня. Такая же голубовато-освещённая и маленькая, но почему-то твёрдо вселяющая ей уверенность в безопасности. Никто не посмеет прийти и безнаказанно выдернуть её с койки, и здесь не станут стрелять. Шумела по-прежнему только вентиляция; никаких строевых шагов, гаркающих приказов и напуганных воплей. От лёгкой прохлады тело напряглось (грудь — особенно), по коже пробежали мурашки, но Драгнил выглядел спокойно; оно-то и понятно — парень не снимал чёрную кожанку, тонкую на первый взгляд, но очевидно тёплую. Люси за размышлениями не заметила, как Нацу присел перед ней на полу и наскоро разложил разносортное содержимое аптечки — бинты с пластырями, спиртовые салфетки, какие-то препараты в баночках. На всех была одинаковая маркировка, и девушке казалось, что она где-то уже видела этот логотип, но вспомнить точно не могла. Нацу намочил тканевую салфетку каким-то раствором и аккуратно приступил к ране, свободной рукой несильно придавливая к матрацу её ноги, вздрагивающие от пульсации в коленях. Девушка стиснула зубы.       — Не спирт, сильно болеть не будет, — коротко бросил сосредоточенный Драгнил.       — Меня хватятся, — промямлила Люси, не отрываясь от мужского затылка с неряшливыми волосами.       — У них достаточно проблем. Тебя искать не станут.       Немного жгло. Прикусывая губы и щёки, солёные от ссадин с внутренней стороны, светловолосая недоуменно следила за действиями парня снизу. И почему он принялся за старое после представления, устроенного его начальством?       — Кто тебя так? — спросил внезапно, осторожно вытирая рану; к лекарству на салфетке примешалась грязная кровь.       — Идти не хотела… не знаю его имени, на лицо только помню.       — Потом покажешь, хорошо? Побеседую с ним, — Нацу примиряюще улыбнулся, заглядывая ей в глаза, чем вызывал обессиленный, но благодарный смешок.       Молчание становилось для неё всё более невыносимым с каждой минутой, проведённой в его комнате (на самом деле — таком же сером и холодном карцере), и ощущать его руки, заботливо протиравшие драные раны на сгибах худых женских ног, было волнительно. Люси помялась немного, подбирая слова и терзаясь сомнениями: удастся ли разговорить преступника? Странно, конечно, если тот начнёт огрызаться и припугивать, как оно было два месяца назад, однако не исключено. На счастье девушки, Драгнил, занятый работой, лениво заговорил:       — Чего притихла?       — Эта женщина… — нерешительно произнесла Хартфилия первое, что пришло на ум. Действительно, напарница брюнета своими восторженными речами произвела страшное впечатление и показалась Люси в разы безумней: Зереф же попросту не любил говорить.       — Сука, а не женщина, — недовольно поправил парень.       — Из-за чего вы поцапались?       — Не бери в голову.       — Нацу, почему она так говорила с тобой? — настояла на своём.       — Да твою же… — проворчал Драгнил, но всё-таки нехотя ответил, на минуту отрываясь от раны. Люси даже облегчённо выдохнула, провожая остаточное жжение после промывания. Появилась минута передохнуть. — Я знал о тех парнях и Альбероне. Думал, обойдётся. А среди моих людей кто-то в крысу донёс. Вот меня крайним и выставили.       — И… часто здесь случается подобное?       — При мне — вообще впервые, — признался Нацу и легонько пожал плечами.       Люси сильно сомневалась в том, что персонал базы и раньше не трогал пленников, а в особенности военные — те самые ублюдки с автоматами уж слишком отточенными движениями ставили людей на колени. О таком не говорили вслух, хотя, казалось бы, есть ли им чего стесняться после всех изощрённых опытов? — сама девушка, которую как-то вели мимо операционной, видела разделанного человека на секционном столе. Видела, на самом деле, лишь пятки порознь и вымазанную кровью ткань поверх тела и понадеялась, что то был труп: никакой наркоз не оправдает этот ужас. Тогда её вырвало. Об этом Люси не рассказала знакомому убийце, так, быть может, и Нацу молчит о насилии над пленными? Ни с хирургическим ножом, ни с военными она (по понятным причинам) и её соседки пока не сталкивались (впрочем, у Каны имелись шрамы), но это не означало, что другим так везло. Тошнота вновь подступила к горлу; пока продолжается обстрел невинных, а кто-то в конвульсиях глотает свою же кровь, ей зализывают разодранные колени. А недавно, ко всему прочему, девушке вылечили пулевое и рассечённую щеку, да так, что и рубцов почти ни там ни там не осталось. Люси невольно дёрнулась.       Те парнишки, сотрудники базы, пытались помочь Кане: пускай оступились по глупости и под соблазном картёжницы (по словам той сумасшедшей), но всё-таки сами пошли на этот шаг, а не под чьим-либо давлением. Так, возможно, они не единственные? Возможно, остались в этом аду люди, а их с Нацу взаимоотношения, непонятные, запретные, полные противоречий, — одни из многих?       — Нацу, — протянула девушка, — а почему ты со мной возишься? Приказ?       — Допустим, — вяло ответил Драгнил, меняя салфетку и попутно швыряясь в баночках на бетонному полу.       — А куртка и поцелуй входили в него? — исподтишка спросила светловолосая, и Нацу замер ненадолго, однако скоро сообразил, чем оправдаться.       — Мне скучно стало, — медленно ответил. — Побесить своих захотел.       — Тебе нельзя… тех парней… своих же стреляли… — с каким-то беспокойным воодушевлением принялась тараторить Хартфилия, не вникая в предыдущие реплики парня. Врёт же.       — Нас не тронут, — заверил Нацу и зашуршал медицинскими упаковками, затем быстро перевёл тему: — Забинтовывать не стану, тебе ходить трудно будет. Закреплю лекарство пластырем.       — Мы не об этом говорили, — скуксилась девушка. — Ты сказал, впервые… при тебе произошло такое. Что это значит?       — Впервые это случилось не по инициативе моих людей, — грубовато заткнул Драгнил. — Лучше тебе всего не знать.       Идеализировать происходящее однозначно не стоило, и Люси после слов парня поняла, что слышать новую правду о жестокости персонала пока не готова. Драгнил здесь, скорее всего, единственный, кому хоть немного есть дело — не зря же с живой Альбероной в карты играл и ругань Леви по той же причине терпел. И впридачу таких особенных, как Люси, которым выпадает честь побыть на другой стороне, вряд ли толпы шатаются; стало быть, они оба — исключение из правил. Тем временем Нацу закончил с коленями девушки и хлопнул её по икрам, мол, умница. Люси с немой благодарностью потрогала вздутые пластыри.       — Заживёт. Сама поменяешь повязки, не маленькая. Дам всё необходимое, — успокоил он, приподнимаясь.       — Доставляет же тебе удовольствие играть со слабаком, — Нацу фыркнул и с лёгкостью подбросил уже бесполезные карты вверх: те плавно врассыпку легли на кровать.       — Ну, вы же с нами играетесь, — Кана довольно проследила за смешанным выражением лица собеседника. Он горько вздохнул и потрепал волосы:       — Ошибаешься. Я не такой, как они. Альберона, ты… ты просто невыносима.       Кана умерла.       Как ни силилась, Люси так же не могла ворошить в своей душе обиду на Альберону, избившую её, как и винить Нацу за пекло четырнадцатого. В тишине, прерываемой нескончаемым мерным шумком, на неё накатила тряска. Теперь Драгнил принялся за свои мелкие дела, безмолвно шарахаясь из угла в угол, а в её ушах по новой захлопали автоматные залпы. Девушка испуганно огляделась, пальцами неловко хватаясь за собственную шею, сдавливаемую где-то глубоко внутри спазмами. Носоглотку по новой защипало. В этой комнате никто не станет стрелять! — но как же другие пленные? Много ли времени прошло с тех пор, как она истошно кричала в ногах у черноволосого психопата? Час, не больше. Люси потупилась в пластыри, зиявшие на ногах. Это не могло быть реальностью. Только-только она смирилась с тем, что оказалась заложницей в руках безумцев, но как справиться с этими смертями?       Кана заслуживала лучшего.       А ведь несколько недель тому назад шатенка делилась пайком с Люси, которая, ещё полная гордости и сил, показательно морила себя голодом; смешила выдумками про отца, непутёвого, но по-своему её любящего; беспечно рубилась в карты с Драгнилом, как со старым другом. И вот человека не стало. У Хартфилии задрожали припухшие губы, она запрокинула голову и костяшками пальцев потёрла нижние веки. Всё лицо свело в предверии новых криков. А когда пули пронзили Альберону…       — Кана, — вслух простонала Люси, предаваясь мерзкому месиву воспоминаний.       — Не думай об этом, — тихо произнёс Нацу.       — Погибли люди! — воскликнула девушка, на эмоциях подаваясь вперёд и ступнёй касаясь холодного бетона. Драгнил остановил её.       — Те самые, которые приговорили Кану, — спокойно и серьёзно рассудил парень. — Людей здесь резали задолго до того, как мы с тобой появились на свет. Мы не в силах изменить это. А теперь ложись.       Ладонью Нацу полностью обхватил женское плечо и тихонько надавил, лишая, в общем-то, светловолосую выбора. Люси тут же покорно свернулась калачиком, подкладывая кисти рук под голову и пустым взглядом впираясь в чистую стену напротив. Нытьё в коленях более не воспринималось ею за грузом других проблем. Альберона, растерянные лаборанты, изувеченные тела — она, сама того не замечая, проваливалась в этот страшный сон. Драгнил подумывал было уйти, но так и не решился оставить её наедине с этими демонами. И без того по горло оступился, так станет ли ему хуже, если побудет немного с ней рядом? Парень неспешно присел на постель, побаиваясь спугнуть светловолосую, но в ответ она лишь вымученно улыбнулась и протянула ему по скользящим простыням руку. Нацу с коротким смешком накрыл холодную ладонь своей, принимая приглашение и неловко переплетая пальцы. Люси заворожённо смотрела на сцепленные ладони — ей хотелось сжать мужскую руку покрепче и не выпускать, сделать всё, лишь бы Драгнил больше никогда не оказался в рядах тех дьяволов.       Потому что они недостойны его.       — Прости за четырнадцатое июля, — сипло выдавил из себя Нацу. Интересно, чего ему стоили эти слова? Люси заметила, как у него стыдливо заметался взгляд.       — У тебя не было выбора, — утешила девушка, сминая его пальцы своими.       — Он был, только не тот, о котором ты думаешь, — хмыкнул, раскаявшись, преступник, — и я до сих пор не знаю, правильно ли поступил.       Однако дальше продолжать не стал.       А Хартфилия попросту приняла его выбор: парень выложит правду, когда надо будет.       — С тобой ведь ничего не случится? — только спросила шёпотом.       — Волнуешься, а? — вкрадчиво поинтересовался Драгнил.       — У меня никого больше нет.       Парень разом ослабил хватку, из-за чего у Люси внутри словно оборвалась тонкая нить — признание всё испортило? — и она сглотнула душивший её ком, стыдливо поелозив почти отнявшимися от усталости и смущения ногами. Ухмыльнётся? Отшутится? Поддержит? На что способен убийца, который десять минут тому назад копошился перед ней на полу, накладывая повязки на её полудетские раны (которые, впрочем, можно было получить, грохнувшись с велосипеда, а не по милости отморозка с автоматом)? В лицо ему она так и не осмелилась посмотреть, только заметила спустя минуту-две, как он полностью отстранился, и её ладонь, согретая чужим теплом, вновь столкнулась с комнатной прохладой. Тогда Люси принялась судорожно корить себя за глупость; в мыслях залпом проносились бессвязные реплики, все как одна несущие следующий посыл: Нацу — преступник, чувствовать к нему привязанность и упиваться воспоминаниями о поцелуе — омерзительно, и ты, конечно, сама справишься. Встанешь на ноги, выберешься из этого бункера, сощуришься под солнцем, и всё это случится без него, потому что его забота не стоит ни гроша, пока он направляет пистолет на невинных…       А затем Люси ощутила прикосновение горячих пальцев к своей щеке.       Внутри по новой всё всколыхнулось. Вторая мужская рука придавила матрац возле головы, и девушка срыву обернулась на движение сбоку, а только потом несмело глянула на Драгнила, слегка нависшего над ней. Мужские пальцы, сопровождаемые пытливым серо-зелёным взглядом своего хозяина, очертили скулу, тронули дрожащие губы. Ладонью Нацу провёл по трепещущей шее, спускаясь к выпирающим острым ключицам, и медленно, смакуя момент, вернулся к её лицу. Кожа горела под чужими пальцами, и сладостное волнение тонкой тягучей нитью обвивало её конечности, концентрируясь между слабыми ногами. Пришла очередь Драгнила паниковать — лишь бы Люси правильно и без визгов отреагировала на лёгкую ласку. Девушка же, испуганная млением родного тела и частым сердцебиением, потянулась к крепкой шее, перебирая мягкие концы волос парня, и дёрнула пряди, стоило ей ощутить опаляющее дыхание возле сонной артерии. Горячее, томное и чуточку опасное. Из груди вырвался вздох, а ноги поджались в пульсирующих коленях. Нацу поводил носом по чуткой коже, довольно улыбаясь — Люси чувствовала и эту улыбку — и, опьянённый, наконец посмотрел прямо в сверкающие карие глаза. Девушка, проклиная себя за податливость, сильнее притянула преступника.       — Нет, — выдохнул, дразня, парень, — поиграли и хватит. Увидят ещё.       — Плевать, — просипела Люси. Сорванное дыхание перебивало слова.       — Нас убьют, — насмешливо продолжил Нацу, по-хитрому щурясь.       Скажи ей кто-нибудь месяц-два назад, что она будет принимать ласки преступника, приставившего к её виску пистолет утром четырнадцатого, а кроме того — желать ощутить его в себе, и девушка плюнула бы в этого человека. В тот момент, когда щиколотку ломило от внезапного бега, рот беспомощно открывался в немом крике и на склизкий пол замертво падали ни в чём не повинные сотрудники телеканала, Люси мечтала об одном — лишь бы Нацу умер. Мечтала об этом и много позже, при виде их с Каной игры. Мечтала об этом, трясясь в его чёрствых объятиях после избиения шатенкой. И не понимала одного — почему между ними стёрлись всякие границы, почему его прикосновения приятны и даже желанны. На миг Люси попыталась представить, кого бы парень спас, будь у него выбор: её или кого-то из лаборатории. Она дала себе ответ и затем смекнула, в чём кроется причина её безрассудства.       Приятно ощущать себя особенной для человека с такой необычной (пускай грязной и преступной) историей. Приятно балансировать на грани и смотреть, как ломается тот, кому положено, в общем-то, ломать других. Приятно понимать, что ты хоть кому-то небезразлична, причём в хорошем смысле, а не в качестве мешка с костями и кровью. Приятно выворачивать его наизнанку и видеть открытым (не совсем, конечно), заботливым (в меру) и добрым (только с ней).       С дрожью Хартфилия слабо огладила крепкое мужское плечо и, проникнув под куртку, приспустила мягкий кожаный рукав. То же самое попыталась проделать и с другой половиной, но безуспешно — куртка не поддавалась, пока Нацу упирался ладонями в матрац. Парень тихонько хмыкнул, посмотрел в карие глаза, с которых не до конца спали краснота и припухлость, и сам неторопливо снял кожанку. Оба молчали в ожидании, что один из них отступит. Это безумие, это неправильно. Не то место и время, и самое страшное — не те люди. Люси молилась только на благоразумие Драгнила: хоть бы сам остановился и, если надо, посмеялся над её глупостью. Ну куда уж там.       Немного стыдно. Не было страсти, скорости и соблазнительных улыбок, которыми девушка обменивалась с другими партнёрами в далёком прошлом. Мучительно медленно, страшно, волнительно и неудобно. Люси помнила себя и в лучшей форме — красавицей с чуть пухлыми бёдрами и милыми щёчками, — потому стеснялась той измождённой, неухоженной и вдобавок зарёванной дуры. Переборола себя и вцепилась в мужскую майку: на этот раз Нацу поддался и позволил себя оголить. Пальцами девушка неловко прошлась по сильному торсу, чему-то тихонько улыбаясь и не отрываясь от напряжённого подкачанного живота.       — Мы всё ещё можем прекратить, — хрипло предложил Нацу.       — А ты хочешь? — уточнила Хартфилия. Иди на попятную, пока хотя бы один из вас в адеквате находится, твердил ей внутренний голос. Впустую.       — Нет. Только, милая, — серьёзно предупредил Драгнил, — будь добра, не смей потом упрекать меня.       Целовал парень с нетерпением, вскользь улыбаясь, легонько покусывая, и Люси млела. Казалось, губы превратились в сплошной комок нервов; сначала их обдавало холодом, затем накрывало жаром, и после каждой мимолётной передышки, когда Нацу снова вплотную наклонялся к ней, она вздрагивала в предвкушении этих ощущений. В мыслях пустота, только он, только его руки, теребившие рубашку в попытках культурно расстегнуть. В какой-то момент Драгнил дёрнул ткань, срывая пару пуговиц.       — Сними, не хочу видеть это дерьмо на тебе, — прошипел Нацу, переводя дыхание. Сколько таких рубашек он повидал за два года?       Люси приподнялась, впопыхах стянула затасканную вещь и кинула куда-то в сторону. Соски заныли от комнатной прохлады, грудь, похудевшая за два месяца, напряглась. Нацу тут же прильнул к женскому телу, затем осторожно переплёл между пальцами блёкло-золотые пряди длинных волос и потянул, вынуждая Люси подставить ему свою шею. Воздуха не хватало; еле различимые стоны Драгнил пресекал ладонью или губами, шикая, мол, могут услышать. Молчать девушке не то что бы не хотелось — она не могла. Лопатками Хартфилия скоро вновь почувствовала холодные простыни. Промежность стягивало в сладкой пытке, и возбуждение нарастало при мысли об опасности. Сюда запросто могут войти, но это ли не повод позлить того больного ублюдка? Ты такая же больная, говорил ей кто-то нудный на ухо.       Люси в беспамятстве ослабила ремень на его джинсах, и лучше соображать не стала даже после того, как рукой нащупала бугор на паху. Преступник-то до последнего надеялся, что блондинка возьмёт себя в руки, немного поплачет и заснёт, но шок сделал своё дело. Не страшно, если девушка остановится сейчас, — с эрекцией он уж как-нибудь справится. В самом деле Нацу подумывал прекратить, потому что понимал, что не скроет от старшего брата случившееся и заплатит своей шкурой. Получит, несомненно, ровно столько пуль, сколько раз Люси простонала. Однако остановиться так и не смог.       — Никому ни слова, — прошептал в исступлении, стягивая бельё с девушки. — Только попробуй, Люси! Люси?       Она так и не ответила.       Член легко вошёл в мягкое, влажное лоно, правда, немного тугое — у неё давно никого не было. Девушка выгнулась, переплетая руки на мужской шее, и Нацу качнул бёдрами, сцепив челюсти. Надо быть потише. Ладонью прикрыл постанывающей девушке рот, другой по-прежнему опираясь на постель. Двигался, пробуя разный темп, шумно дышал, сглатывая довольное порыкивание, и коротко бросал просьбы о молчании. Люси с мычанием освободилась и уткнулась носом в его крепкую шею, приглушая нарастающие выдохи. Низ живота сводило сладкими спазмами, соски с приятной болью тёрлись о тело парня. Голова кружилась от нехватки кислорода и остатков почти выветрившегося одеколона.       Хартфилия рвано молила Нацу о чём-то, шевеля бёдрами и сильнее сгибая ноги в разодранных коленях. Прижимала к себе его голову, обнимала, как в последний раз, и думала о том, как он скользит внутри неё. Непроизвольно, отдаваясь эмоциям, Люси убрала одну руку с мужского плеча и пальцем дотронулась до себя, что Драгнилу не понравилось: он аккуратно придавил освободившуюся конечность девушки к матрацу, вышел почти полностью и снова подался вперёд. Раздался блаженный вскрик, потонувший в поцелуе, мокром, жадном и уже почти бессильном. От пальцев на ногах вверх пробежался щекотливый холодок, внутри всё стянулось. Девушка напряглась в одно мгновение.       — Нацу, — тихо проскулила Люси, вздрагивая всем телом, дёргаясь в экстазе. Мышцы лона плотно сжались, и Нацу остановился на мгновение, растянул губы в улыбке — светловолосая почувствовала это кожей ключиц, в которых он скрывал шумное дыхание, — и продолжил. Десять секунд блаженства прошли.       И потом стало больно. И телу, и душе.       Толчки теперь отдавали неприятным нытьём, но Драгнила винить в этом было глупо — он своё удовольствие ещё не получил. Жар отпустил Люси, и даже горячее тело парня не спасало от холода, пропитавшего стены в комнате. Она сильнее обвила его руками, немного морщась; невесомая истома накапливалась глубоко внутри неё, но былого наслаждения это не приносило. Отчётливее стала боль в потревоженных коленях. Теперь всё было не так. Кусая влажные губы, Люси смотрела в белый потолок, обвитый неоновой змейкой, и перед глазами проносились страшные и кровавые картины. Выстрелы. Крики. Хруст собственных ног, ручка, перекатываемая меж изящных пальцев брюнета. Цокот каблуков и плеск шелковистых волос. Кана. Ты больная, настаивал голос внутри: пока ты лежишь под преступником и ласкаешь его слух стонами, другие, задыхаясь в куче безобразных тел, вопят от боли. Но ведь Нацу не такой, как они? Не преступник же? Ты больная, Хартфилия.       Обоим полегчало, когда Драгнил излился в неё и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Горячая жидкость немного пролилась на простынь.       Внутри всё сводило спазмами, но Люси глубоко сомневалась, что когда-нибудь сможет забеременеть (спасибо тому человеку и его шайке безумных учёных), поэтому не стала возмущаться, а просто закрыла глаза и отдалась ощущениям. Сил не осталось. В черепной коробке невыносимо трещало от призраков недавней пальбы, и снова ей мерещились убитые. Не стоило это удовольствие того — стало только в разы хуже. Глаза намокли, и быстрые дорожки увлажнили щёки, скатываясь с двух сторон на подушку. В бесшумной тряске Люси сильнее прежнего впилась в нависавшего над ней парня, как беспомощный ребёнок. Нацу приподнялся.       — Нет-нет-нет, — затараторила в отчаянии Люси, цепляясь за Драгнила.       — Поспи, — он скинул с себя её руки — немного грубо конечно, но вряд ли она ему припомнит такую мелочь. Накинул на голое женское тело покрывало, смятое в ногах, заткнул его под брыкающуюся девушку и кинул коротко: — Не дури. Тебе надо отдохнуть.       Влага между бёдер, пульсация в висках и коленях, резь в глазах, выстрелы, бледное лицо того человека, благодарный шёпот Альбероны, гонимые подобно стаду пленные, — события с безумной скоростью сменяли друг друга. Лихорадка пробивала слабую, беззащитную девушку. И как ты посмела кувыркаться с ним? — слышалось ей. Убивал сегодня, убивал вчера и будет убивать завтра. Ничего его прошлое не стоит — а ведь когда-то он был служителем порядка (копом, если говорить не так красиво), преданным другом и при жизни отца хорошим сыном. Ты теперь предала саму себя, звучало у неё в ушах.       Уснуть, однако, оказалось проще, чем она думала.

***

      Голоса перестали нашёптывать ей. Люси долго лежала после пробуждения, притворяясь спящей, потому что боялась встретиться с преступником. Поелозила незаметно по простыни, проверяя, до сих пор ли находится в комнате парня, а когда убедилась, то стушевалась. Придётся ведь посмотреть ему в глаза. Последний раз так стыдно ей было после студенческой вечеринки в далёкие девятнадцать, когда мешанина из всевозможных коктейлей привела к незнакомцу на утро в постели, который, как выяснилось через два месяца, был преподавателем в её колледже. Зачёт, несомненно, она получила… но история ужасно мерзкая. На пары как на войну приходилось ходить. И думать сейчас о массовом расстреле ей уже не хотелось — секс с Нацу перебивал все остальные мысли.       — Не спишь? — раздался насмешливый голос Драгнила. — Вставай уже. Минут двадцать за тобой смотрю.       Раскусил. Девушка, хныча, повернулась на бок. Непонятная желчь подступала к горлу.       — Дай попить, пожалуйста, — прохрипела Люси. — Воды.       — Пей, одевайся и уходи. За тобой придут, — мрачно предупредил парень, не оставляя ни следа от прежней доброжелательности. — И молчи, Люси, молчи. Это было в первый и последний раз.       — Ты говорил со мной по-другому, — с разбитой улыбкой прошептала девушка, утыкаясь в пол, на его чёрные берцы. Любоваться его лицом теперь и вовсе не хотелось.       — Мы оба были не в себе. Уходи, Люси, и больше мы не увидимся, — отрезал он.       Вода, наливаемая из бутылки, плескалась о стекло. С глухим стуком парень поставил бокал на тумбу, и тогда Люси поняла, что опоздала с неловкими разговорами и расспросами. Может, всё-таки стоило открыть глаза полчаса тому назад?