***
20 сентября. 2017 год Грей уже откровенно не вывозил дело четырнадцатого даже при условии, что их действия по большей части стали координироваться федералами. До этого, конечно, на месте те не сидели, однако с детективами местного уровня не торопились работать: из-за принципиальности или же, как предполагал Дреяр, необходимости подчистить улики. Вульгарные речи и угрозы Кагуры, зачастившей с контролем, производили смешное впечатление, ведь никто не мог поручиться за то, что женщина не была причастна к заметанию следов. Как ни крути, всё произошедшее играло преступникам на руку, в особенности Грей, ухвативший себе кусочек расследования. Кусочек, который увёл их в прошлое Драгнилов. Теракты шли мимоходом в качестве красивого дополнения. Детективы откровенно не понимали, кому можно доверять, почему власти, настоявшие на совместной работе федералов и офицеров, так вцепились в Локи и за какую команду забивает голы Миказучи. Всё смешалось в одну кучу — имена, факты, подозрения — и расследование честно оказалось в тупике. Грей вопреки принципам всё-таки признал, что есть люди сверху, к которым террористы на поклон ходят, его пугало только, что количество таких мразей оставалось неизвестным. Уже ясно, почему дело государственной (если не мировой) значимости так легко поручили его команде, однако вслед за этим возникал другой вопрос. А почему, собственно, чистые на совесть служащие позволяют твориться такому беспределу? Не бросал Грей начатое только из-за отца, упрекавшего его в слабости. Показания Локи принесли лишь новые проблемы. Преступник успешно похоронил Арболес рассказами о наркоторговле, всполошил детективов словами про их подставных начальников и наговорил ерунды про Люси Хартфилию. Какое-никакое, а отношение к делу четырнадцатого Драгнил-старший имел, виновников знал и в марте даже немного посодействовал им на пару с Леви. Не причастен ли он сильнее, чем им кажется? После такого вопроса Грей сразу вспоминал уничтоженный научный центр, спонсируемый Арболесом, и нули в статьях об убытках корпорации. Много нулей. Вероятно, разлад Зерефа с вышестоящими людьми и преступниками привёл к тому теракту… Или это никак не связано? Почему Зереф не раскрыл правду шерифу и Лаксусу? И что такого, в конце концов, натворила бедная Люси? Грей был на грани. В отделе между тем кипела жизнь. Июльские взрывы оставили весомый отпечаток, однако простые служащие давным давно вернулись к своим обычным обязанностям: грабежам, уличным дракам, редким перестрелкам и ночным патрулям. Из колл-центра доносились звонки; офицеры суетились между кабинетами и столами, разбитыми на ряды и квадраты, навеселе, будучи в приподнятом настроении собирались на вызовы, а ближе к обеду принимались делиться на компании и обсуждать места для перекуса (за долгие годы работы о каждой забегаловке было сказано не меньше, чем по тысяче раз). Про убийство Азира и вовсе позабыли за ворохом повседневных дел. Утром Фуллбастер на ходу запрокинул стаканчик кофе и по-дружески стащил у Эвклифа пару сэндвичей. Отец, скрипя зубами, уехал куда-то вместе с Кагурой. Грея такие совместные поездки пугали: за вежливой грызнёй скрывались взаимные обвинения из-за проваленного расследования. Или очередная игра напоказ? Сам брюнет в разборки не вмешивался, Миказучи обходил стороной и предпочитал вместо неё общество бумаг. Дреяр, на его удачу, придерживался того же мнения. Полдня Грей провёл в кабинете напарника, перечитывая замусоленные десятками глаз сведения из дела. Толстые папки с кольцевым креплением, раскиданные по столу и мягким кожаным креслам, и картонные коробки, беспорядочно забитые бумагой, наводили на Фуллбастера панику; прятки от всеобщей суматохи закончились не в его пользу. Одно радовало — летняя жара отступила, плюс двадцать на улице не душили пылью, как это было в июле, а несли с собой прохладу. Наконец-то синяя рубашка не прилипала к спине. — Меня бесит этот бардак, — признался Грей, с кривым ртом осматривая кабинет. — Эвер потом уберёт, — отмахнулся блондин, залипший в монитор, — подруга одна у меня стажируется. — Первая подруга, про которую ты мне говоришь, — между делом заметил парень. — Говорю, потому что не сплю с ней. Грей, стоявший у окна, за которым по небу расстилались серые кустистые тучи, внезапно нахмурился, удивляясь собственной рассеянности. Несколько резких порывов ветра хлестнули серый гранит, обивающий здание полиции. Слишком нетипичная погода для их довольно-таки тёплых краёв. — Мне кажется, я слышу, как трещат стёкла в фойе, — монотонно пробурчал Лаксус. — Зереф был женат? Серьёзно? — парень с недоумением покосился на Дреяра, чем вызвал у него гаркающий смешок. — Я смотрю, Фуллбастер, ты старательно пропускаешь мимо себя всё, что связано с братом Нацу, — елейно протянул блондин, широко улыбаясь. — Сколько вы там дружили? Лет семь, восемь? Похвально. — Я даже не знал о Зерефе, — Грей огрызнулся, небрежно бросая сцепленные бумаги к остальной беспорядочной куче листов. — И я про то же, — подначивал Лаксус. — Не так уж его брак и важен. Всё равно недолго продлился. — Мавис умерла от онкологии в четырнадцатом году? Думаю, вам с парнями следовало сообщить мне это. — Мы занимались терактами, а не биографией Драгнила. А все претензии выдвигай могиле друга — это он почему-то скрывал от тебя брата, его жену и чёрт знает кого ещё. — Неудивительно, что скрывал, — брюнет наигранно всплеснул руками, повышая голос, — он служил, пока его братец подрабатывал барыгой. — Слишком ты критично, — рассудил Лаксус, — но в целом соглашусь. Самому тошно от этих бумаг. Детективы пытались найти Леви, цепляясь за слова преступника, однако не сумели. Оставалось девушку разве что в международный розыск подавать, ибо никто — соседи, бывшие коллеги, дальние родственники — знать не знал об её местонахождении. Грею не верилось, что она в одного провернула такое искусное исчезновение, потому что залечь на дно без должных связей и подготовки попросту невозможно. Зереф помогал ей, вероятно, даже знает, где она сейчас скрывается, но трясти хмурого загадочного бизнесмена бесполезно. Говорит осторожно, данные о себе и делах компании прячет тщательно и врёт без запинки. Не чист на руку, однозначно, но в какой степени? Про Люси и вовсе ничего. Тихо и старательно училась в университете, безупречно работала. Кому и чем девушка насолила — непонятно. — Неужели ты так плохо знал своего друга? — без издёвок поинтересовался Дреяр, крутанувшись в кожаном кресле к окну. — Да видел я брата пару раз, — неохотно признался Грей, плечом устало опираясь о стену, — но думал, что он обычный знакомый. Издалека встречались. Я никогда Нацу не спрашивал. — Ты наивен, Грей, — также нормально продолжил мужчина. — Не любишь смотреть на правду и живёшь в выдуманном мире. — Не спорю, — брюнет потрепал густые беспорядочные волосы и улыбнулся, перебирая воспоминания, — я… знаешь, Нацу всегда щедро платил за нашу компанию, сколько бы человек нас ни было. Двадцать так двадцать. Он носил фуражку и вместе с тем дорогие часы, которые снимал только перед выездом. Разбить боялся. Я-то слышал, что у него отец был при деньгах. Наследство оставил и всё такое. Думал, Нацу на его средства шикует, сами мы после выпуска почти не зарабатывали. А там старший братец, оказывается, мутил. Не могу винить его… но обидно, что мой лучший друг врал мне всю жизнь. — Семья у него была превыше всего, значит, — сказал Лаксус, скучающе осматривая заваленный кабинет. Сколько же жизней впустую переворошили. — В этом нет ничего плохого. Иди-ка сюда. Фуллбастер-младший с шумным выдохом прошагал до рабочего стола и заглянул в яркий экран через широкое плечо напарника, от которого по обычаю слегка тащило терпким виски. Лаксус без бокала думать не любил — а раз нет шерифа на рабочем месте, то и ругать некому. — На днях умер президент Арболеса, Август. Старику за сто было давно. Скоро выберут нового. — Дерьмо, — угрюмо проворчал Грей. — Думаешь, компанию возглавит Зереф? — С его-то деньгами и амбициями? Да, — уверенно заявил мужчина. — Поэтому нечего их трясти. Это уже бессмысленно. Лучше нам по Люси снова пройтись. Мало ли какие статьи она строчила втихую. Мы явно многое упустили из-за возни с Драгнилами. — Дело ведь закроют… да? — с трудом спросил брюнет. Тебе двадцать шесть, Грей, а ты продолжаешь верить в чудеса. Вразумительного ответа, конечно, лучше не ждать, но вдруг Дреяр с какой-то стати воодушевится и скажет, что они выкарабкаются? — Это прогресс, Фуллбастер, — громко провозгласил детектив. — Осталось только признать, что Нацу всё-таки мёртв. — Да ну тебя, — закатил глаза парень и вернулся к брошенной папке. На колкости такого рода терпение у него иссякло. Грей какое-то время сновал по кабинету, беспокойно приводя его в порядок. Дожидаться Эвер и вручать ей уборку таких важных сведений не хотелось, к тому же поднявшиеся нервы не позволили офицеру продолжать вдумчивое изучение материалов. Эрза никому не говорила, что сидит на таблетках, но Фуллбастер заметил однажды, как она с тревогой, прячась от коллег, закидывается успокоительным. Возможно, и ему пора к своему психиатру наведаться? Он бы мог попроситься на обычное дежурство, но назойливые мысли о теракте заставляли его по-настоящему виснуть и думать только об одном. С работой — расследованием и службой — никак не сладится без помощи препаратов. В коридоре как-то быстро затих шум, а затем началась непонятная возня у двери. Детективы с недоверием переглянулись. Шёпотом ругались знакомые голоса; парни, по привычке перебивая друг друга, поочерёдно срывались и снова переходили на шушуканье. Переговоры закончились тем, что дверь, внимательно сопровождаемая двумя парами ошалелых глаз, открылась, и на порог, подгоняемый Эвклифом и другими взвинченными сотрудниками отделения, неуверенно шагнул потерянный Роуг. С какой-то злобой повернулся к лучшему другу, который в этот раз даже не улыбался вопреки своей дурашливой натуре, и мрачно глянул на детективов. Дреяр хмыкнул, однако брюнета представление не позабавило, а только испугало. Чего это все столпились? — Что происходит? — Лаксус вскинул бровью, стянутой шрамом. Роуг помялся немного, словно что-то пережёвывая во рту, и как-то сипло начал под редкие рукоплескания позади себя: — Ну, тут такое дело… Нам только сейчас сообщили из больницы. Локи мёртв.***
23 сентября. 2017 год День, когда убили Кану, стал роковым для всех выживших в той стрельбе. Нацу старательно игнорировал девушку до того, как за ней пришли военные. Не смотрел, когда та, стыдливо пряча болезненно слезливый взгляд, продевала ослабшие пуговицы в петли, вот только вовсе не из вежливости держался на расстоянии, — он твёрдо решил порвать их связь. Сухо вручил лекарства для обработки ран, тихо пригрозил, чтобы язык за зубами держала, и просто бросил её одну. Потом автоматические двери бесшумно распахнулись, и вместо Драгнила опустошённая Хартфилия встретила солдат. С какого-то перепуга они больше не скрывали лица, и Люси ужаснулась, насколько молодые мужчины (в основном не больше тридцати лет) ходили здесь с автоматами наперевес. И они-то устроили расстрел? У Люси в животе пошевелился испуг — а вдруг про них с Нацу уже известно? — но она нашла в себе силы сказать, что будет вести себя спокойно и её необязательно тащить под локти. Те быстро согласились. Люси по дороге в свою комнату очень внимательно наблюдала за их простыми лицами и невольно думала о том, что привело их в это место и ждут ли их на поверхности родные. Потом отгоняла от себя эти дурные мысли: убийц оправдывать нельзя. И Нацу — тоже. Привели девушку совершенно в другое место, нежели она представляла. Подозрения закрались почти сразу: покрытые чёрным металлом и неоном стены внезапно сменились сетью других коридоров, более светлых и старых. Ржавчина и шелуха от краски усыпала узкий проход, где в ряд могли идти не больше трёх человек, провода, где-то провисавшие, тянулись вдоль потолка, соединяя между собой круглые выпуклые лампы с решётками поверх. Повсюду раздавался скрип. Голые ступни шаркали по бетонному полу, взметая вверх клубы пыли и мелкий мусор. Обычные замковые двери, лишённые всякой автоматики, где-то даже простые сетчатые перегородки никем не охранялись. Люси замедлила шаг, но её легонько подтолкнули в спину. Не ведут же в старую комнату другим путём? Догадки, одна страшней другой, роились в голове. Пытать собираются? Резать? Неспроста же Нацу её кинул: может, знал правду и стеснялся признаться? Паника оседала удушающим комком в глотке. Уж лучше бы пытали, думалось ей. Она застыла на пороге комнаты, где, наподобие беженцев на вокзалах и в аэропортах, разлеглось человек тридцать-сорок пленных. Помещение побольше того, в котором держали её и Джувию, было лишено кроватей — только несколько перепачканных рваных простыней устилали почерневший от грязи пол. Здесь было душно, очень душно. Люси перепугалась, что сморённые как мухи пленники кинутся на неё, признав в ней девицу, избежавшую расстрела; именно тогда она поблагодарила себя из прошлого: спасибо, что не стала стелиться перед убийцами. Внимания, однако, на девушку почти не обратили. Хартфилия нашла закуток где-то в углу, где мотались липкие обрывки паутины, слабо сползла на ягодицы и попросту завопила, ошалело глядя на всех пленников, забитых, ничтожных и даже воняющих. С ними всеми опять обошлись как со скотом. Одно порадовало — Джувия пережила пальбу. Люси так и не заговорила с ней. Прошло невероятно мало времени, но все пленные уже поняли, что кончат плохо и явно раньше, чем предполагалось изначально. На сорок человек выдали всего несколько литров воды, несколько сухих, плесневелых буханок хлеба и немного овощей. Духота и страх вынуждали пить, но никто так и не осмелился в одного залить всю жидкость. Мужчина, не представившийся остальным, всё взял в свои руки и осторожно поделил крохи еды и воды; кто-то, предчувствуя кончину, отказался в пользу остальных. А раньше по бутылке и подносу каждому вручали! Простыни порвали и также поделили между собой. Сидеть на жёстком полу — а они когда-то, подумать только, умудрялись на кровати жаловаться — было невыносимо, и пленные сворачивалась калачиками, ложились друг на друга, экономя место. Жарко, душно. Небольшое облегчение принесла Люси вместе с бинтами и мазями. Нацу, конечно, поскупился на лекарства, но сделал это, чтобы девушка без проблем спрятала имеющиеся под рубахой. Вряд ли солдаты позволили бы ей такую роскошь. Камер в этой душной комнате также не было, поэтому Хартфилия не побоялась поделиться со всеми припасами. Для коленей ей самой бы не помешало лечение, но у многих пленных, в отличие от неё, имелись необработанные раны. Девушка и без того чувствовала себя виноватой, так что поспешила с помощью. Благодарностей она почти не услышала, потому что каждый старался заботиться о себе. Пребывание в этой камере подкидывало новые испытания — начались смерти. Безмерно пить воду было запрещено всеобщим негласным правилом. Одна женщина, взбесившись, попила из-под крана, но умерла через пару часов. Корчилась, хрипела, плакала и елозила изрезанными ногами. В жаре лежало её тело, и все молчаливо, будто под гипнозом, смотрели в сторону гниющего кокона из простыней. Потом молодой парнишка, не выдержав сладкого спёртого запаха и обстановки, заверещал и затарабанил кулаками в дверь. Тело забрали, и его самого тоже. Водой с тех пор даже умывались аккуратно, если вообще осмеливались. Та несчастная могла умереть от чего угодно, но рисковать никто не захотел. И кричать, сыпясь проклятиями, совсем перестали. В этом аду люди скоро будут грызть глотки голыми зубами. Люси решила возобновить голодовку в надежде добиться внимания преступников. Допустить-то её смерти не должны, верно? В первый раз, только пережив четырнадцатое июля, девушка голодала неосознанно, но прошло несколько месяцев, и она уже хорошо понимала, что важна для этих убийц. Оставалось надеяться, что об ухудшении её самочувствия узнают до того, как она умрёт. Хартфилия проглотила кусочек хлеба сразу же, как оказалась здесь, и с тех пор пополнила ряды отказывающихся от еды. Бинты с ног так и не сняла — обрабатывать всё равно нечем. Сидела, забившись где-нибудь, и думала. Думала о Нацу, который глушил стоны в её ключицах и волосах. Думала о Кане и её последней улыбке. Думала о людях, с которыми оказалась заперта — в ушах ещё стояли их отчаянные мольбы убить Альберону. И как бы они поступили, узнав, под кем она лежала? Люси грустно усмехнулась. Некоторые из пленных потихоньку говорили. Хартфилия искоса приметила, что мужчина, взявший на себя ответственность за раздачу еды, излишне подозрительно смотрит на неё с противоположного угла комнаты. Во рту стягивало от сухости, желудок сводило режущими спазмами, зачерствевшие коркой сгибы ног пекло, а вдобавок к переживаниям об их с Драгнилом секрете прибавилось новое из-за опасного соседства. Помнит её в ногах у того человека? После ответного игнорирования мужчина со вздохом поднялся и, переступая через полумертвецов, присоединился к ней. Девушка не повернулась, только увидела боковым зрением, как он протянул ноги, упираясь в кого-то спящего на полу и разминая шею. Неловкое молчание. — Ну, давай знакомиться, — бодро предложил он. — А если я не хочу? — оборвала Люси подозрительную попытку подружиться. Убьют же, если хоть одно неверное слово обронит. — Печально, — мужчина беззлобно улыбнулся. — Я ведь по-хорошему. Могу первый рассказать свою историю, правда, она очень неприятная. Давай лучше ты. Да ты хоть посмотри на меня. Аккуратно потряс за плечо. — Уговорила, сначала я, — он развёл руками и начал вполголоса, не выбиваясь из общего бубнежа. — Вся моя жизнь была дерьмом задолго до того, как я оказался здесь. В четырнадцать лет я сел на иглу. Да, я тот самый ребёнок из гетто. В десять, уточню для понимания, отец подарил мне пистолет и сказал, чтобы я без него даже в школу не ходил. Настолько убогим был район, где я родился. Наркотики в четырнадцать — да я припозднился. К тому времени один мой друг сдох в перестрелке, а другой сел. А я медленно убивал себя. Собеседник стал глушить тон, привлекая всё внимание Люси без остатка, и она вдруг поняла, что вникает в каждое сказанное им слово. С какой-то обречённостью ребёнок из гетто окунался в далёкое прошлое. — В шестнадцать я украл у родителей все драгоценности и деньги. У нас было их мало, я даже думаю, что от плохой жизни моя мать подрабатывала шлюхой, но что-то имелось. Я катался по стране, посещал тусовки, пил и употреблял. Мне есть чем поделиться, на самом деле, — он усмехнулся, — но там слишком много дерьма. Убил по пьяне свою беременную девушку, такую же обдолбанную наркоманку, потом отсидел. Долго скитался. Попрошайничал. Встретил однажды старшую сестру — а она в люди выбилась, представь? Колледж закончила, оказывается. И я, заросший бродяга. Домой пытался вернуться, но родители, как выяснилось, уехали. Сестра им квартиру купила. Мне терять нечего было. У Люси что-то встало поперёк горла. — Знаешь Джувию? — продолжил он и вслух дал сам себе ответ: — Знаешь, конечно. Вы были соседками. И зачем комедию было ломать? Неприязнь в душе светловолосой мешалась с жалостью. Этот ребёнок из гетто в курсе всего. — Ну так вот, — мужчина шмыгнул, наверное, по привычке, — Джувия выросла в приюте. Родители погибли. Ни друзей, ни семьи. Да ты взгляни, она малышка совсем. — К чему этот разговор? — грубо осекла его девушка, поворачиваясь наконец. Голос как будто превратился в чужой. — Завязывай со своей голодовкой, Люси. — Что? — возмутилась она, вконец оторопев. — Я слышал твою историю, а ты — мою. Ты сидишь с наркоманами, алкоголиками, шлюхами, убийцами и сиротами — мы были ими до того, как оказались здесь. Тут всё просто — мы мешки с мясом. Нас не ищут, у нас нет близких, потому что мы никто. Здесь нет иглы, и ты не увидишь меня таким, какой я на самом деле. Ноги раздвигать тоже никто не будет, но это не значит, что мы всегда были тихими и запуганными. Ты особенная. — Ложь. — Ты работала на федеральном канале? Мне так Джувия сказала, а ей — убитая Альберона. Так что ты забыла среди отбросов? — Не у меня спрашивай, — раздражённо процедила Люси. Дрожь накатила на неё: это обида или страх? Она усердно строила карьеру, заботилась об одинокой матери, а в старости мечтала написать собственную книгу. Терялась, правда, о чём. — Прекращай голодать, говорю. Я буду отдавать тебе свой кусок. Встань на ноги и беги отсюда. У тебя есть шансы. Тебя же спасли перед расстрелом. Приведи помощь, Люси. — У меня не получится, — принялась отбрыкиваться девушка, — глупые слова. Нет-нет-нет. Неужели он не понимает? Непокорных тут убивают; ему мало было недавнего представления? Военные вслепую, без разбора стреляли по дрожащей толпе! Человек сначала молился, лишь бы пуля пролетела мимо, а потом в безумии призывал убить. И о ней ведь персонал почти позабыл тогда. Не будь она столь любопытной и не крути головой, солдат бы не разозлился на неё, и тот брюнет не приказал бы спустить её к нему. Девушке утром четырнадцатого прострелили плечо: память о боли, разрывающей плоть, была свежа. Вновь бежать под пулями, срывая дыхание и сердце, ей хотелось меньше всего. Тяжёлые шаги за спиной, а ты перебираешь ногами из последних сил, но тебя хватают, и внутри что-то обрывается — это была надежда. Такого не повторится, решила для себя Люси. Пока эти ублюдки следят за её матерью, она будет слушаться. Да какая от неё польза? — Никого из нас, скорее всего, не будет в живых, когда сюда ворвутся федералы. Но ты поможешь другим, кто будет после нас, — осторожно говорил мужчина. — Зачем тебе это? — Хартфилия покачала головой, поджимая губы. Горло душило глубоко внутри, и ей хотелось или громко разрыдаться, или разодрать собственную шею. — Я хочу сделать хоть что-то хорошее, прежде чем умру. Несколько человек вместе со мной согласились уступить тебе еду. Ты не обязана рисковать ради таких отбросов, но… За два дня он революцию здесь провернул, что ли? Почему она пропустила эти разговоры? Спала, наверное. — У меня нет среди них друзей, — соврала ты, Люси, у тебя даже любовник с недавних пор имеется. — Мне неизвестно, где мы, кто все эти люди и что за опыты они проводят. Я не умею драться и быстро бегать. Очнись, я подведу, — надрывно просипела она, наклоняясь ближе и показывая тремя пальцами что-то абстрактное перед его глазами. Тело в припадке потряхивало. — Либо подаришь кому-то второй шанс. Мужчина поморщился, вставая, но прежде обратился напоследок: — Спаси нас всех, Люси.