Изнутри и извне

      До рассвета оставалось ещё несколько часов, когда запас дров для костра подошёл к концу – недавно похолодавшие осенние ночи заставляли не экономить на тепле. Телдрин тихо ругнулся и нехотя поднялся с нагретого места, разминая затёкшие ноги. Зрение, изменённое заклинанием обнаружения жизни, не показало поблизости никого крупнее белок – кроме его самого и спящей Нерин, конечно, – поэтому он со спокойной душой накинул на себя ещё и «Кошачий глаз» и углубился в шелестящий темнотой лес.       Лес, по счастью, оказался совершенно предсказуемым: хлюпающие под ногами лужи, тощие кусты и осыпающие листву деревья, которые позволили Телдрину разжиться сучьями и ветками без особых проблем. А вот возвращение к замерзавшему в ночи костру принесло ему сюрприз – сидевшую в паре шагов от пламени Нерин, сонную и клевавшую носом, нахохлившуюся и укутанную в одеяло по самые уши.        – Чего не спишь?       Она встрепенулась и, осоловело моргнув, проводила взглядом сгружаемые в костёр дрова.        – Сейчас будет дымно, – предупредил Телдрин, и она отодвинулась подальше, прикрыв глаза.       Когда он прекратил раздувать угли, а принесённые сучья наконец занялись огнём, Нерин вновь высунула нос и пару сонных глаз из-под одеяла, потянувшись к благословенному теплу. К концу месяца Огня очага юг Скайрима укутался серой дождевой хмарью, словно любимым платком, и пронизывал неудачливых, зря понадеявшихся на хорошую погоду путешественников назойливыми осенними ветрами.       Путешествие в Фолкрит затянулось куда сильнее, чем они оба надеялись, пусть даже по пути не было ни одной подработки в духе «избавьте от бандитов», или «выловите из болотной жижи зачарованное кольцо», или «найдите в древней проклятой гробнице любимый ночной горшок моего пра-пра-пра». Одержавшие долгожданную победу Братья Бури щедро одарили героев войны. Теперь Нерин – хоть её и мутило от мысли о полученных деньгах – не была сильно стеснена в тратах… Но тяжёлый кошель – плохой помощник против дурной погоды.       Она звонко чихнула и нырнула обратно в одеяло.        – Простудиться в трёх днях пути от цели будет очень глупо, – заметил Телдрин и сел рядом с ней.       Плясавший перед ними огонь разгорался на принесённых дровах, набирал силу, тянулся в тёмное ночное небо.        – Дурной сон приснился, – почти прошептала Нерин, и Телдрин не сразу понял, что это ответ на его собственный вопрос. – Виндхельм в огне. Будто в войне победили имперские войска. И это не Солитьюд был залит пламенем и кровью, а… – Она умолкла на мгновение. – Наш дом – мой, мамы и папы. И дядин магазин. И вся улица… Всё в огне. И кроме него вокруг только крики, страх и дым – так много дыма, что ни единой звезды не видно на небе. Как будто их вовсе нет.       Она замолчала и сгорбилась под весом воспоминаний о несбывшемся, тихая, отстранённая, вся словно неумело сплетённая из острых углов: сведённые в ниточку тонкие губы, непослушно выбившиеся пряди волос, дрожащие в неровном свете костра ресницы… Телдрин подавил желание обнять её – сгрести её в охапку и крепко-крепко обнимать по меньшей мере до конца жизни – и лишь тихонько толкнул плечом:        – Виндхельм цел, ты же знаешь. Стоит и ждёт тебя.       Нерин повернулась к нему, неожиданно и горько улыбнувшись:        – Может, это и к худшему? И мне надо было тушить восстание, а не подкидывать в него дров? Да и… Ждёт меня Виндхельм, как же!        – А семья? У тебя ведь кроме родителей…        – Семья? – хмыкнула она. – Дядя Ревин на меня до сих пор в страшной обиде за то, что я после всего, что он для меня сделал, не осталась на всю жизнь в его бесценном магазине – помогать с ведением дел, слушать наставления и задыхаться от благодарности.       Телдрин фыркнул:        – Да уж, Ревин, насколько я его помню, скорее удавится, чем поставит что-то выше благополучия своей лавочки. Как вообще получилось, что он согласился взять тебя под свою опеку?       Нерин поежилась и прижалась к его плечу плотнее – в поисках тепла, конечно же, просто в поисках тепла, Серо, не выдумывай. Вздохнула:        – Правила приличия, полагаю. Чтобы никто не мог сказать, что Ревин Садри бросил родную кровь. Когда родители… Когда их не стало, на весь Виндхельм у меня ведь осталось только два родственника – мамины брат и сестра, дядя Ревин и тётя Идеса.        – А! – Телдрин щёлкнул пальцами, силясь отвлечь себя от того, насколько они близко. – Та Идеса, которая к нордам прибилась помощницей, в клан Жестокое Море, да? Младшего их сына, Торстена, нянчила – она?        – Да, – В голосе Нерин не было ни тепла, ни холода – лишь усталое безразличие. – Сэра Идеса Садри нашла себе покровителей – и с тех пор с соотечественниками старается не пересекаться вовсе. Даже дяде Ревину не удавалось с ней поговорить, а уж маме или мне – и подавно.       Почему?       Вопрос тяжёлым камнем застрял в горле, и Телдрин решил сменить тему:        – А я ведь только сейчас сообразил – ты ведь, получается, Садри? Нерин Садри? Забавно, но я ни разу не слышал, как ты представляешься полным именем.       Она вздрогнула и чуть отстранилась.        – Ошибаешься, – Это прозвучало едва слышно, и Нерин повторила громче, будто и себя тоже в чём-то убеждая: – Ошибаешься.       Телдрин уставился на неё, ожидая продолжения. Нерин попыталась было уклониться от его пристального взгляда, но через пару секунд сдалась, коротко выдохнула, собираясь с силами, и заговорила:        – Папа был сиротой – без дома, семьи и фамилии. Из-за этого мамины родители на него и взъелись – как же, изгой без роду-племени, да на наше сокровище…       Телдрин на услышанное молча кивнул – удивляться нечему. Годы путешествий познакомили его с самыми разными расами и с самыми разными взглядами на жизнь. Те же норды, к примеру, зачастую прекрасно обходились без фамилий вовсе, да и другие людские расы не придавали этому такого уж большого значения… Но большинство данмеров, как и столетия назад, свято чтили своих предков – а потому с подозрением относились к тем, кто их покровительства был лишён.        – …Потому-то она со всей семьёй и разругалась, – продолжила свой рассказ Нерин. – Мол, «если вы не согласны дать фамилию моему мужу, тогда лучше я, как и он, вовсе без фамилии буду» – так мама мне рассказывала. В излишней покладистости её точно никто никогда не мог упрекнуть. Она у меня потрясающе упрямая. И просто потрясающая.       Нерин улыбнулась и умолкла, погрузившись в тёплые воспоминания, и Телдрин не посмел нарушить разбавляемое треском костра молчание.       Искры, улетавшие от пламени вверх, на мгновение смешивались в густой синеве неба с россыпью звёзд – и гасли уже среди них, долговечных и бесстрастных.        – Жалеешь? – наконец нарушил драгоценную тишину Телдрин.       Нерин вздрогнула, рассыпав цветные камешки детских воспоминаний, которые так бережно перебирала, и непонимающе уставилась на него.        – О чём?        – О семье. О том, что не поняли и не приняли. О том, что отказались от тебя – а они ведь отказались, я прав?       Горечь, звучавшая в каждом его слове, скрывала под собой тихую, сдержанную ярость – и скрывала хорошо, раз Нерин не вздрогнула, а лишь тихо опустила голову. Когда несколько ударов сердца спустя она посмотрела на Телдрина, залёгшую меж бровей тонкую складку почти не было видно.        – Ничего страшного, – произнесли её растянутые в улыбке губы, а глаза отразили темноту ночного леса. – Ничего…       Телдрин молча, не моргая смотрел на неё.        – Ладно, – тяжело выдохнула она, снова сдавшись; от улыбки на лице осталось лишь воспоминание. – Ты прав. Жалко. Ещё обидно, досадно… Тоскливо иногда. И ужасно раздражающе! – В её голосе зазвенела упрямая сталь. – Все эти понимающие улыбочки, когда я представляюсь просто как «Нерин из Виндхельма»…       Прогоревшая в глубине костра ветка треснула и надломилась, крошась под весом всего, что лежало на ней. Сноп искр высыпался в ночное небо и растворился в нём без следа.       Нерин, в глазах которой отразились и погасли золотые искры, продолжила гораздо тише, словно растеряв весь запал:        – Мне всю жизнь говорили, как я похожа на маму. И что же? Теперь я прямо копия отца в юности – ни семьи, ни дома… Ни фамилии даже.        – Кретины они все, – нарочито грубо подытожил Телдрин её рассказ. – Скудоумные мешки с гуарьим навозом.       Грубить, хамить, язвить, шутить – да что угодно сделать, лишь бы разрушить этот повисший в воздухе похоронный настрой!       Но Нерин в ответ лишь болезненно улыбнулась.        – Если хочешь, – Он не намеревался сдаваться и заканчивать разговор на минорной ноте, – бери мою фамилию. Нерин Серо – звучит, а? Всё равно мои…       Раньше, чем он успел договорить, Нерин отшатнулась, как ошпаренная. Её лицо оказалось настолько неправдоподобно пунцовым, что Телдрин даже успел испугаться за неё прежде, чем понял, что это всего лишь румянец.       Почему?       Осознание наступило мгновением позже – и со всего маху макнуло его лицом в раскалённую лаву.       Фамилия.       Семья.       Нерин Серо.       Во имя, блядь, Азуры милостивой! Серо, научись уже думать раньше, чем говорить!       Телдрин не мог увидеть себя со стороны, но догадывался, что рожа его сейчас полыхает румянцем так, словно вот-вот взорвётся. Замершая напротив него, как кролик перед дреморой, Нерин не сводила с него немыслимо широко распахнутых глаз – и он не мог понять этот взгляд.       Секунды, отмеряемые глухим стуком сердца, медленно утекали каплями мёда – янтарными, тягучими, безмолвными.       Первой из вязкого, жаркого молчания начала выпутываться Нерин:        – Если уж ты настолько хотел сделать мне предложение, то обставил бы как-нибудь… Поромантичнее, что ли?       Пропитавшая её голос ирония что-то больно кольнула в груди – но подарила возможность выкрутиться из мучительно жаркого смущения.        – Моя ошибка, – подчёркнуто трагично склонил голову Телдрин, про себя моля всех предков о том, чтобы его лицо наконец вернуло свой нормальный цвет. – Мне следовало сперва отправить сватов верхом на гуарах-альбиносах, украшенных букетами вредозобника…        – Ни разу не видела гуара-альбиноса, – рассмеялась Нерин.       Телдрин пожал плечами:        – Я тоже. Но не отвлекай! Сваты все должны быть рыжими, но лысыми.        – И цвет волос ты будешь у них проверять в…        – Неважно, абсолютно неважно. Так, что ещё… Точно! Они будут хором петь хвалы Азуре!       Нерин уже смеялась в голос, но Телдрин ещё не закончил:        – И только после того, как они пропоют хвалы два дня и три ночи – лишь тогда они поведают, зачем пришли.        – У меня для тебя плохие новости, – Нерин наконец перевела дыхание и фыркнула от сдерживаемого смеха. – С таким подходом ты, боюсь, никогда не женишься.       Прищурившись, Телдрин проследил за тем, как она шмыгнула носом, и покачал головой:        – Сопливых я ещё не спрашивал. Лезь обратно под своё одеяло, да и вообще ложись спать. И только попробуй мне тут простыть – лично прибью.       Притихшая и явно утомившаяся, Нерин безропотно перебралась на лежанку и зарылась в тёплые одеяла; вынырнула из-под них, чтобы блеснуть глазами напоследок:        – Кто из нас двоих больше похож на заболевшего, так это ты – ни разу меня сегодня не назвал Шваброй, – и обратно скрылась от его взгляда, оставив за собой последнее слово.       И слово было – «Швабра».