Танец на углях

К вящему удивлению Савады, письмо от Аой пришло тем же вечером, словно она хотела отправить его как можно скорее, чтобы не растерять остатки решимости. Он понимал, что для нее это была не меньшая авантюра, чем для него самого, а может, даже и большая, а потому подобная попытка «броситься в омут с головой» вызвала смешанные чувства: с одной стороны, она была понятна, с другой же пугала предложением прийти в гости прямо на следующий день. Тсуна и сам не знал, чего хотел: он одновременно мечтал, чтобы Аой никогда не пригласила его в гости, да и вообще не воспользовалась почтой, но в то же время искренне надеялся, что сумеет скрасить ее одиночество, показав, каким на самом деле может быть мир, если у тебя есть те, кто готов подставить плечо в трудную минуту. Лень и эгоизм боролись с чувством ответственности и добротой. Доброта победила. Стоя перед массивными коваными воротами, стремившимися заполнить собой зазор в высоком кирпичном заборе, Тсуна думал, что зря сюда пришел. Солнце лишь начинало опускаться к линии горизонта, очерчивая мягким желтоватым светом контуры пушистых облаков, так и не проливших вчера на землю ни слезинки — они продолжали лениво сбиваться в стайки, стремясь всё же свергнуть устоявшийся режим, пусть даже с опозданием, и на этот раз солнце понимало, что отсрочить восстание не удастся: вместо мелких разрозненных белых мазков его пытались отделить от земли массивные ватные горы, местами начинавшие приобретать грязновато-серый цвет восстаний, боев и разрухи. По виску Савады скатилась соленая капля. Мягкий свет ненавязчиво прижигал кожу раскаленным воздухом. Пока гроза не разразилась, стоило выжать из живых максимум влаги, иссушить землю всеми силами, чтобы с гордостью уйти на покой — до завершения ливня. Ведь солнце всегда побеждало — переживало шторм и возвращалось на небо с новыми силами. Сообщив по домофону о цели своего визита, Тсуна рукавом смахнул со лба пот и принялся разглядывать непривычный пейзаж, скрывавшийся за непроницаемым забором и лишь в этом месте позволявший полюбоваться собой, как кокетка, поглядывающая на собеседника поверх широкого веера. Двухэтажный дом, больше похожий на европейскую виллу, поражал своим великолепием, подъездная дорожка, мощеная крупным серым камнем, сияла чистотой и аккуратностью — ни единой трещины, ни одного опавшего листочка. Ровно выкошенный газон за высоким бордюром, аккуратно подстриженные кусты и деревья, напоминавшие о столь ненавистных занятиях по геометрии, к счастью, оставшихся в прошлом, за стенам школы — всё здесь буквально кричало о достатке хозяев, их любви к роскоши, а также чванливом желании поразить окружающий мир, слишком бедный, чтобы понять всё величие и красоту истинного богатства. Вот только Тсуне этот дом совершено не понравился. Штаб Вонголы был не менее шикарно обустроен, но в нем чувствовалось тепло, домашний уют и не было ни капли манерности, здесь же хозяин явно старался привести свой дом к неким стандартам качества, найденным в модных журналах, однако эта красота была холодной и показной, будто неживой. И восхищения особняк у Тсунаёши не вызвал, хотя, увидев адрес и осознав, что придется идти в элитный район города, а точнее, пригорода, где проживали местный босс якудза, мэр, хозяин ювелирного завода и знаменитый на всю префектуру владелец развлекательных центров, испытал воодушевление, смешанное с растерянностью: «Никогда там не был, вот бы увидеть, как живут миллионеры! Но мне точно можно туда идти? Как-то это… странно». Думать о себе как о наследнике величайшего мафиозного клана он так и не научился. Ворота сами собой разъехались, приглашая его в неуютный, геометрически идеальный мир, захлопнувший пасть сразу же, как только он сделал пару неуверенных шагов вперед. Мир поглотил гостя, неопрятным бельмом выделявшегося на его изысканном, кристально чистом теле. «Зря я сюда пришел», — подумал Саввада, но тут из дверей особняка черным вихрем вылетела девушка, мчавшаяся ему навстречу на всех парусах. Ветер помогал ей, толкал вперед, путаясь в вечно растрепанных волосах, заполняя паруса юбки и рукавов, и эта деталь показалась еще более неуместной, нежели растрепанный, но хотя бы не слишком мрачный паренек, изумленно смотревший на непривычную напыщенную реальность. Аой подбежала к бордюру, вместо того, чтобы идти по дороге, вспорхнула на него, словно не заметив изменений в собственном положении, и, раскинув руки в стороны, на полной скорости помчалась к гостю. «Осторожно, упадешь!» — хотелось крикнуть ему, но слова застряли в горле. Ведьмы умеют договариваться с ветром, чтобы он нес их мётлы под полной луной. Она казалась не человеком — ночной нимфой, спрыгнувшей с ветвей лишь ради того, чтобы пошутить над незадачливым путником. Дитя тьмы и ветра, скользящее по их потокам без тени сомнений. Идеальный баланс? Эти слова отказывались всплывать в сознании. Зато на их месте охотно появлялись образы, взращенные мистическими историями, волшебными сказками и пугающими играми. «Интересно, карасу-тенгу могут принимать человеческий облик?» Тсуна сам устыдился мыслей, не желавших исчезать. Аой спрыгнула с высокого камня и замерла напротив него, а он не знал, что сказать, мысли путались, и хотелось лишь одного — сбежать куда подальше от столь непривычного мира, будто существующего отдельно от остальной реальности. — А я гадала, придешь или нет. Обидное высказывание заставило мысли мгновенно выстроиться ровной шеренгой и потечь в привычном направлении. — Я же сказал, что приду! — Люди часто говорят одно, думают другое, а делают третье. И дело не в «докторе Джекиле и мистере Хайде», просто им так удобнее жить, — ничуть не впечатлившись видом мгновенно надувшегося паренька, поджавшего губы и потупившего взгляд, ответила Аой. — Я не обманывал. — Теперь вижу, — она пожала плечами, развернулась на мысках и подошла к бордюру. — Пойдем на задний двор. Там уже всё приготовлено. Только идем по камням, надо же тебе привыкать к постоянной балансировке. Тсуна горестно вздохнул. Да уж, простого визита вежливости не вышло, ему опять грозила тренировка. Нет, конечно, он хотел побыстрее научиться ходить по канату, чтобы Реборн перестал пинать его за неудачи хотя бы на этом поприще, но заниматься, когда ни репетитора, ни друзей рядом нет, да еще и в такую жару… — Не вздыхай так тяжко, я же обещала тебя научить, так что деваться некуда. Давай, запрыгивай, у нас большой сад, обойдем его по бордюру, чтобы ты привык, а потом пойдем к веревке. Не бойся, не упадешь, а если и упадешь, здесь невысоко. — Просто у меня никогда ничего не получается, — пожаловался Тсуна, но всё же взгромоздился на бордюр. Колени тут же задрожали, и он предпринял вялую попытку отступления: — А разве мне не стоит поздороваться сначала с твоим отцом? Всё-таки вежливость… — Отцу плевать, — отмахнулась Аой, перебив его, и начала движение спиной вперед, спокойно и уверенно. Тсуна потупился, но тут же взял себя в руки и попытался сделать шаг. Покачнулся, выправился и пробормотал: — И как ты это делаешь?.. Да еще и не глядя! Даже руками себе не помогаешь. — Годы тренировок, — пожали плечами в ответ. — Я с самого детства ходила по куда более пугающим мостам, вот и привыкла. Но если те мосты были ужасны и радости после себя не оставляли, эти мне нравятся, так что по ним я хожу с любовью. Если рядом есть «мостик», всегда иду по нему, никогда не спускаюсь на широкую дорогу. — Да уж, такого мне точно не достичь… — Было бы желание. «Не могу» и «не хочу» — вещи разные. Если задаться целью и прилагать все силы для ее достижения, можно добиться очень многого. Не всего, но всё же гораздо большего, чем ежели стоять на месте. А впрочем, ты и сам это понимаешь, раз пришел сюда не просто в гости. Только, видимо, любишь жаловаться на жизнь, да? Это ритуал или привычка? Савада озадаченно на нее посмотрел, не зная, что ответить. Он всегда думал, что его жалобы — это естественная реакция на собственную несостоятельность и несовершенство мира, однако цель стать самим собой из десятилетнего будущего, сильным и уверенным, независимым и решительным, раньше казалась ему просто мечтой, недостижимой и сказочной, а вот сейчас он шел к ней, неуверенно, спотыкаясь, осторожно и слишком медленно, но шел. Значит, возможно, и к другим целям сможет прийти? Смог же, в конце концов, поступить на исторический факультет, хотя был уверен, что не сумеет хорошо подготовиться! Правда, в подготовке помогали друзья и Реборн… Но он и сам приложил немало сил, зубрил днями и ночами! А впрочем, поступление в университет — не то же самое, что превращение из робкого подростка в сильного, независимого мужчину, и научиться ходить по канату так же легко, как дышать, куда сложнее, чем отточить основные движения рукопашки. По крайней мере, так ему казалось… — Ну не знаю, мне просто координацию надо улучшить, а не профессиональным канатоходцем становиться. Так что я не смогу всё свободное время на тренировки убивать. Аой резко замерла и странным, пафосно-возмущенным тоном продекламировала: — «Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если б ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него всё, что хочешь». — Что? — опешил Тсуна, всё еще стараясь удержать равновесие, но оторвав взгляд от камня и недоуменно воззрившись на спутницу. — «Алиса в стране чудес», моя самая любимая сказка. Время нельзя убить. Или потерять. Оно этого не любит. — Ты порой немного странные вещи говоришь, — пробормотал он, вновь уставившись на серую змею под ногами, вот только на этот раз больше ради того, чтобы спрятаться от взгляда пронзительно спокойных глаз, заполненных чем-то странным. Тем, чего Тсуна никак не мог понять, но чувствовал, слишком хорошо чувствовал — чем-то пугающим, отчужденным, словно существующим в иной реальности. — Разве? Я — это просто книги, да еще немного безумия. Впрочем, «нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально». — Тоже цитата? — улыбнулся Савада краешками губ. Это высказывание ему понравилось, оно отлично характеризовало бо́льшую часть его знакомых, да и его самого, ведь «нормальным» в привычном понимании назвать человека, способного зажечь на теле яркое, но обжигающее лишь по желанию владельца пламя слишком сложно. — И снова Льюис Кэрролл. Если я говорю что-то непонятное, это либо цитаты, либо мои мысли, меня вечно этим попрекают, но мне всё равно. — Почему? — он озадаченно посмотрел на нее, а балансировка постепенно становилась всё менее сложной задачей. — «Мне всё равно, что вы обо мне думаете, я о вас не думаю вообще». Мне кажется, подход Коко Шанель был исключительно верен. Какая разница, как тебя назовут люди, не имеющие никакого значения? Они не нужны тебе, не дороги, не влияют на твою жизнь, они существуют отдельно от тебя, и ваши дороги лишь изредка пересекаются. Так какая разница, что они говорят? — А если человек близкий? Например, репетитор, с которым ты живешь в одном доме уже почти шесть лет? — осторожно спросил Тсунаёши и сделал шаг вперед. — Можно прислушаться к его словам, а можно махнуть на них рукой. Даже дорогие люди не всегда правы, даже те, кто находится слишком близко, не всегда имеют значение. Если человек не важен, забудь, если важен, взвесь его слова на самых точных весах, лишенных предвзятости. Вот приведи мне пример его слов. Тсуна замялся. Передавать оскорбления Реборна ему совершенно не хотелось, но отступать было некуда: Аой умела напирать, если это ей было нужно, а сейчас она явно собиралась вытянуть из него правду, пусть даже калеными щипцами. — Ну, например: «Бесполезный Тсуна, твоя координация — насмешка над человеком прямоходящим! Разумным ты не был и не будешь, но хотя бы научись не падать на ровном месте, а то стоять рядом стыдно!» — Так вот почему ты решился сюда прийти, — перевернула всё с ног на голову Аой и усмехнулась. — Вовсе нет! Я хотел прийти в гости! — выпалил Савада и тут же стушевался, благодаря чему чуть не рухнул, но вовремя успел восстановить равновесие. — В смысле, хотел… ну… я не ради тренировок пришел! Вот… — Ладно, ладно, поняла, — отмахнулись от него, но интуиция шепнула, что его и впрямь поняли. А возможно, даже поверили… — Давай взвесим его слова. «Бесполезный Тсуна». Ты делаешь хоть что-то полезное? Помогаешь матери, например? Или товарищам? — Конечно, но… — Давай без «но», потому что все «но» — это субъективный взгляд, порожденный твоей самооценкой. Раз ты совершаешь поступки, приносящие окружающим пользу, значит, ты не бесполезен. Это простая логика. Ни капли эмоций. Бесполезен тот, кто ничего не делает, а тот, кто может хотя бы морально поддержать друга, уже приносит пользу — облегчает чужую боль. Едем дальше. «Разумным ты не был и не будешь». Скажи, сколько тебе лет? — А? — Тсуна вновь растерялся. Такого вопроса в связи с предложенными на рассмотрение словами он никак не ожидал. — Восемнадцать, а что? — Как мне. И чем ты сейчас занимаешься? Учишься, работаешь? — Учусь на историческом в нашем институте, первый курс. Но причем здесь… — То есть ты закончил школу и поступил в высшее учебное заведение, так? — Ну да… — Дурак сможет сдать сложные экзамены и поступить? — Ну… Мне, наверное, просто повезло. И Реборн, и ребята со мной много занимались, поэтому я… — Стоп. Кто-то подтасовал результаты экзамена? — Нет, конечно! — Кто-то подсказывал тебе во время проверки знаний? — Нет же! — Ты сдал сам, поступил сам. Твои знания позволили набрать нужный балл. Помогли их получить друзья, но если бы ты ловил ворон на занятиях, знания в голове не отложились бы, значит, ты учился. Сам. Так разве можно сказать, что ты глуп? И он не знал, что на это ответить, ведь второй самой любимой фразой после «бесполезный Тсуна» в арсенале Реборна была фраза «глупый Тсуна». А Аой тем временем продолжала: — Впрочем, именно «разумность», а не ум определяется иными критериями. Способен ли человек мыслить логически, здраво оценивать происходящее вокруг, анализировать и принимать решения. Ты на это способен. Хочешь самосовершенствоваться, а не загнивать в болоте безделья, анализируешь мои слова и понимаешь их, делаешь выводы из происходящего, строишь логические цепочки причинно-следственной связи. Ты умеешь мыслить, значит, ты разумен. Продолжаем разбор. «Твоя координация — насмешка над человеком прямоходящим!» У тебя плохая координация? — Очень, я только недавно перестал на ровном месте падать, и то иногда случается, — сник Тсунаёши, от последних слов девушки слегка приободрившийся. — Значит, смысл высказывания верен, верна ли форма? На свете много людей, среди них есть те, у кого отменная координация и прекрасный вестибулярный аппарат, «середнячки» и очень неуклюжие. Вопрос: каждый неуклюжий человек — насмешка над теми, кто умеет ходить прямо? Но ведь они тоже ходят прямо, просто порой падают. Вот тебе цитата из словаря: «Насмешка — это обидная шутка, издевка, выражение иронического отношения». Эти люди иронично относятся к тем, кто ходит прямо? Жизнь издевается над людьми с хорошей координацией существованием остальных? Обижает их? Вовсе нет, эти люди просто существуют. Значит, насмешки в их существовании нет, как нет насмешки над ними в существовании тех, кто может с завязанными глазами пройти по канату. С такой стороны Тсуна на подобные вопросы никогда не смотрел, и ему начинало казаться, что Аой — это странный энциклопедический словарь, обретший форму человека, а может, бесстрастный судья, привычный к рассмотрению фактов со всех сторон и умело апеллирующий ими. Вот только ее слова заставляли самооценку вскинуть голову и внимательно прислушаться к ним. Потому что слова постороннего человека — совсем не то же самое, что слова матери или друга, для которых ты априори хорош, даже со всеми минусами. — И последнее. «Хотя бы научись не падать на ровном месте, а то стоять рядом стыдно». Полезный совет, не падать на ровном (и не только) месте — отличное умение. Стыдно или нет твоему учителю стоять рядом с тобой неизвестно, поскольку мы не можем заглянуть в его сознание, а потому данный тезис рассмотрению не подлежит. Итак, подведем итоги: один хороший совет, одно верное утверждение, выраженное в некорректной форме, два неверных утверждения, одна неизвестная. Мое мнение: к совету стоит прислушаться, он поможет справиться с верным утверждением — улучшить координацию. На остальное не стоит обращать внимания, это просто попытки побольнее уколоть, вот и всё. — А зачем ему меня колоть? — озадачился Тсуна. — Если он так говорит, значит, он так думает, разве нет? — Необязательно. Сомневаюсь, что твой учитель настолько глуп, что не понимает очевидного. Эти высказывания больше похожи на типичные оскорбления, нежели на констатацию факта, как по форме, так и по содержанию. А ты воспринимаешь их буквально. Скажи, если он назовет тебя свиньей за разбросанный в комнате мусор, ты подумаешь, что у тебя вырос пятачок и хвостик? Тсуна пошатнулся и снова чуть не упал. Всё это время он не спеша продвигался вперед, следуя за Аой, шагавшей спиной вперед так спокойно, будто это была прогулка по бульвару, но очередное странное сравнение заставило его потерять концентрацию. — Нет, конечно, но я бы подумал, что намусорил в комнате и надо убрать. — Выровняться было сложно, однако он справился, и потому ответ прозвучал несколько нервно, но всё же без раздражения на самого себя за очередную неудачу. — Так почему ты ищешь конкретику в других оскорблениях вместо того, чтобы смотреть исключительно на главную мысль? — В смысле? — В прямом. Ты разумен и не глуп, но тебя называют таковым. Почему? Потому что ты, как в примере с уборкой, совершил ошибку, сделал или сказал что-то глупое, по мнению репетитора. Ты не бесполезен, но тебя называют таковым. Почему? Потому что ты сделал что-то неправильно или, скорее, наоборот, не сделал чего-то важного, и учитель утрированно выражает свое мнение о тебе. — Но он меня будит каждое утро словами: «Подъем, бесполезный Тсуна!» Да и вообще он почти никогда не зовет меня просто по имени, только глупым или бесполезным, — обида юркой змейкой скользнула по сердцу, губы поджались, захотелось выплеснуть раздражение, поднимавшееся в душе, но он промолчал. Жаловаться на жизнь — удел слабаков, как говорил Реборн, а значит, не стоило этого делать хотя бы перед посторонними. И так слишком многое сказал. — Значит, ему просто нравится тебя оскорблять, это же очевидно. Эти фразы вошли у него в привычку, а в привычку обычно не входит то, что человеку не нравится, даже дым никотина курильщикам не противен, им нравится процесс, хоть они понимают, что убивают и себя, и окружающих — им настолько нравится курение, что собственное здоровье и здоровье дорогих людей отходит на второй план перед сиюминутным наслаждением. Эгоизм. Банальный эгоизм. Учитель не думает о том, как ты себя чувствуешь из-за подобных высказываний, ему они просто нравятся. Возможно, данная привычка выросла из того, что ты часто ошибался, но это ничего не меняет. В тех словах нет истины, это лишь оскорбления, и из них ты можешь сделать только два вывода: учителю нравится тебя оскорблять, и порой ты совершаешь ошибки, которые надо учиться исправлять или не допускать новых. Пункт номер два ты выполняешь — пытаешься самосовершенствоваться. Так прими и пункт номер один. Прекрати питаться ядом человека, радующегося, наступая на твои мозоли. Он поперхнулся воздухом, закашлялся, спрыгнул с бордюра и, недоуменно воззрившись на собеседницу, замахал руками, пытаясь что-то сказать, но получалось лишь сдавленное мычание. — Реборн мне добра желает, — наконец сорвался с губ сдавленный хрип. — Не спорю, ведь он дает дельные советы. Однако это не значит, что он не любит тебя унижать. Возможно, он просто садист, возможно, чрезмерно властолюбивый человек, возможно, привык помыкать окружающими, возможно, старается возвыситься за чужой счет… вариантов масса, не буду все перечислять. Но факт остается фактом: ему нравится унижать тебя, причинять боль. Возможно, он даже думает, что это пойдет тебе на благо, как думают многие сторонники тотального контроля и тирании. Вопрос не в этом, ведь он тот, кто он есть, его не изменить. Вопрос — зачем принимать на веру чужие слова, если истиной они не являются? И неважно, почему их сказали. Зачем верить в ложь? И правда, зачем? «Вот Хибари-сан всегда говорит, чтобы я не смел лгать ему. Но при этом сам постоянно заявляет, что он не с нами и вообще помогает только из своих целей, а на нас ему плевать, хотя это явно не так. Я же его словам не верю, потому что понимаю, что он просто пытается от нас отдалиться таким образом. То есть врет. Но на эту ложь не стоит обижаться, он ведь делает это не со зла, а потому, что не хочет нас подпускать слишком близко, он вообще одиночка и почти никому не верит. Так что же? Почему я не верю его словам, ищу за ними правду, а словам Реборна верю абсолютно во всем? Потому что и сам считаю себя бесполезным?» — А что, если сам чувствуешь, что бесполезен? — осторожно спросил Тсуна. И его вновь огорошили: — Залезешь обратно? Он растерянно воззрился на невысокий камень, казавшийся муравьям Эверестом, и, пожав плечами, одним шагом покорил его. — Вот видишь. Даже если тебе не хочется чего-то делать, ты это делаешь, чтобы стать лучше. Так в чем же проблема? Продолжай. Стань лучше настолько, чтобы не чувствовать себя бесполезным. Она развернулась и неспешно пошла вперед, бросив: «Не отставай», — и Тсуна подумал, что все люди действительно по-своему странные, но это хорошо: встретившись с кем-то, чье мировоззрение разительно отличается от твоего, можно очень многое узнать, еще больше понять, а главное, возможно, получится увидеть то, чего раньше никак не мог заметить. Он улыбнулся и двинулся вперед. Идти было сложно, «мост» так и норовил скинуть путника со своей спины, но Тсуна вспомнил вчерашнее и попытался прочувствовать окружающий мир. Получалось неплохо: учителя по рукопашному бою всегда говорили, что необходимо читать потоки воздуха и движения противника, что чем-то перекликалось с советами Аой, и двигаться по ветру, а не упрямо прорываться сквозь него, беря крепость штурмом, оказалось куда проще, чем он думал. К тому же, держать баланс было легче, если представить, что идешь не по узкой тропке, а по широкой мостовой или взбираешься на огромную гору по пологому склону, и воображение вновь помогло искателю приключений справиться с собственным страхом. Он ускорился. Деревья проплывали мимо идеальными конусами, шары кустов следовали за путниками монотонной вереницей, дом с зарешеченными окнами, скалившимися черными прутьями даже со второго этажа, постепенно оставался позади, затем повернулся боком и в конце концов спрятал фасад, показав черный ход. Сад за ним был огромным и столь же вычурным, клумбы поражали ухоженностью и аккуратностью — петляя мимо них, Тсуна думал о том, что, несмотря на всю красоту, это место кажется абсолютно безжизненным. Пройдя вглубь небольшого парка, к счастью, позволявшего деревьям расти неидеально, а оттого казавшегося куда более настоящим, они спрыгнули на землю и свернули прочь от дорожки. Пара минут, и вот уже перед ними выросла небольшая поляна с широкой деревянной лавочкой, украшенной резной спинкой, но явно старой, давно не покрывавшейся лаком, местами почерневшей, а на ножках и вовсе заросшей мхом. Над ней возвышался уютный жестяной зонтик, некогда красный с белыми пятнами, а сейчас обшелушившийся и слегка проржавевший, рядом притулился крохотный столик, кованый, потрепанный, явно не менее старый. В центре поляны же застыл длинный, очень длинный канат, пересекавший ее от края до края, натянутый совсем невысоко, лишь сантиметрах в тридцати над землей. Шест, призванный помогать канатоходцу в освоении воздушного пространства, прятался в траве неподалеку, а высокий дворецкий в униформе времен Викторианской Англии, подтянутый, строгий, спортивный, но очень элегантный, завершал приготовления, проверяя крепление каната к невысоким железным столбикам, вкопанным в землю. Тсуна удивленно оглядывал дворецкого: впервые в жизни он видел человека в столь нелепой одежде, разве что анимешники порой косплеили куда более странных персонажей, но то был праздничный фестивальный маскарад, а это — повседневная одежда служащего, что вызвало довольно-таки неэстетичную реакцию — открывшийся от удивления рот и округлившиеся глаза. — Отец любит Викторианскую Англию, считает, что подобный фарс сделает его еще более важным, — усмехнулась Аой, без труда расшифровав невысказанный вопрос, а затем обратилась к предмету обсуждения: — Всё в порядке? — Да, мы всё сделали, как вы приказали, госпожа, — с поклоном сообщил дворецкий. — Спасибо. Пусть нас никто не беспокоит в ближайшие три часа. — Конечно, госпожа. Однако если ваш отец прикажет… — Знаю, знаю, я здесь никто, отец — Царь и Бог, можешь не повторять это каждый раз. Делай, что должен, я не протестую. Еще один поклон, и дворецкий удалился, на ходу натягивая на руки кипенно белые перчатки, а Тсуна тем временем пытался осмыслить сказанное: «Три часа? Три часа! Да это хуже, чем тренировка с Реборном! Тот хотя бы два часа мучиться заставлял… Правда, потом тащил на тренировку по рукопашке, но всё равно. Драться ведь проще, чем постоянно падать, там я хоть отбиваться уже научился». — Отставить панику, — усмехнулась Аой, поднимая шест и кидая его новому знакомому. — Здесь невысоко, падать не больно, но главное, ты сможешь гулять под облаками в своем темпе. Я не буду тебя подгонять. Просто побуду рядом, дам подсказки, посоветую что-то. Здесь ведь хоть и важна техника, главное — чувствовать канат, чувствовать всё вокруг, а значит, нельзя спешить. Нужно просто наслаждаться процессом. Представь, что идешь по облаку. Над тобой доброе теплое солнце, ласковое и приветливое. Вокруг — нежный ветерок, шепчущий старые сказки далеких странствий. Под ногами — пушистая перина из капелек воды, что уплотняется в прочную нить, давая тебе пройти дальше. А может, натянутый самим Гермесом мост, соединяющий Олимп и поля лепреконов веселой радугой? Кто знает. Это только твой мост, только твой путь, и только тебе решать, куда он приведет, в Тартар, Вальхаллу или на застолье веселых Муз. — Ты всегда превращаешь что-то обычное в удивительное, — пробормотал Тсунаёши, не зная, восхищается он подобным умением или не понимает его, но совершенно точно считая, что оно прекрасно. — Я — это книги и немного безумия, — рассмеялась Аой. — Безумия не диагностированного, а душевного. Мой мир разительно отличается от мира большинства, в нем творится «невозможное», а потому искать сказку в серых буднях для меня норма. Почему бы и нет? — И правда, — рассмеялся Тсуна, подходя к началу пути и переобуваясь в захваченные из дома, специально созданные для подобных подвигов сапоги из сыромятной кожи. — Почему бы и нет? Так ведь жить интереснее. — Тогда вперед, мой падаван! Я проведу тебя сквозь снежную бурю пред пастью Фенрира, помогу пересечь Долину Темпи, сотворенную самим Гераклом, затерянную меж высоких гор и ждущую новых героев, расскажу, как прокрасться мимо Цербера и проникнуть в логово дракона Фуцанлуна, скрывающего под землей несметные богатства! Давай отправимся в путешествие? Он удивленно посмотрел на нее, а затем рассмеялся и уточнил: — Как в прошлый раз? — Еще интереснее, — коварно пообещала Ведьма, хитро улыбнувшись. И он ей поверил. На этот раз без тени сомнений. Забравшись на канат, Тсуна привычно поймал равновесие, хотя сделать это получилось не с первого раза, и замер. Непрочный «мост» старался вырваться из-под ног и сбежать, раствориться в воздухе, скинуть слишком наглого смертного, осмелившегося покуситься на небеса, туда, где ему самое место — на землю. Ведь рожденный ползать летать не может… — Давай научимся сначала ползать по небу, потом ходить по нему, а потом уже полетим, — словно в ответ на его мысли улыбнулась Аой и, быстро добежав до другого конца каната, забралась на него. Тсунаёши едва удержался на тут же покачнувшемся помосте, и все силы прикладывал к тому, чтобы не упасть, в то время как она спокойно скользила вперед, раскинув руки, словно ворон над полем брани, неспешно, но уверенно, бесстрашно. И он подумал, что хотел бы так же гулять над пропастью. Без тени сомнений. — Видел, как я это сделала? — уточнила Аой, подойдя к Тсуне, лишь чудом сумевшему не рухнуть вниз. А впрочем, возможно, это чудо было вполне закономерным?.. — Ага, это было здорово! Так красиво… Она удивленно склонила голову, а затем рассмеялась. — Да я не о том. Техника, техника. Обратил внимание, как я ставлю ноги, как переношу центр тяжести, как поддерживаю равновесие? Ты слишком много внимания уделяешь ногам, потому они чересчур напряжены. Попробуй их слегка расслабить, особенно внизу. А вот за корпусом, напротив, следи внимательнее. Ты балансируешь ногами, а надо это делать телом. Зачем тебе шест? Чтобы чувствовать малейший наклон и исправлять его. Главное идти ровно, понимаешь? Не сутулься, не паникуй, расслабься. Ты же невысоко, точно не расшибешься, если упадешь. Представь, что это просто земля ходит ходуном, и иди вперед. Главное не напрягаться, чем мышцы напряженнее, тем менее они эластичны, а значит, тем выше вероятность падения. Здесь нужна не сила, а ловкость, не умение стоять, не шелохнувшись, а, напротив, гибкость, умение чувствовать момент и подстраиваться под него. Реакция, пластичность, спокойствие. — Спокойствие?.. Вот почему Реборн говорил, что это поможет мне стать увереннее в себе и научиться быстрее справляться с трудностями, да? — Видимо, так. Просто попробуй. Расправь крылья и лети так, как захочешь. Поиграй с небом, пошути с бездной. Порадуйся жизни в этот сложный момент, сделав его сказкой. Просто пошали. Тебя никто не накажет. Тсуна озадаченно смотрел на нее и пытался свыкнуться со столь новыми, необычными, слишком далекими от постоянных нравоучений Реборна словами. Просто поиграть? Делать то, что хочется, не заставляя себя, а всего лишь развлекаясь, как в детстве? Почему бы и нет! Это будет куда интереснее, чем бродить по трясущейся веревке, проливая пот и раздражение, держа в голове наставление: «Сконцентрируйся и будь внимателен, не смей падать!» Ему можно падать. Можно. Его никто не накажет. Не посмеется. Не обидит. Ему расскажут захватывающую сказку и поведут в удивительный мир добрых приключений! Почему бы и нет? Почему бы не заглянуть на стаканчик рома к Дэйви Джонсу, не пробежать мимо убежища Мойр, не рассмеяться, бродя над долинами древних драконов, сидящих на горах золота? Почему? Потому что Реборн говорит: «Сконцентрируйся»? Да и черт бы с ним! Со всем этим скучным миром! Тсуна рассмеялся, не заметив, что ноги перестали дрожать, и внезапно для самого себя подпрыгнул. Приземление заставило его соскользнуть с каната, а расхохотавшуюся Аой приземлиться неподалеку, но она тут же побежала к другому краю поляны и забралась обратно. Он последовал ее примеру. Почему-то сейчас, упав и не получив в награду нагоняй — лишь веселый смех и заразительно вдохновенный взгляд, ему захотелось попробовать еще раз. И еще, и еще, и еще… Почему бы и нет? Ведь это то же самое, что бегать по утрам с Рёхеем или уворачиваться от бросаемых Гокудерой тренировочных мячиков. Только там всё же сквозила серьезность, ведь это была тренировка, а сейчас… он просто играл. И его никто не хотел останавливать. — Ну давай, мой Король-Рыбак, поймай на удочку свою русалку, их плоть ведь тоже дает бессмертие! — раздалось с того конца удивительно притягательной теперь дороги. — Иди ко мне, давай встретимся на середине! — Не хочу, чтобы ты была русалкой, а то придется съесть, — хихикнул Тсуна и сделал первый шаг. — Ну что ж, раз ты отказываешься от бессмертия ради сохранения меня в целости, тогда поймай как Феникса, получи свою часть удачи и отпусти, ведь Фениксы не будут жить в неволе. — Это лучше. Тем более, мы не в воде, а в небе. — И правда. Ну что ж, тогда я лечу! Но помни, я верткая, я просто так не дамся. — Так нечестно! — Почему же? — Потому что я не ловкий. — Ну так стань таковым, нашел проблему! Мы же в сказке, а здесь возможно абсолютно всё! Хочешь стать Суперменом? Стань. Хочешь превратиться в мстительную гарпию — пожалуйста! Хочешь обратиться мудрым крылатым змием, парящим над Великой Китайской Стеной — вперед! Ты можешь всё! Пока сказка с тобой, границ нет и не будет. Упадешь — поднимешься и продолжишь путь. — Как с последнего сохранения в игре. — Да, только ты не играешь кем-то, каким-то персонажем, а проживаешь эту сказку сам, делаешь ее былью. Так ведь намного веселее, правда? — Правда. А расскажешь мне, над чем мы летим? — О-о, но разве ты не видишь? Там, внизу, бескрайнее море, отражающее лазурь небес. Пенные буруны перекатываются неспешно, вторя движением ветра, прямо как мы. Они ликуют, ведь сегодня их почтил своим присутствием сам Великий Ктулху; его щупальца скользят по водной глади, крылья развеваются за спиной гигантским парусом, он мчится вперед, не ведая преград, вспенивая волны, ломая ветви, что принесло с ближайшего острова… Он хочет обследовать мир, узнать, что изменилось за многие тысячи лет его сна. Возможно, он, великий Древний, уничтожит человечество, решив, что людям здесь не место? А возможно, вновь впадет в глубокий сон на многие тысячелетия, чтобы посмотреть, как изменится мир к следующему его пробуждению? Но нам его бояться точно не стоит. Феникс парит в небесах вместе с Драконом, сплетая сети удачи, нерушимые, неразрывные, и даже если окунуться в прохладу соленых брызг, нас вынесет назад, наверх. Ведь наше место не в воде, а на пушистой перине облаков, по которой мы ступаем. Она улыбалась, неспешно шагая вперед, ему навстречу, и он лишь боковым зрением замечал, как гротескными водорослями рассыпаются по потокам бесцветного газа слишком длинные, словно живые волосы. А там, под ногами, казалось, бурлило море, и страшное чудище преодолевало волну за волной, не зная еще, станет оно погибелью мира или, может, его спасением. Жар солнца, прохлада ветра, мерное покачивание каната — всё стало правильным и логичным, идеально гармоничным, понятным, естественным… Он не хотел падать и не падал. Шел вперед, не думая о том, что будет, если следующий шаг вызовет затруднения и не даст совершить задуманное, ведь в его распоряжении было всё время мира и бесконечное число возможностей. А значит, он непременно достигнет цели, стоит только захотеть… Они встретились на середине, и Тсуна протянул вперед руки, крепко сжимавшие шест, но Аой вдруг коварно усмехнулась и качнула канат, сменив положение ног. Он взмахнул руками, вскрикнул и полетел вниз. — Не придави Великого Ктулху! — послышался веселый смех. Она раскачивала канат из стороны в сторону и не собиралась падать. — Так нечестно! — возмутился Савада, отчего-то тоже рассмеявшись. — Но я же предупреждала! Давай, залезай обратно, море тебя так и подталкивает наверх. — Но я не смогу удержаться на таких качелях… — Что, правда? Древний китайский Дракон боится неудач? Ни за что не поверю! Забирайся, давай покачаемся вместе. А там, глядишь, я и перестану вредничать. Попробуешь меня догнать! Тсуна фыркнул, дождался, когда движения каната замерли, и неуклюже взобрался наверх. Веревка задрожала, Аой качнулась вперед, слегка согнулась, изящно взмахнула руками и медленно выпрямилась. «Завидую…» — подумал он и улыбнулся. А она, дождавшись, когда он обретет равновесие, вновь начала раскачиваться. Тсунаёши падал и падал, раз за разом, минута за минутой, а море снова и снова выбрасывало лишний элемент обратно, наверх. И отчего-то неудачи не казались обидными — хотелось хоть раз не упасть, но даже если и не получится, ничего страшного, он сможет сделать это в следующий раз, в следующей сказке! А может, в той же? Ведь она бесконечна… — «Человек, который верит в сказку, однажды в неё попадает, потому что у него есть сердце», — внезапно процитировала Аой и несильно толкнула канат. Тот качнулся в сторону, и Тсуна, озадаченный странными словами, качнулся следом, не стремясь вниз. Он смотрел на сказочницу, а не под ноги, держался ровно, не стремясь раскачиваться с хлипким мостом, а потому удержался. И она рассмеялась, весело, задорно, а затем развернулась и объявила: — Вот ты и победил. А теперь давай, поймай меня, это не составит труда тому, кто даже ловкость Феникса сумел победить! — Догонялки? — опешил Тсунаёши. — Тому, кто живет в сказках, не пристало думать о возрасте, — фыркнула она, верно истолковав его сомнения. — И вообще, твоей целью было поймать Феникса ради воссоединения удачи, не так ли? Вперед! Здесь нет никого, кроме нас и бесчисленного множества таких же странных существ, любящих играть в салки с пространством и временем. Так в чем проблема? Кого здесь стесняться? Солнца? «И правда, кого? Мне ведь на самом деле весело», — подумал Савада, и на губах сама собой расцвела счастливая улыбка. Он и сам не замечал, что для счастья ему было нужно совсем немного, в плохие моменты думая, что счастье недостижимо, но в такие минуты, как эти, не задумываясь ни о своей извечной невезучести, ни о проблемах, ни о словах Реборна. Он просто наслаждался жизнью, пробуя ее на вкус, как ребенок — дивное лакомство, со смесью восторга и наивного желания продлить мгновение в вечность. Он никогда не станет унылым дегустатором, оценивающим вино по заданным параметрам, это не его путь. Он живет в искрящемся мире, полном боли, но вместе с тем и куда более ярких улыбок, а значит, скуке рядом с ним не место! — Ну и ладно! Вот возьму и поймаю, — заявил он и сделал первый шаг. — Догоняй! — крикнула Аой и быстро двинулась вперед. Впрочем, возможно, не слишком? Ведь Тсуна, стремясь догнать ее, всё наращивал скорость — регулярно падал, забирался обратно, в то время, как она ждала его, остановившись, но ускорялся, сокращая расстояние между ними. Игра в поддавки — это нечестно, но если оба участника не против, потому что хотят встретиться, разве это так уж неправильно? Последний шаг — Тсуна отбросил шест и схватил Аой за плечи, а затем рухнул, потянув ее за собой. Взвизгнув, она летела следом за ним и, приземлившись на ноги, громко рассмеялась. Заразительно, искренне, всем сердцем. Он смеялся вместе с ней, думая, что давно уже так не веселился — с апреля, со дня рождения Ямамото, когда они с друзьями бегали по додзё, притворяясь суровыми самураями на поле боя, а после хохотали над особо забавными моментами, вроде попыток Рёхея говорить на древне-японском, который он ужасно знал. А впрочем, Тсунаёши отчего-то забыл об одной детали: в этот раз он веселился с почти незнакомым человеком, да еще и с девушкой, что в последнее время считал абсолютным нонсенсом. Вот только отчуждения человек, подаривший ему сказку, совершенно не вызывал — за этот долгий поход над морем он стал родным и близким, понятным, удивительно теплым. Тсуна умел доверять людям, умел принимать их, и потому без труда сейчас мог бы назвать Аой подругой, хотя для подобных заявлений знаком с ней был непозволительно мало. — Поймал! — отсмеявшись, провозгласила она и, театрально раскинув руки, объявила: — Удачей награждается Рыцарь-Дракон, поймавший Феникса в пучинах неба! Славься, море облаков! Славьтесь, воздушные фьорды! Славьтесь, упорство и упрямство, позволяющие достичь своей цели и поймать удачу за хвост! — Ага. Только теперь твоя очередь, — лукаво блеснув глазами, заявил Тсуна и, подняв шест, уточнил: — Фору дашь? — Я не жадная, бери. Только я тебя всё равно поймаю. Не представляешь, насколько я упряма! — Кажется, уже догадываюсь, — он хихикнул и вновь оказался на канате, отчего-то кажущимся теперь простым и понятным, совсем не пугающим и даже притягательным. — Хорошая интуиция? — Ага. Да и ты же явно всегда идешь до конца, если что-то решишь. Таких людей Тсуна уважал. Все его друзья были именно такими. — Ну так если принял решение, дороги назад уже нет. Она исчезает, ты сам ее обрубаешь. А если не обрубил, значит, и решение еще не принято. — Может, и так, — ответил он, вспоминая, как изменилась его жизнь, когда он перестал обещать себе заняться самовоспитанием «с завтрашнего утра» и начал активно работать. — Ну ладно, обратно пойдем иным путем. Над пустыней! Смотри, как солнце припекает. Где-то здесь точно находится пещера сорока разбойников с огромным кладом! Главное, не наткнуться на Али-Бабу, пока будем ее искать, а то он доберется туда первым… — Но я тоже не жадный. — Тогда можно пойти вместе с ним. Уж он-то точно все тропинки знает, все секретные ходы! Они рассмеялись. Время словно замерло, играя сочной листвой в раскинувшихся вокруг зеленым ковром кронах деревьев, но не бросая их оземь. Мечты сплетались с реальностью, фантазии с былью, а два человека ходили над пропастью, веря, что их мир — самый удивительный на свете, и его не стоит отпускать. Аой пустила Тсунаёши в свою Страну Чудес, но он еще не знал, что у медали всегда две стороны, а рядом со Страной Чудес всегда существует Страна Кошмаров. И люди очень любят вырывать тебя из первой, чтобы загнать во вторую… На исходе третьего часа поляну огласил сухой кашель, и смех резко стих. Тсуна упал с каната, Аой спрыгнула сама, не желая летать рядом с теми, кто не мог оценить красоту полета. — «Сказки кончились, остались одни кошмары». И ее тон, пугающе холодный, безжизненный, отстраненный, вызвал даже больше страха, чем слишком мрачные, чересчур значимые сейчас слова. «Но ведь сказку еще можно будет вернуть?» — с надеждой подумал Тсуна и посмотрел на тех, кто уничтожил радость, легким движением накинув на солнце простыню из туч. Невысокий худощавый мужчина с узкими, слезящимися, отчего-то вечно бегающими глазами поглаживал борт идеально выглаженного серого пиджака. Туго повязанный галстук, казалось, мечтал превратиться в удавку и закончить начатое, но идеально выбритый подбородок, периодически ложась на узел, напоминал ему, что он не петля на эшафоте. Идеально приглаженные черные волосы казались париком, настолько неестественно они были напомажены, а в черных ботинках запросто можно было рассмотреть свое отражение. «Ее отец?» — подумал Тсуна, и интуиция шепнула, что он прав. Рядом с господином Сато стояла полная дама лет сорока, обмахивавшаяся пышным веером и явно злая на весь свет. Косметика тщательно скрывала синяки под глазами, но жара сделала свое черное дело, заставив ту местами потечь, обнажая неприглядную реальность. Строгий черный костюм и шляпка с откинутой вуалью говорили о том, что дама в трауре, а судя по отделке и материалу наряда, она была крайне состоятельна. Вот только кто она, Тсуна сказать не мог, да это и не понадобилось, ведь ответ нашелся сам. — Дочка, знакомься, это госпожа Абэ Сузуму. Несколько некрасиво вышло: у нас клиент, а ты прячешься в дальней части сада, да еще и в такую жару, — елейным тоном протянул мужчина, словно и не корил дочь, а, напротив, помогал осознать происходящее. — Подождите в кабинете, я сейчас вернусь и… — Нет-нет-нет! — возмутилась женщина, активно обмахиваясь веером. — Я не могу ждать еще дольше, мне надо срочно узнать, поможете вы или нет! Он меня замучил! Это просто невозможно, вы не понимаете! Уничтожьте его! Тсуна вздрогнул. — Я не уничтожаю их, а отправляю на тот свет, — нахмурилась его подруга. Да, да, подруга! И это не изменится, даже если она… Он вдруг подумал, что так спокойно говорить о смерти попросту невозможно. Впрочем он отлично знал тех, кто говорил о ней, даже не хмурясь. Вария, отряд элитных убийц Вонголы. Но не могла же Аой?.. «Нет-нет-нет, должно быть другое объяснение!» — с ужасом вглядываясь в непривычно мрачные черты слишком хорошо знакомого теперь уже лица, думал он. Аой не смотрела в ответ, не улыбалась, но чувствовала себя спокойно и уверенно, будто попала в обыденную реальность, скучную и безынтересную. Именно таким ее взгляд был на мосту — пустым, отстраненным, пугающе безжизненным. Он изменился, когда она решила рискнуть и пустить в свою душу первого человека, желавшего подарить ей тепло — просто осточертело одиночество. А может, она хотела напиться жизни перед тем как вновь погрузиться в засуху выжженного безразличием существования? — Мне всё равно, что вы с ними делаете, — тем временем продолжала богатая леди, а веер в ее руках трепетал так быстро, что, казалось, может сломаться в любую секунду. — Просто отправьте его уже куда-нибудь! Я спать не могу, я гостей позвать не могу, я даже поесть спокойно не в состоянии! Мебель ходит ходуном, вещи с полок падают, вчера разбилась древняя китайская ваза! Я никогда не верила в призраков, но теперь… Подруги сказали, вы лучший медиум во всей Японии, и даже считаетесь самым успешным во всем мире, если смотреть по количеству изгнанных духов! Так избавьте меня от него, я заплачу, это не проблема. — Знаете, кто вас преследует? — сухой деловитый тон, ни намека на сочувствие. — Откуда же мне знать? — Веер замер на пару мгновений, женщина поморщилась, и Тсуна подумал: «Ложь». А впрочем, сейчас его меньше всего волновали слова дамы в черном, поскольку не носившая траур, но тоже признававшая лишь этот цвет девушка была оправдана. «Не киллер, нет. Медиум. Но… Разве призраки существуют? Хаято был бы счастлив, узнав об этом. Но разве подобное может быть правдой? Только вот Аой-сан ни за что не стала бы шарлатанкой, даже под напором отца, в этом я уверен». И интуиция шепнула, что он во всем прав. — А по ком вы носите траур? — уточнил предмет его раздумий. — Муж, — нехотя ответила клиентка. — Давно он умер? — Пару месяцев назад. — И тогда же начались эти случаи? Вернее, спустя пару недель. — Примерно так, — вновь поморщившись, ответила та. — Я помогу ему обрести покой. — Да, уберите его, пожалуйста, кем бы он ни был! Даже если это мой муж, мир его праху, он уже мертв, незачем портить мне жизнь! Я не хочу отправиться следом, а в последний раз карниз упал в паре сантиметров от моей головы! — Как интересно, — криво усмехнулась девушка, и Тсуна поежился. Медиум или нет — какая разница? Она совершенно точно была ведьмой, и теперь это лишь получило еще одно подтверждение. Она упокаивает души. И не жалеет живых. Только вот зачем их жалеть, раз они всегда сжигают ведьм на кострах?.. И отчего-то Савада подумал, что Аой обязательно сгорит. Но, скорее всего, не будет против… — Я помогу ему. — Мне помогите! — возмутилась женщина. — Конечно-конечно, мы вам поможем, — засуетился господин Сато, а Аой усмехнулась еще более криво и саркастично, словно говоря: «О нет, я помогу ему и только ему. Не тебе. Ты этого не заслужила». И Тсуна понял, что она на самом деле странная, куда более странная, чем он думал. А впрочем, всё в мире относительно, и странности тоже. Ее волшебный мир удивительно прекрасен — ровно в той же степени, сколь уродлива ее реальность. А значит, он не зря пришел сюда. Перенести сон в явь, вот что он должен сделать. Она показала ему часть мира, в котором жила, когда не нужно было существовать, просто для того, чтобы успокоить, показать: и в ее жизни есть место радости, ее не нужно спасать, не нужно жалеть, но теперь он узнал, что на самом деле радости вокруг нее слишком мало, вся она сосредоточена внутри, в душе. И он обязан это изменить, обязан заставить внешний мир стать светлее, чтобы она перестала прятаться во внутреннем. Ведь помогать друзьям — это святая обязанность каждого, кто ценит тех, кого пустил в душу. Только Тсуна еще не знал, что в душе Аой мрака не меньше, чем вокруг нее. — Поехали сейчас же, прошу вас! Боюсь, я могу не пережить еще одну ночь! Когда упал карниз, я поняла, что это конец, меня совершенно точно хотят свести в могилу. Да и вам это полезно, я слышала от мужа про Камни Смерти, в его коллекции даже был один такой, он стоил дороже новенького «Порше»! — Почему нет, — вздохнула Аой и обернулась к Тсунаёши. — Прости, придется на этом закончить. — Вовсе нет, — улыбнулся он и пояснил: — Я приду завтра, в это же время. Она удивленно вскинула брови, а в глазах начала разгораться искорка тепла, вот только ее уничтожил господин Сато: — Это всё хорошо, но давайте лучше уделим внимание нашей клиентке. — Я просто инструмент, отец, с клиентами общаться — твоя задача. Если призрак действительно существует, я упокою его. Если нет, ищите проблему в ином. Поехали, проверить можно лишь на месте. — Да-да-да, поехали, чем скорее, тем лучше, — протараторила дама и кинулась обратно к тропинке с такой прытью, словно за ней гналась свора бешеных псов, но всё же не переходя на бег — сохраняя остатки грации и высокомерия. — Увидимся завтра? — уточнила Аой. — Конечно, — кивнул Тсуна и, тут же смутившись, почесал кончик носа, добавив: — Если ты не против. — Как будто тебя остановит мое: «Против»! — хмыкнула она и, заметив его расстроенный взгляд, добавила: — Не против, кажется. И это странно. Я думала, ты походишь сюда пару дней и уйдешь, но почему-то сейчас мне уже так не кажется. Ты странный. Это хорошо. Не могу общаться с обычными. — Ну… раз так, то и правда хорошо, — растрепав и без того напоминавшие воронье гнездо волосы, отозвался Тсунаёши. — Дочка, идем скорее! — поторопил ее господин Сато. И тут случилось нечто неожиданное. Аой буквально зашипела на него, прожигая полным ярости ледяным взглядом: — Не смей мне приказывать. Я не одна из твоих кукол, помнишь? Мужчина побледнел, явно запаниковав, попятился назад, затем резко развернулся и чуть ли не бегом кинулся к деревьям. А Тсуна вздрогнул и в который раз подумал, что окончательно запутался.