Танец на углях

Тсуна не мог поверить в услышанное прошлым вечером. Тогда он не сказал ни слова — просто рухнул в серую воронку, полную белесой дымки, держа за руку Аой, крикнувшую: «Следуй за своим Белым Кроликом, Алиса!» И в тот момент решил, что обязательно прочитает любимую сказку девушки, уносившей его из мира кошмаров со смехом, чтобы понимать, что забавного в нелепых образах непонятного произведения, породившего совершенно не понравившийся ему фильм. А потом он обязательно обсудит эту книгу с Аой, как всегда обсуждал с Гокудерой романы, рекомендованные к прочтению в школе и институте. Чтобы понять — не только саму книгу, но и человека, так ее любящего. «Алиса» захотела понять своего «Белого Кролика». Во всем. Ведь он показал ей удивительные миры Чудес и Кошмаров. И доказал, что некоторые люди могут творить невозможное. Тсуна не хотел верить в правду, но верил. Страшный крик всё еще стоял в его ушах, и порой ему казалось, что там звучали отзвуки голоса Тодо. Вся его боль, ненависть, отчаяние и жажда жизни. Жажда спасти любимую женщину и подарить будущее хотя бы ей, пусть даже без него. В кошмар поверить сложнее, чем в сказку, но, в отличие от нее, он никогда не оставляет выбора. В тот день Тсуна проводил Аой до дома, несмотря на дичайшую слабость и головокружение, а вечером отказался не только учиться, но даже говорить с Реборном, когда же тот привычно попытался дать подзатыльник слишком распоясавшемуся ученику, ловко увернулся и, перехватив руку репетитора, холодно, но твердо произнес: «Не сегодня. Всё завтра. Я не хочу видеть этот мир. Он даже серый не по-настоящему. Фальшиво. Здесь всё фальшиво. Кроме света. Но его мало. А я должен подумать. Должен». И Реборн понял, что случилось нечто действительно важное, ведь таким Тсунаёши становился, лишь сбрасывая всю нерешительность, а происходило это обычно при зажжении Пламени, служившего сигналом для мозга: «Теперь можно не бояться, теперь ты сильный и уверенный, а не обычный бесполезный Тсуна. Ты можешь сражаться и принимать решения, потому что теперь ты такой же, как в десятилетнем будущем. Ты тот, кем хотел стать». Тсуна не понимал, что всегда был одним и тем же, просто прятал себя-настоящего за ворохом сомнений и неуверенностью в собственных силах, но порой настоящий характер проглядывал и без помощи сигнала Пламени, вот только происходило это исключительно в экстренных ситуациях. И Реборн понял, что ученик на самом деле должен пережить то, что случилось. А наказать его можно и завтра. На следующий день репетитор по полной отыгрался на подопечном, устроив спарринг, в котором оставил на теле паренька множество гематом и ссадин, а затем заставив его преодолевать сложнейшую полосу препятствий. Тсуна вздыхал, стонал, но отчего-то не жаловался на жизнь и даже стоны старался обрывать, как только замечал, что в очередной раз сорвался. И только вид собственной крови вызывал острые приступы тошноты, ведь в нос, казалось, врывался мерзкий сладковатый аромат… Но Тсунаёши старался избавиться от воспоминаний, пытавшихся вызвать очередной приступ паники, пусть даже подкрадывались они на протяжении всего дня от, казалось бы, совсем безобидных вещей. Кровь безобидной не была. И, падая на траву из длинных глубоких ссадин, вызывала острейшее отторжение, а Реборн не мог понять, отчего его подопечный смотрит на алые пятна с такой ненавистью и болью. На все расспросы репетитора он отвечал упорным молчанием, и даже подзатыльники не помогали вытрясти правду, однако один раз, не сумев подавить тяжкий вздох, Тсуна всё же пробормотал: «Что я, совсем слабак? Она вообще девушка!» И Реборн понял, что во всем виновата новая знакомая Савады, которую он давно пробил по своим каналам и счел полезным союзником, потому и позволил ученику общаться с ней. Ведь сам Девятый верил в искусство этой девчонки, а значит, причин сомневаться в ее способностях у Реборна не было, да и договориться с ней о помощи будет куда проще, если Тсуна завоюет доверие… Но Савада не знал ни о планах своего учителя, ни о планах человека, собиравшегося прилететь в Намимори по очень важному делу, оставив клан на попечение своим Хранителям и помощникам. А что такого важного могло быть в крошечном Намимори, если это не было связано с самим Тсуной и его друзьями, по совместительству являвшимися его же Хранителями? Но он об этом не думал, поскольку сначала не мог найти логичного объяснения, а потом совершенно забыл о столь важном событии за треволнениями и радостями последних дней. Тем вечером Аой встретила его напряженным взглядом, но, получив теплое приветствие вместо обвинений или расспросов, начала оттаивать, а по дороге к поляне даже попыталась пошутить. Теперь Тсуна шагал по бордюру абсолютно уверенно, разве что не мог еще позволить себе опустить руки, и привычно представлял ласковое море вместо асфальта там, внизу, но ему совершенно не хотелось веселиться. Только не сегодня. А потому, дойдя до места назначения, он не стал брать шест — вместо этого подошел к подруге и осторожно спросил: — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? Она вздохнула, смерила его подозрительным взглядом и уточнила: — Это всё, что ты хочешь спросить? — Если честно, спросить хочу о многом, но тебе же не нравится об этом говорить, так что не надо. Но этот вопрос главный и на него, пожалуйста, ответь. Она рассмеялась, мгновенно изменившийся взгляд сказал, что ее вечно нестабильное настроение вновь совершило скачок. — Я в порядке, правда. Привыкла уже. Но… Ладно, так и быть. Если хочешь расспросить меня, давай поступим так: за каждое идеальное прохождение по канату отвечу на один вопрос. Но усложним задачу, потому как ты уже хорошо ходишь. Пусть высота будет метр. Тсуна сглотнул. Так высоко он занимался только с Реборном, и те тренировки были крайне неприятными, даже болезненными, но отступать, тем более получив возможность найти ответы на вопросы, он не хотел. — Уверена, что это ничего? Ну, если я спрошу. — Не люблю об этом говорить, но не смертельно. Когда-нибудь всё равно пришлось бы, так почему не сейчас? Может, после этого ты даже лучше меня поймешь, — последние слова она прошептала, хотя столь тихая и нерешительная речь была ей обычно несвойственна, даже если настроение падало на дно гигантского ущелья. — Тогда ладно. Я справлюсь! Экстремально, — хихикнул Тсуна и потянулся за шестом, вот только решимость его была искренней, а не шуточной. — Кто бы сомневался, — закатила глаза Аой. — Я. Обычно. Ну, и еще Реборн. — На него мне как-то наплевать, а вот твое мнение о себе надо исправлять. Хорошо, что ты работаешь над этим. — Эм… А почему ты так резко отзываешься о Реборне? Обычно ты о нем спокойно говоришь, а сегодня… Что случилось? — он озадаченно посмотрел на подругу, и та, раздраженно фыркнув, ткнула его в щеку. Точнее, в фиолетовый синяк, растекавшийся на левой скуле. — Вот это случилось! Это же он тебя так? — Ну, это была тренировка, — пробормотал Тсунаёши и почесал затылок. Было лестно, что за него так волнуются, но, в то же время, хотелось хоть немного выгородить Реборна, чтобы его не считали совсем уж монстром. А впрочем, еще хотелось, чтобы посочувствовали подольше, поактивнее, и Аой не разочаровала: — А какое право он вообще имеет тебя бить? То пинает, то подзатыльники отвешивает, а теперь вот «тренировку» превратил в битву при Сэкигахаре. Что это вообще такое? Ты ему что, игрушка? Ты сильный человек, так докажи это! Неужели ты ни разу не дал ему отпор, ни разу не поступил по-своему, а не так, как он хочет? Тсуна призадумался. В последний раз он отказал Реборну… Память услужливо подкинула пугающие картины, ставшие причиной небольшого бунта, и он поморщился. — Вчера. Не пошел на тренировку. — И за это тебя сегодня избили, — закатила глаза Аой. — Ну-у, вроде того, — Тсуна почесал кончик носа, растерянно ковыряя ботинком траву. — Тогда объясни мне, почему вчера ты смог послать его к Безликому на такояки, а сегодня подставился под удар? Да еще и не под один! — Я… Савада окончательно растерялся. Прошлым вечером он сумел решительно отказать Реборну, а сегодня винил себя в этом, но ведь тогда он поступил правильно! Ему просто необходимо было пережить всё увиденное… Ночь прошла практически без сна, а сам сон наполняли кошмары, потому он и пропускал удары во время спарринга столь часто, но благодаря размышлениям ему удалось оставить ужасные картины позади и свыкнуться с мыслью, что друг часто переживает такие страдания, а главное, сам он ничем не может помочь, кроме моральной поддержки по вечерам. Впрочем, возможно, ему это лишь казалось, ведь серый асфальт, камни на обочинах, каждое алое пятно, мясо в тарелке, выстрелы в любимом детективном сериале Наны, где в очередной раз кого-то убили, вызывали острую тошноту и желание забиться в угол, оставшись там навечно. Вот только такой роскоши Тсуна себе позволить не мог, а потому упорно глядел на красную чашку Ламбо, шел по вызывавшему мурашки бордюру, не отводил глаз от экрана телевизора, когда там умирал очередной персонаж… Просто он принял решение, важное и безоговорочное — поддерживать Аой всеми силами, как поддерживал своих друзей, познакомить ее с ними и впустить в свою жизнь так же глубоко, как она впустила его, то есть раскрыть секреты, а сделать это, будучи слабым, оказалось бы попросту невозможным. Он даже не решился бы на рассказ о мафии! А именно этот рубеж он собирался преодолеть во время тренировки, но внезапно получил возможность узнать ответы на интересующие вопросы, и потому решил отложить рассказ о себе. Вот только, раз вчерашний вечер был правильным, равно как и его поступок, отчего сегодня он винил себя за неповиновение, когда Реборн его отчитывал? — Я… был прав? — Был. Вчера. А сегодня — нет, — ответили на вопрос, заданный скорее себе и ветру, нежели кому-то еще. Тсуна поднял глаза и встретился с понимающим, но всё еще раздраженным взглядом человека, не желавшего, чтобы на его щеках распускались лиловые бутоны. — Думаешь, я не должен был винить себя в том, что ослушался его? — Слушать учителей — это хорошо, но не всегда. Вот представь, что профессор в университете вместо задания на дом скажет: «Прыгните с моста». Ты прыгнешь? — Нет, конечно! — Именно, ты подумаешь и, если придешь к выводу, что задание неразумно, не станешь его выполнять. Вчера ты подумал и понял, что указания учителя нецелесообразны, потому проигнорировал их, а сегодня раскаялся в собственном здравомыслии лишь потому, что его поставили тебе в укор. Это нелогично, глупо и вообще бессмысленно. Ты меня расстраиваешь. Как можно настолько себя не уважать, Тсуна? Как можно себя настолько не ценить? Он растерялся. Теребя измятый край местами грязной белой рубашки, смотрел на Аой, робко, с надеждой, словно ожидая вердикта судьи, а та вновь тяжело вздохнула и, внезапно приблизившись, потрепала его по волосам. Тсуна ошарашенно вскинул брови, но не отстранился, а Аой улыбнулась и тихо сказала: — Хорошие люди умирают первыми. Твари живут дольше. Серые и безликие рассыпаются по дороге, погибая в любом возрасте. Но это не значит, что надо становиться тварью или серой массой — просто будь собой. Не могу сказать за других, но я ценю в тебе не силу или ловкость, не смелость или ум. Я ценю твою доброту. Стремление помогать окружающим, веру в лучшее и чистоту. Так отрасти наконец шипы, надень латы и вооружись мечом, чтобы суметь дать отпор тем, кто покушается на твою жизнь, личность и свет. Не меняйся и борись за то, чтобы тебя не изменили другие. Если не сможешь, окончательно поверишь в собственную никчемность и никогда не достигнешь цели. — Тсуна вздрогнул. — Ведь быть решительным хорошим человеком, помогающим окружающим, невозможно, если считаешь, что помочь никому не сможешь, потому что ты бесполезен. И последнее слово, такое привычное, но столь ненавистное, больно резануло слух, сердце и душу. Он не хотел быть бесполезным. Никогда не хотел. И, возможно, никогда не был. По крайней мере, точно не был таковым, когда спасал мир вместе с друзьями, помогал им, сражался за то, во что верил… А за собственное будущее разве не нужно сражаться? Точно так же, как за будущее мира… — Я не бесполезен, — едва слышно прошептали потрескавшиеся губы, украшенные кровоподтеком. — Нет, ты не бесполезен, — поддержали их не менее потрескавшиеся, искусанные. И Тсуна подумал, что мир куда сложнее, чем кажется, если выбираешься из привычной раковины и смотришь на него чужими глазами. Так можно переосмыслить многое… Так почему же он не смотрел на себя глазами друзей? Почему не верил им, когда они говорили те же самые слова? «Ты не бесполезен». Возможно, потому, что друзья были настолько родными и привычными, что мир рядом с ними казался всё тем же, а здесь, в этом заржавевшем парке, единственном живом уголке картонного поместья, мир становился совсем другим. Феерично сказочным и уродливо гротескным. Здесь жили Возрождение и декаданс, классицизм и сюрреализм, мифы и хроники. И этот удивительный, никогда не повторяющийся мир поддерживала Ведьма, хранившая в душе как прекрасные самоцветы, так и почерневшие угли, Ведьма, никогда не возвышавшая его, как Гокудера, не стремившаяся оградить от боли вечной улыбкой, как Ямамото, не говорившая, что все горести надо вытрясать физическими нагрузками, таща на тренировку вместо задушевных бесед и объяснения своей точки зрения, как Рёхей. Она всегда говорила правду, временами болезненную, но умело залечивала раны, когда разговор смещался на иную тему. Она его не жалела, но всё же поддерживала, пускай порой даже раня, и потому ее слова казались всё же иными, не более весомыми, нет, просто иными. «Скажи мне так, чтоб я тебя увидел». Тсуна видел своих друзей, но не слышал их слов. Слова Ведьмы донеслись сквозь буйно цветущую в ушах вату чудовищным заклинанием и разорвали привычную картину мира на осколки, вот только осколки эти, вместо того, чтобы рухнуть, смешались, как в калейдоскопе, и создали новый узор. Узор, который он не захотел отпускать. — Спасибо. — Не за что. Я просто говорю, что думаю. — За это и спасибо. Тсуна улыбнулся, подкинул шест, поймал его и подумал, что раньше никогда так не делал, веря, что не поймает его, хотя на тренировках отбивал почти все мячики, брошенные Ямамото. И улыбка стала намного шире. Ровно настолько, насколько и счастливее. — Ладно, раз уж мы закончили с разбором действий твоего злодейского репетитора, давай поднимем канат. Не хочу звать дворецкого, вообще терпеть не могу к слугам обращаться, они папенькины шпионы. — Хорошо, — покладисто согласился Тсунаёши и подошел к правому концу веревки. Потыкал носком ботинка прут, подумал, что вкопан тот очень хорошо и предложил: — Давай я пока его вытяну, а ты принесешь лопату? Придется же потом их закапывать обратно. — Может, подождешь лопату? — озадачено уточнила Аой. — Это не особо логично, да и вытащить их будет не так просто. — С Пламенем справлюсь, — отозвался Тсуна, искренне веря в сказанное, и зажег теплый рыжий огонь посередине лба. — Красиво, — улыбнулась она, завороженно глядя на языки племени, лизавшие непослушную челку. — Теперь ты будешь Фениксом, а я Драконом, раз уж умеешь так сиять. Рыжая лисичка! Тсуна рассмеялся, махнул рукой и почувствовал, как вся обычная холодность и спокойствие, заполнявшие душу при возгорании Пламени, исчезают, уступая место привычным в этом парке теплу и веселью. — Да ну тебя, лучше неси лопату. — Ага. А ты не показывай никому сей Олимпийский факел, а то папеньку инфаркт ненароком хватит, а прислуга сбежит, оставив нас с грязными фундоши и недоваренным мисо! — наполовину серьезно бросила Аой и побежала в сторону дома. — Я буду бдителен! — крикнул ей вслед Тсуна, хватаясь за прут. Тот поддался легко и почти без усилий, ведь Пламя Предсмертной Воли — мощнейший катализатор всех возможностей организма. — А после тренировки расскажу, что это за огонь такой! Она услышала его слова и улыбнулась. Решение поверить в удивительного человека с печальными, наивно-чистыми глазами еще ни разу ее не подвело, хотя каждый день начинался мыслью: «Может, сегодня конец?» — а заканчивался словами: «А может, не зря я в него поверила?» Она боялась протянуть руку чуду и в то же время не хотела его отпускать. Тсуна вытащил прут, положил на землю, подошел к его напарнику и повторил операцию. Больше заняться было нечем, и он решил взлететь, чтобы осмотреть сад с высоты птичьего полета, но тут же вспомнил об обещании не пугать мирное население трюками мира мафии, а потому тяжко вздохнул и погасил огонь. Вот только состояние отчего-то почти не изменилось: всё та же радость, восторг, желание смеяться, разве что решимости стало меньше, но она всё же еще оставалась. Так, может, друзья были правы, говоря, что он всегда один и тот же? Но почему тогда раньше он их не слышал и не замечал настолько очевидной, до ужаса странной вещи?.. Звонок мобильного раздался как гром среди ясного неба. Тсуна всполошился, заозирался, осознал, что происходит, вытащил телефон и с недоумением воззрился на экран, высветивший знакомый номер. Отец звонил редко, хорошие новости сообщал еще реже, а потому отвечать не возникло никакого желания, напротив, захотелось сделать вид, что не слышал звонка и переждать до лучших времен… Он мысленно пнул себя и нажал на кнопку приема вызова. Это решение казалось куда более правильным. Голос отца звучал бодро и оптимистично, но радости это Тсуне не прибавило: точно таким же тоном он сообщал о затее Реборна провести совместную тренировку с кланом Шимон, принесшую немало травм обеим сторонам. Разве что Хибари отделался лишь парой царапин, заслужив ненависть противницы в спарринге, зависть нескольких Хранителей, включая самого Саваду, и возмущение остальных; а впрочем, ему на это было наплевать, и Тсуна тогда подумал, что здорово было бы стать таким же сильным и самостоятельным. А теперь вот испугался телефонного звонка… «Нет, Хибари-сан уникален. Таких людей вообще не бывает. Он не просто фаталист, он на самом деле ничего не боится. Ничего. Таким мне не стать. Но… он не зовет меня травоядным. Только зверьком. И поддерживает. Это ведь тоже многое значит, разве нет?» Приветствия отца были пропущены мимо ушей, и когда тот спросил, как дела, получил неожиданный ответ: «Да как обычно, говори, что собирался, ты же по делу. Как всегда». Вот только если обычно подобные слова были бы сказаны с раздражением и обидой, сейчас они прозвучали спокойно и уверенно, что заставило собеседника замолчать на несколько секунд, обдумывая услышанное. — Я действительно по делу, — наконец ответил Ёмицу, решив не акцентировать внимание на необычном поведении сына. — Подробности потом расскажет Реборн, я просто вкратце обрисую ситуацию. Дон Тимотео приезжает завтра утром, так что твоя задача — встретить его. Конечно, он приедет с охраной, в том числе и со своим Хранителем Урагана, но ты должен встретить его, а затем проводить к месту назначения. — Какому? — Дон сам всё расскажет, я не имею права говорить. — И что дальше? — Просто поприсутствуешь на деловой встрече, а затем проводишь до отеля. На следующий день он поедет на встречу с боссом якудза, но тебя туда не возьмут, потому как ты еще не прошел церемонию наследования, так что не являешься официальным наследником. Вот только потом, на следующий день, снова встретишься с доном Тимотео и проводишь его. — Ладно. — И ни о чем больше не спросишь? — А ты расскажешь? — Ну… полагаю, что на главные вопросы ответить не смогу. — И смысл их задавать? «Не всё ли равно, о чем спрашивать, если ответа всё равно не получишь, правда?» — процитировал Тсуна Льюиса Кэрролла, точнее, повторил одну из самых любимых цитат Аой, с помощью которой та уходила от нежелательных ответов, да так часто, что слова сами въелись в мозг. — Э-э… Ну, наверное, ты прав, так что… — на том конце провода окончательно растерялись. Всё в Тсуне было абсолютно неправильно, непривычно, не так, как всегда, и это заставило Ёмицу уточнить: — Сынок, ты в порядке? — Да, а что? — удивился тот, всё еще вспоминая поведение Хибари в те моменты, когда он поддерживал самого Тсунаёши, в бою или давая советы, немногословные, скупые, хмурые, но всегда бьющие точно в цель. — Просто ты немного… необычный. Не такой как всегда. Ты точно в норме? И снова Льюис Кэррол, цитата, которая больше всего понравилась самому Тсуне: — «Нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально». — Ты кого-то цитируешь? — Ёмицу не мог поверить в происходящее, но всё еще надеялся, что это хотя бы цитата из манги. Детские сказки он давным-давно позабыл. — Льюиса Кэрролла, — окончательно добил отца Тсунаёши. — Эм-м… это хорошо, это здорово. Тсуна, а как у тебя дела идут в последнее время? — Я принесла лопату и огромный молоток! Вобьем клин в плоть твердыни! — раздалось из леса, и он улыбнулся. Настроение резко подскочило вверх, Безумный Колдовской Мир вновь приглашающе распахнул свои объятия. Обернувшись и помахав подруге рукой, Тсуна протараторил: — Пап, давай потом, тут лопата пришла, сейчас мы будем молотом раскалывать твердыню! Да простит нас Фуцанлун… Савада Ёмицу впервые в жизни подумал, что надо срочно бросать все дела и мчаться домой. Вот только ему не дали произнести и слова — Тсунаёши, бросив: «Пока, я встречу Девятого», — нажал «отбой». — Лопата — это хорошо, а то я уже собирался превратиться в кротика. Хотя нет, в птицу. Но папа позвонил. Разрушил сказку. — Ее не разрушить, она живучая, — рассмеялась Аой. — Как Феникс, возрождается из пепла, не обращая внимания на всякие мелочи вроде смерти. — И то правда. Прямо как ты, — пошутил Тсуна, но тут же напрягся, однако в ответ получил смех, а не раздражение, и на сердце снова стало удивительно легко, а мысли и об отце, и о Девятом, и о Хибари были задвинуты в кладовку памяти, чтобы появиться на свет вечером, после того, как решатся куда более важные на данный момент вопросы. — Копаем! — Копаем! Я копаю, а ты держишь палочку. — Дискриминация? Ты всё же сексист, считающий девочек слабым полом? — Девочки хрупкие, но вот сейчас рядом со мной настолько сильная девочка, что я иногда даже забываю, что она не мальчик. — Ой, божечки, меня повысили до звания мальчика! А во вторую встречу прямо-таки обидеть пытались, намекая на слабости девочек. — Виноват, — почесал кончик носа Тсуна и взялся за лопату. — Молодец, сознаешь, — рассмеялась Аой, и подняла шест, внимательно глядя на кротовую деятельность Савады, активно раскапывавшего землю. — И зачем ты только их руками вытаскивал? — Ну… я как-то не подумал, — растерялся Тсунаёши и чуть не впал в очередной приступ самобичевания, но от пропасти его оттащили словами: — Зато я огонек увидела. Почти во всем можно найти плюсы. Кроме того, в чем их нет. Но даже это зависит исключительно от точки зрения. Он рассмеялся. Подобные фразы недавно перестали вызывать удивление, напротив, их научились понимать. — Давай тогда, пока я копаю, расскажу тебе о Пламени? Всё равно ты пока мне свои тайны не раскроешь, я же еще не прошел по канату. — Давай. Но только если ты действительно хочешь поделиться. — Хочу. Потому что я тебе доверяю. Да и… ты не впадешь в шок. Я раньше думал, что от девушек подобное надо хранить в секрете, но потом понял, что так они лишь больше переживают, только вот всё равно как-то… Ну, не могу я маме рассказать! Ей это всё папа должен выкладывать, а он молчит. Я… я думал, ты тоже испугаешься, услышав правду, но сейчас понял, что нет. Ты не испугаешься. Может, и будешь переживать, но… как бы… это будет забота, а не страх, вот. — Полагаю, что к страшным тайнам я привычна, насмотрелась уже. Но переживать, возможно, и впрямь буду, если тайна опасна. — Опасна. Потому что я… мафиози, вроде как. Смеха в ответ не послышалось, и Тсуна искоса посмотрел на Аой. Та стояла рядом, опираясь на длинный шест, и внимательно слушала его без тени улыбки на лице. Она ему верила. И он мысленно возликовал, улыбнувшись. А дальше был долгий рассказ, пересыпавшаяся земля, грохот кувалды о железо, да испуганные птицы, взлетавшие к небесам с насиженных мест. Полчаса спустя подготовительные работы были завершены, как и краткий рассказ о приключениях юных мафиози, не раз предотвращавших катастрофы, способные уничтожить мир, и присевшие в тени деревьев люди, жившие в странных, неподвластных разуму окружающих мирах, синхронно посмотрели на небо. Тусклое, блеклое, совершенно неинтересное. Обыденное. Искреннее Солнце ласкало Землю ядовитыми лучами, выжигавшими на телах несмываемое клеймо загара, выжимавшими влагу из всего, в чем та крылась, иссушавшими почву, воздух и души. Солнце сгорало, даря свой жар всему вокруг, то слишком мощный, то недостаточный, то невероятно приятный, и ждало, когда же его перестанут проклинать за неудобства, а скажут «спасибо». Тсуна перевел взгляд с лениво скользивших к горизонту облаков, перистых, серых, смазанных, на Аой, погрузившуюся в себя и о чем-то сосредоточенно думавшую. Он ждал вердикта. Ждал, когда ему скажут, что пора сходить к психиатру или обвинят во лжи. — Экая, однако, мафия забавная. Я думала, они людей убивают, контрафактом, оружием, наркотиками и рабами торгуют, крышуют бизнесменов, провозят контрабанду через границу, а они мир спасают, — наконец рассмеялась та. — Но это правда! — расстроенно пробормотал Тсуна, подумав, что наконец дождался, но его вновь озадачили: — Я верю. Но не удивляться не могу. На душе стало куда светлее, с сердца упал огромный камень, и он поспешил пояснить: — Ну… вообще, всяким таким там тоже занимаются. Семья Эстранео вот ставила опыты на людях для получения новых видов оружия. Но Вонгола не такая. Хотя, конечно, нелегальными вещами, вроде игорного бизнеса, контрабанды и прочего она тоже занимается. Но мы не мучаем людей просто так! Хотя иногда, думаю, их убивают… Вария вот так спокойно всегда об убийствах говорит, что я уверен, они точно людей убивают без зазрения совести. Но так нельзя! Только… не мне об этом говорить. Я ведь должен стать их боссом, значит, буду отдавать приказы, из-за которых им придется убивать. — Это страшно, — хмуро отозвалась Аой, вновь резко перейдя от веселья к мрачной серьезности. — Но помни, что у каждого свой срок, это я точно знаю. Так что если человек должен был умереть, он умрет, от твоих рук или нет, по твоему приказу или нет. Впрочем, тебя это не оправдывает. Как и других убийц. За свои грехи вы заплатите потом. А пока… Что ж, пока живи и старайся расплатиться за то, что совершил и совершишь — компенсируй плохие дела максимумом хороших. И старайся решать большинство проблем миром, а не кровопролитием. Так будет правильно, полагаю. — Потому что не убивать совсем не получится? — Именно. Ведь мафия всё же не клуб бой-скаутов. Возможно, ты еще не всё знаешь про свой клан, возможно, вы занимаетесь и чем-то похуже поддельного виски, и тебе придется всем этим руководить. А значит, готовься уже сейчас. Готовься к тому, что душа будет болеть, постоянно. За тех, кто не выжил в стане врагов и вашем строю, за тех, кто пал жертвой наркотиков и оружия, вами проданного, за тех, кто пытался вас арестовать и получил пулю в лоб. — Я не буду приказывать такое, я не буду убивать полицейских! — его возмущение затопило всё вокруг, но Аой лишь криво усмехнулась. — А против наркотиков и гибели врагов ты не протестуешь. Значит, понимаешь, что всё не так просто, как кажется. Он потупился. Смотреть ей в глаза сил не осталось, ведь он и правда всё понимал. Просто не хотел принимать. Документы, повествующие о делах клана и передававшиеся Тсуне для ознакомления, тщательно фильтровались Реборном и Ёмицу, а потому там не содержалось данных о самых темных сторонах бизнеса Вонголы, однако постоянно попадались бумаги, сухо повествующие о кровавых заработках других кланов, и Савада гнал от себя мысли о том, что богатство их семьи также зиждется на крови и костях, хотя когда-то он видел прошлое лидеров Вонголы, их воспоминания о жестоких, беспощадных решениях, войнах и предательствах. Вот только сейчас у власти был Девятый, мягкий, добрый старик, заботящийся о сторонниках и помогающий союзникам, а потому Тсуна хотел верить, что кровь осталась в прошлом… но не верил. В глубине души понимал, насколько жестокий мир его ждет, и потому отчаянно не хотел в него окунаться, но уже не мог повернуть назад. Не только ради друзей. Ради самого клана тоже, ведь если его возглавит жестокий человек, мир мафии вновь утонет в крови, а этого допустить добросердечный будущий босс, так похожий на легендарного основателя Вонголы, никак не мог. — Я понимаю, — прошептали губы, не желая верить сказанному. — Молодец. Тогда начинай зарабатывать белую карму, — спокойный ответ, без тени сарказма или сочувствия. — А когда будешь убивать, постарайся, чтобы это были в основном плохие люди, несущие угрозу окружающим. — Я постараюсь. — Тогда не расстраивайся. Даже люди, не убивающие других, частенько попадают в Ад. Точнее, заслуживают его. А солдаты на войне убивают, защищая Родину. Всё относительно. И если ты будешь убивать в основном ради защиты, а не ради наживы, это будет не столь сильный грех, по крайней мере, мне так кажется. Глубокий вдох, медленный выдох, дрожь опустившихся век. Ему хотелось плакать, но сил не было даже на стон. И губы сами собой изогнулись в улыбке. — Спасибо. — Ты хороший человек, Тсуна. Ты справишься. Главное, не меняйся. Не становись алчным злом. — Не стану, — уверенность враз изгнала из сердца тоску, оставив лишь монотонную тупую боль. — В этом я уверен. Мало в чем обычно бываю уверен, но в этом точно. — И хорошо, — она улыбнулась, подошла к канату и спросила: — Ну что, пойдешь или сегодня не рискнешь ввиду душевных травм, мною нанесенных? Он фыркнул и взял шест, направляясь к началу каната. Подобные шутки еще неделю назад перестали вызывать отторжение, смущение, растерянность или заставлять отвечать на них уверениями в том, что никто ни в чем не виноват, ведь Аой умела добиваться своего, а ей крайне не хотелось, чтобы шутки воспринимали всерьез. Точнее, чтобы всерьез их воспринимал один вполне конкретный, слишком добрый и наивный человек. — Вот еще! Теперь твоя очередь раскрывать секреты! — Не спорю. Бартер есть бартер. — Тсуна укоризненно на нее посмотрел, и медиум, закатив глаза, подняла руки. — Ладно, сдаюсь. Ты прав. — То-то же! — улыбнулся он и вскарабкался по принесенной еще при первом поднятии каната неделю назад стремянке. Вечер обещал быть чрезвычайно длинным. Сначала большая высота пугала будущего лидера мировой мафии, однако рассказы Аой, ее шутки и поддержка помогли окунуться в привычный калейдоскоп загадочных миражей, а страх забился в угол сознания, не мешая наслаждаться происходящим. Тсуна снова гулял над толпой на площади древнего Рима с труппой канатоходцев, поднимался по узкой тропке к вершине Олимпа, спешил в гости к старому торговцу сахарными черепками, петляя по закоулкам древнего мексиканского кладбища, и падения остались позади, а раз за разом венчавшиеся успехом прогулки от одного края поляны к другому приносили ему всё больше баллов, которые после тренировки он собирался обменять на знания о мире мертвых — реальные, не иллюзорные, столь же обыденные для некоторых людей, как завтрак или дыхание. Сначала он подумывал задать вопросы сразу, однако решил, что столь серьезный разговор не стоит начинать во время забав, ведь Аой будет неприятно об этом говорить, а значит, он должен быть рядом, поддерживая ее хотя бы просто молчаливым вниманием. И когда тренировка подошла к концу, Тсуна наконец стал обладателем удивительных знаний. Призраки существовали вне зависимости от мира смертных, ведь не являлись его частью, этот мир не мог повлиять на них, однако души с сильной энергетикой вполне способны были влиять на него — несильно, лишь передвигая предметы, на более сложные действия их способностей обычно не хватало, и всё же это могло как минимум напугать живых, как максимум — убить, ведь падение тяжелого предмета с высоты нескольких метров способно стать фатальным. Порой они роняли на голову ненавистного человека строительные леса или ослабляли крепления балок — смертные удивлялись столь ужасающим несчастным случаям, а призрак, свершивший свою месть, продолжал страдать, не способный уйти в иной мир, ведь месть почти никогда не приносила душам покой, лишь успокаивала ярость, но не боль. Основным условием для перехода за грань было «смириться со своей смертью и ее обстоятельствами», а месть не могла помочь душе обрести покой, именно потому необходимы были медиумы. Впрочем, спустя несколько сотен лет многие из них всё же принимали реальность, от долгого бездействия, наполненного лишь наблюдением за сменой поколений вокруг, приходя к выводу: «Ничто не важно. Ни моя жизнь, ни моя смерть». И тогда они уходили на тот свет сами, но сколько столетий душа должна мучиться, прежде чем сумеет это осознать? Лишившись бренного тела, дух попадал в тот самый мир, что так напугал Саваду, и если мог примириться с произошедшим, отправлялся дальше, куда — Аой не знала, ведь она не способна была заглянуть за плотную завесу серых облаков, как не мог этого сделать никто из смертных. Те же, кого эмоции слишком крепко удерживали в мире живых, обретали способность возвращаться туда, а их привязанности, боль, страх, ненависть — всё, что не позволяло примириться с неизбежным, обращалось в камень, сияющий прекрасный камень, который рос год от года, как жемчужина наращивая на стенках новые слои мрачных дум. Впрочем, у тех, кто уходил за грань, такие камни тоже были, крошечные, будто песчинки, вот только они ни к чему их не привязывали, поскольку те духи сами обрывали связь между собой и своими негативными эмоциями, примирившись с судьбой, в результате чего вынимали из глубин души эти песчинки и уходили вперед, в неизвестность. Однако те, кто слишком сильно был связан с собственным негативом, не могли избавиться от минералов, тянувших их к миру живых, и тогда медиумы помогали им расстаться с ними. Эти камни бывали двух типов, светлые, как тот, что отдал господин Тодо, если в душе преобладали чистые помыслы, например, нежелание расставаться с дорогими людьми, и темные, густо-фиолетовые, если бал правила злоба и ненависть. Темные самоцветы встречались у призраков куда чаще, а коллекционеры на черном рынке готовы были платить огромные деньги за Камни Смерти, добытые медиумами в их путешествиях, вот только получить их, как оказалось, было не так-то просто: дух мог отдать камень в благодарность за освобождение, а мог уйти, уронив кристалл на землю, и тот рассыпался прахом. И хотя черных камней, способных остаться в руках медиума, существовало куда больше, отдавали их совсем не часто, ведь не свершивший месть дух или дух, полный ярости и нежелания уходить за грань, даже после Очищения мог не испытать благодарности к тому, кто его спас: они просто не считали это спасением, опасаясь грядущего или жалея, что так и не сумели отомстить, а может, что месть вышла не слишком удачной. Потому камни были уникальными, раритетными артефактами, и крупные темные образчики ценились в среде коллекционеров больше всего, однако куда чаще коллекции пополнялись светлыми кристаллами, а потому цены за темные образцы поистине поражали. И это была еще одна причина, по которой отец заставил Аой принять свой дар. Ее отношения с матерью никогда не были теплыми, а дар та почти не использовала, разве что если призраки начинали портить жизнь ей самой, что на памяти Аой случилось лишь раз. Именно тогда госпожа Сато научила пятилетнюю дочь попадать в мир вечной мглы и боли, не став, впрочем, вдаваться в подробности ритуала Очищения и ограничившись общими сведениями о нем, а отец настоял на занятиях по канатоходству, чтобы в будущем, когда дочь наконец овладеет всеми необходимыми навыками, заставить ее приносить доход. Тсуна не понял, причем тут канаты и баланс, однако ответ оказался на удивление прост: души, которые хотели уйти на тот свет, сами перемещались в Чистилище, но тех, кто уходить не желал, приходилось вести. И если в первом случае медиум просто падал в воронку, вызванную призраком, после чего попадал сразу на место назначения, во втором он в полном одиночестве падал на небольшую площадку над бездной, и чтобы попасть в Чистилище вынужден был идти по узкому мосту из парящих, порой неустойчивых камней, стремясь к далекому берегу. Дорога каждый раз менялась, равно как и ее длина, а медиум, сконцентрированный на энергетике, считанной с призрака, шел вперед, тем самым притягивая его к пункту назначения, словно бурлак тянет корабль. Призрак не мог сопротивляться и возвращался в Чистилище, а там его либо уговаривали, либо попросту хватали за руку — одного прикосновения было довольно, чтобы начался процесс Очищения. Вот только прикосновение это должно было быть особым, полным желания забрать себе все страдания мертвеца, не говоря уже о том, что предварительно приходилось настраивать собственную энергетику на нужный лад. Тсуна мало что понял из повествований Аой об энергетических контурах, однако осознал, что человек без капли желания отправить призрака за грань спасти его не сможет, и это было еще одним препятствием в становлении медиумом для людей, обладавших достаточным уровнем ментальной энергии, но слишком боявшихся процесса Очищения. Аой с болью давно смирилась. Она горела на кострах с жертвами средневековой инквизиции, погибала под пытками в казематах древних палачей, разрывалась на части от взрывов, умирала от голода, замерзала без одежды холодной зимой, захлебывалась кровавой рвотой, проклиная крысиный яд, и раз за разом возвращалась в Чистилище за новой порцией ненависти и порой — сияющими камнями благодарности. Ее отец, в прошлом бизнесмен средней руки, продавал эти камни на аукционах, продавал благодарность спасенных душ ради расширения торгового дела, а Аой было всё равно, потому что камни ей были не важны, в отличие от чужих эмоций, что вспыхивали в сердце каждый раз, как камень впервые касался ее пальцев. Истинная ценность заключалась не в самоцветах, а в переданных духом чувствах, светлых и чистых, полных предсмертного умиротворения и бесконечной благодарности. Аой закончила школу на два года раньше положенного, поскольку всю ее жизнь, с самого рождения, составляли лишь книги, тренировки баланса да мертвецы. Она не увлекалась ничем, кроме чтения, не любила ничего, кроме книг, и с пятнадцати лет помогала отцу в ведении бизнеса, поскольку это позволяло набираться опыта в выбранной господином Сато специальности. Аой было всё равно, на кого учиться, и экономический факультет, навязчиво рекомендуемый отцом, показался ей неплохим вариантом, способным помочь в будущем, когда она унаследует отцовскую империю, благодаря дополнительным инвестициям от продажи камней получившей огромный толчок к развитию, ведь Аой часто приносила домой самоцветы — умела найти общий язык с духами, хотя бы после Очищения находя нужные слова поддержки. Обычно медиумы уходили сразу, она же говорила с призраками, поняв их боль, и потому нередко получала благодарность от тех, кто очень хотел оказаться понятым. К тому же, благодаря Очищению некоего Момо-сана, о котором Аой явно не хотела рассказывать, а потому Тсунаёши не стал допытываться, она решила отправлять на тот свет всех встреченных духов, а не только тех, кого попросят изгнать клиенты, и это существенно увеличило вероятность получения «награды», как называл камни господин Сато, чьи способности к бизнесу недавно позволили его делу разрастись до размеров торговой империи. Только вот Аой называла ее скоплением грязных денег и считала, что методы, которыми отец никогда не брезговал, отвратительны. Она не хотела вести дела так же и собиралась всё изменить после смерти отца, которого, по ее же собственным словам, презирала, даже не ненавидела, а именно презирала, потому что «ненависти он не заслуживает», но и уходить из дома не собиралась. На вопрос Тсуны «почему» был дан пространный ответ: «Нас с этим человеком очень многое связывает! Прямо-таки неразрывно, ведь обещания нельзя нарушать», — и тот понял, что задел слишком болезненную тему, куда более сложную, чем Очищение мертвецов, а потому продолжать расспросы не стал, равно как решил не спрашивать, от чего умерла ее мать и почему не смогла уйти за грань сама. В какой-то момент телефон Савады вновь зазвонил, и тот, нервно дернувшись, посмотрел на экран мобильного. Символы на нем сообщили, что ужин давно прошел, а значит, Тсуна снова опоздал на занятия по истории, но уходить посреди важного разговора ему не хотелось. Он чувствовал, что Аой наконец-то начала открываться, доверилась ему, и терять эту нить доверия из-за прихоти репетитора… нет, с этим он был категорически не согласен. Вот только как отказать Реборну? Это не отец, так просто трубку не бросишь, ведь он потом обязательно отомстит! Тсуна поёжился. — Либо ответь, либо сбрось, что он трезвонит? — раздраженно проворчала Аой, как раз рассказывавшая о сути Камней Смерти, и Савада поморщился. — Он меня заставит домой вернуться, а я не хочу. — И как же он тебя заставит? — Ну… Обругает… — И что? А правда, и что? — А потом обязательно будет пинаться. Он же очень сильный, пусть и маленький! Ему хоть на вид и девять лет, но я же рассказывал, это всё от проклятия, на самом деле ему куда больше. Он очень опытный киллер, я не смогу увернуться. — Либо иди домой, как того хочет учитель, и получи пинок за опоздание, либо сделай то, чего хочешь сам, и получи несколько пинков за неповиновение, выбор прост, — пожала плечами Аой, прислоняясь спиной к дереву и закрывая глаза. А Тсуна подумал, что выбор на самом деле и впрямь прост. Подчиниться и жалеть об этом или пойти против приказа, который может разорвать нить доверия между ним и его другом, и получить более строгое наказание. «А я бы смог увернуться, если бы очень постарался. Вчера ведь получилось!» И он нажал на кнопку приема вызова. — Где ты ходишь, глупый Тсуна?! — раздался возмущенный детский голос, правда, интонации были отнюдь не детские: холодные, властные, бескомпромиссные. — Прости, Реборн, у меня очень важное дело, я сегодня буду поздно. — Тебе завтра встречать Девятого, ты обязан выспаться! А до этого обязан заниматься. Мне плевать, во сколько ты придешь, но ты будешь заниматься и выполнишь всю положенную программу, даже если пойдешь завтра на встречу с Девятым сонным. — Я… — растерянность затопила сознание, но Аой, сидевшая довольно близко и слышавшая бо́льшую часть слов Реборна, вдруг прошептала: «Усомниться — значит утратить силу». Цитата Бальзака больно расцарапала незаживающие раны, и Тсуна, глубоко вдохнув, наконец ответил: — Мне правда нужно выспаться перед приездом Девятого, иначе не смогу ему нормально помогать. Но и прийти прямо сейчас домой я не могу, у меня слишком важное дело. Так что прости, Реборн, я сегодня не буду заниматься. — Это что за фокусы? Ты пытаешься перечить мне? Мало тебе было сегодняшней тренировки? — ледяной тон, обычно вызывающий лавину мурашек, заставил кулаки сжаться, а глаза наполниться решимостью. — Ты был неправ! Сегодня утром и сейчас. Я не вернусь, Реборн. Не вернусь и не буду учить сегодня историю, потому что я нужен другу. Можешь устраивать сколько угодно тренировок, я… я буду отбиваться! Пусть ты и сильнее, я не буду больше просто пропускать удары. Я буду драться изо всех сил! На том конце провода повисла тишина, и Савада не узнал о том, что Реборн довольно усмехнулся, прежде чем возмущение взяло верх. — Мы еще поговорим, бесполезный Тсуна. Аой поморщилась. По сердцу словно провели ядовитым наждаком. — Я не бесполезный. Уверенно, четко, без тени сомнений, но с нескрываемой болью. И Реборн понял, что Ёмицу был прав: вчера что-то изменилось, сильно изменилось, прямо как тогда, после отказа Киоко и помощи друзей. Вот только если те изменения были плавными, эти оказались куда более резкими. А в памяти Савады навязчиво вставало серое небо, нежные молнии и полный благодарности, тепла и счастья единственный глаз призрака, отдающего свои чувства тому, кто его спас. Смерть — не самое страшное. Жизнь порой бывает куда страшнее… — Ну надо же, у нашего щенка прорезались зубки, — усмехнулись на том конце провода. — Посмотрим, как ты мне это докажешь, когда вернешься домой. — Делай что хочешь, Реборн. Я не буду сегодня учить историю, потому что твой приказ неправильный. Я должен помочь Девятому, а для этого нужно быть бодрым. — Когда это ты научился аналитике? Пусть и простейшей. — Не знаю… Наверное, когда умер, — шепнул Тсуна и нажал «отбой». Аой вздрогнула и во все глаза уставилась на него, молчаливо задавая всего один, но очень испугавший ее вопрос. И Тсуна ее отчего-то понял. Возможно, потому, что так до конца и не справился со вчерашним кошмаром, возможно, потому, что слишком отчетливо помнил единственное тепло в ледяном сером мире — тепло ее дрожащей ладони, и не мог избавиться от ощущения, что всё еще держит ее за руку, а возможно, оттого, что с тех самых пор в его отношении к ней что-то незримо изменилось: решение помочь трансформировалось в решимость защищать, доверие вышло на новую ступень — его не бросили в глубинах Ада, вывели на свет, хотя ноги едва держали, и улыбнулись, сумели успокоить в настолько нереальной, поистине ужасающей ситуации… Она была с ним, когда он потерял связь с реальностью и чуть было не сошел с ума, он был с ней, когда она пережила чудовищную смерть. И в тот момент ему показалось, что как она умирала вместе с призраком, он умер вместе с ней, услышав слова: «Надо прожить их смерть». А потому сейчас он понял ее без слов. — Мне было страшно, очень. Думал, что схожу с ума, да, может, и правда чуть не сошел. Но, благодаря тебе, я выбрался и даже сумел успокоиться. Только когда ты упала… Ты кричала, страшно. Я думал, тебе больно, пытался помочь, но ничего не мог сделать. Вообще ничего. Впервые в жизни почувствовал себя настолько бесполезным — на самом деле. И понял, что не хочу этого, не хочу быть таким. Хочу суметь сделать хоть что-то, когда друзьям будет плохо, а еще лучше — не допустить подобного. Только когда ты сказала, что проживаешь их смерть… я… — он запнулся, взгляд заволокло непроницаемой пеленой ужаса, а слова вдруг сорвались на крик: — У него же не было полголовы! — Тсуна резко поднял глаза и сжал в ладонях траву. Та безмолвно погибла, подчиняясь чужому страху. — И живот… У него в животе торчал кусок железки! И кишки… Да как же… Паника накрыла с головой, но Аой осторожно коснулась кончиками пальцев его ладони и осторожно ее сжала. Тсуна шумно выдохнул. — А потом… потом эти слова, я не умею по губам читать, но имя его невесты разобрал. Ты его всё повторяла, а я думал почему. Но ведь это не ты их повторяла, не ты! Он! Он так мучился, так хотел ее увидеть… нет, хотел, чтобы она жила и была счастлива! — Аой грустно улыбнулась и слегка кивнула. Так понять того, чьих чувств не испытал, способны были немногие. — А ему пришлось видеть, как она умирает. Как же это?.. Не представляю, что бы со мной было, будь у меня невеста и случись… с ней такое… Я бы тоже не смог простить, наверное. Не смог бы смириться с ее смертью. Так как же?.. Вот это всё ты чувствовала прямо тогда! А я… Я просто держал тебя за руку и ничем не мог помочь. Совсем. Я был на самом деле бесполезен… Он опустил голову. На глаза наворачивались непрошенные слезы, душу щемило от тоски, а руки безвольно упали на покалеченную траву, не в силах больше убить ни былинки. И его ладони вновь крепко сжали, а Аой, приблизившись, тем самым удивительно понимающим, теплым голосом, каким всегда говорила с призраками, ни капли не фальшивым, искренне желающим поддержать, произнесла: — Ты не был бесполезен, Тсуна. Я всегда просыпаюсь одна, с дикой ненавистью, болью и отчаянием. Их отголоски держат душу еще несколько часов, постепенно стихая, и когда я изливаю их в мир, они уходят, но память остается. Память о том, как я умерла в одиночестве, страданиях, немой ярости… Ведь проживая их последние минуты, я не ощущаю себя собой, напротив, мне кажется, что я — это они, и что всё происходящее реально. А потому… просыпаясь, я вижу, что почти ничего не изменилось. Серый безразличный мир, страдания вокруг и боль в душе, помноженные на одиночество. Ведь никто из несчастных душ не умирает в теплой кровати на руках внуков, все они одиноки или стали таковыми, как Тодо-доно. А ты… ты был рядом. Впервые я открыла глаза и оказалась не одна, но даже так, ты не просто ждал моего возвращения, чтобы я тебя вытащила, ты беспокоился за меня. Я видела в твоих глазах ужас, настоящий ужас, но боялся ты за меня, а не за себя. Поэтому… спасибо. Ты не был бесполезным. Ты помог. Показал, что есть еще на свете удивительные люди, которые даже в Аду готовы заботиться не о себе, а о других. Дал мне понять, что я не одна. А это бесценно. Тсуна молча смотрел на траву, и одинокая слезинка, никем не замеченная, скатилась по щеке. — Когда я понял, что ты пережила, мне показалось, что я тоже умер. Прямо там. Потому что понял, насколько на самом деле был бесполезен. — Но ты не был бесполезен. — Правда? — едва слышно. Она схватила его за шею — резко и настойчиво — заставляя посмотреть на себя. И в серых глазах он увидел благодарность. Почти такую же, с какой Тодо смотрел на человека, подарившего ему билет в вечность. Только в этой благодарности было больше боли, чем света, ведь с ее души тяжесть никто не снимал. — Спасибо, Тсуна, — четко, уверенно, тепло. И его губы невольно дрогнули. — Я правда… помог? — Очень. Он улыбнулся. Робко, несмело, но с бесконечной надеждой. — Оживай, Тсуна, — ее палец скользнул по его щеке, стирая никому больше не нужную слезу. — Я убила тебя, но теперь пора оживать. Потому что ты на самом деле не бесполезен. Он шумно выдохнул, закрывая глаза, и улыбка стала чуть шире, чуть светлее. Ветер путался в волосах, вплетая в них сны и явь, роняя осколки тумана и обрывки мечтаний солнца. Тонкие бледные пальцы с короткими ухоженными ногтями, не покрытыми лаком, медленно скользили по смуглой коже, стирая остатки соли, обращая отчаяние в бессмысленное ничто. Тсунаёши улыбался, ни о чем не думая, лишь ловя удивительные, доселе неведомые чувства — уверенность в собственных силах и веру в то, что он на самом деле способен справиться даже с чудовищной ситуацией. Ведь если он не был бесполезен даже тогда, значит, в этом мире у него точно есть шанс исполнить свою мечту, потому что за всю свою жизнь Савада Тсунаёши не чувствовал себя настолько бессильным, как в тот момент, и настолько живым, как сейчас, когда наконец осознал, на самом деле осознал, в чем его главная сила. — Я не бесполезен, — прошептал он и вдруг подумал, что одинокий волк Хибари признал его отнюдь не за силу, а за честность и доброту; ненавидящий весь мир Мукуро остался рядом не из-за желания захватить через него мир мафии, а ради помощи доброму боссу, который никогда не ввергнет этот мир в преисподнюю, а также просто потому, что не хотел терять человека, которому верил; Хаято, Такеши и Рёхей поверили в него благодаря искренности и всё той же доброте… «Не меняйся, не становись алчным злом» — в этом и была суть того, что люди верили ему, казалось бы, слабому, нерешительному, всего пугающемуся. А значит, он просто должен становиться сильнее ради них, ради того, чтобы суметь помочь не только словом, но и делом, но главное, не должен терять ту искру, что делает его не бесполезным. Саму свою суть. — Ты хороший человек, Тсуна, — улыбнулась Аой, и он улыбнулся в ответ. А затем открыл глаза и встретился с печальным, понимающим взглядом, полным уверенности в своих словах. — Я стану сильнее. — Ты сможешь. В него верили. Верили так же, как друзья, никогда ни в чем не винившие. — Спасибо. — Тебе спасибо. Она взъерошила его волосы, вечно растрепанные, спутанные, и Тсуне вновь стало неловко. Вот только он решил, что ничего страшного в происходящем нет, а смущение — не то, что нельзя пережить, и потому отстраняться не стал. — Когда-нибудь я куплю страшную расческу для котов — пуходёрку, — внезапно пообещала Аой, пытаясь вытащить запутавшиеся в каштановых волосах пальцы. Тсуна прыснул. Напряжение отпустило, оставив легкий флер тоски и радости. — Я буду убегать, — пообещал он. — А бегаю я довольно быстро! — Тогда я попросту устрою засаду, а когда ты в нее попадешься, наведу в этом вороньем гнезде порядок. Нет, правда, почему они такие непослушные? — Мама говорила, я слишком мало пил молока. — Ерунда, молоко тут ни при чем. Видимо, гены. — Да ладно, я же шучу. — А я нет. Пуходёрка тут подойдет идеально! Вырвавшись из цепкого плена каштановой сети, Аой рассмеялась и откинулась на дерево. Ее улыбка стала светлее. — Знаешь, я хочу помогать тебе хоть иногда в этих твоих походах, — осторожно предложил Тсунаёши, заставив ее напрячься. Озадаченно посмотрев на него, она уточнила: — Чтобы мне было не так плохо после Очищения? — Да. Можно? Она призадумалась, вздохнула, поднесла пальцы к губам, явно не желая давать положительный ответ и бегая взглядом по земле, а затем пробормотала: — Не хочу тащить тебя туда снова. Там, должно быть, очень страшно с непривычки. Ты был в ужасе. — И всё-таки… Я правда хочу помочь. Она внимательно посмотрела на него и увидела в карих глазах бескрайний океан решимости, смешанный с отчаянным страхом отказа. А потому выбора не осталось. — Если хочешь, пожалуйста. Но я чаще всего сама не знаю, когда будет очередное Очищение, ведь обычно встречаю призраков случайно. А на зов клиента брать тебя точно не буду, там призраки почти никогда не хотят уходить, приходится идти над бездной, а я тебя туда ни за что не потащу, ведь если упадешь, погибнешь. Разорвется связь между душой и телом. — Тсуна замер. Такого он никак не ожидал, думая, что тот мир хоть и ужасен, но безопасен, по крайней мере, такое ощущение сложилось у него после рассказа Аой. А вот теперь… — Ты пока плохо ходишь по канату, значит, вероятность упасть с «моста» высока, так что я тебя согласна взять только к таким призракам, как вчера. Но они встречаются нечасто. Хотя… Если хочешь, могу звонить, когда встречу их. — Давай, — кивнул он, всё еще обдумывая новую информацию, а затем осторожно добавил: — А когда я научусь хорошо ходить по канату… — Даже не думай! Я не стану тобой рисковать! И он понял, что точно так же, как ему хотелось защитить друга, друг боялся подвергнуть его опасности. И настаивать уже не хотелось, ведь каждый имеет право стать щитом для дорогих людей. — Тогда хотя бы светлые. Звони в любое время, я приду. — Хорошо, — прошептала Аой, хотя в ней явно боролись желание принять предложение и нежелание подвергать друга подобным испытаниям. И всё же Тсуна победил. Потому что его желание стать щитом было слишком сильно — он и сам не представлял, насколько.