Танец на углях

Возвращаясь домой, Тсуна размышлял о том, как сильно его жизнь изменилась с появлением в ней мафии, о том, как работало Пламя и почему с ним ему было куда спокойнее, чем без него, о том, почему в экстренной ситуации у него получалось собраться и, не задумываясь о последствиях, выйти на бой, который, казалось, невозможно было выиграть, но стоило лишь наступить мирным временам, как вся его решительность исчезала, и даже лай собаки казался чем-то ужасающим. «Ужасающим»… Странное слово. Сейчас Тсуна смотрел на пробегавших мимо псов без тени страха, ведь за эти годы научился не бояться по крайней мере животных, и всё казалось каким-то неправильным. «Я боялся пинков Реборна, забывая о том, как больно, когда в бою ломаются кости. Боялся школьных хулиганов, забывая, что сильнейшие бойцы мафии в тысячу раз опаснее. Боялся гнева соседей, если случайно забрасывал в их сад мяч во время игры с Такеши, хотя выступал против опаснейших противников, пусть даже меня заставляли это делать, а потом сам шел на бой с ними, понимая, что иначе они ударят по друзьям. Вот странно, почему я боялся мелочей, да нет, боялся всего, но в самый главный момент шел на бой, не сомневаясь? Потому что Пламя зажигал? Да нет, я соглашался сразиться еще до того, как его зажигал, хотя страшно было. Просто видел, как друзьям плохо, вот и шел драться. За них. А за себя не хотел. Думал, это неправильно. А разве неправильно? Вот Аой-сан помогает призракам, проходя через такой ужас, но себе помочь не хочет. Она даже не пытается найти друзей, словно махнула на себя рукой, словно решила, что ей никогда не найти хороших людей, а значит, и искать не стоит, потому что даже если и найдет их, не сможет ничего предложить взамен, у нее ведь не жизнь, а сплошной кошмар. Но она не права. Она умеет поддержать, подбодрить, а еще открыть глаза на многие вещи, она научила меня смотреть на реальность, перемешивая ее с фантазией, чтобы избавиться от страхов или просто сделать день веселее. Разве этого мало? И уверен, она бы не раздумывая кинулась на помощь, если бы мне было плохо. Но… я ведь поступаю примерно так же, разве нет? Прихожу на помощь друзьям, но не борюсь за то, что нужно мне самому, точнее, только мне. Вот заступиться перед Реборном за Хаято, швырнувшего случайно динамит в речку и убившего там кучу рыбы, смог, а когда он на меня ругается, всегда начинаю себя винить и не уворачиваюсь от ударов. Почему? Реборн ведь часто бывает неправ. И вообще, зачем бить-то сразу? А еще… Вчера я увидел такое, какого никогда не видел. Я думал, страшно, когда кость ломается, думал, больнее этого ничего нет, а там были люди без рук и ног. Думал, больно, когда обожжешься, пролив чай, а там были люди, сгоревшие заживо, почти черные… Или как тот Тодо-сан. Порежешься — больно, а как же должно быть больно, когда тебе снесло полголовы и вывернуло живот?! А они терпят эту боль годами. И Аой-сан переживает ее каждый раз, как встречает духа. Страшно получить подзатыльник от Реборна? Он не снесет мне часть черепа. Собака может укусить? Она не откусит ногу. Даже думать не хочу о том, что случилось с людьми, у которых вместо ног была каша, или с теми, что были похожи на лужу… Сломанная кость, ха? Это очень больно, правда. Но как же должно быть больно им! Я всё думал о том, как мне плохо, какой я несчастный, но ведь это не так. У меня есть семья и друзья, я поступил в институт, впереди работа, пусть даже опасная. А у Такеши нет мамы. Умерла, еще когда он ребенком был. И у Хаято тоже. А старший брат хоть и живет в любящей семье, мечтал стать профессиональным боксером, но теперь не получится, он же пытался после школы пробиться в спорт, а его не взяли, сказали, удар сильный, но вот техника плохая, потому что он в пылу схватки забывается и начинает использовать приемы из других единоборств. Сказали, он может рассчитывать только на мелкие местные бои, а ведь он очень сильный! Но это всё потому, что Колонелло научил его драться в разных стилях, точнее, в смешанном, вбил это в него, довел до автоматизма, и чистый бокс по правилам, без перехода на другие стили, из-за его характера теперь ему не дается. Он тогда расстроился, очень. Похоронил мечту. Как Такеши, тот ведь мечтал стать бейсболистом, но всегда понимал, что не сможет стать профи, потому пошел со мной в один институт, правда, на юриста. А старшего брата заставили на механика пойти учиться, потому что в институт он мог бы поступить только по спортивной стипендии, но не вышло, с боксом-то вот как получилось… Он вообще учиться не хотел, мечтал стать профи, но из-за нас лишился мечты. А у Хаято с отцом отношения ужасные. У меня оба родителя живы и любят меня, а еще не было мечты, я даже поступать не планировал, думал, не сдам экзамены, а оно вон как вышло. И это я самый несчастный? Потому что слабый и бесполезный? — ненавистное слово отозвалось болью в душе. — Не бесполезный. Нет. Больше никогда не буду таким. Если даже там получилось Аой-сан помочь, я не бесполезный. На самом деле. И никогда им не буду. Потому что… Что такое пинок по сравнению с перемолотым в кашу телом? Я не хочу больше видеть все эти ужасы, но увижу, много раз увижу. Потому что она не должна видеть их в одиночестве. Тот мир куда страшнее этого, ведь из него не выйти без чужой помощи, если стал призраком, а здесь можно самостоятельно всё изменить. И я… я должен справиться. Должен. Пусть будет страшно, больно, неважно! Я больше не буду убегать даже от мелочей. Последнее время говорил себе, что нельзя убегать от больших проблем, но прятался по мелочам, а это глупо. Не хочу быть глупым. Хочу быть как Хаято. Или Такеши. Бороться и за других, и за себя, во всем. Я больше не буду плыть по течению». Мысли текли вперед, а красный кирпич забора напоминал об ожогах, белые облака — о таращащихся из ран костях, синее небо — о синюшных губах утопленников, сплевывающих не долетающую до земли воду, которой в легких не станет меньше. Дорога подходила к концу, Тсуна ёжился, глядя на прохожих и боясь увидеть у них на спинах зияющие раны, как вдруг вдалеке показались три до боли знакомых фигуры. Пепельный блондин, заправляющий за ухо растрепавшиеся длинные, до плеч, волосы и вертящий в пальцах незажженную сигарету, высокий, статный, за последнее время ставший еще более спортивным на вид, чем прежде. Тсуна сумел уговорить Гокудеру курить только во время сражений, чтобы не убивать собственные легкие, и потому сигарету тот к губам не подносил, лишь нервно перебирал в тонких длинных пальцах, идеально подходивших для его любимого хобби — игры на фортепиано. Второй пепельный блондин, предпочитавший стрижку «под ёжик», прыгал рядом: стоять на месте, когда можно размяться, Рёхей считал излишней тратой времени, потому всегда носил бордовый спортивный костюм и стоптанные кеды, а в янтарных глазах плескался азарт, энергичность и жажда деятельности, только вот сейчас их отчего-то перекрывали тревога и напряжение, делавшие движения слишком судорожными, неритмичными. Ямамото смотрел на друзей с привычной улыбкой от уха до уха и старался не показывать настоящих чувств — переживал он явно не меньше остальных. Короткие растрепанные черные волосы, ясные карие глаза, чуть помятые темные брюки да белая рубашка с коротким рукавом — казалось, всё в нем было обыденно, не выражало и тени беспокойства, вот только Тсуна заметил, что иногда он сжимает правую руку, будто хватается за мяч, а еще периодически отставляет правую ногу назад, словно хочет принять питчерскую стойку и закинуть невидимый мяч далеко-далеко вместе со всеми проблемами и волнениями. Научиться читать эмоции Такеши было самым сложным для Тсунаёши, разве что Мукуро мог дать японцу фору в умении носить маски, однако способность понимать друзей Тсуна считал одной из самых важных, а потому подметил даже привычки иллюзиониста. И вот сейчас он быстро шел к явно сильно нервничавшим друзьям, а те, заметив его приближение, бегом кинулись навстречу. «Что случилось?» — опешил Тсуна и, мгновенно ускорившись, помчался навстречу. — Джудайме, как вы? — еще издали выпалил Гокудера, до сих пор отказывавшийся «фамильярно обращаться к боссу», несмотря на все его просьбы. В то же время улыбка Ямамото стала крайне напряженной, и только Рёхей был не слишком сильно взволнован — увидев друга в целости и сохранности, он явно мгновенно пришел в норму. — В полном порядке, а что? — озадачился Тсуна, подбегая к «Правой руке» и останавливаясь. — Точно в порядке? С вами ничего сегодня не случилось? Или вчера? — Я в норме, правда. Разве что синяки от утренней тренировки болят, — пошутил Савада и ткнул себя в левую скулу. — Объясни толком, что произошло, почему такая паника? И как вы оказались возле моего дома? — Нас Реборн недавно вызвал. Мы пришли, а он заявил, что вы взбунтовались, отказались возвращаться домой вовремя и учиться, да еще и говорили как-то необычно. К тому же, он сказал, звонил ваш отец, спрашивал, что с вами происходит, потому что вы заговариваетесь. — Я? — опешил Тсуна, переводя удивленный взгляд с одного напряженного лица на другое. — С чего бы? Я, конечно, не умею красиво говорить, но, вроде, ерунду не несу. А что я отказался заниматься… Так я не мог вернуться раньше! Просто не мог. Друзьям ведь надо помогать, а мне надо было обязательно поговорить с Аой-сан, я вам о ней рассказывал. Ну а завтра Девятый приезжает, так что надо обязательно выспаться, а какая уж тут учеба в десять часов? Пока поужинаю, пока спать лягу, еще надо почитать перед сном, нам много литературы на лето рекомендовали. Парни переглянулись, Ямамото почесал затылок и явно расслабился — улыбка стала искренней, а не напряженной, Гокудера перестал осыпать асфальт табаком из слишком сильно сжатой сигареты, Рёхей рассмеялся. — Вот, я же говорил, Реборн просто не так всё понял, Тсуна не мог резко перемениться, — заявил он. — Молчал бы уж, голова-газон, — хмуро отозвался Хаято. — Сам нервничал не меньше. — Ну-ну, ребята, не будем ссориться, — как обычно вмешался миротворческий контингент в лице Такеши. — Тсуна, расскажешь, что ты имел ввиду, когда говорил отцу о ходячей лопате, планах по расколу земной твердыни и прочих странностях? Савада непонимающе воззрился на друга, вспоминая, что он такого сказал, причем тут лопата, как она могла начать ходить… Смех, веселый и заливистый, искренний, заразительный — иной реакции у него возникнуть просто не могло, ведь он наконец вспомнил, как попрощался с отцом. Друзья мгновенно напряглись, но он, вытирая слезы ладонями, от всей души хрюкнул и, махнув рукой, выдавил: — Папа, блин! Это ж надо было так на шутку отреагировать, даже Реборну позвонил, с ума сойти… Они в который раз переглянулись, но на этот раз явно успокоились окончательно. Ямамото рассмеялся, Гокудера фыркнул, бросая сигарету на тротуар, за что получил возмущенный взгляд Рёхея, закинувшего руки за голову и блаженно улыбавшегося ровно до тех пор, пока улицу не начали замусоривать. Частные дома покосились на нарушителя пестрящими яркими занавесками окнами, газоны вмиг ощетинились, обещая порезать ноги любого, кто ступит на них босыми ногами, заборы протяжно вздохнули, но их вздоха никто не услышал: смертным не было дела до проблем построек, призванных улучшить качество их собственных жизней. — Это как же ты так пошутил, что даже твой отец юмора не оценил? — с привычной улыбкой уточнил Ямамото, и Тсуна, пожав плечами, ответил: — Нам надо было канат повыше поднять, так что Аой-сан за лопатой ходила, и она как раз вернулась, когда я с отцом говорить заканчивал. Ну и крикнула, что захватила также кувалду, чтобы прутья в землю было проще вбивать. Мы их вкопали, столбушки-то эти, а потом я их подолбил молотком для надежности. Ну вот, а когда она только это всё принесла, выразилась очень забавно, мол, принесла молот, которым мы будем раскалывать земную твердь. Мне смешно стало, я и пошутил. Видимо, неудачно. — Да уж, ну ты даешь, — рассмеялся Ямамото. — Всех на уши поставил! — Простите, ребята, — тут же стушевался Савада. — Не думал, что они такую панику поднимут всего лишь из-за шутки. — Да нет, не из-за штуки, — вмешался Гокудера. — Просто вы говорили с ними обоими очень решительно, и они не поняли, в чем причина столь внезапного прогресса. Еще и цитаты выдавали, хотя раньше терпеть их не могли. Вот ваш отец, не знавший об Аой-сан, и запаниковал. А Реборн нас позвал, чтобы узнать, не ведете ли вы себя странно, не замечали ли мы, что на вас дурно влияют. Но, мне кажется, всё наоборот. Раз вы решились дать отпор Реборну, это здорово! — Ты так думаешь? — озадачился Тсунаёши и удивленно воззрился на друга. Он и подумать не мог, что тот настолько против методов Реборна, ведь хоть и ворчал каждый раз, как Тсуна приходил на встречу с новым пластырем, никогда не пытался призвать друга к «восстанию». — Конечно! Он слишком часто перегибает палку, а это плохо. Конечно, его методы приносят свои плоды, и я благодарен ему за то, что он нам всем помогает стать сильнее, но постоянно бить учеников неправильно, да и эти его оскорбления… бесит! — Даже меня это раздражает, — кивнул Ямамото, и Тсуна удивленно на него покосился. — Значит, вы тоже думаете, что Реборн просто пытается меня унизить, а не озвучивает истину? — осторожно спросил он, отчаянно надеясь на положительный ответ. Вот только последовавшая за этим реакция его окончательно огорошила. — Естественно, Джудайме! Сколько раз я вам говорил, что вы не бесполезны, но вы почему-то верите ему, а не нам! — взорвался Гокудера, сжимая кулаки в бессильной ярости, злясь то ли на Реборна, то ли на Саваду, то ли на самого себя за неспособность донести до друга простую истину. — Вот именно! — крикнул Рёхей и ударил кулаком по невысокому кирпичному забору. Тот заплакал мутной цементной крошкой, обрушив ее на пыльный разгоряченный асфальт. — Реборн экстремально неправ! Но и ты неправ! Почему ты всё время говоришь, что эти оскорбления заслужены? — Ты нам всегда помогал, — вмешался единственный человек, сумевший сохранить относительное спокойствие, вот только правая рука раз за разом сжималась и разжималась, а потому для Тсуны его раздражение было очевидно. — Так почему же ты бесполезен? И почему не веришь нам, когда мы говорим обратное? Савада растерянно воззрился на друзей, и в его разум наконец-то проникла раздражающая, болезненная, но крайне правильная мысль: «А ведь я причинял им боль. Своим неверием, постоянным нытьем, тем, что не верил в себя, хотя они всё делали, чтобы я поверил. Я их обижал. Столько времени. И сам этого не замечал. Даже сейчас бы подумал, что они просто пытаются меня утешить, и не заметил, насколько искренне они говорят! А ведь Хаято ни за что бы не повысил на меня голос ради подбадривания, Такеши не нервничал бы так, а старший брат не стал портить чужую собственность. Они правда переживают. Очень. И верят в меня». Он резко поклонился, сложив руки по швам и даже превышая обычный для поклона угол. — Простите, ребята! Я был идиотом. Думал, вы просто пытаетесь меня поддержать, подбодрить… Но я правда понял, что не бесполезен. И понял, что вы на самом деле никогда так не думали. Простите. Его друзья в который раз переглянулись, Ямамото почесал затылок, растерянно улыбаясь, Гокудера нахмурился, Рёхей фыркнул. — Джудайме, мы правда в вас верим. Потому что вы хороший человек и наш друг. Мы бы не стали вам врать. Никогда. И Тсуна понял, что всё это время подозревал друзей во лжи. Не доверял им. Верил во всем, но почему-то не желал принимать на веру слишком важные слова. Он склонился еще ниже, буквально касаясь лбом колен, и пробормотал: — Простите, не повторится. Я правда идиот. Поверил в то, во что удобнее верить было, в то, что позволяло спрятаться и ничего не делать. Я больше не буду убегать, обещаю. Вообще ни от чего. — Не надо извиняться, Джудайме, мы всё понимаем… — С кем не бывает, просто в следующий раз помни, что мы тебе никогда не врем. — Вот именно, Савада! Ты экстремально неправ, но раз всё понял, то и ладно. Главное, понял! — Спасибо, — прошептал Тсуна и выпрямился. Радости в глазах не было: его простили, но сам он будет винить себя еще долго, а значит, права на ошибку у него больше нет. Он станет сильнее, чего бы это ни стоило. — Да ладно вам… Но почему вы поверили нам именно сейчас? Он тяжело вздохнул, посмотрел на небо, затем на часы и, кивнув самому себе, предложил: — Пойдемте в дом? Я вам всё расскажу про Аой-сан. Вчера случилось такое, что в страшном сне не могло присниться. Знаете, я раньше видел, как люди умирают — Юни принесла себя в жертву ради нашего спасения. Видел раны, тяжелые — у Занзаса рука оторвана была в последней битве, к счастью, ему ее пришили. Но я никогда не видел такого. Это не просто страшно. Это чудовищно. — О чем вы? — тут же напрягся Гокудера. — Давайте дома поговорим? Холодает. — А как же Реборн? — уточнил Ямамото. — Я… я сам с ним поговорю, ладно? Не вмешивайтесь, — осторожно попросил Тсунаёши, и друзья кивнули, решив, что ему необходимо начать выполнять задуманное, иначе он никогда не сдвинется с мертвой точки. Дом встретил их гостеприимной тишиной, мягким светом желтоватых ламп, чуть скрипучей дверью в кухню и ужином, стоявшим на столе с аккуратной запиской, выведенной красивым, почти каллиграфичным почерком: «Подогрей в микроволновке, я уехала с детьми к подруге, у ее внука день рождения, пусть повеселятся. Вернусь утром, мама». — Хорошо, что она запасливая, — улыбнулся Тсуна, оглядывая полные еды блюда, рассчитанные чуть ли не на пятерых. Рис, салат, тушеное мясо — всё выглядело крайне аппетитно и буквально умоляло поскорее себя уничтожить. Потянувшись и мысленно посетовав на боль от полученных утром синяков, он поставил мясо в микроволновку, включил электрический чайник и начал доставать из шкафчика над плитой пузатые крупные чашки, так любимые его друзьями, те же с нескрываемым напряжением расселись вокруг стола, стоявшего в центре довольно просторной светлой кухни, любовно украшенной Наной красивыми полотенцами и прихватками с цветочным узором. Они ждали прихода Реборна, и тот поспешил оправдать ожидания. Дверь громко хлопнула, врезавшись ручкой в стену — бежевая краска, к счастью, удар выдержала и решила не осыпаться. Ребенок лет девяти в строгом черном костюме и шляпе с оранжевой широкой лентой накручивал на палец тонкую смоляную прядь, вившуюся у левого виска. Вторая такая же прядка прилипла к правой щеке: видимо, репетитор, ожидая ученика, решил вздремнуть, впрочем, сна в огромных черных глазах видно не было, Реборн был бодр, подтянут, собран и очень зол. Тсуна вжал голову в плечи, но тут же взял себя в руки. На этот раз он будет сильным. — Явился, — тонкий детский голос не вязался с пугающе-холодными тоном. — И что за важное дело заставило тебя пропустить очередное занятие? Если решил бросить институт и остаться дураком, скажи сразу, а не играй в эти игры! — От одного дня, даже от двух, ничего не будет, — предпринял робкую попытку воззвать к разуму учителя Тсунаёши, однако она провалилась по всем фронтам: Реборн любил только свою логику. — Где один, там и два, где два, там и десять, а потом опять плюнешь на учебу и вылетишь с факультета. — Нет же, я не собираюсь бросать учебу, просто у меня было важное дело. — Какое же? — Надо было поговорить с другом, понять, что у него на душе, — и почему-то озвучив эту простую истину, он ощутил неимоверный прилив сил. За правое дело ведь стоит сражаться, верно? — Эта девчонка плохо на тебя влияет. Когда ты общался с Хару, таких проблем не возникало, но потом ты от нее отдалился, хотя раньше считал товарищем, а теперь, когда она переехала, и вовсе почти не общаешься. Зато нашел странную девицу, которая запудрила тебе мозг непонятно чем, учит идти против старших, да еще и речь превратила непонятно во что. Ты напугал отца. — Он просто не понял шутку, я не виноват, — возмущение, досада и легкие отзвуки обиды. — Но виноват в неповиновении. Так что послезавтра тебя ждет усиленная тренировка, глупый Тсуна! — Ну и пусть. Всё равно я сегодня лягу спать пораньше, вот только с друзьями поговорю. — Не поговоришь, тебе надо хотя бы прочитать перед сном что-то из списка литературы. — Но я им обещал! — Хватит пререкаться! Реборн подскочил очень быстро, и только благодаря длительным сложным тренировкам Тсуна сумел краем глаза уловить его движение, а интуиция подсказала верную траекторию ухода от удара. Плавное движение, пронзительный взгляд черных глаз — Реборн ударил ногой в стенку шкафа, а не поясницу ученика, оттолкнулся и, резко повернувшись, приземлился на линолеумный серый пол. Тсуна уже стоял лицом к нему, не собираясь сдаваться — боевая стойка свидетельствовала о серьезности его намерений. Хранители переглянулись, не зная, что делать, ведь если Реборн войдет в раж, он разнесет всю кухню, а допустить этого было нельзя, но и лезть под горячую руку лучшего киллера мафии… Гокудера открыл было рот, но вспомнил, что друг просил не вмешиваться, а потому, напряженно сверля спину ребенка в классическом костюме тяжелым взглядом, потянулся за сигаретой. Реборн атаковал стремительно и совершенно неожиданно, но Тсуна вновь увернулся, заставляя его пролететь мимо головы, однако на этот раз удар был не один, а потому атака всё же достигла цели: извернувшись во время полета, киллер сумел на излете ударить ногой по затылку нерадивого ученика. Тот пошатнулся, сделал шаг вперед, теряя равновесие, запаниковал, а в следующую секунду на глаза попалась красная пузатая чашка. Чашка с изображением «Веселого Роджера», смеющегося безгубым ртом над проблемами живых. Алая. Алая кровь. Серый линолеум — как серые камни. И белый череп, оголенный, лишенный глаз, но видящий абсолютно всё! Желудок скрутило рвотным позывом, Тсуна пропустил еще один удар, на этот раз по почкам, а в следующую секунду мир полыхнул белым. Словно молния ударила прямо в голову, пронзая тело и душу насквозь. «Я не проиграю». Ногу ребенка перехватили в полете, легкое, слишком легкое тело без труда отшвырнули в коридор, и лишь благодаря отточенному мастерству Реборн сумел сгруппироваться, врезавшись в стену ногами, а не спиной. «Я не проиграю». Очередная атака, Реборн оттолкнулся от стены и направил удар в солнечное сплетение жертвы. Секунда, и его руку крепко сжали, до боли, до искр из глаз, а затем резкий взмах, и он полетел к земле. Вывернуться, коснуться ногами пола, оттолкнуться и отпрыгнуть подальше. Реборн не понимал, что за чувство овладевало им, просто мурашки маршировали по спине, а Тсуна приближался, безжизненным, пустым, абсолютно равнодушным взглядом смотря на него сверху вниз. Впервые, несмотря на естественную разницу в росте. «Я не проиграю», — беззвучно прошептали истрескавшиеся губы, и тягучие, плавные движения, напоминавшие кошачьи, те самые, что Реборн самолично вбил в ученика долгими тренировками, показались тому танцем удава перед броском. Солнечный аркобалено всегда наносил удар первым, не желая защищаться, и в этот раз он вновь поступил привычно — дал бой противнику. Дал бой мурашкам… Бросок, резкий, мощный; удар по ногам… несостоявшийся. Реборн не сразу понял, что произошло. Просто глаза вдруг округлились, а живот свело мощным спазмом, угрожавшим лишить его ужина. Боль распространялась от солнечного сплетения к спине, рукам, ногам, голове… Просто Тсуна знал, куда ударит его учитель, и сумел нанести удар первым. Двинулся столь молниеносно, что блок не успели поставить, а впрочем, нет, движение даже не заметили. Прямо как тогда, в боях с сильнейшими противниками, победить которых не смог бы никто другой… Доля секунды прошла с начала атаки Реборна до того момента, как он отлетел к входной двери, развернулся в полете и приземлился, сумев всё же оттолкнуться от нее, не врезавшись спиной. Впервые Тсуна нанес учителю удар, не сдерживая сил, впервые тот почувствовал, насколько его ученик силен на самом деле, и в черных глазах заплясало смутное удовлетворение, смешанное с ноткой легкого раздражения, в то время как пустые карие глаза смотрели на него холодно и спокойно. Как на нечто несуществующее. Тсунаёши видел серые камни, алый дождь, белые молнии и улыбки на искалеченных лицах. Те смеялись безгубыми ртами, выдавая страшный оскал за понимающую усмешку. Он чувствовал их боль, слышал ужасающий крик, провожал наверх, к грязным облакам, счастливого призрака, лишенного глаза. Тысячи душ страдали ежесекундно на протяжении сотен лет, так что такое пара минут боли от удара? Если не ударить в ответ, тебя сотрут в порошок — совсем как того, кто не мог сказать и слова, ведь был раздавлен в жидкую биомассу! Так зачем молчать? Зачем терпеть? Почему? Для кого? На удар надо отвечать ударом, а затем прощать и не таить зла, иначе погрязнешь в сожалениях и ненависти. Он не хотел смеяться как те черепа! Не хотел, не хотел, не хотел… Кровь из открывшейся раны на шее упала вниз. Сорвалась с лохмотьев кожи, прочертила воздух и беззвучно украсила серый пол. Не исчезла. Тсуна опустил кулаки. Реборн не собирался продолжать бой, внимательно его разглядывая. А чувство, всё это время разрывавшее душу на части, обрело наконец форму в виде мысли: «Я не проиграю. Никому. Потому что иначе этих черепов станет только больше. Вонгола станет жестокой с Занзасом в качестве босса. Я не имею права проигрывать. Кому бы то ни было. И себе тоже. Иначе не смогу смотреть на тех, кто уходит в небо с молниями сам. Буду недостоин». И Реборн понял, что его ученик по-настоящему изменился. Ведь его взгляд, постепенно теплевший и обретавший эмоции, остался решительным. — Что ж, если ты настолько в себе уверен, не будешь против втрое усложненной тренировки. — Я не проиграю, — на автомате повторил Тсунаёши. Алое марево постепенно развеивалось, сознание с четкого, но отстраненного возвращалось к привычному, и на секунду ему показалось, что он зажигал Пламя, но обычного покалывания во лбу не ощущалось, равно как и прилива сил, а потому эта мысль была отвергнута как несостоятельная. «Странно… как странно», — подумал Савада и, проводив озадаченным взглядом неспешно поднимающегося на второй этаж репетитора, обернулся к друзьям. Те стояли в дверях кухни, не решаясь выйти в коридор, и улыбались. Светло, открыто, широко — искренне. И Тсуна улыбнулся в ответ. — Это было здорово, Джудайме! — первым поделился впечатлениями Гокудера. — Я сначала подумал, что ты опять не станешь драться в полную силу, но ты экстремально взял себя в руки! — добавил Рёхей и получил в ответ раздраженное шипение первого оратора: — Если Джудайме сказал, что справится, значит, справится! Не недооценивай его, газон с ушами! — Я не недооцениваю, просто привык, что он на тренировках по полной никогда не выкладывается, — пожал плечами ничуть не обидевшийся Рёхей. — Да ладно вам, главное, на этот раз Тсуна и впрямь выложился на все сто, — блеснул оптимизмом Ямамото и, пройдя на кухню, продолжил благое дело, начатое другом — выудил из микроволновки мясо, убрал туда рис и начал разливать заварку по чашкам. Бой занял всего несколько минут, а потому чайник еще не успел вскипеть, но начать ужин вполне можно было и без чая. — А я разве раньше сдерживался? — с сомнением уточнил Тсуна, посмотрев на собственные руки как на новенькие механизированные протезы из фантастического фильма — с восхищением и подозрением. — Ясное дело, — фыркнул Рёхей и проследовал за Ямамото на кухню. Савада пару раз сжал ладони, словно примериваясь к силе, которая разливалась по пальцам удивительным огнем, и тяжело вздохнул. — Просто я всегда думал, что нельзя причинять боль друзьям. И Реборну тоже. Но… он ведь сам напал. Я не хочу повторять то, что случилось, в спарринге, но ведь без этого я не смогу побеждать врагов в будущем, если не будет возможности зажечь Пламя, да? — В каком-то смысле, — мгновенно напрягшись, ответил Гокудера. — Пламя высвобождает скрытые ресурсы организма, потому человек с Пламенем априори сильнее, чем без него, но вы всегда один и тот же, и эта сила ваша, только ваша. Тсуна призадумался. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул, вспомнил прошлое. А затем, повернув ладони тыльной стороной вверх, вдруг зажег Пламя и попросил: — Хаято, можешь сказать что-нибудь смешное? — Смешное? — опешил тот, а из кухни вдруг раздалось: — Не знаю, насколько смешно прозвучит, но когда Реборн поднимался по лестнице, он поправлял пиджак, прямо на животе. Уверен, он так маскировал желание потереть пузо и, поморщившись, воскликнуть: «Ой-ёй-ёй!» Тсуна прыснул. Картинка стонущего Реборна ясно встала перед глазами, и привычное хладнокровие, всегда появлявшееся при зажжении Пламени, как ветром сдуло. А впрочем, следом душу кольнуло острое чувство вины, и он уточнил у Ямамото: — Я его что, так сильно ударил? — О да. Очень. Но, к счастью, Реборна подобным не травмировать, он слишком тренированный. Так что, думаю, он сейчас тобой гордится, ты ведь наконец дал отпор. — С чего ты взял? — опешил Тсуна, и Пламя дрогнуло, но тут же разгорелось вновь. Он поспешил на кухню, чтобы поскорее разобраться в произошедшем. — А ты видел его глаза? — отозвался Такеши, вытаскивая из шкафа тарелки. — Он же явно был доволен. Привычно злился, но довольную ухмылку едва подавил. Я уверен, Реборн был рад, что ты наконец начал драться в полную силу. Как и все мы. — Вот это-то меня и удивляет, — пробормотал Тсунаёши, отчего-то не чувствовавший привычного спокойного принятия происходящего, каким бы оно ни было. — Реборн же хочет, чтобы я ему подчинялся. Тогда почему радуется, раз я пошел против? — Да потому что он хоть и сторонник диктатуры, понимает, что Вонголе нужен решительный босс, привыкший думать сам, а не полагаться на коллег. Его, конечно, задевает твой бунт, но, в то же время, это значит, что тренировки наконец дали плоды и ты стал решительнее. — Серьезно? — Более чем. Смех не вязался с уверенным тоном, но Тсуна понимал, что друг не шутит. В конце концов, интуиция шепнула, что тот прав, да и собственные воспоминания подкинули несколько похожих картин, к тому же, будь Реборн на самом деле против выхода ученика из прямого подчинения, постарался бы подавить бунт на корню, а не позволял ему творить, что вздумается, лишь наказывая сложными тренировками. Тсунаёши вздохнул, подумал, что ошибался в собственном учителе, и погасил Пламя. Решительности стало меньше, но в остальном мало что поменялось, и возникшие еще с вечера подозрения обрели подтверждение. — Ребята, а вот вы говорите, что я всегда один и тот же, — начал было он, и в кухне повисло напряжение. Ямамото даже вилки из ящика достал как-то слишком уж резко. — Я раньше был уверен, что это не так, но сегодня… Знаете, я зажег Пламя, а Аой-сан пошутила, и мне так смешно стало… А когда отсмеялся, почувствовал себя как обычно. И подумал, что, может, вы действительно правы. Только я не могу понять, почему так происходит. Вот смотрите, я когда Пламя зажигаю, такая решимость появляется, ужас! Никогда такой без него не испытывал. А еще становлюсь спокойным, рассудительным, мысли не путаются, не скачут с одного на другое, да и прям такое ощущение, словно я всё могу появляется. А еще получается просчитать действия врага, ну и вообще… Но я же сейчас Реборна ударил без Пламени, да? — Друзья дружно кивнули, и Тсуна путанно продолжил. — Ну вот, значит, я могу и без него просчитывать действия врага, быть собранным. Но почему так? Почему как только его зажигаю, как будто сразу меняюсь? Это же не раздвоение личности какое? — Нет, конечно, — поспешил пояснить Гокудера, почувствовав, что сейчас босс готов наконец его выслушать и принять правду. На самом деле принять, а не засмущаться и сделать вид, что поверил, на деле пропустив всё услышанное мимо ушей. — Понимаете, это защитная реакция вашего мозга, психики. Вы всю жизнь считали себя слабым и нерешительным, но когда Реборн впервые выстрелил в вас Пулей Предсмертной Воли, тело оказалось на грани жизни и смерти, а в таких экстренных ситуациях всегда высвобождаются все скрытые ресурсы организма, в том числе и Пламя. Вот только благодаря особенностям пули, кроме главного желания — выжить — в сознании оставалась также какая-то важная мысль, самое главное на тот момент желание. И вы спешили воплотить его в жизнь, используя обычно спавшие ресурсы организма. Но ресурсы эти — не только Пламя, сила, скорость, это еще и решительность, способность четко мыслить, оценивать ситуацию, быстро реагировать на любые изменения в обстановке… всё то, что так помогает в бою. А потом вы научились сами зажигать Пламя, без помощи пуль, и организм по привычке начал приходить в то же самое состояние. Знаете, есть такое понятие «условный рефлекс». Безусловный рефлекс — это моргание, глотание, дыхание, то, без чего организм не может, грубо говоря. А условный — это когда тело совершает какое-то действие в ответ на внешний раздражитель, на некое «условие». Например, был проведен такой эксперимент: собаке давали еду, когда в комнате загоралась красная лампочка, и спустя некоторое время, как только загоралась эта лампа, у собаки начинали вырабатываться желудочный сок и слюна, хотя раньше они вырабатывались при виде еды. То есть организм собаки решил, будто красный свет — сигнал к тому, что скоро обед, и начинал готовиться к трапезе, еще не видя еду. Так и здесь, уж простите за сравнение… — Ничего, мне нравится, занятное сравнение, — отозвался Тсуна, заканчивая раскладывать еду по тарелкам. Гокудера кивнул, призадумался, а затем сел рядом с боссом, наконец завершившим свое благое начинание и начавшим усаживаться за стол, а затем продолжил: — Так вот, у вас что-то похожее. Организм привык, что когда загорается Пламя, высвобождаются все его скрытые ресурсы, разум очищается, сознание проясняется, страхи остаются позади, тело всеми силами борется за выживание и свою мечту. Пламя стало сигналом, после которого можно было оказаться решительным, не таким, как обычно. А обычно, уж простите, вам удобно было оставаться нерешительным. — Савада согласно кивнул и покаянно вздохнул. Он и сам недавно пришел к тому же выводу, ведь если в его сердце жила такая сила, причина ее подавления могла быть лишь одна — нежелание что-то менять, так как перемены сулили неудобства. — Вот и получилось, что вы приняли Пламя за некий спусковой механизм, переключающий вас с одной личности на другую, хотя на самом деле вы всегда один и тот же, просто обычно слишком много волнуетесь. — «Боюсь», — перевел Тсуна мысленно. — И из-за волнения мысли путаются, желания принимать решения нет. А тут волнение исчезает, ведь вы в себе уверены, в себе и своих силах, вот разум и проясняется. При попадании пули это происходило от избытка адреналина, а при зажжении Пламени от того, что вы успокаивались. Но ведь вы способны подавить беспокойство и без зажжения Пламени, как сейчас. Надо только постараться. Тсунаёши призадумался. Картинка и впрямь была логичная, а интуиция буквально прокричала о том, что так всё и есть, а потому выбора не осталось — необходимо было поверить в очевидное. И он, с тяжким вздохом ударившись лбом о столешницу — несильно, для проформы — простонал: — И почему со мной вечно столько сложностей? Даже себя понять не могу. Ха-а… Жалко, что папа меня с детства не тренировал, может, и не запутался бы так. — Не поднимая голову, он повернулся к Гокудере и пробормотал: — Спасибо, без тебя я бы в этом не разобрался. Надо подтягивать и… психологию? — Вместе с анатомией, — просияв, ответил тот и принялся активно уничтожать салат. — Спасибо вам всем за то, что верите меня, — положив подбородок на стол, жалобно произнес Тсунаёши, и на него со всех сторон посыпались уверения в том, что он отличный друг, что ему всегда, в любой ситуации помогут, и в том, что от Пламени его личность совершенно точно не меняется. А Тсуна довольно жмурился и думал о том, что впервые услышать эти слова, всем сердцем поверив в них, — это и впрямь прекрасно.