Танец на углях

Несколько дней прошли в суматохе: Девятый и его советники составляли планы атаки, стараясь изучить все возможные пути отхода лидеров семьи Эспозито и перекрыть их, Ёмицу активно помогал боссу, и на тренировки с сыном времени у него не осталось, а потому сам Тсунаёши, привлеченный к составлению плана лишь в качестве наблюдателя благодаря желанию Девятого поскорее показать наследнику, как работает верхушка семьи в экстренной ситуации, временно был освобожден от части занятий с учителем и от тренировок по рукопашному бою. Его это несказанно порадовало, хотя совесть шептала, что так нельзя, и Тсуна даже читал на ночь учебники вместо книг, однако не радоваться передышке в занятиях не мог. Аой нашла в Чистилище Фернандо, и предоставленная им информация сильно помогла в составлении плана, правда, предварительно ее проверили разведчики. Подтвердить абсолютно все данные они не смогли, однако и части хватило, чтобы понять: данные правдивы, и в них стоит верить. Безусловно, Девятый также продумал план на случай, если данные всё же окажутся ошибочны, однако даже Ёмицу не сомневался в их точности, а потому план вскоре был утвержден. К огромной радости Аой и Тсунаёши, Фернандо после передачи данных сумел самостоятельно отправиться на тот свет, а потому настроение у обоих поднялось, хотя напряжения в усадьбе, казалось, можно было коснуться руками. Вот только насладиться покоем Саваде не дали: отец пришел в музыкальную комнату, когда он помогал Аой Очищать очередного духа, и, дождавшись их возвращения, сразу же спросил: — Там, в переулке, ты был очень решителен, а потому я собираюсь предложить тебе кое-что: согласишься участвовать в операции как рядовой боец? Тсуна опешил. Такого он никак не ожидал, да и в сражениях на передовой не в бою один на один против сильнейшего противника никогда участия не принимал, потому озадачено уточнил: — Там будут очень сильные бойцы? — Вовсе нет, потому мы и не посылаем в бой Варию, ты же знаешь. Мелкие отряды нанесут удар по отрядам Эспозито, способным прийти на помощь центру, который атакуют основные военные силы Вонголы. Мы хотим разобраться с этим быстро, но военная сила Эспозито не столь велика, чтобы использовать элиту, а Вария зачищает врагов до последнего бойца, никого не оставляя в живых, нам же надо обойтись минимумом жертв. — А зачем тогда идти мне? — форма вопроса изменилась, но суть осталась прежней. — Недавно ты показал мне, что принял мафию такой, какая она есть: с приказами на убийство и не самыми этичными поступками. Когда-нибудь тебе всё равно пришлось бы участвовать в бою, где будут гибнуть простые солдаты, это неизбежно, хоть мы с Девятым и пытались всеми силами отсрочить этот день, но… ты будущий босс, сынок. Значит, этот день должен был прийти. Мы думали, ты пока не готов, но после тех твоих слов я решил, что время пришло. — Время?.. Для чего? — плохое предчувствие заставило сердце сжаться, но Тсунаёши не отвел взгляд от глаз отца. А тот тихо ответил: — В этом бою тебе, вероятнее всего, придется кого-то убить. Не лидера, а простых солдат. И я думаю, раз ты принял наш мир, то готов к этому. Впрочем, к этому нельзя быть готовым… но это неизбежно. Не хочу, чтобы ты растерял решимость, потому предлагаю тебе вступить в бой. Но выбор за тобой. Ему казалось, что пол уходит из-под ног, а диван пытается сбросить седока. «Убить… убить». Одно слово звенело набатным колоколом, заполняя сознание, отказывающееся принимать такую реальность, и комнату огласил тихий крик: — Но почему обязательно убивать?! Почему нельзя просто ранить? — Потому что это не всегда возможно, сынок. Порой нам приходится убивать, пусть мы того и не хотим. — Но, возможно, мне удастся никого не убить, если я пойду туда? Я же много тренировался и… — Никогда не знаешь, как всё обернется. Может повезти, может нет. Это наша ответственность за то, кто мы есть, за путь, который мы выбрали. — Но… но… И тут Тсуну перебили — резко, жестко, с нескрываемыми нотками раздражения в голосе: — То есть ты готов был отдавать подчиненным приказ: «Убейте!» — но сам убивать никого не собираешься? Хочешь остаться чистеньким, решая самые страшные вопросы чужими руками? Он замер. По спине пробежала лавина мурашек, мышцы судорожно дернулись, он вжал голову в плечи. А затем его руку вдруг осторожно сжали, и уже совсем не раздраженный голос тихо добавил: — Ты ведь не такой, Тсуна. Ты не будешь стоять в стороне, глядя, как твои друзья берут на душу грех. — Но разве можно… убивать простых солдат, не лидеров, если ты априори сильнее? Я ведь… с Пламенем я становлюсь действительно сильным, победил даже Бермуду, а он лидер Виндиче, так как же я могу идти против простых солдат? Это же нечестно… — Тсуна. Посмотри на меня. Он поёжился. Хотелось сбежать куда подальше, закрыться в своей комнате и никогда не выходить, но реальность не осталась бы стоять на пороге. А потому он медленно поднял голову и посмотрел в глаза человека, точно знавшего ответ на его вопрос. — Солдаты в армии не выбирают генералов, солдаты в мафии выбирают клан сами. Они сами решают, кто будет руководить ими. Если тебя не устраивает клан Эспозито, контролирующий местность, где ты живешь, можно переехать на территорию другой семьи и вступить в нее. А вступая, человек понимает, на что идет. Мафия — не детский сад. В ней могут убить. А значит, человек осознанно идет на смерть. Он знает, что его могут убить, когда он будет отстаивать интересы клана, и не важно, убьет его лидер вражеской семьи, элитный боец или простой солдат. Он умрет, потому что сам выбрал дорогу в криминальный мир. Тебя тоже могут убить, ты не всесилен, ты не Господь Бог. Как и твоего отца. — Тсуна передёрнулся. — Как и твоих друзей. — Он поджал губы. — Так скажи, неужели ты этого не понимаешь? Неужели не понимаешь, что, вступая в мафию, все подписывают со смертью договор? «Когда появится противник сильнее меня, я умру за свой клан». Так в чем разница, убьешь их ты или твои люди? Он опустил голову, поставил локти на колени и, сцепив пальцы в замок, оперся о них лбом. Накатили апатия и безысходность. Он ведь уже давно всё это понял, только не хотел принимать… А вот сейчас, похоже, выбора не осталось. Впрочем, отец дал ему возможность принять решение самостоятельно, только вот оно было очевидно. Тсунаёши просто не мог сбежать. Не имел права. Ведь он поклялся никогда больше не убегать… — Я пойду. Аой улыбнулась, Ёмицу, удивленно смотревший на нее всё это время, перевел озадаченный взгляд на сына, а тот тяжело вздохнул и вдруг привычным, полным жалости к самому себе и обиды на весь мир тоном простонал: — Ну почему всё всегда так, а?! Почему люди не хотят мирно жить? — Хороший вопрос, — вздохнула Аой. — Но ты можешь сделать мир капельку лучше. Разве это не хорошо? — Угу. Только какой ценой… — А в этом мире у всего есть цена. Увы, таков закон. Вопрос лишь в том, готовы ли мы ее заплатить. Ты заплатишь собственной болью и чужими жизнями за улучшение жизни друзей и простых людей. Справедлива ли цена, не знаю, но если твой враг, победив, причинит людям куда больше боли, чем ее им причинишь ты, уничтожая врага, думаю, игра стоит свеч. Тим и его друзья были бы рады, узнав, что Вонгола наконец спасла детей, которым еще не успели вживить работающие чипы. Тсуна напрягся. Вновь. А затем резко обернулся и, побледнев, пробормотал: — Но ведь те дети!.. Они не выбирали, кому служить, а нам придется… придется… — Убить их, — кивнула она спокойно. — Но вспомни, Тим и его друзья ненавидели Вонголу не за то, что их убили, вовсе нет. Лишь за то, что Вонгола не помогла их младшим товарищам, которых еще можно спасти. Ведь они знали: напади Вонгола на Эспозито, тех, в кого вживлены функционирующие чипы, обязательно кинут в бой, но они не были против, наоборот, хотели, чтобы Вонгола пришла — ради их друзей. Они готовы умереть, лишь бы спаслись те дети. Так имеешь ли ты право убить их, воплощая в жизнь их же мечту? Тсуна молча смотрел в серые спокойные глаза, не понимая, почему она столь равнодушно говорит об убийстве, а затем вдруг его волосы взъерошили, и привычный мягкий жест мгновенно расставил всё по своим местам. Аой сочувствовала мертвым, если их смерть была ужасна, но гибель в сражении за свои идеалы она ужасной не считала, напротив… И он едва заметно улыбнулся. — Спасибо. Я понял. — «Человек бесконечно добрый может надеяться, что в конце концов его распнут», Тсуна. Помни об этом. — Опять цитата? — со вздохом спросил он, пряча боль в глазах за вымученной улыбкой. — Да, Фила Босманса. Прислушайся к ней. Добро — это замечательно, но слепое добро приводит к бедам. Оно обязано быть зрячим, чтобы нести справедливость. — И правда… Только это грустно. — А мир вообще грустное место. — Но всё же в нем есть и что-то хорошее. — Несомненно, Тсуна, несомненно. Его вновь потрепали по голове, взъерошивая и без того растрепанные волосы, а Ёмицу, до сих пор не решавшийся вмешаться в диалог, наконец подал голос: — Значит, ты вступишь в бой? Я не хочу на тебя давить, но… — Вступлю, — перебил отца Тсунаёши. — Ради того, чтобы помочь нашим солдатам и как можно скорее поймать лидеров Эспозито. — Молодец, сынок, горжусь тобой! — улыбнулся Ёмицу и, подойдя к дивану, точно так же, как недавно Аой, потрепал сына по волосам. Тот поморщился, тяжело вздохнул, но не отстранился, вот только и радости ему происходящее явно не доставило, а потому Ёмицу убрал руку, кинул на девушку озадаченный взгляд, затем вновь улыбнулся сыну и, бросив: «Сообщу Девятому», — покинул зал. — Вечно всё вот так, — проворчал Тсуна, откидываясь на спинку дивана. — Но мы можем уйти туда, где будет хорошо, — улыбнулась Аой. — Я почитаю тебе на ночь сказки! — Было бы здорово, — шепнул он, чувствуя, как груз на сердце становится немного легче.

***

Деревья взметались к небу неровной стеной, закрывая от взгляда врагов. Не противников, не простых солдат противоборствующего клана — врагов. Только здесь, в гуще боя, вытаскивая из-под пуль товарищей, прикрывая их спины от залпов Пламени, кидаясь в атаку, чтобы вывести из окружения соратника, Тсуна наконец понял, что такое «война». Это не бой один на один с равным по силам соперником, где не будет ни засад, ни ударов в спину — только честная дуэль. Война — это мясорубка. Первым пал парень лет двадцати, чье имя Тсунаёши не запомнил, хотя по дороге успел познакомиться со всеми, кто был в фургоне. Просто вылетело из головы. А теперь жалеть о невнимательности времени не было: из зияющей раны на горле только что живого, дышащего, недавно смеявшегося человека толчками вырывалась алая влага. Падала на траву, впитывалась в землю и обещала на следующий год помочь траве стать еще зеленее. Мертвецу она всё равно уже была ни к чему, а потому даже вытекала всё медленнее. Тсуна не помнил, как подбежал к нему, попытался зажать рану, привести в чувство, но взорвавшийся неподалеку снаряд заставил его мгновенно взлететь и выстрелить Пламенем в ответ. Выстрелить во врага, не думая о том, кого и как оно заденет. Пули врезались в бронежилеты, гранаты вспахивали землю, вырывая комья и бросая их в воздух. Савада то взлетал, то приземлялся, то прикрывал товарищей, то атаковал, не просчитывая действия на сто ходов вперед, ведь это было попросту невозможно: всё смешалось в мутный, смазанный калейдоскоп с серыми кристаллами, лишенный света. Грязь, боль, крики раненых, хрипы умирающих, хлопки выстрелов и грохот бомб, так похожий на залпы фейерверков, но совершенно иной… Тсуне казалось, что он спит. Хотелось ущипнуть самого себя, а затем с криком распахнуть глаза, упасть подле кровати и поцеловать пол, благодаря его за то, что он пахнет лаком и чистящим средством, а не порохом и чем-то металлическим, вязким, липким… Пламя горело ярко, вырываясь из ладоней мощными рыжими вихрями, сметавшими всё на своем пути, и всё же Тсуна отчаянно старался лишь наносить ранения — не убивать. А впрочем, в такой-то кутерьме… Он уже не знал, получалось у него или же кто-то из врагов погиб не от пуль товарищей, а от его огня. И камень на сердце с каждой секундой становился всё больше, а душу рвало на куски ощущение неправильности происходящего. Его чудовищности. Но Савада Тсунаёши раз за разом вскидывал руку и молча направлял на врагов — да-да, врагов! Врагов, убивавших его соратников, врагов, пытавшихся отнять жизни тех, кто только что улыбался ему! — и они горели, горели, горели… Как спички. И всё же выживали. Лишались кистей рук, падали без ступней, кричали от ужаса и боли, пытаясь погасить объявшее одежду пламя, но выживали. И Тсуна уже не знал, что лучше: быстрая смерть или жизнь с такими ранениями. Но он не мог позволить себе убить кого-то. Если только случайно… Внезапно трава под ногами пришла в движение. Он подпрыгнул, не задумываясь о собственных действиях, лишь ощущая опасность, вдруг ставшую еще ярче, но трава мгновенно вытянулась, преследуя свою жертву, и оранжевое пламя, яростно вспыхнув, обратило ее в прах. Ветер подхватил хлопья серого пепла и унес к небесам, Тсуна опустился на выжженную землю. «Сильнейшие бойцы по нашим данным должны были охранять главарей семьи. Их ждут наши лучшие бойцы, перекрывающие пути отхода. Так почему?..» Закончить мысль ему не дали. Ветви ближайшего дерева мгновенно вытянулись, превращаясь в острые пики, и Тсуна отпрыгнул в сторону, ища взглядом противника. «Его я должен взять на себя. Он сильный. Пользуется оружием из коробочки, в отличие от остальных. Надо защитить наших». Ветви, вонзившиеся в землю, нехотя затрещали, теряя листву, и, взрыхлив землю, поднялись в воздух. «Активация Солнца», — подумал он. Паника улеглась, смазанный узор калейдоскопа обрел форму. Всё вновь было правильно, так, как должно было быть. Бой один на один с сильным противником, разве что вокруг царил Ад… Тсуна не знал, что Ад не любит честные поединки. Выстрел показался ему хлопком петарды. Боль в груди заставила отшатнуться, но бронированный пиджак, способный выдержать прямое попадание из снайперской винтовки, не поддался — лишь наградил кожу на груди гематомой. А впрочем, боль отрезвила. «Это не бой один на один. Это бой всех против всех. Нечего тешить себя иллюзиями… Как сказал бы Мукуро, шагнув в Преисподнюю, не надейся на теплый прием». Он резко взлетел, осматриваясь, но не заметил главного врага, лишь обычных бойцов, на которых сейчас тратить Пламя было бы чрезмерным расточительством. Лавируя в воздушных потоках и уверенно избегая пуль, Савада продвигался вперед, присматриваясь к деревьям и редкому кустарнику, но тут все ветви вокруг него резко пришли в движение. Он был окружен, и копья летели со всех сторон… Мгновенно среагировав, Тсуна закружился, вытянув вперед правую руку и сжигая всё, до чего долетало Пламя. «Он неподалеку». Ни растерянности, ни страха, ни желания сбежать — лишь стремление помочь товарищам, защитить их, как и всегда во время боя. Только сейчас товарищи погибали. И потому боль из сердца не хотела исчезать. Сожженные деревья темным пеплом опали на траву, и Тсуне на миг показалось, что он вернулся в Чистилище, полное серой пыли и боли. Но там никто не хотел его убить, а значит, тот мир был куда добрее… Внезапно одна из фигур привлекла его внимание. Высокий брюнет в костюме цвета хаки отделился от группы сражавшихся товарищей и бросился назад, а в руках его не было ни пистолета, ни автомата, зато на пальце сияло желтым Пламенем тонкое кольцо. Савада спикировал мгновенно. Расчищенное пространство позволило подлететь к врагу достаточно близко, чтобы атаковать, но трава решила спасти временного хозяина, отвлекая преследователя на себя. Тсуна замешкался, сжигая чахлую зелень, вдруг ставшую слишком живой, и на него вновь обрушился град деревянных копий. Вильнув вниз, он промчался прямо над землей, сжигая под собой траву и ловко уворачиваясь от ветвей, а затем направил перчатку на ноги врага и одним мощным залпом попытался вывести его из строя. Пламя врезалось в стену ветвей, обращая их в пыль, а воин семьи Эспозито остановился, скрывшись за большим валуном. — Чертова Вонгола! Я надеялся убрать тебя, проклятый наследничек, но, похоже, слухи не врали, ты в бою преображаешься… — брань на итальянском заставила Тсунаёши притормозить. Интуиция подсказывала, что подходить к валуну опасно, а раз уж враг решил поговорить, можно было потянуть время, обследуя местность сверху. — Чем же вам мешаю именно я? — спросил он и взмыл в воздух. — Всем! Вонгола нас уничтожила, а ты — ее наследник, значит, ты должен, обязан сдохнуть в этом бою! Я должен был оставаться с боссом, но такой шанс… Шанс отомстить вашей проклятой семейке! — Вы сами виноваты в сложившейся ситуации, — холодно, спокойно, отрешенно, а глаза, горевшие решимостью, быстро изучали местность, приглядываясь к каждой травинке, каждой веточке, каждому крошечному кусту… — Вам предлагали сдаться, тогда кара настигла бы только верхушку. Вы отказались. Теперь поздно жаловаться. — О нет, этот бой должен был состояться, мы вас ненавидим не за него. За то, что вы начали травить нашу семью, хотя мы всего лишь искали силы, как и вы! У вас есть кольца Вонголы и деньги, сила и власть, так почему же мы не имеем права получить то же самое? Почему только вам это дозволено? Вы уничтожаете нас, потому что боитесь! — Вовсе нет. Мы просто не можем позволить издеваться над ни в чем неповинными людьми. — Чушь. Они просто мусор, подопытный мусор. Тсуна нахмурился, руки сами собой сжались в кулаки, но он не поддался на провокацию. Напротив, взлетел еще выше и… в ту же секунду ветви деревьев, окружавших валун, ринулись в стороны. К солдатам Вонголы. Тсуна не видел ничего, кроме острых деревянных копий, покрытых крошечными зелеными листьями, несущихся на бешеной скорости к его товарищам. Он не думал, что делает. Просто выставил вперед правую руку, отвел назад левую и резко начал снижаться — словно в замедленной съемке, отчетливо осознавая происходящее, но не воспринимая его. А затем создал Пламя. Мощное оранжевое Пламя, способное сжечь что угодно. Испепелить кожу, мышцы, кости… Огонь коснулся валуна, обращая его в ничто, а затем… боль. Острая боль пронзила руки, ноги, тело… Тсуна вскрикнул и закрыл глаза, но ни на секунду не отвел руку, не прекратил сжигать пространство перед собой. Сжигать даже сам воздух. Валун оказался замаскированной бомбой, не чрезмерно сильной, но достаточной для того, чтобы повредить бронированный пиджак, только вот раны оказались не слишком значительны: Пламя защищало тело сильнее любого бронежилета. И всё же что-то хрустнуло. Тсуна поморщился и закусил губу; сломанное ребро коснулось острым краем легкого, но не пронзило его. Пламя усилилось. Исчезнувший валун позволил рассмотреть стальной люк, закрывавший углубление в земле. Только враг не знал, что Пламя Неба Савады Тсунаёши способно сжечь даже сталь, выдерживающую взрыв бомбы. Языки огня мягко, почти нежно лизнули серый металл. Тот зашипел и нехотя поддался. Мгновение, еще одно, решимость в глазах и опустошение в душе: Тсуна знал, что если не поторопится, ветви достигнут целей, а потому сжигал всё на своем пути, не думая ни о боли, ни о смерти. Возможной смерти человека, спрятавшегося под листом металла, надеясь, что ловушка его спасет. Крик раздался внезапно. Крик отчаяния, боли, ненависти и непонимания. Тсунаёши не хотелось ни усмехнуться, ни разрыдаться, ни крикнуть: «Я это сделал!» Он лишь перевел взгляд на сражавшихся товарищей, на ветви, рухнувшие оземь мертвыми змеями, да вдруг осознал, что прошла лишь пара секунд с момента, как он активировал Пламя. Пара секунд, не больше. Но как же много всего может произойти за это время, и как много всего можно ощутить… За пару секунд вполне можно умереть, убить, а быть может, искалечить миллионы жизней, нажав на красную кнопку пуска ядерной ракеты. Пара секунд — крошечный отрезок времени, почти ничего не значащий в масштабах вселенной, но каким чудовищно опасным он может стать… каким чудовищно страшным. А ведь ты никогда не знаешь, что принесет тебе следующий миг. Но Савада Тсунаёши не хотел размышлять ни о прошлом, ни о будущем — его гнало вперед настоящее. Приземлившись, он подбежал к катавшемуся по земле врагу, пытавшемуся сбить пламя, искалечившее его тело. А впрочем, двигаться он мог лишь в небольшой яме, лишившейся защитной пластины, да и то еле-еле — ожог на всю спину разрывал тело острой болью. И Тсуна не смог остаться в стороне. Скинув пиджак, он загасил пламя на теле врага, отступил подальше, снова надел потрепанную защиту. Тишина упала на душу, придавив сознание к земле каменной глыбой. Человек перед ним, человек с почерневшей на спине кожей, не двигался. И не кричал. «Он… умер?..» Шаг назад. Непроизвольный. Тугой ком вязкой слюны провалился в горло. Тсуна отчаянно замотал головой. «Нет. Нет, этого не может быть, я вовремя загасил пламя! Он без сознания. Просто без сознания. Да». На ватных ногах он обернулся, сделал шаг вперед и покачнулся. Голова нещадно кружилась. Грохот выстрелов начал проникать в сознание вместе с криками врагов и друзей, а легкие отказывались сделать вдох. Он брел вперед, медленно, покачиваясь, а справа бежал к нему мужчина лет сорока, один из тех, кто улыбался в черном фургоне, мчащемся прямиком в Ад. «Неправда. Не может быть. Не может быть…» Он ничего не видел, просто шел вперед, руки дрожали, Пламя погасло. Рваной тряпкой висел бронированный пиджак, болью отзывалось сломанное ребро и десятки ссадин. А затем вдруг что-то изменилось. Сзади. За одно мгновение. Тихий крик, совсем не испуганный, не заполненный отчаянием, странно спокойный. И боль — боль от удара о землю. Голова встретилась с каменистой почвой, перед глазами заплясали искры, шум в ушах на секунду оглушил, а затем вдруг мир прояснился. Четкая картинка заставила сердце застыть, ладони покрыться холодным потом, а сознание очиститься. На белом, пугающе пустом листе вдруг возникли образы. Человек из фургона — товарищ. Острые стрелы чахлой травы. Алые капли, падающие вниз. Ненависть в глазах врага, лишь притворявшегося мертвым. — Держитесь, босс… Человек, чьего имени Тсуна не помнил, вытолкнул его из-под атаки, но сам увернуться не успел, ведь он не был элитным бойцом. Просто солдатом. Воином. Другом… Пламя загорелось на перчатках ярко, без тени сомнений. Рука сама собой поднялась в воздух, хотя тело продолжало лежать на земле. Огонь встретился с новыми копьями полумертвой травы, уже летевшими прямо на Тсунаёши, а затем поглотил тело человека, разрушившего представление Десятого Вонголы о сражениях мира мафии. Пронзительный крик растворился в небытии. Трава, державшая в воздухе словно насаженного на пики солдата, обмякла. Тсуна не смотрел на пепел, в который обратилось тело врага, он смотрел на кровь, вырывавшуюся из ран друга. — Держись! Только держись!.. Вскочить, подбежать к раненному, прижать к себе, закрыть раны на груди, понимая, что это уже не поможет. Почувствовать вязкую, липкую, издевательски теплую жидкость, просачивающуюся сквозь пальцы. А затем услышать то, чего не хотел слышать: — Вы в порядке…босс? Тсуна закрыл глаза. Пламя погасло, перчатки превратились в мягкие шерстяные варежки, что напитывались кровью, с каждой секундой становясь всё тяжелее. Разум был абсолютно чист. И только в душе терновой лозой разрасталась боль. — Босс… вы в… «Я хочу дарить мертвым не свой ужас, не свою панику, не отвращение и отторжение. Я хочу дарить им понимание, принятие и любовь». В сияющей белизне кроваво-алым закатом вспыхнули слова человека, точно знавшего, что нужно мертвецам. И Тсуна открыл глаза. А затем улыбнулся. — Спасибо, Генри. Ты меня спас. Спасибо. Залитые кровью губы расплылись в счастливой улыбке. Затуманенные глаза померкли. Тело вдруг стало тяжелым, неподатливым, вязким… Тсуна опустил голову. А затем снял варежки, положив Генри О’Доннела, англичанина, эмигрировавшего двадцать лет назад в Италию, на землю, и провел ладонью по его глазам, закрывая их. Навечно. Достав из кармана мини-рацию, Тсунаёши поднялся и четко произнес: — Первый, это Савада, приём. — Приём, — раздалось после пары секунд шуршания и стрекота в эфире. — На территории расположены ловушки. Одна из них — бомба, замаскированная под валун. Под ней яма, прикрытая стальной пластиной. Возможны иные варианты. — Принято, сообщим всем. Отбой. Четкие, размеренные движения: надеть варежки, зажечь на них Пламя, взлететь над землей. Ни тени сомнений, ни капли страха, только боль. Монотонная, вязкая, гулкая, как шум крови в ушах после удара в висок, как раскаты прибоя, бросающегося на камни с отчаянием самоубийцы. Убивать плохо? Убивать страшно? Убивать больно? Тогда каково стать причиной смерти того, кто час назад смеялся над твоей неуклюжей шуткой?.. «Больше никто не умрет. Никто из моих друзей. Чего бы мне это ни стоило». Рев Пламени. Крики и стоны. Савада Тсунаёши больше не тратил время на поиск позиции и прицеливание. Он стрелял во врагов, и те сгорали. Как бенгальские огни на праздник. Viva el Día de los Muertos! Просто он знал, что так должно быть.