Бессознательно и неизбежно

В одной из комнат обнаружился камин, ковер из медвежьей шкуры перед ним и два глубоких кресла. И окно по левую сторону от камина, из которого, в контраст жарко пожирающему поленья огню, его теплым отблескам, можно было видеть заснеженные холмы до горизонта и укрытый белым покрывалом лес. Лютик облюбовал это место и часто валялся на ковре или сидел в кресле, как-то неправильно, поперек, развалившись ногами на подлокотнике, и писал. Что примечательно, комната являлась кабинетом, но за массивный дубовый стол в дальнем углу рядом с книжными полками Лютик ни разу не садился. – Абсурд, но мне удобнее пишется в поле со свитком на коленке, чем за столом. Привычка, выработанная годами, наверное, – пожал плечами поэт на вопрос Геральта. Геральт, порой, сидел в кресле и читал книгу, пока Лютик лежал на медвежьей шкуре, сосредоточенно скрипя пером по бумаге. Библиотека находилась дальше по коридору за кабинетом, и выбор литературы в коллекции графини был достаточно богатым. Иногда Геральт отрывал взгляд от строчек и смотрел на Лютика, на рассыпавшиеся по его плечам кудри, на лопатки, проступающие под рубашкой, на то, как он, босой, помахивает ногой в воздухе, и из задравшейся штанины видна щиколотка с округлой косточкой. Геральт бессовестно пялился, испытывая неоправданный звенящий восторг. Лютик здесь, в этом доме, был совсем-совсем его. В любой момент Геральт мог отложить книгу, встать, сделать шаг и оказаться рядом. Зачастую ему хватало только этого знания, потому что они и так предавались любви ночами напролет в спальне, но сейчас Геральт не удержался – Лютик смотрелся слишком роскошно на лохматой медвежьей шкуре, в теплом свете, исходящем от огня в камине. В очередной раз залюбовавшись, Геральт тяжело шумно сглотнул и прямо из кресла скользнул на пол, к Лютику. Тот рассеянно повернул голову, когда Геральт откинул с его шеи волосы и поцеловал плечо сквозь ткань рубашки. Поэт улыбнулся, все еще витая где-то в фантазиях и переплетениях рифмованных строчек. Геральт потянулся, целуя его в губы, и Лютик ответил – сперва мягко, незначительно, думая, вероятно, после поцелуя вернуться к своему занятию – но сплетение их языков захватило его, зажгло, и уже через минуту Лютик выронил из пальцев перо, пачкая чернилами ковер, и вцепился Геральту в плечо, застонав в его губы. – Лютик, ты такой красивый, ты такой, блять, красивый, – лихорадочно шептал Геральт, задирая рубашку поэта, скользя руками по его голой коже, сминая большими пальцами соски, лаская их круговыми движениями. Лютик застонал в поцелуй громче, и задрожал, и стиснул руку на плече уже отчаянно – он всегда так реагировал, когда Геральт потирал его соски загрубевшими шероховатыми подушечками пальцев, чуточку жестко и наждачно. Повиснув в его руках – Геральт удерживал поэта за ребра, своими широкими ладонями, оставляя пальцы на сосках – Лютик обхватил Геральта за шею, целовал и смотрел в лицо мигом затуманившимся взглядом. Он выгибался в его руках под ласками пальцев и вжимался промежностью в его промежность, и Геральта невероятно заводили эти тесные притирания сквозь штаны. – Ты безумно красивый на этой гребанной шкуре. Мне так хочется тебя на ней разложить, – твердил Геральт почти одержимо, сдирая с Лютика рубашку через голову. Тот в свою очередь принялся бороться с завязками штанов Геральта, кусая губы и прошептав: – Можешь... Ты можешь... Даже вжать меня в эту шкуру лицом... – он стянул штаны с бельем ведьмака до бедер, и член Геральта тяжело шлепнулся по животу. Лютик жадно сглотнул, и Геральт толкнул поэта на ковер, мельком любуясь, как рассыпаются его волосы по медвежьей шерсти и по бледным плечам в сполохах огня. Схватившись за пояс штанов Лютика, он легко сдернул их. Разумеется, штаны запутались на щиколотках, вывернулись наизнанку, но Геральт решил проблему еще одним рывком и швырнул ненужный предмет гардероба куда-то себе за спину. Лютик лежал перед ним полностью обнаженный на этой чертовой лохматой шкуре, томно проводя ладонями по своему телу, по поджарому животу, обхватывая член в кольцо пальцев и лениво лаская, голодно глядя на Геральта, ожидая, когда тот разденется. Геральт спешно скинул с себя вещи, наклоняясь над поэтом, снова жарко целуя его. Листы со стихами, над которыми работал Лютик, остались разбросанными вокруг них и шелестели под ладонью Геральта, когда тот навис над Лютиком. Второй рукой Геральт огладил член Лютика, облизал ладонь и сильно широко ему дрочил, пока они целовались на полу, и тепло от камина ласкало их обнаженные тела. Затем Геральт подхватил Лютика под мышки и перевернул, ставя на четвереньки. Лютик провокационно прогнулся в спине, зарываясь руками в длинную шерсть ковра, ложась на ковер грудью, потираясь о мех щекой и выпячивая округлые ягодицы. У него был потрясающий прогиб. Он легко мог, вот так, стоя на коленях, лечь на пол грудной клеткой, предоставляя шикарный вид на задницу. Геральт даже тихонько застонал от одной только открывшейся картины. Он обильно сплюнул на ладонь, растирая слюну по своему члену, а другой рукой оттянул ягодицу Лютика, пока только поглаживая дырочку большим пальцем, дразня вход. Лютик подался назад в инстинктивной попытке насадиться, проезжаясь щекой по ковру. Волосы скользили следом за ним рассыпавшейся по шерсти пеленой. Геральт протянул руку вверх по пояснице поэта, устроил свою широкую ладонь между лопатками и придавил, действительно, как предлагал Лютик, вжимая в ковер. Лютик оказался словно пришпилен, не в состоянии пошевелиться – Геральт был значительно сильнее, легко удерживая его одной ладонью в таком положении. Прогиб в спине поэта усилился, задница оказалась еще более откровенно выпячена. Геральт задвигал рукой на своем члене почти исступленно, еще раз сплюнув в ладонь, и смешивая со слюной выступившую смазку. Лютик, вжатый в ковер, все же смог дотянуться ладонями до своих ягодиц и широко их раздвинуть, просительно простонав. Геральт, не выдержав больше, приставил головку к анусу, с нажимом протолкнул внутрь. Лютик, зафиксированный в одном положении, бесстыдно застонал и содрогнулся. Геральт принялся вбиваться в него на всю длину и обратно, не на шутку заводясь от того, что Лютик так обездвижен, его задница так хорошо подставляется, и что ладонь Геральта так надежно покрывает все пространство трепещущей спины поэта между лопаток. Вся эта поза, вся эта картина совершенно сводили Геральта с ума. Он очень любил трахать Лютика лицом к себе, потому что мог в такие моменты наблюдать оттенки экстаза и похоти, разливавшиеся по его лицу – но также он обожал брать его сзади, глядя, как член проникает внутрь, плотно облегаемый кольцом ануса, и выскальзывает обратно – Геральт был готов пялиться на эту низменную животную картину совокупления бесконечно, дурея от возбуждения. Лютик хныкал, трепыхался под его рукой, сжимался на члене Геральта, комкал в кулаках шерсть злосчастного ковра, и вскрикивал на особенно глубоких толчках. Геральт в какой-то момент убрал ладонь с его спины, позволяя Лютику чуть разогнуться, обхватил поэта за талию и сбавил темп, трахая теперь мучительно медленно, размеренно, все еще завороженно наблюдая, как его член погружается на всю свою немаленькую длину. Затем, скользнув ладонью с талии на ягодицу, он протолкнул большой палец рядом с членом, продолжая трахать. То, как член входит рядом с пальцем, а Лютик по-новому постанывает, добавило созерцаемому запредельной остроты. Геральт снова сорвался в бешеный ритм. Пошлые шлепки кожи о кожу смешивались с потрескиванием дров в камине, Лютик содрогался, и блики огня дрожали на его спине. Ощущая, что он уже близко, Геральт вышел из Лютика, рывком перевернул его на спину. Лютик, как оказалось, прижал телом край одного из своих исписанных листов, и на его взмокшем от пота плече отпечатались чернильные строчки. Геральт навалился на поэта сверху, снова входя, глядя в его лицо, запустив пальцы в длинные волосы, поцеловав урывками губы и линию подбородка. Лютик скрестил щиколотки у него на пояснице и, имея теперь возможность двигаться, отчаянно подавался навстречу, с этим своим выражением экстаза, практически до отсутствия на бренной земле, в глазах. После пары минут горячечных движений Лютик кончил, забрызгав семенем их животы, запрокидывая и чуть приподнимая голову, и волосы поэта так красиво, бесконечно красиво пересыпались по меху ковра. Геральт издал какой-то задушенный хрип, идущий из самого нутра, и излился, падая на Лютика, зарываясь лицом в его волосы. Они лежали, сцепившись, часто дыша, взмокшие, разжаренные в тепле огня от камина. Лютик, глядя Геральту через плечо отсутствующим взглядом, полностью погруженный в испытанное только что удовольствие, нащупал что-то шелестящее под рукой, поднял над спиной Геральта, бездумно пробежался по листу глазами. – Ох, Геральт, мы трахнулись на отрывке из моей поэмы. Тут теперь все смазалось, не разобрать, – капризно заявил он. Геральт зашелся в смехе, щекочущем Лютику плечо. Приподнял лицо с его груди, посмотрел, умиляясь, с явным, буйно проступающим на лице обожанием. – Ты же восстановил "Полвека поэзии" по памяти. Брось, перепишешь и это, всего лишь одна страница. Смазанная, хм... Н-да, наполовину смазанная. Геральт поднялся над ним окончательно, перехватил руку, какое-то время смотрел на испорченный лист, оценивая степень повреждения, а затем поднес руку поэта с листом к губам, трепетно целуя запястье. *** – Муж Злоты, как его там... Войко, да? Сказал, что нашел недалеко от поместья страшно растерзанного оленя. Будто, ему кажется, что зубы твари, которая драла животное, более огромны, чем у кого-либо из обитающих здесь хищников. Не медведь, не волки, не рысь. Думаю, стоит посмотреть, – объяснял Геральт их вылазку, и зачем он приторочил к седлу мечи. – Да-а-а, пустующее поместье, брошенное на досмотр супружеской пары работяг, и страшный зверь, бродящий в округе, сужающий петли своего движения, все ближе и ближе подбираясь к дому... Самое время историю сочинять. Особняк можно изобразить позагадочнее, непременно с высокими готическими шпилями и усыпальницей неподалеку... – принялся фантазировать Лютик, пряча зарумянившееся на морозе лицо в воротнике полушубка, шикарному меху на котором позавидовала бы даже Йеннифер. Геральт хмыкнул. – Мне вмешаться, или твоя душенька жаждет трагического конца для этой истории? – ведьмак внимательно всматривался в неширокую тропу, уходящую в лес. Ели высились темными исполинами, плечи которых тяжело укрывал слипшимися комьями снег. – Скажешь тоже, – Лютик встряхнул головой, глядя чуть укоризненно. – Ты отлично знаешь, что нет ничего лучше, чем когда в жизни все заканчивается хорошо, а трагизм приходится додумывать самому, – поэт звонко мелодично рассмеялся, и эхо от его смеха понеслось по лесу, искажаясь между стволами деревьев. Геральт улыбался, оборачиваясь на Лютика. Они ехали неспешным шагом, поэт болтал, солнце перевалило за полдень, снег порошил, кружась на несильном ветру, а лес неподалеку от человеческого жилья будто бы не таил угрозы. Они с Лютиком, с тех пор, как Геральт объявился в особняке, уже всю округу изъездили – и прилесок, и озеро, и опушку, на которой стояла кормушка с соляными глыбами для оленей: летом свита графини изволила охотиться, и Вуйко-смотритель по мере возможности прикармливал зверей, приманивая к здешним местам. У кормушки, будто бы, оленя и растерзали. Когда они подъехали к поляне, окруженной густой порослью деревьев, и Плотва тревожно запрядала ушами, гарцуя на месте, Геральт бросил Лютику: "Останься с лошадьми", а сам спрыгнул на землю, отстегнув от седла серебряный меч. Он двинулся вперед по снегу мягко и бесшумно, поигрывая обнаженным мечом в руке. Прошел вход на поляну между деревьями, увидел почерневшую кровь животного на затвердевшем насте. Под тушей оленя крови натекла целая лужа. Деревья над поляной были высокими, тянулись кронами, сходясь где-то наверху, бросали плотную тень. Геральт подошел, стараясь не вступить в кровь, посмотрел на вскрытую тушу с вывалившимися кишками. Олень был обглодан, под вспоротой кожей отсутствовали целые куски плоти, ему долго терзали шею и бок. Геральт напряженно поводил головой, осматривая стволы деревьев, где под ними чернела темная поросль кустов, способная укрыть хищника. В воздухе витал запах зверя. Чувство тревоги било в набат. Геральту казалось, он где-то здесь, совсем рядом, следит, затаившись в тени – ведьмак будто ощущал недобрый хищный взгляд на себе. Покружив на месте с мечом, Геральт ближе склонился над тушей, рассматривая характер рваных ран. Хотелось вернуться к Лютику и уехать, по крайней мере увезти в особняк поэта – Геральт не мог отделаться от чувства, что хищник совсем рядом. Оленя терзали недавно – уже мертвого и начинавшего коченеть. Снег вокруг него представлял из себя месиво – Геральт не видел следов, снег был будто вспахан – создавалось впечатление, что зверь передвигается мощными прыжками. Оленя, несомненно, задрало что-то хищное и огромное – Геральт поставил бы на оборотня, только гораздо более крупного, чем оборотни, которых можно было найти в Северных королевствах. Геральт почему-то думал, что смотритель Вуйко либо преувеличивает, либо сочиняет – поэтому беспечно отправился разведать ситуацию с Лютиком. Здешние места казались такими привычными и безопасными, недалеко от столицы, где еще не столь давно квартировалась армия: Геральт был уверен, что всю нечисть давно извели. Он присел на одно колено, не выпуская меча из рук, внимательно посмотрел на сбитый снег, где стоял и копошился зверь, когда рвал добычу. Земля под снегом, несомненно, была разворочена огромными когтистыми лапами. И в этот момент, когда Геральт склонялся, сосредоточенный на наблюдении, крик его инстинктов об опасности достиг пика. Геральт услышал шум над головой. Все произошло в мгновение ока. Зверь, затаившийся вверху, на крепких средних ветвях деревьев, рухнул на него когтистым лохматым снарядом. Геральту повезло. Повезло, что держал в руках меч. Повезло, что за секунду до услышал звук – шелест веток, свист воздуха. Успел вовремя обернуться. Он совершил молниеносное движение на опережение – успел сгруппироваться и вскинуть меч, целя в уязвимую открытую шею падающего на него оборотня. Хищник летел прямо на острие, он сам нанизался всей силой прыжка на меч, лезвие легко прошло у основания гортани насквозь, а дальше Геральт порадоваться не успел, потому что туша действительно нетипичного для этих мест очень крупного оборотня, напоминавшего больше ульфхединна со Скеллиге, рухнула на него всем весом, заливая кровью, страшно ревя, в агонии рассекая воздух когтями. Геральт успел подумать, что быть прибитым тяжестью веса и инерцией падения убитого тобой же оборотня – очень, очень глупо, а затем наступили тьма и удушье. *** – Геральт-Геральт-Геральт-Геральт-Геральт! – Тише, Лютик, не ори, – просипел Геральт, потому что первое, что к нему вернулось из ощущений: чувство непомерной тяжести, понимание, что его тормошат, и громкий отчаянно-испуганный крик Лютика. – Ты жив, о боги! Ты жив?! Ты ранен?! Вокруг тебя кровь, ты весь в крови, тут все в крови, я не могу тебя вытащить! Геральт открыл глаза, проморгался и увидел, что шикарный полушубок склонявшегося над ним и мертвым оборотнем Лютика тоже весь в крови. Он отстраненно смутно подумал, что надо будет попросить Злоту попробовать отстирать мех, потому что это действительно очень дорогая вещь. Сознание снова начало отчаливать. Косматый оборотень давил, как глыба. Пахло мокрой волчатиной и кровью. Густая шерсть оборотня забивала дыхание. – Геральт! – Лютик рванул его откуда-то сбоку изо всех сил. – Геральт, пожалуйста! Ты должен выбраться! Куда ты ранен?! Геральт! Геральт, пожалуйста! – руки Лютика касались его залитого кровью лица, а голос звучал слишком испуганно, и Геральт попытался все же удержаться в сознании и припомнить, что происходит. Ах да. На него рухнул оборотень. Распарывая воздух когтями и завывая. Геральт прислушался к собственным ощущениям. Нет, он не чувствовал на своем теле открытых ран, только будто он весь был одним огромным ушибом. И трудно было сделать вдох, потому что мертвое тело давило на грудную клетку. И он действительно был залит по уши стремительно остывающей кровью зверя. Через голову оборотня, его ощеренную пасть и остекленевшие глаза, Геральт видел Лютика. Поэт был бледен, опять, дурак, без перчаток, он цеплялся пальцами за густую окровавленную шерсть монстра, пытаясь скинуть труп с Геральта. Губы Лютика дрожали, в глазах застыл настоящий ужас, он часто всхлипывал и звал Геральта по имени, кажется, предполагая, что тот серьезно ранен. Геральт попытался собраться с мыслями и остаться в сознании – ради Лютика, который почему-то так сильно испугался. – Лютик, я... Я в порядке вроде... – с трудом ворочая языком, выдавил Геральт. – Успокойся, ты чего. Как будто это первый раз, когда, гкх... – Геральт свистяще втянул в себя воздух. Грудную клетку все еще передавливало. – Когда я в дерьме, – сердито закончил ведьмак, потому что этот запах дохлой псины бесил, и надо было, действительно, собраться с силами и скинуть с себя тушу. – И не такие нападали, – пробормотал он, барахтаясь. – Да, да, ты... Будто бы можешь победить кого угодно, а потом тебя протыкает какой-то пацан с вилами, – Лютик всхлипнул. – Я просто... Услышал вой зверя, прибежал, а тут он, и ты, весь в крови, ты был без чувств, и я не знал, что с тобой, потому что не мог его сдвинуть, чтоб проверить, и тут столько крови, Геральт, я думал, он тебя убил... Или что ты серьезно ранен, умираешь от кровопотери, а я не могу даже тебя вытащить, чтоб оказать первую помощь, и ты просто умрешь вот так... Потому что я не успел... Потому что я слишком слабый, чтоб подвинуть чертового дохлого оборотня... Куда тебя ранило, Геральт? – Лютик продолжал бессмысленно пихать зверя. Геральт поднапрягся, сгруппировался, подтянул руки, и одним сильным рывком отшвырнул с себя оборотня в снег, делая облегченный вдох полной грудью. Лютик тут же оказался рядом, подхватил Геральта, целовал лицо, уже весь пачкаясь в крови, пачкая свои дорогие одежды и не обращая на это никакого внимания. – Ты цел, совсем цел? – лепетал Лютик, шаря по его куртке руками, проверяя на предмет повреждений. – Я действительно, действительно подумал, что ты умер, потому что в жизни всегда так: случается какое-то дерьмо, когда счастлив и меньше всего этого ожидаешь. Как тогда, когда мы собрались отметить окончание нашего похода, и ждали Йеннифер с Цири, и все должно было быть хорошо, а потом случился погром в городе. Это было совершенно невозможно. Потому что в глубине души я всегда верил, что ты непобедим, и что ты уж точно переживешь меня, как и положено, а потом была та мостовая, и ты истекал кровью на руках Йеннифер и Цири от каких-то дурацких вил. Тебя не стало, Йеннифер не стало, Цири ушла, забрала вас в другой мир, и я... Никто не знает, как долго и мучительно я с этим справлялся, даже Золтан. Хоть ты все же и вернулся, сукин ты сын. Я никогда, никогда-никогда больше не хочу испытать такое, я просто такого больше не переживу, я так люблю тебя, я не перенесу, если с тобой что-то случится... – Что... Что ты сказал? – Геральт, убаюканный в руках Лютика, наслаждающийся тем, что может спокойно дышать, и труп оборотня больше не давит на его ушибленное тело, и Лютик обнимает, и говорит так встревоженно – Геральт чувствовал себя все еще слегка контуженным, но от слов Лютика его прошибло моментально. Геральт вскинул голову и уставился в бледное лицо поэта изумленным взглядом, поднял руки, испачканные кровью, обхватил ладонями тоже испачканное кровью лицо Лютика. – Что ты только что сказал? Что?! – Геральт был почти готов его затрясти, чтоб услышать снова те слова. Лютик всхлипнул, его губы жалобно искривились. – Я люблю тебя, – повторил он и как-то обиженно по-детски разревелся. – Ну-ну-ну, Лютик, ну-ну-ну, – Геральт прижимал поэта к себе, целовал лицо, убаюкивал, хотел смеяться, глупо и счастливо, но не мог, конечно, потому что Лютик плакал: – Все хорошо, все хорошо, я ведь даже, правда, не ранен. – Да дались мне твои ранения! – вопреки собственным поступкам и реакциям, сердито прикрикнул Лютик, ударив Геральта кулаком по куртке. – Это же ужасно, так нуждаться в каком-то одном человеке! Я так люблю тебя, так сильно люблю тебя, и так было всегда, а я даже этого не замечал! Я был готов умереть за тебя, или рядом с тобой, и это казалось таким нормальным, потому что ты же Геральт! Я всегда принадлежал тебе всей душой, а теперь все стало еще хуже, потому что я принадлежу тебе еще и телом! Это очень страшно, – Лютик всхлипывал, упрямо отворачивая лицо от поцелуев. – Я всегда умел быть счастливым несмотря ни на что. Пусть война, пусть смерти и опасности, ничто меня не задевало! Что бы ни происходило, я твердил себе, что есть другие места и другие люди, и стоит всего лишь уйти от невзгод, чтоб все снова стало хорошо! А теперь... после всего, что я чувствую... Если я тебя потеряю, я никогда больше не смогу быть счастливым! Нигде! Ни в каком другом месте! Ни с какими другими людьми! Это абсолютно ужасно! И это самое прекрасное, что со мной когда-либо происходило! – Лютик снова зашелся плачем на груди Геральта, и Геральт глупо улыбался – наверное, это смотрелось забавно, глупая улыбка на его всегда угрожающей суровой физиономии. И он наконец заставил Лютика поднять голову, и поцеловал поэта, сильно и горячо, и они целовались, по брови испачканные в крови, сидя в кровавом снегу рядом с коченеющим лохматым трупом огромного оборотня: ничего, впрочем, для их жизни необычного. *** Им приготовили ту самую купальню на первом этаже, выложенный плиткой небольшой бассейн, чтоб герои могли отмыться от крови. Злота, испуганная рассказом об оборотне, тихонько причитала, пока грела воду. – Не волнуйтесь, это был очень тупой оборотень. А теперь еще и мертвый, – успокоил домохозяйку Геральт, сдержав перекатывающуюся на языке реплику, что он может принести голову монстра, чтоб супруги не усомнились в его смерти. Насколько он успел узнать тихую хозяйственную смотрительницу, та и в обморок могла грохнуться при виде отрубленной волчьей башки. Она и так смотрела на окровавленных Лютика и Геральта бесконечно шокировано, заламывая руки. Им приготовили роскошную купальню на первом этаже особняка, и Геральт, опускаясь в горячую воду, глядя, как от него кругами расходятся красные потеки, испытал значительное облегчение. Лютик со смехом соскользнул в воду рядом. Он был куда менее чумаз, чем ведьмак. Помимо одежды у него испачкались только кисти рук и лицо. Геральту же кровь оборотня хлынула за воротник и, разумеется, залила волосы, превратившиеся теперь в кровавые сосульки. Лютик положил руки ему на плечи, нежно глядя в глаза. Чудовищный вид Геральта-в-крови давно поэта не смущал. – По-моему, тебе стоит нырнуть, – улыбался Лютик. – Давай, окунись, надо отмыть волосы, это ужас что просто... – он дернул за длинный слипшийся локон. Купальня была неглубокой. В ней предназначалось лежать, а не стоять – далеко не полноценный бассейн. Опустившись на колени, Геральт нырнул под воду с головой, провел руками по волосам, позволяя омывать их горячим потокам, ласковому теплу накрывшей шевелюру воды, а вынырнув, сразу увидел перед собой возвышавшегося в полный рост Лютика. Зрелище было соблазнительнейшее. Геральт обхватил его за колени и принялся выцеловывать косточку у бедра, перемещаясь поцелуями к пупку и опускаясь вниз вдоль светлой поросли волос. Член Лютика был уже привставшим, но он упирался в плечи Геральта в попытке, вроде бы, оттолкнуть, и даже успел сказать: "нам действительно стоит отмыться, вообще-то", но потом, не удержавшись, запутал пальцы у Геральта в волосах, смущенно улыбаясь ему сверху вниз. – Ну чего ты так сияешь? – спрашивал Лютик и краснел. – Веселишься, да? Мне столько лет, а я веду себя как дурак. И, вообще-то, я очень редко плачу. Я не знаю, что это было, – смущение на лице Лютика достигло предела. Геральт толкнул поэта к бортику бассейна, действительно, рассмеявшись, и, так и не вставая с колен, приблизился, беря его член в рот. Лютик задохнулся, опираясь руками о кафель. Геральт, подхватив его под бедра, заставил сесть на бортик, проехался губами по стволу, впуская глубже, помогая себе языком, и аккуратно в то же время протолкнул палец в Лютика. Тот вздрогнул, выгибаясь, чуть не падая по скользкой плитке назад, хватая Геральта за плечи. Геральт задвигал пальцем, и сосал член Лютика, насаживаясь ртом, чувствуя, как головка упирается в небо, пропуская дальше, сгибая палец у Лютика внутри, нажимая, обводя языком ствол члена – и Лютик, вцепившись пальцами в его плечи изо всех сил, скользя по мокрой плитке навстречу, толкнувшись в рот и насаживаясь, громко бесстыдно закричал. Выпустив его член изо рта, поднимаясь, Геральт подхватил Лютика под колени, прижал к себе и вошел медленным прерывающимся толчком. Вода переливалась за края бассейна, омывая ягодицы поэта, тот обнимал Геральта за шею, почти на нем повиснув, Геральт двигался, трахая его на бортике купальни, одной рукой крепко прижимая за спину, а другой взял за подбородок, заставляя смотреть на себя затуманенным от удовольствия взглядом. – Скажи еще раз. Скажи мне это еще раз, – выдыхал Геральт в лицо Лютику, проникая в него, и от каждого толчка омывая водой, переливающейся через бортик, их сплетающиеся тела. - Мне так нужно, так нужно, скажи... - он исступленно брал Лютика, чувствуя себя не способным насытиться, не способным постичь внезапно сбывшееся счастье. Лютик рвано постанывал, обхватывая Геральта за плечи, сжимая его бедра коленями, скользя с плеском в воде. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я лю-юблю тебя, – часто шептал Лютик на каждом толчке, перемежая свои слова громкими вдохами-стонами. – Э-то-о-же-так о-че-вид-но, – длинно выстонал он, прогибаясь, насаживаясь на член Геральта встречным толчком и изливаясь от этого резкого, наиболее глубокого проникновения. Геральт поймал его лицо в ладони и соприкоснулся с поэтом лбами, глядя в подернутые дымкой голубые глаза, ловя его беззащитный, чувственный, потерянный от накрывшего оргазма взгляд. Их волосы смешивались, с прядей Геральта капала вода, дыхание замирало на лицах друг друга, Геральт смотрел со всей силой охватившего, переломавшего, подчинившего его чувства. – Я тебя тоже, – проговорил он прямо Лютику в губы. – Я так сильно тебя люблю. – Знаю, – выдохнул Лютик. – После Йеннифер уж понял, – он толкнулся Геральту навстречу, насаживаясь, позволяя ведьмаку продолжать, снова сильно вскрикнул, разбрызгивая ногами воду. Вода плескалась от их несдержанных движений, в купальне висел вязкий пар, и два тела, подающихся навстречу друг другу, закрепляли что-то, давно существовавшее между ними, в извечном человеческом акте совокупления.