- Хочу снова увидеть звезды над трактом, хочу насвистывать среди ночи баллады Лютика. И хочу боя, танца с мечом, хочу риска, наслаждения, которое дает победа. И одиночества. Понимаешь меня? - Конечно, я понимаю тебя, Цири. Ты моя дочка, ты ведьмачка. Анджей Сапковский "Что-то кончится, что-то начнется"
Солнце, светившее сквозь окно, заставляло Лютика лениво прикрывать глаза ладонью, когда он проходил мимо. Лютик, предположительно, собирал вещи в дорогу, но на деле просто расхаживал по комнате, иногда бросая предметы гардероба и стопки листов, перетянутых бечевкой, на кровать. Комната была залита ярким светом, пейзаж за окном радовал глаз буйной зеленью, и в воздухе оглушительно пахло весной. Геральт валялся на кровати, пил вино из бокала и не уворачивался, если в него прилетало что-нибудь из вещей, беспорядочно сгружаемых поэтом на покрывало. – По-моему, ты прихватил несколько графских книг, и столько своей одежды, что нам придется позаимствовать для перевозки багажа разваливающуюся телегу смотрителей. Умерь аппетиты, Лютик, – Геральт улыбался, испытывая странную, не слишком-то годящуюся перед отправлением в путь безмятежность. Лютик упер руки в бока и еще раз оглядел царящий в комнате хаос. Лучи солнца золотом рассыпались по вещам, по полу, освещали танцующие пылинки в воздухе – весеннее солнце легко отвоевывало себе пространство в мрачной монументальности особняка. – Я не потащу это все с собой. Сирин писала, что прибудет сюда через пару недель со свитой. Я попрошу, чтоб мои вещи транспортировали в Новиград, в таверну Золтана. Когда снова буду в столице, они мне, безусловно, пригодятся, – Лютик смотрел снисходительно, склонив голову к плечу, и волосы падали ему на лицо. – В каждой столице у моих друзей хранится масса моих вещей, на самом деле. Очень удобный способ, – он фыркнул, сдувая прядь, заслоняющую глаза. – Полагаю, твои друзья с тобой не согласятся, – продолжал улыбаться Геральт. Они вроде как собирались покинуть особняк, но сборы шли медленно и лениво. – Да, Сирин пишет про Цири, – припомнил Лютик. – Пишет, что девушка такая изумительная, исключительная и поразительная, но, несмотря на все уговоры, собирается уезжать. Геральт нахмурился и перекатился по кровати, отставляя на тумбочку бокал, категорично скрещивая руки. – Я надеюсь, графиня не собирается никак ей препятствовать? Если Цири хочет уехать – Цири уезжает. Этому не помешают причуды избалованной дамочки. Лютик только отмахнулся и задумчиво уставился в потолок, постукивая себя пальцами по подбородку. – Нет-нет... Сирин как-то выразилась... Иногда мне даже хочется ее цитировать, удачная была фраза... – поэт перевел взгляд на Геральта, и на его лице мелькнуло озарение: – Что-то вроде: интересные люди слишком заняты интересными вещами, чтоб уделять ей все свое время. Так что графиня относится с иронией и пониманием и, разумеется, ни в коем разе не станет задерживать Цири. Геральт снова улыбнулся. Он вообще бесцельно и постоянно улыбался, когда смотрел на Лютика. – Лютик, чего ты маешься? Весенний ветер голову продул? – ведьмак хмыкнул. Он, сколько ни наблюдал поэта, снимавшегося с насиженного места – всегда видел лишь энтузиазм и нетерпеливое желание отправиться скорей, по дорогам мира. Лютик рассеянно вздохнул и приземлился на кровать, прямо на свой аккуратно сложенный бархатный бордовый камзол с кружевными вставками, оперся на согнутые ноги Геральта и забрал с тумбочки его недопитый бокал вина. – Знаешь... – Лютик болтал бокал в руке едва ли не трагично. – Я был счастлив здесь этой зимой. В смысле, мы были счастливы. Я посещал множество мест, о которых потом едва ли помню, но эту зиму и этот продуваемый ветрами безлюдный особняк буду вспоминать часто. – Ну что ты драматизируешь? – Геральт, протянув руку, потрепал его по волосам. – Мы будем счастливы в любом другом месте, помимо этого особняка. Хотя, да, зима была чудесной. Но меня сейчас куда больше радует свежий ветер весны и возможность отправиться в путь. – Да, – Лютик решительно кивнул, и Геральт почувствовал движение его затылка по своему колену. – Знаешь, три месяца зимы – мой потолок. Когда я долго сижу на одном месте, это... Мне становится... Мне становится скучно. Я становлюсь раздражительным от рутины и повторяющегося течения дней. Не знаю, как люди живут так всю жизнь и, более того, стремятся к этому. Я становлюсь скучающим унылым говнюком, если долго не меняю место своего пребывания. Геральт, не представлявший Лютика скучающим и унылым, недоверчиво фыркнул. По его опыту, даже если оставить поэта в одиночестве запертым в комнате, с тем непременно случится какая-то хрень, что нарушит рутинное течение дней. Тем не менее, основная мысль, доносимая Лютиком, удивительно находила отклик в его душе. Геральт тоже не представлял себе, как это: с наступлением весны не отправляться в путь, оставшись в одном месте навсегда. Ведьмачья работа была неблагодарной, грязной, постоянно несущей угрозу жизни, и, тем не менее, в бесконечной смене мест и постоянном азарте схваток было что-то, настолько въевшееся под кожу... Геральт знал, что заскучает, если начнет жить нормальной жизнью – пусть даже сытой, обеспеченной, распланированной наперед. Его не будут проклинать пьяные завсегдатаи кабаков, его не будет орошать кровь чудовищ, не придется сидеть ночь напролет в засаде в зловонном болоте – но он будет скучать, тихо, сам себе едва ли в этом признаваясь, навязчиво неизбежно тосковать по звездным ночам и теплому ветру, вздымающему пыль на дороге, по искрам костра, звону чарок и громким хмельным разговорам путников в тавернах на трактах, по песням и тонкой мелодии лютни... Интересно, почему любая дорога ассоциируется у него с бренчанием Лютика у костра? В жизни Геральта всегда были дороги, сражения, случайные встречи и эти чертовы спонтанные концерты трубадура в незнакомых компаниях. А если Лютика рядом не было – путники по вечерам все равно пели его песни – на шумных гулянках в тавернах или на тихих ночевках под звездным небом. – Я рад весне и тому, что снега сошли с дорог, – заметил Геральт, притягивая к себе Лютика, наклоняясь, чтоб чмокнуть его в макушку. – Ты, в общем-то, прав. Три месяца на одном месте – это также и мой предел. *** В день отъезда, когда сумки были собраны, лошади оседланы, все вещи Лютика, которые он хотел отправить в Новиград – упакованы в их бывшей спальне, Геральт нашел своего поэта стоящим у окна в той самой комнате с камином. Огонь больше не пылал, а сквозь приоткрытые створки врывался свежий легкий ветер, шелестя страницами книги, оставленной на столе. Пейзаж за окном совершенно изменился. Вместо заснеженных слепящих глаза просторов до горизонта простиралась буйная зелень – только сосновый бор чернел, и его темные массивы разбавляли юную краску трав и низкую поросль подлеска. Геральт подошел, обнял Лютика со спины, поцеловал в шею. – Эту комнату я люблю едва ли не больше, чем нашу спальню, – хихикнул Лютик, слегка поворачивая к нему голову. – Надеюсь, Сирин никогда не узнает, сколь часто мы ее оскверняли. Удобный ведь кабинет. Уверен, графиня его использует исключительно в деловых целях. Или праздно почитывает книжку в кресле у камина. Геральт тяжело положил руки ему на бедра, начиная часто дышать, покусывая ухо. Он действительно разом вспомнил все волнующие моменты, проведенные здесь. Лютик охнул, выгнулся под поцелуем и, внезапно теряя равновесие, уперся ладонью в стекло, продолжая смотреть на влекущий в дорогу, пестрящий зеленью пейзаж. – Ты... Кажется... Хочешь задержаться здесь еще на какое-то время, м? – Лютик принялся потираться о Геральта спиной, поддаваясь гуляющим по телу рукам ведьмака. – Ну... Мы собираемся неспешно и очень... вдумчиво... – выдохнул Геральт ему в ухо. – Мы не торопимся, – вопреки этому Геральт шарил ладонями по телу поэта очень торопливо, разбираясь с завязками его штанов. – Да, подоконник мы пока что... Обходили своим вниманием... – выстонал Лютик. Он прогибался, подавался ближе к стеклу, и Геральт видел, как стекло запотевает от частого дыхания поэта. Стянув с Лютика штаны, уронив их совсем низко, куда-то на щиколотки, Геральт быстро наклонился, выдернул из штанины одну его ногу и приподнял, устраивая коленом на подоконнике. Вид открывался замечательный. Не из окна, разумеется – на так хорошо примостившегося Лютика, упирающегося в стекло, прогнувшегося в пояснице, с широко отведенной ногой. – Отличный вид, – просипел Геральт, освобождая свой член из штанов, проводя в ложбинке между ягодиц Лютика, протягивая вторую руку вперед, обхватывая и быстро лаская член поэта. – Д-да, весна иде-ет, весн-не дорогу. Тут-т прекра-асные охотничьи угодья, – попытался поддержать светскую беседу Лютик, подаваясь назад. Он часто дышал, прижимался к стеклу взмокшим лбом, упирался руками, вздрагивал трепетно, когда член Геральта влажно скользил между ягодицами. Лютик был так хорошо открыт на этом подоконнике, что Геральт все же не сдержался, несколько раз сплюнув на руку, смочил член, и принялся толкаться внутрь частыми короткими движениями. Он ведь не собирался... С Лютиком все время было так - желание охватывало Геральта внезапно, оглушительно, бессознательно и неизбежно, и Геральта вело, влекло, заносило - он однажды так и не смог это влечение побороть. Лютик упирался в стекло щекой и ладонями, впрочем, посчитав опору ненадежной, крепко вцепился одной рукой в деревянную раму и начал часто подмахивать, постанывая. Идиотская поза, из-за которой он был буквально вжат в стекло и выставлен на обозрение, сподвигла поэта нервно болтать – Геральта же его трепотня только сильнее заводила. – По крайней мере... Я могу быть уверен... Что нас никто не видит... Потому что я вижу отсюда, что никого нет... и двор пуст... Прекрасный наблюдательный пункт. О-о-ох, Геральт... – бормотал Лютик, подаваясь, насаживаясь, приподнимаясь на единственной ноге, которой он стоял на полу, на носок. – Погода, кстати, отличная, погляди, какое солнце, ночью на тракте будет тепло... Дальше он уже ничего не смог говорить, заходясь в стонах. Геральт одной рукой дрочил ему, второй крепко придерживал за талию, и в целом, ему вид из окна, через плечо Лютика, через его разметавшиеся волосы, сквозь запотевшее от горячего дыхания стекло, тоже очень нравился. Солнце било в лицо, заставляя жмуриться, и было жарко – скорее от страсти, полно охватившей все существо Геральта, и от этой бурлящей в крови весны, и от чувства бесконечной полноты жизни, и какой-то странной молодости – когда казалось, что должен же угаснуть с годами и пыл, и стремления – но нет, жизнь продолжается, зовет, и хочется откликаться всем сердцем, жить, жить и любить в полную силу. *** Геральт и Лютик тепло распрощались со смотрителями поместья, сохраняя невиннейшие выражения лиц – перед самым отъездом они снова отправились привести себя в порядок и переодеться, и делали вид, что в этом нет совершенно ничего странного. Просто Лютик все никак не определится с гардеробом. Лютик передавал на словах тысячи поцелуев и приветов Сирин, и Геральт надеялся, что смотритель Вуйко не полезет и впрямь графиню при встрече целовать. Их багаж в целом оказался привычным – мечи, лютня, седельные сумы, эликсиры Геральта. Геральт вдруг осознал, что никогда не озадачивался загадкой гардероба Лютика – в больших городах у того откуда-то появлялась куча шмоток, а в дороге поэт всегда был непритязателен и не таскал с собой больше пары сменной одежды. Зато драгоценности, подаренные любовницами, Лютик никогда не чурался забрать и продать тому скупщику, который даст больше – без сентиментальщины. Сидя верхом на Пегасе, Лютик ненавязчиво бренчал на лютне, с улыбкой оглядываясь по сторонам. Поместье скрывалось за лохматыми верхушками елей, впереди змеилась дорога, они направлялись к большаку, ведущему из Новиграда, который сейчас, по весне, должен был быть наводнен людьми. Лютик уже перечислял, в каких крупных тавернах на центральном тракте мог бы выступить. А Геральт вспоминал, что по весне, после зимнего отсутствия ведьмаков, в крупных поселениях вокруг Новиграда как правило появлялось достаточное количество заказов. Солнце сияло, ветер был свеж, и даже пыль под копытами лошадей не поднималась после недавно сошедших паводков. На дорогу выскочил пятнистый заяц, не до конца вылинявший из белого цвета, смешно запрядал ушами и стрелой унесся в высокую зелень трав. *** Цири вывалилась на них почему-то не в одной из таверн, коими в изобилии был утыкан центральный тракт, а нагнала вечером на дороге, лихим посвистом понукая Кэльпи. – Как ты вообще нас нашла? – изумился Лютик, едва зарумянившаяся от скачки девушка поравнялась с ними, звонко смеясь. – О, ну, связанные Предназначением всегда находят друг друга, – Цири смахивала с лица разметавшиеся пепельные пряди и сверкала зелеными очами, впрочем, тут же ответила серьезно: – Графиня сказала, когда вы примерно отправитесь, а в таверне "Придорожный очаг" все трепались про твое вчерашнее выступление, так что я, зная скорость Кэльпи, вполне успела догнать. – Ты с нами надолго? – улыбнулся Геральт, выравнивая Плотву в шаг с вороной кобылой дочки. – Да нет, – отмахнулась Цири. – Давайте сделаем привал, разведем костер, обменяемся новостями. О! Мне кажется, чтоб рассказать про зиму в Новиграде, мне понадобится неделя. Лютик, спасибо, это была лучшая рекомендация! – она послала поэту воздушный поцелуй. – Словом, посидим вечер у костра, а потом я в Венгерберг, чтоб матушка убедилась, что я в порядке. Йеннифер задолбала своими частыми сеансами по мегаскопу и попытками выяснить, как я себя веду, у Сирин на нее уже нервный тик. Вот не понимаю, почему никого не волнует, что я режу чудовищ на тракте, зато сразу нужно дать тысячу советов, как блюсти моральный облик в среде Новиградских вечеринок... Цири хмурилась с искренним недоумением, и Лютик расхохотался. *** Они сидели на поляне у костра, и мягкий весенний вечер окутывал их бархатными сумерками. Лютик опирался на ствол дуба, поигрывая на лютне. Цири привалилась к одному его плечу, бурно жестикулируя перипетиям своего рассказа, Геральт опирался о другое, поэтому играть полноценную мелодию Лютик едва ли мог, время от времени пихая грифом лютни ведьмака в бок. – И, в общем, я вырвалась вперед буквально на последнем метре, так сказать, на половину лошади, это был шок для признанного чемпиона, – азартно описывала Цири графские скачки. Лютик задумчиво улыбался, кивая на ее слова, и отблески костра красиво озаряли его лицо. Цири вытянула ноги поближе к огню, вдохнула, прерывая пламенную речь, замолчала внезапно, всматриваясь в небо сквозь ветви дуба, на едва загоревшиеся после заката звезды. – А все равно хорошо отправиться в дорогу. Пусть даже приходится покинуть самый роскошный графский двор. Ведь я могла прожить всю жизнь княжной, и так никогда этого... – Цири подняла голову, глядя на них обоих со светлой улыбкой: – так никогда этого и не узнать. Геральт подумал, что, останься она княжной – могла бы также не узнать множества горестей и лишений, но не стал произносить вслух. Лютик мягко положил руку на пучок волос, скрученный у Цири на затылке. – О, мы с ведьмаком вчера пришли к такому же выводу, – Лютик улыбался белозубо и радостно. – Хорошо снова отправиться в дорогу. Ситуацию улучшает то, что вокруг нашего костра кружат майские жуки, а не комарье, – оставив лютню на коленях, поэт протянул вторую руку, и на его палец опустился рыжий мохнатый жук, неуклюже сложив крылья. – У ведьмаков ведь это называется Путь, – заметил Геральт, потянувшись и разворошив палкой поленья в сердце костра. – Раньше я никогда не ощущал чего-то сакрального в этом простом слове, но... пожалуй, с возрастом становлюсь сентиментальным. Цири коротко шмыгнула носом, расчувствовавшись. Ее зеленые яркие глаза влажно блестели в полутьме, озаренной золотом огня. – Просто мы рождены для приключений, – она ткнула локтем Лютика в бок. – И, как бы ни сокрушалась Йеннифер, я не могла бы представить себя в кругу чародеек или на престоле. Вот это вот... Вечер, небо, музыка, дорога... И полная неизвестность завтрашнего дня. Меня это пьянит куда больше власти, богатства или любви. – Ну, насчет любви – ты просто маленькая соплюшка, – Лютик щелкнул ее по носу снисходительно. – Когда-нибудь ты еще обожжешься, и будешь гореть, гореть... Цири неприлично громко заржала, натянув поэту берет на глаза и чуть не угодив ногой в костер. – Ой, сказал Лютик, ха-ха-ха-ха, кого бы еще слушать... – она смеялась задорно и заразительно, а Геральт радовался, что жизнь не смогла погасить в ней этот смех. – Я просто вспомнила, – Цири махнула рукой, – вспомнила, как мы тебя с виселицы от твоей Анны-Генриетты увозили. Это была умора... Ну, умора началась с того момента, когда мы перестали бояться, что тебя впрямь повесят. – Ой, Цири, чтоб тебя, – Лютик посмотрел на веселящуюся девушку, чуть отодвинул ее локтем, перехватил лютню, и практически завалился на Геральта, чтоб было удобнее играть. – Что вам спеть? О, я знаю. У меня была песня про тебя, дитя-Предназначение. Я исполнял ее когда-то у дуба Блеобхериса, много лет назад. Мне тогда здорово перепало за эту песню. Не потому, что песня плоха, разумеется, а потому что я нарвался на Риенса, вынюхивавшего твой след. Да, с тех пор я ее не пел... – Лютик задумчиво перебирал струны, погрузившись в воспоминания. Цири потянулась к меху с вином, лежащему неподалеку у костра, примостилась Лютику под бок, стараясь не мешать ему играть, уставилась завороженным туманным взглядом. – Я отрезала Риенсу пальцы и утопила его в проруби, – мимоходом вспомнила Цирилла, сверкая глазами, уже настроившись слушать песню, глядя в языки костра и попивая вино. Лютик жемчужно рассмеялся и чмокнул ее в лоб, проговорив: – Ах, ты моя прелесть. Потом Лютик пел давнюю песню обо всем этом: про ведьмака Геральта, про девочку-Предназначение, про отважную Калантэ и прелестную Паветту, про сражения, погони, честь и отвагу, про то, как жизни людей сплетаются, и их не разлучить ни врагам, ни войнам, ни безжалостному течению лет. Геральт молчал, погрузившись в себя, иногда чуть болезненно сжимая пальцы на плече Лютика, и поэт бросал на него понимающие взгляды. Цири тихонько шмыгала носом, баюкая на коленях мех с вином, но по лицу было видно, что песня пробуждает в ней скорее светлую меланхолию, чем отзвуки горя. Костер горел, вечер уступил тихой пленительной ночи, звезды сияли, яркие, острые, усыпавшие небо, казавшиеся куда более близкими и правдивыми, чем в затянутом дымкой воздухе городов. Когда последние отзвуки песни растворились над землей, ушли в мир и ввысь, Цири еще долго смотрела перед собой, ничего не видя, а Геральт сплел свои пальцы с пальцами Лютика, поднес к губам их скрещенные в замок руки и быстро поцеловал ладонь поэта. – Это легенда... – тихо произнесла Цири, глядя вникуда, а в глазах ее стояли слезы. – Это теперь легенда. Моей бабушки нет, нет матери, меня не станет, или я уйду в другие миры, а эта легенда будет. Как и другие истории про ведьмака Геральта. Потому что они так правильно рассказаны. Потому что они тревожат сердца... *** Вороная кобыла гарцевала на дороге, и Цири нетерпеливо оглядывалась на порядок поотставших Плотву и Пегаса. Девушка пришпорила Кэльпи, вернулась, сделала полукруг, и наконец раздраженно цокнула. – Я поеду вперед, все равно дорога на Венгерберг скоро ответвляется. И вообще сделаю портал, что бы там ни говорила Йеннифер по поводу моих порталов. Что вы такие сонные? – она даже в шутку шарахнулась на лошади в сторону Лютика, почти дремавшего на шее у коня. Пару часов после пробуждения были единственным временем, когда поэт не лучился чрезмерной, сулящей множество неприятностей окружающим энергией. Лютик всегда с трудом просыпался по утрам, и что-то сонно ворчал на все попытки его растормошить, правда, с готовностью отправляясь в путь – Геральту казалось, он это делает с отточенным за годы автоматизмом, в полудреме. – Езжай уже, – махнул рукой Лютик. – Выдула полмеха вина, и бодра, и прелестна, мне бы твои годы, – он смотрел на Цири почти с гордостью. – Не прибедняйся, – Цири задиристо фыркнула в его сторону, – просто ты всегда ложишься спать позже всех. Я-то вчера точно раньше вас отрубилась. Ну, счастливо, – она посмотрела на Геральта лучащимся взглядом: – Папа... – подмигнула поэту: – Лютик. Все же вы неразлучны, - взгляд девушки сделался умиленным. - Удачи вам, встретимся на Пути! – вскинув руку в прощальном жесте, Цири пришпорила кобылу пятками и понеслась с лихим присвистом со скоростью, на которую была способна только ее волшебная вороная Кэльпи. – Встретимся на Пути, – тихо сказал Геральт дочке вслед, глядя на взметнувшуюся под копытами пыль. – А куда мы? – Лютик сонно щурился на наглое весеннее солнце, золотившее его лицо утренними лучами. Геральт пожал плечами, посмотрел на поэта, с трудом удерживая на кончике языка наивную и беспомощную банальность, что ему все равно куда – лишь бы с Лютиком. – Куда глаза глядят, – улыбнулся Геральт, – как и всю нашу жизнь, – он протянул Лютику руку, сидя на коне, и Лютик, подъехав на своем Пегасе, поймал его ладонь. – Да, – поэт задумчиво прищурился, глядя на змеящуюся в поля серую ленту большака, и на ласточек, низко летающих над землей. – Куда глаза глядят, как мы делали всю нашу жизнь. Потому что истории никогда не заканчиваются, как и дороги. Истории и дороги не заканчиваются никогда. Их пальцы крепко переплелись над пыльной истоптанной землей тракта.Геральт поднялся. - Пора в путь, Лютик. - Да? И куда же? - А не все ли равно? - В общем-то, верно. Едем. Анджей Сапковский "Сезон гроз"