○●○● ◯ ●○●○
Мать была вся — ласка в голосе и отблески магии. Когда их туаты не ссорились, Отец катал её на плечах будто ребёнка. — Кости твои легче пёрышек дрозда! Тёмнокосая и смуглая, жила она как иные сиды: ежели хотела, в мире Христовом, а могла уйти за туманы. Помимо известных житейских премудростей, Шотландию учила резать по камню, Ирландию красить ткани, обоих — тайным песням да шепоткам. Про Отца на островах говорили: — Красен будто пламя да молока белей. Шотландия с Ирландией спорили до кулаков, кто больше пошёл в него лицом, а Мать звала корабельщиком: Отец приплыл к ней из-за моря в большом куррахе и всё пропадал в чужих краях, собирая монастырские книги. Иногда и Шотландию с Ирландией в странствия брал, а чаще того рыбачить. Уходили затемно. Ветер на побережье случался дик, гнул деревца и высаливал хижины рыбаков, словно известью мазал. Но что ветер таким как они? Шотландия с сестрою шептали тайные слова, и тот ложился у ног. Тогда искали, не вынесло ли где на камни кита, такого мяса хватало надолго, а если не находили, пускали на волны большую кожаную лодку. Разворачивали снасти, Ирландия бросала за борт узел с дарами морскому владыке, Маннану Мак Лиру — и рыбалка начиналась. Отец тянул из пучины длинных полосатых угрей, Шотландия с Ирландией глушили их, вычерпывали воду деревянными совками да цепляли наживку. — Пальцы у вас маленькие и ловкие, — хвалил Отец, и они щерили зубы от собственной значимости. Океан, этот переливчатый плащ Маннана, лоснился на солнце. Когда к лодке подплывали хищные водные лошадки, дети кидали им припасённые цветы ракитника и таволги, отпугнуть. А если среди морских стад гарцевала и его Несси, Шотландия стягивал одежду и нырял под смех Отца и сестры: — Не утони, или домой не пустим! — Не утону, — слепо улыбался он, пока глаза щипало от брызг, а грива Несси убегала из-под ладоней. Мать водила их в древние святилища. Одно из таких пряталось на севере Вересковых островов, среди болот и жёлтого ячменя. Камни здесь дыбились кругами, серые и острые как зубы великана-фомора. Ирландия даже выдумала, мол, фоморы это и есть: — Отвергли крещение Господне и закаменели. Поделом нехристям! Но Мать говорила, будто камни старше Великого потопа, уж фоморов подавно. Умаявшись играми, Шотландия с Ирландией садились к ней с Отцом в центре главного круга под одиночную глыбу. Преломляли еду и молчали, лишь ячмень шелестел и пульсировало у горла, а под ладонями пульсировала земля. К вечеру наползал туман, и Отец разводил огонь, согреться. А едва в небесах прорезался серпик — на месте каменных кругов возникали пиршественные залы. И ночь вспыхивала пригоршнями огней, благоухала мёдом. Прямо из-под земли выезжала процессия сидов с самим Дагдой во главе, вынимались дудочки, затевались пляски. Над очагом подвешивали волшебный котёл, и столы ломились от мяса и вина. Как хороши тогда были родители, раскрасневшиеся от мёда и танца, как горели в свете факелов локоны Ирландии! Она садилась за арфу: Приди, Белтайн, приди, Самайн, Пой устами волынок и дудок. А сиды вторили нежными голосами: Мир до неба, Небо до тверди, Земля под небом, Сила везде. Всё проносилось хороводами и таяло с рассветной звездой. Возвращались домой в молчании. Едва коснувшись лежанки, Шотландия уже спал, и сны его были легки. Так в золотистой дрёме игр и забот ускользало порой, что Мать, Отец и сестра не вся его семья. Что в доме есть ещё ребёнок.○●○● ◯ ●○●○
Уэльс жила под их кровом: детей, вышедших из младенческой поры, часто отсылали к чужим. В глазах закона, как изустного, так и писаного, считалась Уэльс частью их рода, для Шотландии с Ирландией всё равно что молочной сестрой. Только не звала она их родителей «батюшкой» и «матушкой» как принято у приёмышей, и к ней никто не питал здесь привязанности. А с чего её любить? Была она скучной, слова не вымолвит и глаз не подымет, только поёт под нос какие-то рифмы — увидишь, сразу хочется за волосы оттаскать. — Осторожнее, Доннахад, — учила Ирландия, — как ударишь, отбегай. Прежде Морканта метко била в ответ. — Когда прежде? — спрашивал Шотландия, но ответа не получал. На его памяти та всегда была околдованная: замрёт соляным столпом да так и стоит несколько дней к ряду, пока Отец не привезёт с её земель новых рабов. А то ухватится за котёл с кипящим варевом и держит, будто боли не чует. Или посадят её с Ирландией корзины плести, а она о прутья все руки изрежет и не заметит, один тростник впустую испачкает. Ещё бывало, за полночь давно и очаг погас, вдруг — чу! — грохот до небес. Отец с Матерью бросаются с лежанки и за копья: не фоморы ли напали? Ай нет, то Уэльс с закрытыми глазами кружит в свете дверного проёма, да скачет подле неё домашний сид клуракан, пьяница и бездельник — две серые тени на сером. Терпела Мать, терпела и говорит Отцу: — Суй её на ночь в сундук да на ключ замыкай. Тот и сделал, как воинов в земли к Уэльс отправлял и селения там возводил. А на утро, глядь, пуст сундук и Уэльс в доме нет. Бросились искать, Шотландия с Матерью за туманы, Отец с Ирландией вглубь острова. С ног сбились, думали, заблудилась во сне иль на болотах утопла, уже и оплакать успели. А нашли на побережье близ отцовского поселения Дуб Линн: стоит по колено в холодной воде и, глаз не отмыкая, руки к своему берегу тянет. Мать и давай смеяться Отцу в лицо: — А! Думал сиду в сундуке удержать? Что, не вышло? Осерчал тогда Отец, закричал. Началась брань и война на весь остров, полетели мёртвые головы желудями богини Махи, а Ирландия с Шотландией обнялись и рыдают. На другой вечер Мать говорит: — Ну-ка, Эрин, теперь ты попробуй. Заговори замо́к как я учила. Опять посадили Уэльс в сундук да на ключ закрыли, достала Ирландия из тайника материнскую колдовскую палочку — прут друидизма, тайную спела песню. И все вечера пока пела она, до самой новой луны, сидела Уэльс смирно. А в новую луну, как рассвет забрезжил, выбежал Шотландия на двор продышаться от ночного смрада… Уэльс уже там. Будто ночная тучка на фоне розовых облаков: тёмновласая, лохматая и глаза закрыты. Стоит, на холоде колышется, а домашние псы ей колени лижут. Растревожились совсем родители. Мать принялась Ирландию ругать: вот неумёха, замка́ заворожить не сумела! А Отец сотворил над Уэльс молитву, как всегда говорил на новую луну: — Отче наш, иже еси на небесех. Оставь нас целыми и здоровыми, какими Ты нас нашёл. Только и с молитвою едва пробудилась она ото сна и осталась прежней: смотрит мимо, отвечает невпопад, одно огорчение. Стала Мать сама сундук на ночь заговаривать. А Шотландия улучил момент, чтоб не слышали родители, и ну пытать сестру: — Как вышло, что Морканта твои чары сбросила? Она же маленькая, будто не растёт, и во всём неумёха. Ирландия, доившая под навесом корову, нахмурилась и отвернулась, только шея из-под косынки алеет. Но ответила: — Потому и маленькая, что не растёт. А колдовать умеет лучше твоего: родила её крёстная в ночь на Самайн, и крови сидов в ней больше, чем во мне иль тебе. Было душно от набухающего за тучами дождя, и думалось лениво, через силу. Шотландия сорвал ягоду с воткнутой в низкую стену коровника рябиновой ветки, пожевал. На языке стало вязко. — Что в рождённых ночью колдовства больше, и без твоего знаю. Но разве тётка не вполовину только сид как ты или я? Как же тогда в Морканте от сидов больше против нашего? Не обернулась Ирландия, лишь ведро с молоком отставила и передником руки отёрла. — Коли знаешь всё, сам мне и скажи: кто был отцом нашей Матери? — Нетрудно ответить. Дед наш, племя Немед, — заученно говорил Шотландия, обирая ещё рябины. — Прежде нашего рождения уплыл он в стеклянный Дом Донна, что на Островах Мёртвых. — Так. А кто отец тётки? — И это нетрудно: человек, империя. Потому-то Мать наша и крёстная — сёстры лишь с одной стороны. — Всё правда. А кто отец Морканты? Шотландия поднёс ко рту горсть ягод, да так и не проглотил: — Этого не ведаю. Огладила Ирландия бурый коровий бок и обернулась торжествующая. — А я тебе открою! Отец её — один из островов колдовства за морем! Потому и крови сидов в Морканте больше, чем в тебе. Больше и ума: заговорённой для скота рябины всяко не ест! Шлёпнула Ирландия его по ладони, и разлетелись ягоды алыми бусами. Насупился Шотландия. — Коли всем она хороша, пусть бы её отец и забрал её! Нечего ей у нас угол занимать! Побледнела Ирландия как молоко в ведре, ярче стали веснушки. — Знай своё место, королевство пиктов, и пустых слов не говори! Не то спою тебе песнь поношения, и уже никого ни о чём не спросишь! Тут Шотландия испугался не в шутку. Слыханное ли дело, чтобы сестра за простой вопрос обещала ему глам дицин: песнь-проклятие, песнь-насмешку? Больше он не спрашивал, но вечерами на лежанке, а то и за обжигом кирпичей или с Отцом за партией в фидхелл — думал. Пять на руке было пальцев и пятин острове Отца пять. Так и вместе с Уэльс их в семье было пятеро, но оставалась она им чужой, и сама их не желала. Отчего же тётка Британия, когда повторно замуж пошла, не отослала её к родному отцу, как иные женщины после развода? Или отчего родной отец не выкупил Уэльс, как делалось порой среди людей? Думал Шотландия, думал, и надумать не мог. Стучали чёрные кругляши по клеткам доски для фидхелл, подбираясь к белому королю, пока короли настоящие съезжались в Темру на праздники и в поля ради битв. А Уэльс по-прежнему жила в его семье: шептала во сне, молчала на вопросы и смотрела за море, не размыкая глаз.