○●○● ◯ ●○●○
Отец отправлялся в гости, мириться с тёткиным мужем. Вёз с собой принца англов, воспитанного им при одном из королевских домов, а взамен хотел забрать пленённых ирландцев. Заслышав о задумке, Ирландия потемнела с лица, но смолчала — никто кроме Шотландии и не приметил. У Матери другая забота: — Забери Морканту, — говорит Отцу. — Увези к её королям да шепни о том моей сестре. Пусть сама ходит за ней, пока у нас от неё не случилось дурного. Отец согласился, и тихо было тот день без кашля да стонов Уэльс. А как вернулся, сам захворал — и следом Ирландия. Пошли пятнами их лица, появились по телу шишки да нарывы. Страшно было оттого, как Отец, красивый да статный, лежит без силы, как мечется на лежанке сестра. — Моровое поветрие, — сказала над ними Мать. Сидя у их постелей, она почти перестала спать. Налетевшая хворь принесла великие скорби: где дом схоронили, где половину. Идёт Шотландия через зимний луг, а мальчишек, что вчера играли с ним, мимо в саванах везут. Скрипит под колёсами иней, но чу! — вдалеке протяжно завоют женщины и заплачут колокольчики монахов. — Отчего так? — вопрошал Шотландия, ютясь у ночного очага. — Отчего пришёл недуг? Мать подбросила в котёл целебных трав. — Большая хворь приходит, когда нарушен мировой порядок. Бывает этому три причины, есть и три способа исправить: жертва первого урожая, церковная десятина и милостыня. Но лишь соблюдение обязательств и гейсов, как выгодных, так невыгодных, предотвращает само нарушение порядка. Кто-то нарушил его. Холодно стало Шотландии, знобко, что слова не вымолвить. «Не смотри, молчи!» — только магия возьмёт плату. Из-за занавеси слышался кашель родных… Что сестра говорила ему о гейсах на Самайн, там, у туманов Тропы? Со страха не вспомнишь. Ночью он прокрался к её лежанке. Ирландия не спала, и подушка её оказалась мокра от слёз. — На мне вина, — шепнул Шотландия лицом в её постель. — Я нарушил гейс, что ты мне дала. Теперь со всеми случился недуг. Ирландия прокашлялась сквозь всхлипы. — Невелика вина, и ту окупил. Он поднял голову. — Как так? Рот сестры скривился в рыданиях, но в темноте наверняка не разглядишь. — Что на тебя положила, уже отплатил. А мне давать тебе гейс было нельзя. Я дала, я всё нарушила. Хворь мне в расплату. Он не поверил: — Лжёшь! Но она всхлипнула: — Ты ли меня не слушал? Сказывала тебе, нельзя мне далеко в туманы, нельзя и проклинать. Это мои гейсы. И налагать новых гейсов мне нельзя. Смерть на острове! Шотландия будто в студёную воду провалился. — Но ведь ты всегда говорила: «Заклинаю! Ты должен слушаться!». Разве этим не накладывала на меня гейсов? А до сей поры не случалось расплаты… Ирландия не ответила, закрыла лицо руками. Растерянный, Шотландия возвратился к себе, но уснуть не сумел. «Я велю тебе! — говорила Ирландия. — Слушайся, иначе спою тебе песнь-проклятие!». И глаза светились зелёной магией, и родители твердили не гневить сестру… как же это? Поутру схоронили настоятеля церкви. — Нужно тебе идти за туманы, искать Диана Кехта, — сказала Шотландии Мать. — Многих исцелил он ещё в юности, в битве при Маг Туиред. Изготовит лекарство и теперь. — Великий врачеватель сидов? Как его узнаю? — Узнать несложно. Я дам тебе волшебный клубок. Но Шотландия вспомнил, как заблудился в туманах прошлый раз, и горько сделалось от воспоминаний. — Будь так, мама. Это не трудно. Холмы и святилища сидов были запечатаны на зиму, волшебство болот стало вязким, и в зарослях терновника не звучало пения. Тогда они пошли к морю. Небо в белёсой пене лежало среди камней: Матери так и не удалось затворить туман, и тот, вопреки морскому ветру, клочьями окутывал Тропу Великанов. Бурые столбы тянулись через пустыню вод к британскому берегу, соединяя острова и попеременно проявляясь в мирах людей и сидов. Рыбаки сетовали, мол, намедни в тумане исчезла лодка с гребцом, а назад не воротилась. Шотландия с Матерью немного прошли по Тропе, кутаясь в плащи. Ветер, обрадованный их приходом, загарцевал, поднимая волны и края одежд. — Будет уже, — шепнула Мать. Затянула колыбельную, и тот затих. Тогда Мать вынула овечью шкуру, дар для Диана Кехта, и клубок. — Брось перед собой и не выпускай нити. Ступай за ним и так найдёшь Диана Кехта. — Нетрудно сделать. Они были одного роста, и Шотландии пришлось склониться, чтобы она поцеловала его в макушку. С тяжёлым сердцем шагнул он в туманы и успел подумать: для чего Мать провожала его, если хотела вернуться к постелям Отца да Ирландии? Но тут защебетали сцепленные золотыми цепочками птицы, и заблагоухало разнотравье. Музыка над лугом, а солнце в глаза. — Пляши с нами, пляши! — поют сиды в пёстрых платьях, увлекая в хоровод. — Нетрудно, — отвечает он, и ноги пускаются в танец. Смех льётся колокольцами, и он кружится в золотистых бликах, не чуя себя, не зная собственного имени. — Быстрее! — поют сиды — Быстрее! Касания легче ветра, и нет голосов слаще. Но что это жжёт ладонь? Клубок… Опомнился Шотландия: Отец с Ирландией больны! Вырвался из хоровода и бросил клубок, не выпуская нити, как Мать велела. Поскакал тот среди цветов, беги-успевай да не теряй из виду. Потянулась пряжа по склону, выше, всё выше. Теснее обступили дубы, ноги утонули во мхе да лишайнике, а за каждой ветвью трижды тысяча глаз мерцает. Ни стрекота насекомых кругом, ни птичьего вскрика, но прислушайся: — Ш-ш-ш! Не ш-шуми! — дерева перешёптываются. Нить петляет меж корней. У могучего ствола привален камень, прозрачный, что струя отвердевшего воздуха. А в камне — человек. Шотландия качается ближе, и ладони жжёт холодом. На прозрачной грани расцветают слова… что-то на латинице. «Анн покоится здесь, монахини сын. Звался Эмрис он, грозных сеч господин. Храбрый лев и верховный маг, Вилт Мирддин», — чуть слышно. Язык крёстной, а не гадкая латынь. — Тиш-ше, не ш-шуми, — отвечает дуб. Мягко в лесу на мху, и веки слипаются… Волшебник в камне точно пчела в смоле: безмятежно чело, паутинками заиндевели волосы. Крёстная говорила ему о Мирддине-Мерлине, а Мать — как тот в безумии укрывался среди пиктских лесов. Голова кружится… А стихи на камне странные: сплошь рифмы, под стать бормотанию Уэльс. Уэльс! Шотландия вскинулся, стряхивая с тела мох и сонное оцепенение. Уэльс заболела, а после Ирландия и Отец. Должно идти! Едва отыскал он нить клубка: та уже поросла мхом. Бросился через рощу, только дубы над головой зашипели. На опушке раскинулось озеро. У самого берега — смех, и мелькают девичьи головы: — Ступай к нам, сын Миля, — напевают кеаски, взметая лососёвыми хвостами. — Иди играть, дитя! Но тут из прозрачной синевы вынырнула Несси, зарычала, и кеаски с визгом бросились в тростник. Очнулся Шотландия по щиколотку в воде, и в сапогах его сыро. Потеха да только! Под холмом, у кипящего по камню ручья, нашёл он статного мужа. Одежды в пятнах костяники испачканы, пышные волосы рассыпаны по плечам — не заплести их, не собрать, ибо таков гейс Диана Кехта. Сжал Шотландия в кулаке конец нити и глазам поверить не может. — Приветствую тебя, славный Диан Кехт, великий врачеватель! К тебе пришёл. Поднял сид глаза от воды: — И тебя преветствую, сын Миля! Пришёл ты на благо. Дану передаёт тебе весть и зовёт домой воротиться. Дану, Мать? Подивился Шотландия: — За тобой она прислала меня. Пришла на остров Отца страшная хворь, лишь тебе одолеть под силу. Ступай со мной! Покачал головою сид. — За хворью пришла расплата, а время лучший лекарь в мире людей. Твоя семья здорова. — Здорова? — Внутри зазвенело. — Уже?! — Так. Кое-как распрощался Шотландия с Дианом Кехтом, смотал пряжу клубка и бросился из туманов. Они ждали его на краю Тропы: Ирландия, Мать с Отцом и даже Уэльс. Одежды их пахли домом, руки их были теплы, и смех неудержим. Когда первые восторги утихли, Шотландия спросил: — Что без меня здесь было? — Смерть, — отвечала Мать, лаская его волосы, а Отец добавил: — Много смертей. — Дождь обратился кровью, молоко обратилось кровью, и масло обратилось кровью, — пропела Уэльс, глядя мимо. — Да, так, — содрогнулась Ирландия. Шотландия почувствовал, как встал у горла ком. — Зря я ходил за туман. Проку не вышло. — Нет, — улыбнулся Отец. — Не зря, но чтобы остаться в здравии. В его рыжих усах Шотландия углядел седину. — В здравии? Отвечала Мать: — Так. Среди моего народа не было болезни, и я спрятала тебя у них. — Она плотнее сжала объятия. — Господь милостив. — перекрестился Отец, а Ирландия за ним. — От вас обоих беду отвёл. Но озноб сковал Шотландию. Они отправили его за туманы, а зачем — не сказали. Будто несмышлёнышу! А кабы они умерли, кабы он остался один? Доля хуже смерти! Тяжкая обида поднялась в нём на родителей, а больше на сестру: и она обманула его, недосказав о гейсах. Уж не затем ли, чтобы вертеть им как вздумается да командовать… Тем вечером Шотландия уже не говорил с Ирландией приветливо, и шуткам её не смеялся, и не отвечал на расспросы. Позвала она пройтись до соседнего крестьянского двора, а он не пошёл, села петь за арфу — отвернулся. Всё думал, как подло обошлась она с ним. Так и повисла меж ними обида что едкий печной дым.○●○● ◯ ●○●○
Отец сказал: — Всё теперь иначе будет. — И, едва по звёздам пришло нужное время, они стали перестраивать поместье. Укрепили подземные ходы, совместно с домашними сидами воздвигли медовый чертог — прямоугольную пиршественную залу, а потом разобрали главную хижину, расчищая место для будущей башни. — Будет лучше, чем в доме у Брикрена, — похвалил Отец узоры, что Шотландия резал по опорным столбам. — Так! — разулыбался Шотландия. А после подумал: ведь и раздор, что в преданиях сеял хитроумный Брикрен, хозяин прекраснейшего из домов, уже здесь. Дважды пытался он вызнать у Ирландии: — Как ты в детстве меня заклинала, коли гейсов накладывать не должна? Но сестра насмехалась: — Вылови лосося познания из реки Бойн, тогда узнаешь! Или: — Сорви трижды три ореха мудрости, тогда поймёшь! И Шотландия перестал спрашивать. Круглая башня выросла в два этажа: внутри дерево, камень снаружи. Крышу покрыли тростником, а на втором этаже устроили для Матери с Ирландией светлицу с окнами — пусть не трудят глаз у огня. Только Ирландия чаще уводила туда Уэльс, а Мать так и сидела с Отцом у очага, то беседуя, то затевая по обычаю ссоры. «Святитель Адамнан», — звучало у них, — «Новая дата для Пасхи», а ещё: «Законы о невинных», — и порой: «И». Едва заслышав, Шотландия спешил убраться: на И, острове Колумбы близ побережья Матери, был монастырь, куда его грозились запереть за нерадивость в чтении. Вот уж нет! Уэльс тоже бродила, где хотела. Родителям стало не до неё — даже в сундук не запирали, разве что шумела ночами. Но Уэльс постоянно пропадала куда-то, а если и жила в их доме, за ней ходила Ирландия: расчёсывала тёмные лохмы и следила, чтоб та не обварилась, от любви к купанию забравшись в каменную яму с кипятком, что во дворе. «Нашла мне замену», — пуще прежнего озлобился Шотландия на сестру. Минул Лугнасад, осыпав леса черникой, и лето переметнулось на осеннюю половину. Тут всем стало не до ссор, урожай бы собрать! Лишь песня сидов над округою летит: И сказал им Брес: Пусть пашут во вторник, Поля засевают во вторник, Во вторник пусть жнут. Но жатва отшумела и забылась, и дома сызнова: «Адамнан» да «И», «И» да «законы»! А Шотландия засиделся у очага и скрыться ему некуда — за порогом ливень и молнии хлещут, в подвале же домашний сид пьяным буянит. Он и пошёл на второй этаж, на звук арфы. Пол был покрыт полотнами и подушками. Ставни здесь затворяли к дождю, но от свечей и масляных плошек было светло, и виднелся дымок от нижнего очага, рябью утекавший из отверстия на полу в щель крыши. Ирландия сидела за прялкой; она подняла голову, когда Шотландия вошёл, но сразу отвернулась. Уэльс у ног её не обернулась, пальцами скользя по струнам арфы. Шотландия опустился поотдаль, наблюдая, как и губы у неё шевелятся, только беззвучно — жуткое зрелище. Может, и правда сиды выкрали Уэльс из колыбели, а это подменыш? Но Ирландия, верно, думала иначе: — Левою рукой, Морканта, ну! Кому говорю, слева играй, от сердца! — Последнее время она учила Уэльс арфе и ругала, что та неверно держит инструмент: — Играй левою! — И сама правила ей руки. Уэльс подчинялась безропотно, но стоило Ирландии отвлечься, брала инструмент по-своему — и музыка у неё сразу выходила ладнее. «К чему Эрин понуждает её? Сама всё делает слева, разве и Морканта должна?» — думал про себя Шотландия, но молчал. Так они и сидели теперь: Ирландия за пряжей, Уэльс с арфою подле и Шотландия в стороне. В рукаве нашёлся вересковый шнурок, припрятанный для игр: о, сколько узлов Шотландия умел из него вязать! И до чего лучше было бы играть с Ирландией, в четыре руки! Шотландия искоса глянул на сестру, и в горле встало колючее: «Коли управлюсь одной ладонью да трижды, поговорю с ней опять», — и шнур заскользил в пальцах. В отверстие на крыше задувало капли, гремел над крышею гром — но тепло, уютно было здесь. Бормотание Уэльс делалось громче, протяжнее, и вот зажурчало: Так пали Киндди́лана земли, мой дом. Одна без огня, без постели Я плачу сначала, смолкаю потом. Шотландия вскинул взгляд… зачем песня её так печальна? Ирландия тоже подняла лицо — осерчала: — Не ной! И левою рукою, сколько говорено! Дай сюда! Больше арфы не получишь! — И отняла инструмент. Уэльс не обернулась, но видно было в мерцании свечных огоньков, как тело её затряслось. Рваным движением выхватила она что-то из корзины с пряжею — свободное веретёнце? — и швырнула в сторону, не глядя. Брошенное ударилось о стену, разом затушив язычки двух свечей, но самих свечей не уронив. Шотландия шумно втянул воздух. Уэльс вцепилась в покрывало, на котором сидела, и принялась раскачиваться. Тёмные пряди упали ей на лицо: — Однажды папа придёт за мной. Заберёт меня. Навсегда. Навсегда, навсегда! — Нет! — Ирландия дёрнула её за волосы так, что едва не опрокинула навзничь, а потом стиснула в объятиях. — Не смей так говорить! Не надо! Она обхватила Уэльс за плечи, баюкая и всхлипывая сама. Шотландия вспомнил о своих догадках: — О чём это она… — Но Ирландия глянула зло, и он проглотил вопрос. «Ничего она не скажет!» — Шнурок больно резанул пальцы. Сама не может ходить за туманы, вот и мстит. Хочет, чтобы он чувствовал себя дураком. Чтобы помыкать! Ирландия выпустила Уэльс, утирая глаза тыльной стороной ладони. — На! — Протянула ей арфу. — Играй как хочешь. Уэльс с пустым выражением лица коснулась струн, а Шотландия смотал шнурок и ушёл к родителям. Арфа заплакала ему в спину, вторя дождю.○●○● ◯ ●○●○
Письма приходили из-за моря. Всякий раз Отец делался задумчив и по-особенному ласков с Шотландией, а Мать гневлива, и Шотландия не решался спросить о причине. Приходили письма в ладьях — удивительных, из дерева и с узорами по борту. Удивительными были и гребцы с коричневой кожей и смолью продолговатых как рыбки глаз. Откуда же они появлялись? — Мы из земли Кемет, — так они отвечали, но Шотландия не понимал, и не знала Ирландия. Тогда Отец сказал, что это египтяне, а родом они из края, где солнце плавит землю и пустынею зовут не синее море, но красные пески. Шотландия смыкал веки, и воображение шелестело жаром. В ту пору ему ещё не грозили монастырём, и он любил бывать с Отцом в скрипториях, где писцы украшали поля рукописей затейливыми узорами. Давали попробовать и ему — перегнать орешки в яркую краску, нарисовать завитушку там или спиральку здесь. Шотландия смеялся: ведь это не труднее, чем орудовать долотом по камню! Кроме писем египтяне везли Божьи книги, и Отец расселял их среди монахов на И. Разбирая сундуки, те позволяли Шотландии смотреть, и после он пробовал повторить их рисунки вместе с Ирландией. Сплетения растений, животных и птиц ширились как чудеса по ту сторону туманов, перетекали из яви во сны и шептали со страниц. Год от года кружило солнце по небесному склону, и Самайн сменялся Белтайном. На второе лето с постройки дома опять пришла египетская ладья. Задыхаясь у кромки прибоя от бега, Шотландия уже знал, что она привезла ему важный ответ. А как узнал, не сумел бы объяснить, как не умел сказать, из чего рождается магия и где начинаются сны.