***
Альтаира часто треплют по плечу, внушают, что в группе он лучший, мол, берёт формы и цвета смело, быстро. Он и сам в это охотно верит, но уверенность в своих же силах первый раз пошатывается, когда все присутствующие уже разводят в банках воду и работают с цветом, а Ибн Ла-Ахад всё ещё сжимает карандаш и медлит с композицией. Причём то, что он об этом всё чаще задумывается, ситуацию нисколько не улучшает, только портит. Парень всё же решает бросить его "такие глубокие, такие полные смысла" мотивы и начинает бездумно и быстро работать, что для таких случаев у него доведено чуть ли не до автоматизма. Пару раз от усталости парень упирается лбом в мольберт, с минуты три бездействуя и стараясь подобрать последние силы. В одну из последних таких передышек Альтаир одними губами для себя шепчет, что к началу следующего экзамена он непременно выспится.***
Когда Ибн Ла-Ахад выходит из аудитории, он готов на себе волосы рвать. Настолько парень ненавидит эти моменты неотложного и бессознательного малевания, к которому иногда прибегает. Это пусть и похоже на отточенный до автоматизма киношный бой в его голове, но отсутствие власти над ситуацией Альтаира действительно раздражает. Весь оставшийся день студент порой прикладывается головой к любому дереву, будь то очередной грязный мольберт или дверь какого-то кабинета. Наперекор себе же, этими бездумными действиями парень грешит абсолютно весь день. Когда теряет нить сюжета в чужих рассказах, а навёрстывать упущенное не имеет ни малейшего желания– он уходит мыслями настолько глубоко, что не слышит даже себя. Для вида приходиться вырисовывать хоть что-то. Вынырнул из очередной гущи мыслей парень только к концу третьей пары, когда на практике Уильям Майлс опять вышел из кабинета, а группа начала уж очень громко обсуждать детство. —... А помните, в декабре две тысячи одиннадцатого начали конец света обещать? —Мне даже на виту статья об этом приходила. "Бойтесь, Армагеддон настигнет каждого!" Лёгкие хохотки волной прибило к концу аудитории. Альтаир нервно дёрнул плечами от услышанного, при этом лбом от так полюбившегося дерева не отпрянул. Себе же во вред, он начал вслушиваться в разговор одногруппников. Ребята обсуждали детство. Конечно, не без розового фильтра очков наивного детства. Вспоминать пору десятых годов, ядовитых на воспоминания– последнее, чего сириец хотел. Видимо, этот день обещал извести его окончательно, а на сопротивление Альтаир уже не находил в себе силы. Не дожидаясь своей очереди говорить или случая для уместной реплики, юноша подал голос в общей беседе. —Не надо, для многих тот год был настоящим адом. Беда пришла, но лишь локально,— со стороны выглядело, будто парень кричит себе куда-то в ноги, но одногруппники его прекрасно поняли. —А есть что поведать?— любопытная Люси встрепенулась до того, как Дезмонд успел дёрнуть девушку за локоть. Сириец боковым зрением нашёл её силуэт, всё также не отрывая лицо от мольберта, а после побольнее упёрся в него лбом. —Воздержусь. Группа стихла и перешла на едва слышный арабу шёпот, и то, между группками из двух-трёх людей. Он пожалел о таком глупом выпаде ещё в момент самого действа. Веселье сбил, да и сам загнал себя ещё больше. Наверное, он просто ничего не мог поделать. Порой жертвы-утопленники тянут вместе с собой спасателей от излишней паники. Вот и Альтаир опять потопил непринуждённую беседу друзей вместе со своим покоем. Опустив руки где-то на уровень своих ботинок, парень начал разглядывать ладонь с отсутствующим пальцем, вновь погружаясь в водоворот собственных мыслей. Обычно через какое-то время люди возвращаются на поверхность, как поплавок, но Альтаир почему-то не всплывал. То ли опустился слишком глубоко, то ли действительно не умел. Значит, он точно утопленник.***
—Иногда я просто поражаюсь, как же ты рельеф так передаёшь?— на перерыве Альтаир с довольной ухмылкой слушал восхищения Люси, но когда её лесть зашла о формах, араб, как поражённый ударом, начал глотать воздух и даже слова не мог сказать. Перед его глазами всплывали весь день мучившие яркие образы палат разрушенного замка, толпы таких же, как и он сам, тощих мальчишек, окруживших Аль-Муалима. Человека, который владел истиной. Как сказал бы Альтаир сейчас, больного ублюдка, искалечившего его детство. Именно в этих обвалах Ибн Ла-Ахада однажды крепко схватили за ладони, водили по рельефу лиц "предателей" и обучали запоминать человека по одному лишь изгибу носа. Тогда юнец и представить не мог, что в его руках были головы казнённых. Все кадры, образы, были в огненно-жёлтых тонах, как освещённые факелами стены, как то золотое яблоко в руках магистра. Святынь, которую видел только Альтаир. Он ведь лучший из учеников, он достоин. Как назло, всё было в таких же огненно-жёлтых тонах, как его собственные глаза. Парень в попытке успокоиться хватается за шею, принимая вид человека в раздумьях. С тех ранних пор юноша не желал ни одному человеку, чью внешность изучал таким образом, судьбы его первых "моделей". Но продолжал так переносить рельеф, он ведь один из лучших на потоке студентов, он достоин иметь подобного рода странности. —Я трогаю и перевожу фактуру,— прохрипел парень.***
В паспортный стол Альтаира вызвали сразу, как среди населения пошли первые волнения. Их обсуждали все вокруг, но Альтаиру их корень выявить не удавалось, а знакомые никак не объясняли. Хотя и воспринимать информацию ему было куда сложнее, парень сам оценивал своё состояние не выше железяки с энергетиком, которую крепко сжимал перед каждой работой. А ведь честно старался перейти на холодный кофе в банках. Все новые проблемы мира для Альтаира казались чем-то сверху нависающим и всё время растущим. Он физически не мог уловить их суть из-за взваленных на его плечи учебных дедлайнов, а последняя мозговая деятельность, которую он мог осилить– это подсчёт трат на продукты во время похода в магазин всей оравой. Как бы то ни было, к половине пятого он уже сидел в одном из вагонов метро. В подземке студента всё так же качает, как и весь этот проклятый день. От обилия пассажиров Альтаира буквально прибило к поручню, чем-то недовольные Дезмонд и Эцио рычали друг на друга, а Шон стоял над душой и раздражающе пыхтел из-за не хватившего ему места. Парни продолжали спорить о выборе продуктов больше трёх остановок, хотя уже держали в руках пакеты, а чек валялся где-то между зеленью. Вечный список “В следующий раз” пополнился новыми пунктами: третьим видом пасты от Эцио, детскими хлопьями от Деза и клубничным йогуртом,–это уже от Шона. Сей злосчастный список, правда, ещё не видел ни одной попытки его записать, а вспоминался только на кассе, во время оплаты. В перерывах этой семейной идиллии Альтаир кратко рассказывал, как в паспортном столе его сфотографировали во всем известный "профиль-анфас" третий раз за год. Будто не принимая тот факт, что у него давно не студенческая виза, а целое и полноправное гражданство. Поддавшись накатившим воспоминаниям о получении этих самых документов, Альтаир дождался особо шумного момента и ввёл в поисковике "Масиаф", а после начал разглядывать фото места, в котором знал каждый угол. Ругань Дезмонда и Шона о чае резко утихла, и кто-то из ребят ободряюще похлопал Ибн Ла-Ахада по плечу. Друзьям он позволял знать о своём прошлом ровно столько, сколько правды помнил из детства. А помнил он всё крайне искажённо и ложно, как Альтаиру хотелось верить. Голос из колонок назвал очередную станцию, из вагона вышел Гастингс в его идеально отглаженных брюках и с застывшем в воздухе прощанием в виде воздушного поцелуя. Ребята едут чуть дальше, пахать за кровные в небольшой закусочной, в то время как Шон– домой, к компьютеру, зарабатывать его навыками информатора.***
Руки вновь обжигает горячее масло, когда араб держит фритюрницу. Нагрузки на кухне далеко не макдональдсовские, но лоб от пота Альтаир вытирает уже пятый раз. Неугомонный итальянец под боком трясётся под "Radio gaga" из приемника и на каждый призыв помочь ворчит что-то на своём. От злости Ибн Ла-Ахад готов чуть ли не арабские считалочки цитировать в ответ, лишь бы звучало угрожающе. И всё это ровно до тех пор, пока Леонардо, златовласка с их потока, не начинает сладко перешептываться с Эцио через стойку. Это определённо точно то, что работник и посетитель не должны делать на рабочем месте. Но они делают. Альтаир если и готов выбирать себе соперников, то исключительно этого да Винчи, с которым он может до изнеможения обсуждать каждую работу Доротеи Таннинг. Аудиторе же мурлыкает этому гению искусства слащавые романтичные бредни и сбавлять обороты,– хотя бы в сторону плиты– не собирается. Если бы Шон был здесь, то непременно рассмеялся бы на чужой комплимент о хорошо сидящей на Эцио форме. Но ничего, за него это сделает Альтаир. Проклятый Аудиторе– живой пример того, что итальянский люд знает только работу во имя развлечения и неприлично частый отдых. У коренных итальянцев такой распорядок обусловлен семейным капиталом и обеспеченной наперед жизнью, а отчего голодный студент Эцио себя так ведёт– не знает никто. Однако, юный гений его покинул через четверть часа, видимо, вдохновившись диким пылом романтика вдоволь. Аудиторе с минуты три отказывался покидать насиженное место, но через время резко подорвался к холодильникам– просрочка запищала.***
Дезмонд часто кусает губы, сдирает кожу везде, где только можно, белый шрам свободно ходит по всему отведённому ему пространству– это Альтаир заметил, когда вырисовывал его лицо на одном из чеков. От такого наблюдения он прикасается рукой к своему, как очень хочется парню верить, совершенно отличному шраму. У него это выглядит также? Через время он ждал за прилавком, когда Дезмонд закроет бар, а сам вводил за всех троих отработанные часы в программу валидатора. —Что у нас по итогам?– самый-трудолюбивый-официант-на-свете нетерпеливо склонился над плечом Альтаира и уже расплетал конский хвост. —Я вычел тебе два часа,–сириец со скрытым ехидством оглянулся на оскорблённого итальянца. Тот опять перешёл на родную речь, смысл которой Альтаир понял по одним лишь “stronzo” и “figlio di puttana”. –Я пошутил. Буду я из-за твоих дуростей лишать нас еды. По тысяче восемьсот шестьдесят три доллара за каждого. Вытянули больше пяти тысяч, если брать всех. На ещё три месяца спокойной жизни они вместе заработали точно. Может, даже Шону на пару йогуртов хватит. Оставалось лишь доползти до дома.***
Альтаир выводит чужие кисти рук, как чёртов Джек из "Титаника", только у того в натурщицах были страстные француженки, а у Альтаира- его ехидный сосед Шон. В любом случае, этот британец крайне изящно водил пальцами по клавиатуре, что оставить в одной лишь памяти араб ну никак не мог. Бренные тела расползлись по комнате, об оплате которой не собирались волноваться ближайшие пару месяцев. Первое время они готовились к занятиям под музыку Гастингса, пока Дезмонд не треснул рыжеволосого за Билли Джо, орущего о “нации под властью новой мании”* с колонок. Так и продолжили в тишине, но уже с обиженным однокурсником, которого никакими йогуртами теперь не подкупить. Эцио начал тянуть малознакомые серенады со второй полки. Ближе к ночи Дезу по громкой связи позвонил мистер Майлс, сперва обрадовал успешным зачётом, а следом начал читать перечень всех ошибок, по объёму больше походивший на великий “В следующий раз” список. В заключении Уильям поздравил горе-бармена со сдачей и пожелал спокойной ночи. Как минимум, волну аплодисментов от своих сожителей он заслужил точно. Альтаир рад бы обвинить Майлса в том, что его отец просто жалеет, но прекрасно знал, что, наверное, даже у него отношения с Уильямом лучше, чем у самого Дезмонда. Он правда славно постарался. Время тянулось к ночи. До последнего не сдавался только Шон, всё ещё что-то записывал в ворде. Ибн Ла-Ахад не был занят чем-то настолько же важным. Он был лишь поддерживающим зрителем, в чьём организме собралось слишком много таурина и прочего мусора. Чтобы убить время, Альтаир второй раз прослушивал репортажи о массовых разбоях в Италии и тщетно пытался подняться со дна распирающих воспоминаний. Перед сном Эцио высунулся со второго этажа и сообщил, что его семья в панике едет в Неаполь. Что станет с их фамильным домом во Флоренции– не знает никто. Гастингс его заверил, что такие как он и чуму переживут, а уж об имуществе можно не беспокоиться. Покушений на крепкую макушку британца стало на одно больше, благо, уворачивался тот отменно. Жизнь с этими близкими арабу разгильдяями- чуть ли не самая главная надежда и опора его студенческой жизни. С ними Альтаиру хотя бы верится, что всплыть на поверхность он рано или поздно сумеет. Не своими, так общими силами.//////
*Green day- American idiot//////
(Бонус для тех, кто читает до конца:) —... я не прощу воде поломанное детство,– Альтаир упёрся русой макушкой в стену оконного проёма. Парень сидел на подоконнике и смотрел куда-то сквозь фигуру Дезмонда. —Но ведь она же и привела тебя к нормальной жизни? —Да, но если бы не вода, то я бы вообще туда не попал. Это не спасение, скорее жалкая попытка загладить вину,—парень замотал головой и зарыл пальцы в волосы,— Не верю. Меня спас отряд, а не течение. Оно бы потопило, как сделало это в первый раз. На диван возле них приземлился Шон, уже без очков и с расстёгнутой по грудь рубашкой. —Дорогой, мы уже поняли, что ты не пойдёшь с нами в аквапарк. Поэтому я тебя очень прошу, давай забьём головы этим идиотам грустными мыслями уже после того, как Дезмонд утонет в детском лягушатнике. Впервые за вечер араб улыбнулся. —Тогда я подожду на каруселях и получу видео. —Любой каприз,— рыжеволосый изящно вывел в воздухе знак "окей" и умолчал законное продолжение присказки про деньги. Все и так знали, что их не водилось. После такого обещания Альтаиру стало не так тяжело отпускать ребят в центр с его камерой. Вот действительно. Если потонет, то всплывёт общими силами.