Восемнадцатое апреля, 2005. Япония, Токио, Средняя Кунугигаока. Понедельник, 13:35.
Нагиса дёргает за ручку одного из шкафов в лаборантской и вздыхает. Точно понять, является ли вздох напряжённым или облегченным кажется практически невозможным. Чуи нет здесь (ожидаемо, даже дверная ручка была покрыта слоем пыли, он вообще серьезно), и кажется, что даже в саму комнату никто не заходил достаточно долгое время. Для кого-то вроде их учителя это необычно. Так, ещё одно наблюдение. Это ведь нужно записать? Впрочем, Нагиса не уверен, когда лаборантская вообще использовалась в последний раз. Вернее, конечно же, в прошлом или позапрошлом месяце отсюда забирали оборудование для практических, но брать эту информацию в расчет как-то не хотелось. Поэтому, осматривая стеллажи (ого, там даже прятали набор конструктора для робототехники!) Шиота Нагиса не сколько ищет потерянного Накахару, сколько удивляется. Здесь хранятся совсем уж старые динамометры (что совсем не впечатляет), грузы для механики, химические реагенты, какие-то электронные платы, странные коробки... Когда в шкафу обнаруживается скрюченный скелет в сомбреро и гогглах, Нагиса делает о-господи-они-что-серьезно лицо и захлопывает шкаф обратно. — Нашел его? Если нет, то давай сбегаем до учительской, пока время есть, ага? Дазай Осаму просовывает в дверь лохматую макушку и оглядывается, перед тем как войти. Делает он это аккуратно и практически бесшумно. Что-то в нем Нагисе кажется почти знакомым. Понимает Шиота только через несколько секунд. Окано-сан! Чтобы запомнить, как именно она ходит, двух недель хватает с достатком — прыгучие лёгкие шаги, выверенные движения, гордая осанка. Их мягкие движения выглядят одинаково, но Окано Хината-сан в прошлом году вышла на национальные по гимнастике, а о парне по имени Дазай Осаму Нагиса ни разу не слышал. Это настораживает — подобные навыки не могут быть естественными. Он пока ещё не решает, что именно думает о Дазае и Накахаре. Битч-сэнсей не доверяет им, а это значит, что она — убийца мирового класса, на минуту! — опасается. Карасума-сэнсей не показывает, что что-то не так, но Нагиса знает своего нового учителя в достаточной мере, чтобы понять, когда по его мнению ситуация выходит из-под контроля. Сейчас именно это и происходит, если что. Кто-то в коридоре даже кричит что «А-а, s-o-s, Йошида принес Карасума-сэнсею водички, а тот её выпил, и поэтому все очень плохо». И это скорее всего означает, что Накахара что-то сделал, потому что Осаму был, ну, здесь. Нагиса не знает, уместно ли сейчас тащить Дазая в учительскую, и за Карасуму-сэнсея тоже беспокоится, но решает, что это не важно. У всех них есть причина сейчас находится в старом корпусе. И если новенькие принадлежат к какой-то преступной организации (ничего серьезного, но это просто логично, по его мнению, но он не собирается это кому-то говорить, просто, нет), то эта организация так или иначе желает Коро-сэнсею смерти. Нагиса определённо не собирается думать о том, заслуживает ли Коро-сэнсей смерти, потому что это правда будет надолго. В любом случае, они почти доходят до учительской. Нагиса даже чувствует себя благодарным, в каком-то смысле — Дазай замечает, что он задумался и молчит, осматривая стены, пол и потолок. Нагиса не знает, зачем он это делает, но не у каждого действия должна же быть причина, так? — Нам сюда, предпоследняя дверь слева, — указывает Нагиса. Дазай тянет понятливое «а-а». Он кладет здоровую руку на сёдзи, но поворачивается и глядит на самого Нагису, и Шиота как-то случайно ловит этот момент — Дазай улыбается, лукаво смотрит снизу вверх, чуть щурится из-за солнца; ресницы кажутся рыжими, а волосы отливают золотом. Дазая, если честно, Нагисе правда в этот момент сфотографировать хочется, но он не девчонка и не первогодка из клуба фотографии. А потом момент пропадает, Осаму разворачивается и снова кажется совсем-совсем обычным, стучится и напевает «я вернулся просто так». Вечно-остающийся-позади-Нагиса стоит за его плечом и думает, что заставило его запомнить картинку — в голове она возникает снова-снова-снова. Вот рука касается дерева (пальцы тонкие и длинные, костяшки сбиты, ногти белого цвета и аккуратно подстрижены), вот Дазай разворачивается, вот сама эта улыбка — Осаму оказывается вынужден поднять голову, его волосы чуть спадают со лба, часть бинта оказывается видна, кожа бледная, губы приподняты и обнажены зубы, под глазами морщинки, а сами глаза... «Эта часть», — понимает Шиота. Глаза у Дазая лучатся мягким светом. Нагиса не видит в них ничего, кроме пустоты.~***~
Карасума Тадаоми повидал всякое за годы своей службы. Он был молод, крепок и даже не являлся военным слишком долго — выходило около десяти лет. Став членом JSDF в последние годы мировой войны, он успел изъездить Европу, а в конце третьего года, когда Япония (японское правительство — сам Карасума был далеко не доволен идеей следовать за Штатами в любом конфликте, который те затевали) отправила в Ирак основные силы, он оказался среди шести сотен солдат и пробыл там ровно девять месяцев. Сейчас, почти год спустя, война казалась ему... не ожившим кошмаром, как можно было предположить. Прямой, грубоватый и твердый, Карасума казался воплощением настоящего солдата с самого начала службы, и война — даже пусть такая бессмысленная, как та, в которую они оказались втянуты, была логичным продолжением всех учений. Чего Карасума не терпел, так это несправедливости. Неоправданная жестокость была ужасна, а люди, убивающие других без всякой причины — просто отвратительными. Это было весело, улыбались они. Я оставил кратер вместо леса и планирую проделать с Землёй тоже самое, скалился Осьминог. Карасума действительно ненавидел его. Оставшись здесь — курировать (то ещё слово вообще, будто такого как он проконтролируешь), наставлять и выступать живым примером, Карасума имел время для размышлений, и он сполна его использовал. О детях-солдатах он думал тоже. И, родившись семью годами позже, Тадаоми бы ужасался. Он бы негодовал, просматривал бы исторические справки, изучил бы каждый из документов — родившись в будущем, он бы несомненно придумал хитрый план, другой способ. Способ поступить правильно. Сейчас у Карасумы не было такого способа. Он сжимал зубы, запирался в учительской, подготавливая схемы уроков, привязывался (он не готов был это признать) к своим ученикам, затолкав подальше все утверждения о том, насколько же подобное было трусливо и аморально. Этим детям была нужна не жалость, а помощь — научиться правильно держать нож, незаметно переносить вес, группироваться, стрелять, искать укрытие, учиться выжить. В самом начале какая-то часть Карасумы желала от этого всего уклониться, сбежать обратно в Ирак и не вылезать оттуда до года восьмого. Но Карасума знал, как следует поступить. Именно поэтому он ежедневно возвращался на работу, хотя даже не думал, что это будет полезно. Но Тадаоми, не признаваясь в этом самому себе, надеялся. Его надежда готова была окупиться. В этом мире существовали одаренные. Его собственные мысли об этом утром (утром, подумать только, утром!) кажутся излишне идеалистически-наивными, хотя Карасума считает себя реалистом. Однако, впервые столкнувшись с эспером лично, он чувствует себя странно. О них Карасума узнает, кажется, когда ему за двадцать (звучит это особенно иронично, учитывая, что сейчас-то едва двадцать восемь). То «за двадцать» скорее время чего-то удивительно-ожидаемого, время, когда все многочисленные шепотки за спиной получают, наконец, подтверждение. Время, когда легенды и слухи обретают смысл. Время, когда чудовища обнажают свои лица. [Ты волшебник, Гарри] Жизнь не очень похожа на сказку о мальчике-который-выжил. Карасума на это даже не надеется. Плохие вещи случаются. Когда он становится частью воздушно-десантной бригады Нарасино (теперь он вспоминает, что тогда ему только исполнилось двадцать три), то информация об одаренных появляется как-то неожиданно. Раз — и он уже знает о существовании людей, способных летать или дышать огнем. Два — и он узнает, что на министерство обороны работают «хорошие» эсперы. Три — он определенно, точно, вообще без сомнений не знает, что с этим делать. На самом деле, использовать человека, способного одним ударом разрушить небоскреб, намного, намного эффективнее, чем уничтожать его с помощью целой роты. Одаренные, являющиеся и оружием, и мишенью криминальных организаций, прячутся среди обычных людей и делают это безумно хорошо. Карасума в двадцать три настаивает на том, чтобы переловить их до единого и запереть в лаборатории до конца дней — эсперов никто так и не смог изучить. Понять, что отвечает за их способности, найти способ их обнаружить и узнать, как справляться с ними — это правильно. Карасума в двадцать восемь не берется осуждать. Эсперы действительно являются самыми обычными людьми — ничем все они и не отличаются толком, но эсперы вызывают тошнотворное чувство, поднимающееся откуда-то из его живота. Эсперы — люди. Эсперы — иные. Эсперы пугают, пугают по-настоящему, и когда Карасума всматривается в стальные глаза за обедом (чьи глаза? мальчишки, что младше его раза в два?) он этот испуг всем своим телом чувствует. Эсперы могут говорить-дышать-улыбаться, но в такие моменты они совершенно не выглядят людьми. Нет. Карасума готов признать, что слишком субъективен. Так или иначе, его мозг способен делать правильные выводы и что-то настолько нелогичное, как чувства, вообще не должно быть с этим связано. Эсперы полезны. Сейчас один точно, второй под вопросом бегают у него под носом, и они определенно не намерены оказывать Осьминогу поддержку. Но и связываться с ним — Карасумой или Ириной, они не хотят тоже. Что за игру они ведут? Карасума не то чтобы доверяет Особому Отделу прямо сейчас, и точно не станет подавать рапорт в JSDF, так что он принимает единственное здравое решение в этой ситуации. То, что это решение одновременно самое безумное делу не помогает. Как и то, что Дазай, беззастенчиво напевая какую-то песню, налетает ему на спину. Тело Карасумы в таких случаях действует без остановки вообще. Когда хныкающий-«ай-блин-больно-ну-за-что-вы-так-сэнсей»-Осаму оказывается беспощадно скинут на пол, а бормочущий о пропаже Чуи Нагиса — около стола, Карасума, во-первых, поднимает Дазая за воротник толстовки и выставляет за дверь, а во-вторых, смотрит на Шиоту Нагису со всей своей грозностью. Шиота Нагиса понимает намек и убегает, оставляя на столе булочку с сыром, принесенную Окаджимой из автомата. Карасума с несколько секунд на нее смотрит, после вслушивается в звонок, затем — в детский шепот, шелест страниц и поставленный голос Осьминога — ученики конспектируют лекцию по «Повести о Гэндзи». Вслушивается, а потом рассеянно к столу подходит и поднимает телефон. (13:41) [Карасума Тадаоми]: Сможешь получить доступ к базе данных Особого Отдела? (13:41) [Irina Elavich]: м?~***~
...булочку он всё-таки берет.~***~
Восемнадцатое апреля, 2005. Япония, Йокогама, Сурибачи Понедельник, 13:52.
Город Сурибачи был помойкой. Технически, Сурибачи даже не являлся городом. Трущобы внутри воронки, кишащие нелегалами-мигрантами, по каким-то нелепым причинам считающиеся поселением, (кто-то додумался назвать это место Чашей, боже), были настолько огромны, что называть их деревней просто бы не вышло. Многие просто не считали необходимым изменять своим привычкам — так остров Сурибачи стал городом тоже. Юань звала его Землёй Грез. Она вообще была потрясающе начитана для бездомной китаянки — Чуя понимал это сейчас. Сравнение, тем не менее, было невероятно точное — вдали от какой-либо администрации (местные власти пытались взять Чашу под контроль какое-то время назад, но сам Накахара это желание быстро отбил, буквально), и, самое главное, Портовой Мафии (что было довольно иронично), Сурибачи манил головорезов и одаренных. Они собирались в кучки и постоянно, постоянно воевали. В таких местах люди без дара почти не имели шансов на выживание. Слишком слабые, для того чтобы жить без защиты, слишком гордые, чтобы её принять — большая их часть была именно такими. «Агнцы», когда-то протянувшие Чуе руку, были исключением. Именно, что были. Тц. Но помимо бандитских группировок, в Сурибачи всегда существовали те, кто не нуждался в поддержке — эсперы, достаточно сильные для контроля собственной территории. Чуя был бы одним из них, если бы выбрал другой путь много лет назад. Это не волновало его. Накахара Чуя вообще был не из тех, кого волнует прошлое. Но что-то в нем ноет, когда он опускается в знакомом районе. Чуя знает, что этот момент наступил бы в любом случае, но ничего не меняется. Возвращаться почти невыносимо, здесь всего слишком — в узких улицах, в зданиях, нависших друг на друга, в осунувшихся лицах. Чуя знает, что момент наступил, но это место знает тоже. Он оглядывается практически беспомощно. Накахара узнает разбитые стекла, отошедшую от стены штукатурку, трубы, проржавевшие до черноты, разбитую глину, он смотрит на это, только чтобы понять — ничего не изменилось. Ничего не изменилось. Чуе требуется больше времени, чтобы сделать шаг вперёд. Он идёт, выдвинув плечи и спрятав ладони в карманы — так же, как раньше. Он идёт, и чужие глаза идут следом за ним, пронзительные, настороженные, полные странной подозрительности. Чуя хочет закричать — показать браслет на запястье, сделать что-то, что угодно — доказать, что он все ещё один из них. Это не так. Чуя знает это лучше всех. Он тяжело выдыхает, когда замирает перед знакомым домом. Потускневший, он уже не выглядит как раньше — такие места слишком быстро становится чужими. Чуя может представить, как бандиты выносили оттуда вещи, которые они оставили, или как на стенах появлялись пятна. Это почти больно. Хорошо, что только почти. Агнцы жили здесь — давно, очень давно, ещё тогда, когда они ютились в маленьком клочке Чаши, и Чуя помнит об этом. Помнит, как Сёго придумал действительно много правил, помнит, как Юань притащила к ним медоеда (Ладно, Ю-чан, можешь оставить, если он перестанет есть наши деньги), помнит «у нас есть стандарты, Акира, ты не можешь вопить «Годзилла!» каждый раз, когда Чуя устраивает цунами, нет, Ширасэ, устроить цунами, чтобы затопить порт ужасная идея, я вам запрещаю». Чуя скучает. Это странно и совсем на него не похоже, но сожаление царапает его каждый день. Он так сильно, черт возьми, скучает по всему этому — с самой первой ночи, проведенной в незнакомой комнате, отданной ему мафией. Возможно, ему стоило вернуться раньше. Возможно, он должен был остаться здесь. — Возможно, — шипит Чуя, передразнивая самого себя. Ничего не изменится, если он будет глазеть на старый дом. Прошлое — не та вещь, о которой ему нравится думать. Прошлое — не та вещь, которую можно изменить. Чуя не хочет впутать себя в ещё одну нить бессмысленных размышлений (у него уже есть Дазай, вот уж нет, спасибо). Он выдыхает и поводит плечами, натягивая капюшон. Рыжие волосы не остаются незамеченными в таких местах. Раньше ему они нравились, в том особенном смысле. Это было опасно. Это было необычно. Это было.. вызывающе — броско, ярко, это подходило ему, так Чуя считал. Сейчас его вообще не волнует, какого цвета пряди у него на голове. «Взросление», — думает Чуя, цыкая. Он знает, что этот парень должен быть где-то здесь. В былые времена информатор бродил в самом центре, и никто не мог его поймать. Обладая заветной для многих невидимостью, этот Кимурака-или-как-то так выглядывал и выслушивал, беззастенчиво продавая и выменивая любые данные. Он был могущественным, этот человек. Чуя это признавал. Признавать чужую силу у Чуи вообще выходило хорошо. Кимурака мог вести образ жизни, им полностью не одобряемый, но Накахара нуждался в его содействии прямо сейчас, хотелось ему или нет. Одно только это заслуживало уважения. Эсперы болтали, что у него появились последователи. В нужных кругах подобное выяснялось быстро — это Чуя выцепил у Дазая, а Кимурака набирал известность с поражающей скоростью. Портовая Мафия даже начала задумываться о том, стоило ли им добиваться сотрудничества. Так, по крайней мере, говорила Коё-анэ-сан. Это было странно. Чуя помнил Кикамуру — он был вопиюще раздражающ, прятался, напивался, грабил, дебоширил, чинил разбой на улицах, снова прятался. Люди менялись, пусть Кикамура раньше являл собой воплощение одиночки, давшего Чаше объединиться в одном: все ненавидели этого ублюдка, но никто никогда не мог его найти. Но все знали, что слово «никогда» никогда не останавливало Чую Накахару. Последователи, да? Звучит так, словно он основал какой-то культ. Думая об этом, Чуя подныривает под каменную арку и скользит по насыпи. После дождя это легко. Он мог бы взлететь сейчас, но Чуя не идиот, и он знает, что будет, если переборщить со способностью, и знает, что если Ракикаму увидит его сейчас, то забьется в какую-то щель (снова). Чуя думает найти что-то, что можно использовать как смотровую площадку. Возможно, место, где можно будет переждать. Слухи в таких местах быстро разбегаются. Мукараки может спрятаться, но что-то другое сделать может тоже. Все эсперы в Сурибачи знают, что Чуя стал частью мафии. Все знают, что у него появились деньги. — Эй, — окликают Чую сзади. Он знает, кого сейчас видит тот человек — низкого пацана в отвратительно дорогих вещах.Чуя не знает, к чему это вообще. Сестре, очевидно, нравится подобное: покупать одежду, не обращая внимания на ценники, рассматривать качество швов и все такое. Чуя не знает, зачем брать футболку за пятьдесят тысяч йен, если можно найти более чем приличную за пару сотен. Ну, одним из плюсов мафии является то, что у него теперь много таких футболок. Чуя не хочет драться. Не из личных соображений — не в природе Накахары Чуи отказываться от хорошего боя, но босс будет недоволен. Чуя здесь на миссии, не в отпуске и даже не в выходной. У него есть задание, и он не собирается получить... ну, чем бы оно ни было, за его провал. — Не знаешь, как вести себя со старшими, шкет? Чуя чувствует, как закипает его кровь. «Не реагируй, — сжимает он зубы. — Продолжай идти». И он идёт. В конце концов его окружают. По два человека с каждой стороны, один — позади. Чуя останавливается — крепкий парень загораживает ему дорогу. Накахара оглядывает его, не снимая капюшона. Сантиметров на тридцать выше и точно в разы тяжелее. Чувствовать что-то вроде этого мучительно. Чуя знает, что не может тратить время, знает, что не может устроить ещё одну бесполезную драку (время — ценный дар, используй с умом). Знает все, но его выворачивает иррациональной потребностью лишить кого-то из них хотя бы одной руки. Это глупое желание. Если подумать, для всех остальных такие люди ничем не отличаются от всех остальных жителей Чаши, но Чуя знает правду. Агнцы никогда не нападали на детей в переулках. Агнцы всегда приводили их домой. Такие, как эти всегда были теми, кто отбирал последние деньги и лекарства. Из-за таких Наоки начала бояться выходить на улицу, а Ивао потерял левый глаз. Это было глупо — это были даже не те же самые ублюдки, в конце концов, но потребность избить их зудела у Чуи под кожей, и он не мог этого избавиться. — Сопляк, — слышит Чуя и чувствует руку на толстовке. — Последний шанс выразить уважение. И тогда он замечает это — крохотный символ оками, нанесенный на карман кожаной куртки. И пусть Чуя ни в какой синтоизм не верит, в эту секунду он зачитывает про себя короткую молитву. Избрав богиню солнца своим символом, Кимурака-как-то-так подписывает себе смертный приговор. Накахара Чуя улыбается.~***~
Когда он чувствовал себя беззащитным, Чуя вспомнить не может. Связанный с даром крепче, чем кто-то ещё, Накахара о жизни без него даже не задумывается. Это было бы странно — так, словно бы он стал другим человеком. «Смутная Печаль» Чую исключительно дополняла, и их связь просто ощущалась правильно. Вообще, все эсперы на своей способности были чуточку помешаны. Ну, по крайней мере, Чуя так считал. Хотя, портовых одаренных, наверное, не стоило брать в расчет, а живя в Чаше, Чуя с другими пользователями дара толком и не встречался. В «Такасэкай» их было двое — одна могла проходить сквозь стены, а другой — оживлять свои рисунки. Учитывая, что девочке было пять лет, а у парня с творчеством все было явно не в порядке, Агнцы в свое время быстро заключили с ними временное перемирие и начали атаковать Охранную-Службу-кого-то-там хтоническими летающими тварями. Остальные — вроде того же Мураками (Мураками, он все-таки вспомнил), предпочитали жить в одиночку. Группировки были удобны, но накладывали слишком много обязательств, как ему однажды сказали. Чуя не был с этим согласен, но признавал альтернативный взгляд. Люди были разными — это он понимал. Чуя не сказал бы, что они дружили или общались близко (черт возьми, они виделись два или три раза), но странное чувство родства было присуще эсперам тоже. Если бы не это, он вряд ли бы решил отправиться в Сурибачи сам. Если подумать, Дазая с собой ему взять было бы все таки лучше. Мураками растягивал над Чашей прозрачные купола (все способности были прозрачны, что он вообще сейчас несёт), но Дазай как-то сказал что действительно видит их — Чуя пока не решил ещё, верит он вообще ублюдку или нет. Накахара, разумеется, ощущал энергию — она гудела и клубилась рядом с одаренными (а кто-то из нормальных людей говорил о том, что они тоже способны чувствовать её, он не особенно задумывался), но визуализировать все это у него не выходило. Дазай же так вдохновенно рассказывал про «ауру» разных цветов и энергетические фаерболы, что Чуя даже проникся. Почти. А вообще Осаму казался человеком, на которого можно было запросто скинуть поиск людей и одаренных в принципе. Человеком, на которого, в целом, что угодно можно было скинуть — Чуя даже как-то пытался перевалить на него все свои отчёты, а потом разбирал полночи каракули, скетчи непристойного содержания и исчерканные красной пастой документы. Так что, скинуть, конечно, можно было, но лучше все таки нельзя. Да, эсперы определенно были странными. Чуе определенно это нравилось. Двойной Черный это партнёрство в конце концов, и сам Чуя Дазая вовсе не хуже. «Выразить уважение», — хмыкает он. Накахара чувствует, как асфальт лопается у него под ногами, как сгибается земля. Это не осознанно — такие моменты контролировать у него выходит все ещё так себе, но что-то в душе у Чуи торжествует, когда он слышит громкий хруст. — Что ты можешь об этом знать! В драках Чуе думать не нужно. Драки заставляют Чую почти полностью раскрываться, обнажать части, спрятанные где-то глубоко. Он не становится Арахабаки, сейчас — нет, но сила бога войны льется в его крови, когда Чуя ломает биту одного из членов банды надвое. На краю сознания он слышит, как кто-то сдавленно хрипит. Дазай говорит, что драки у Чуи выходят всегда зрелищные. Сказать что-то по этому поводу сам Чуя не может совсем — перед глазами в такие моменты у него все смазывается. Чуя к этому привыкает — все его бои включают в себя лишь рефлексы, и обычно он даже не может понять, что именно делает. Кого-то Чуя бьёт в челюсть, кому-то выбивает пальцы без малейшего сожаления. Ещё одного парня он пинает в шею. Тот давится вздохом и оседает. Чуя видит, как дрожь бьёт его руки. Что Чуя и знает о своих драках так это то, что они грязные. Никто больше не рискует двигаться. Воздух кажется вязким, когда Чуя пытается отдышаться. Сердце у него колотится. — Ну, — рычит Чуя. Его лицо серьезное, и недавней драки в нем ничего не выдает. Кто-то сглатывает — долговязый парень с ссадиной на лбу и разбитым подбородком. — Йокогамские детишки сейчас знают пару трюков, а, — доносится до Чуи ехидное. Он может поклясться, что кроме него никто этого не слышал. В бессильной ярости Чуя сдергивает капюшон. Один из банды выдыхает в узнавании и это так чертовски ожидаемо, что Чуя почти усмехается. Он прикидывает — парень выглядит достаточно взрослым для того чтобы его помнить, но Чуе пятнадцать, так что, кто знает? — Я, блядь, вырос здесь, — свирепо выдыхает Накахара, одергивая себя за секунду до удара. Разжимает кулаки — костяшки у него пульсируют, а кожа на них оказывается порванной. Чуя, на самом деле, вспомнить не может когда ему приходилось именно драться — так, как сейчас. У Двойного Черного была миссия не так давно (и он мог бы жаловаться на это больше, чем целую вечность), но использование «Порчи» едва ли можно назвать дракой. Сбросить напряжение вот так оказывается неожиданно приятно. То, что асфальт рушится прямо под их ногами — совсем нет. Чуя оказывается в воздухе прежде, чем успевает об этом подумать. Члены-адепты муракамовской секты падают. Такое случается — иногда кажется, что Сурибачи уничтожает сам себя, проваливаясь все глубже. Возможно, сам Чуя повлиял на это тоже — над контролем над гравитацией ему в любом случае надо работать. Он наблюдает за людьми. С ними не произошло ничего страшного — земля просела на метр в худшем случае, но важным тут является другое. Чуя наблюдает, и он абсолютно уверен, что следы его способности выглядят не так. — Ты, — шипит Нахакара, когда человек в плаще салютирует ему, пропадая через несколько секунд. В облаке пыли его едва видно, но в своих глазах Чуя полностью уверен. Он опускается на пустующую крышу. Никто никогда не мог найти Мураками Харуки. Мураками Харуки всегда находил всех сам. — Как грубо, — весело произносят у него над ухом. — Я это я, а ты все ещё не хочешь сказать мне «привет», Король Овец. — Не Король я! — огрызается Чуя опрометчиво. Это «не король» давит на него воспоминаниями и неоправданными ожиданиями. Чуя выдыхает. Он никогда не думал, что станет говорить это снова — язык мнется, когда в нем застревают знакомые слова. Мураками Харуки хмурится. Его волосы все ещё выкрашены в ярко-зелёный, лицо бледное, а рубашка выглядит как то, что Коё-анэ-сан без промедления отправит в утилизатор. Дважды. Что-то это да значит. — Зачем ты подрываешь улицы? — интересуется Чуя в искреннем недоумении. Это не то, что ему нужно знать и не то, ради чего он пришел. Но Чуе интересно — Мураками слыл сумасшедшим ублюдком, ничего не делающим просто так. — Здравствуй, Накахара, как дела, Накахара, — дурачится Харуки, насмешливо высунув язык. — Думаю звать тебя лидером «Агнцев» действительно не имеет смысла. Что касается вопроса, э-эх... Тут у местной лаборатории подземные туннели обваливаться начали, так к чему их вообще оставлять? Лабораторию Чуя помнит смутно, а об туннелях понятие имеет настолько краткое, насколько это вообще допустимо. Ему нет дела до всего этого — всего, что произошло до его «пробуждения», так что он просто кивает и молчит. Спросить о кустарной взрывчатке Чуе хочется, но поддерживать видимость прошлых отношений хочется тоже. Харуки он не друг — не тогда, когда не говорил с ним почти год. Они больше не могут зваться товарищами. Они все ещё могут попробовать что-нибудь ещё. — Задумывался о сделке с мафией? — усмехается Чуя. — Звучит как что-то сумасшедшее, — Мураками хмыкает. Его глаза заинтересованно блестят.~***~
Восемнадцатое апреля, 2005. Япония, Токио, Средняя Кунугигаока. Понедельник, 16:14.
— Дай пройти! — Да не толкайся же! — Дорогу-дорогу-у, пропустите, блин! Фува аккуратно проходит к стене, привычно избегая людей и все прочие объекты, отчего-то решившие, что гравитация им не указ. Она успевает увернуться от пары туфель, рюкзака, учебника по истории и... миски с яблоками? Она ведь точно не в игре сейчас, да? В раздевалке (не то чтобы это была действительно раздевалка, но все называют её так по привычке, и кто такая Фува, чтобы это менять), конечно, все всегда в постоянном хаосе, а хаос — понятие растяжимое, но сегодня все перешло на какой-то новый уровень. Юзуки, в прочем, настолько органично в этот хаос вписывается, что проблем у нее нет вообще. Она достает свои кроссовки и мешок для спортивной формы из шкафчика, накидывает на локоть светлую ветровку оттуда же и шарится по карманам юбки чтобы достать ключ. Все в старом корпусе несколько игнорируют школьный устав — начиная от тех же карманов и заканчивая, ну, попытками убить классного руководителя. И Фува это вообще не тот человек, который станет на это жаловаться. — Ты помнишь про «после школы»? — спрашивает Карма-появившийся-из-ниоткуда. У него серьезное лицо и глаза темные-темные, так что Фува сначала вздрагивает, потом переживает разрыв сердечной стенки, поедание себя заживо, утопление и абсолютно все мыслимые страдания и только после этого придает себе раздраженный вид. — Моя память не настолько короткая, — шипит она. Карма выглядит так, словно решил олицетворять слово «ирония», и Фува как-то резко вспоминает все те кровавые слухи, которые слышала о Акабанэ из D-класса в тот год, когда училась в основном корпусе. Это, конечно же, не заставляет её остановиться. — Ладно-ладно, — она приподнимает руки. — Где Рио? Или ты решил попытаться поймать хоть меня, раз она сбежала? Хватит сил? В такие моменты Фува хочет ударить себя чем-то, желательно тяжёлым и внушительным. Она даже не знает, как назвать этот свой недостаток — иногда Юзуки просто не может перестать язвить, даже когда ситуация становится ужасной. У нее нет сомнений в том, что это не доведет до добра. «Хорошо, что не сейчас» — думает Фува, когда Карма, забавляясь, фыркает. Он прячет ладони в карманы. Карма вообще часто это делает, если задуматься, но в сознании Фувы этот жест так прочно закрепляется за рыжеволосым новичком, что с секунду она не может понять, что не так. — Накамура снаружи, — Акабанэ дёргает головой, указывая куда-то в сторону. — Не думай сбегать. Он задевает её плечом, когда идёт к выходу. Ничего такого, в раздевалке всегда тесно, но когда Фува трет руку, думает, что это он все таки специально. Удар не то чтобы болезненный, но подобное помогает перестать нервничать и думать. В Карме есть что-то такое, что заставляет других уступать ему дорогу — Фува ощущает это настолько явно, насколько это возможно. Она сама избегает столкновений лишь из-за природной незаметности и привычек, но когда Карма показывается в коридорах, люди отшатываются от него. Юзуки замечает, что выдыхает, когда Акабанэ скрывается за дверью. Слухи двухлетней давности почти никогда не врут. Ключ от шкафчика отчего-то находится в сумке, и, забрав ботинки, Фува отходит в угол, где сгружает вещи и выдыхает ещё раз. «Вляпалась, — думает Фува, когда понимает, что забыла оставить форменные туфли в шкафу и возвращается, — вляпалась, так вляпалась». Обуваясь, Юзуки замечает Дазая — он весело что-то щебечет Нагисе и болтает сломанной рукой. За ним бы тоже последить, конечно, но сейчас в её жизни столько разных проблем одновременно, что с этим остаётся разобраться позже. Фува выдыхает третий раз. Вля-па-лась, да? Одноклассники возятся с вещами и отвечают ей «до завтра», когда Фува прощается. Она одергивает ветровку, приглаживает волосы и выходит со школы и жмурится — солнце ослепляющим шаром светит прямо ей в глаза. Ученики старого корпуса могут не ходить в клубы, а значит возвращаться из школы домой раньше они могут тоже — Фуве от этого радостно и грустно. Но Фува это человек, который ищет плюсы. «Вляпалась», — думает она с улыбкой, когда Накамура Рио подпрыгивает и машет ей рукой. Трава тянется из земли прямо у её ног, она слышит, как заливаются жаворонки, а воздух прохладный, сырой и настолько свежий, что Фуве кажется, что она может пробежать ещё двадцать кроссов. Вля-па-лась. Кажется, ей тоже пора стать главным героем собственного аниме.~***~
— Библиотека, — говорит Карма. Не понять, смущён он, раздосадован или просто в недоумении. — Почему библиотека? Фува в согласном движении наклоняет голову, впрочем, не особенно вслушиваясь. В библиотеки она ходит редко — совсем рядом с её домом года три назад появилось манга-кафе, да и читать книжки ей нравится не очень (и предстоящее сочинение по «Гэндзи» из-за этого пугает ещё больше). Однако, возможно, книги она недооценивает, потому что та полка с зарубежной литературой выглядит даже привлекательно. Рио издает какой-то сдавленный звук, и Фува все таки оглядывается на неё. — П-привычки, — бормочет Рио и мотает головой. — Привычки! Кроме того, библиотека и правда лучшее место, да! — Но почему все таки она, Накамура-сан? — спрашивает Юзуки, отложив одну из книг (отаку могут не только аниме смотреть, в конце концов). — Тут достаточно тихо, чтобы подумать, но подслушать нас легко, да и к тому же книги не помогут узнать что-то о сверхлюдях и всем таком. — Если читать что-то в течение часа, можно взять компьютер! — извещает Рио таким тоном, словно это благословение. Фува смотрит на Карму и видит в его глазах собственное недоумение. Она не говорит «вообще-то у нас рядом со школой есть интернет-кафе». Карма произносит это вместо нее и добавляет «ладно уж, пойдем». И они идут. Накамура Рио, наконец, перестает выглядеть как не Накамура Рио, и уверенно подбегает к угловому столу, скрытому за книжными стеллажами. Фува понимает стратегический смысл подобного места — она не заметила бы этого месяц назад, но пожарный выход рядом, вся библиотека хорошо просматривается, а увидеть их самих практически невозможно. Они меняются — понимает Фува со священным ужасом. Прошло всего три недели, но они уже меняются. Что случится в конце триместра? Какими они станут через год? Какой она станет через год? — Итак, — начинает Накамура, достав тетрадь и ручку. — Итак. Поскольку библиотекари здесь толком ни за чем не смотрят, предлагаю взять для вида несколько книг и подумать. Начать стоит с полностью достоверной информации. Предложения? — Шестого апреля агенты JSDF представили нам Осьминога как террориста и особо опасного преступника, желающего уничтожить Землю. Сам Осьминог утверждает, что родился на Земле. Накахара Чуя имеет сверхчеловеческие способности, — обобщает Карма. — Мы можем строить гипотезы исходя из этого, при условии того что мы располагаем полной информацией. Ручка издает скрип и останавливается — Гипотеза первая, — начинает Накамура. — Ты мне напомнил, что Коро-сенсея к нам именно солдаты привели. Если бы они могли убить его сами, то поймали бы и убили, а не стали бы втягивать нас. Значит, или Коро-сенсея нельзя убивать по каким-то причинам, а все, что мы делаем — какое-то шоу, или Коро-сенсей правда намеренно пришел к правительству, утверждая, что хочет стать нашим учителем. — Склоняюсь ко второй, — вставляет Фува и задумчиво тянет «м-м-м». — Коро-сенсей не выглядит как сумасшедший — это во-первых. Во-вторых, он любит детей. А ещё... Карма поднимает руку в останавливающем жесте прежде, чем она успевает договорить. Фува наклоняет голову снова — вопросительно. — Мы должны не подбирать причины, а искать логику, — говорит Карма. — Предположим, что Осьминога нельзя убивать, но по каким-то причинам правительство вынуждено издать приказ о его смерти. Отправлять его под прикрытием в частную школу в таком случае совершенно бессмысленно, значит, эта версия не жизнеспособна. Фува тихо хлопает ему несколько секунд. — Выходит, мы все согласны с тем, что Коро сам захотел стать нашим учителем, — мурлычет Рио. — Именно нашим — он это говорил. Получается, он знал нас всех, каким-то образом. Я не могу придумать какую-то другую причину, пусть и не знакомилась ни с кем таким. — Может, он борец за справедливость? — тихо предполагает Юзуки. Карма смеётся. — Он буквально забирает наши конфеты, потому что хочет сладкого, — хмыкает он. Накамура начинает хихикать. Фува улыбается, пожимает плечами и разводит руки в стороны. — Ладно-ладно, — Рио выдыхает, полностью успокаиваясь, и снова берет ручку в руку. — Коро хотел стать нашим учителем по неизвестной причине, и ему удалось это. Оставим пока так. Вторая гипотеза: раньше он был человеком. Карма? — Нужно постараться опровергнуть это, — рассеянно отзывается он. Фува замечает, что сейчас он совершенно спокоен, в отличие от утра. — Так вывод будет достовернее. Люди не подвержены метаморфозам? — Люди не могут пробежать десять километров за двадцать минут, — отбивает Накамура, ехидничая. Карма раздражённо выдыхает, но ничего не говорит кроме «мне надо подумать». Фува трёт глаза — в подобные дискуссии она вступает редко, и её голова почти болит. Накамура болтает ногами, редактируя заметки и вырисовывая что-то на полях. Тишина между ними больше не неловкая, а какая-то дружеская, пусть раньше Фува никогда и не думала о ком-то вроде Накамуры и Акабанэ в качестве своих друзей. — ...я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти, — неожиданно слышит Фува торжественный голос откуда-то из-за своей спины. — Воспользуйтесь этим правильно. Юзуки оборачивается. Стена за её спиной выглядит так же, как раньше. Фува допускает возможность осмотра, чтобы исключить наличие тайных катакомб, когда Накамура роняет на пол ручку. — Какого черта? — недоуменно спрашивает она. — Что это сейчас вообще было такое? Карма кажется чрезвычайно напряжённым, когда резко выдыхает и встряхивает головой. — Бог. Дьявол. Существо, которое наблюдает за нами из космоса. Какая разница, главное, что оно навело нас на правильные мысли. — «Сверхчеловек по Ницше» не похож на правильную мысль, — скучающе замечает Фува, решив оставить все так, как есть, и просто смириться с искажениями реальности вокруг себя. Карма тяжело вздыхает: — Не «сверхчеловек», а эсперы. Эс-пе-ры, понимаете? — Ты же знаешь, что наша жизнь не аниме, да? — передразнивает его Рио за «интернет-кафе». Про «жизнь не аниме» Фува даже чуточку жалеет. — Ты же знаешь, что голоса из пустоты и учитель-осьминог не похожи на реальность, да? Мы предполагали битву супергероев ещё в самом начале. Да и если эсперы существуют, то это объясняет спокойствие мировых держав, правительства и военных. Слова Кармы заставляют Юзуки задуматься. В первом классе средней школы она живёт мечтами о суперспособностях, демонах и мехах, девочках-волшебницах и ниндзя. В третьем классе она видит перед собой того, чье существование никто им не может объяснить. Она в восторге — первые несколько секунд. Остальное время Фува не может придти в себя от ужаса. Реальность от аниме отличается, и иногда — слишком сильно. Два года назад Фува была очарована идеей людей, способных ходить по воде, но сейчас она может только представить безумие разрушений, если подобные люди захотят сразиться. «Реальность абсурдна», — думает Фува. Именно это она и произносит вслух. — Неоспоримо, — поджимает губы Накамура. — Идея существования тайного общества эсперов хороша, но нам нужно все обдумать ещё лучше. Доказательств у нас все равно нет. Итак, я записываю: Коро хотел учить именно нас по неизвестной причине, раньше он мог быть человеком, но спорно, существование группы эсперов возможно, но тоже под вопросом. В библиотеке есть странный голос, который цитирует классику и даёт советы. Чем больше я думаю про все, тем больше считаю, что мы зря в это ввязались. Вопросов стало только больше, а Накахару, Дазая и учителей мы даже не затронули... — Предлагаю завтра понаблюдать за ними, а также привлечь к делу больше людей, — пожимает Карма плечами. — Втроем мы не решим ничего, а раз происходит все больше и больше всего странного, это просто необходимо. Фува, сходи сказать, что мы будем писать тут какой-то школьный проект — хочу проверить все эти бредовые тематические форумы про девочек, считающих себя вампирами. Мы не идиоты, значит и других идиотами считать не надо — если эсперы существуют, кто-то другой должен был их уже заметить. Фува кивает, с наслаждением вытягивая ноги — сидеть уже надоедает. Она аккуратно проходит мимо книжных стеллажей, кивает светловолосому мальчику в очках, который записывает что-то в блокнот и подходит к администратору. На мгновение за его спиной ей мерещится трехцветный кот.