Смотри сквозь туман

      — Иногда я думаю, что мне бы стоило уйти в туман.       Виз, обнявший спинку стула, непонимающе хмурится, склоняет голову набок. Нет, скорее неверяще: всё он прекрасно понимает, «уйти в туман» — вполне известное выражение; пускай Главный сейчас и говорит про его прямое значение: дождаться ночи, встать с кровати и пропасть на затянутых туманом улицах.       Но, в общем-то, разницы никакой: смерть — она всегда смерть, какими словами про неё ни говори — и какими путями ни приходи к ней.       — Ты хочешь... — Виз не договаривает, осекается, закусив губу. Приподнимает брови — и Главный кивает:       — Умереть. Да. Вернее, отдать себя туману; то есть не кончать с собой, а идти долго-долго, лишаясь воспоминаний и личности, пока не свалюсь и не растаю бесследно. — И прибавляет с печальной улыбкой, пока Виз не кинулся убеждать, что нужно продолжать жить во что бы то ни стало: — Я ведь с рождения принадлежу туману. По-хорошему и не стоило меня у него забирать.       — В смысле... принадлежишь? — ещё больше хмурится Виз. Отставив подальше чай, пересаживается со стула на диван, сжимает руку так крепко, будто Главный вот-вот растворится в воздухе, — и заглядывает в глаза: — Расскажи, пожалуйста; и не пугай меня так.       Не пугать его, вы поглядите. Да он сам кого угодно своим смертельным опытом напугает; и как будто за всю работу не сталкивался с тем, кто желал умереть — и даже, в общем-то, предпринимал все попытки, так что приходилось за шкирку вытаскивать. А тут — ну подумаешь, хочется вернуться туда, откуда пришёл! Это и не смерть даже, наверное: разве возвращение в свою стихию может быть смертью?..       Главный, усмехнувшись, позволяет себе сплестись с Визом пальцами, невольно вжимается в спинку дивана — и вздыхает:       — Я родился с туманом в лёгких. То есть это, конечно, всего лишь выражение такое; а может, на самом деле не выражение и не поверье, а самая что ни на есть настоящая правда. В общем, я родился — и не дышал. Сердце вроде колотится, всё в порядке, а дыхания нет. И я лежу и понемногу умираю, а за окном, как назло, полный штиль, даже ветер не впустить, чтобы туман из меня выдул; неудачный день для рождения. В конце концов меня как-то привели в порядок, я худо-бедно задышал, но потом ещё несколько месяцев переставал дышать во сне; родители, конечно, намучились. А потом свозили меня в место, продуваемое всеми ветрами, — и ничего, я пошёл на поправку, в целом здоровым ребёнком вырос. Вот так, по крайней мере, мне рассказывали, — и, дёрнув плечами, замолкает.       Снова продирают от затылка до поясницы ледяные мурашки. Почему-то каждое воспоминание об этом разговоре с родителями — точно шаг в глубокую мутную воду; и хотя Главный ничегошеньки не помнит, никогда не чувствовал на себя последствий такого рождения — в эту минуту воображаемая вода заполняет лёгкие до самого верха. Ни вдохнуть, ни выдохнуть; только сидеть и ждать, стараясь не впадать в панику, когда отпустит.       Интересно, как отреагирует Виз? Он всё-таки первый не-любимый человек, с которым Главный делится своей историей; и любимые всегда могли просто притянуть к себе, поцеловать в щёку, погладить по голове или шее — а Виз такое себе вряд ли позволит.       — Штиль... — задумчиво повторяет Виз. — Ш-тиль... Тебя поэтому так назвали?       — Угу, — кивает Главный. И, чувствуя, как отступает несуществующая вода, смеётся: — Хотя, наверное, было странно называть меня в честь не самого желательного — а на тот момент почти губительного — погодного явления. Впрочем, не исключено, что имя и определило всю мою дальнейшую судьбу...       — Да прям уж, определило, — фыркает Виз. И, неожиданно притянув к себе, укладывает головой на плечо и треплет по волосам: — Я с тобой, слышишь? И не только я. Ты нужен — нам, а не туману; каким бы ты ни родился, это тебя не определяет.       — Спасибо... — растерянно бормочет Главный. Застенчиво трётся щекой о плечо Виза, зная: Виз не воспримет это неправильно, он в курсе, что Главный никогда не претендует на ответные тёплые чувства, даже если его снова накрывает влюблённостью; и осторожно сползает Визу на колени, готовясь в любой момент подскочить, если Виз тряхнёт: нет, стой, это уже перебор.       Виз не трясёт. Виз продолжает гладить по голове, не то просто расчёсывая, не то пытаясь разделить чёрные и седые волосы — напрасная затея, уж слишком густо они перемешались. И Главный, осмелев от его тепла и принятия, признаётся:       — Иногда мне кажется, что туман из моих лёгких никуда не делся, просто затаился в ожидании удобного момента; и только такой момент представится — накинется и задушит меня. В том числе поэтому хочется уйти в туман: взять судьбу в свои руки, самому выбрать, как и когда умереть, а не ждать, нелепо дёргаясь, решения стихии, обитающей внутри...       — Никакой туман тебя не убьёт, — качает головой Виз. — А если так страшно — сходи к врачу, пусть подтвердит, что лёгкие у тебя чисты. Туман — слишком хищная тварь, чтобы так долго жить в чужом теле и никак это тело не повредить. А ты вроде бы не выглядишь повреждённым.       Главный молча кивает — тут и «Спасибо за поддержку», и «Да, пожалуй, схожу к врачу», и «Повреждённым я не выгляжу, ты прав». Прикрывает глаза — и слушает, как скребётся-клубится что-то внутри.       Как скребётся-клубится — туман.       Которого, конечно, нет и не может быть.       Не может?..