Смотри сквозь туман

      Охрана привычно отпирает дверь, Виз не менее привычно переступает порог камеры. Главный сидит на кровати и безмятежно гладит спящую собачку, закутанную в футболку. «Надо же, — коротко улыбается Виз, — и когда успел подарить? В прошлый раз сам эту футболку носил».       И только хочет позвать заниматься, как Главный поднимает голову — и всё ощущение безмятежности словно рукой снимает. Потому что лицо у Главного мокрое от слёз.       — Виз... — дрожащий голос тут же срывается на сипение. — Это очень-очень нагло, я пойму, если ты откажешь, но буду последней тварью, если не попрошу... Виз, мы можем её похоронить?       И касается ласково-ласково своей собачки. Всё-таки не спящей. Всё-таки...       Виз кое-как сглатывает вставший в горле комок и уточняет не менее сипло и, пожалуй, чересчур торопливо — чтобы не расплакаться самому:       — Ты хочешь... именно похоронить? Закопать? И... и где?       Только двух рыдающих тут не хватало.       — Именно закопать, — кивает Главный. — Она... она бы хотела, чтобы её упокоил я; а я не могу сжечь. Но она же, — он коротко всхлипывает, — она же немножко Званая, её не тронет туман, даже если она будет в земле...       Надо же как. Остальных Званых сожгли; и Главный чуть не плакал, узнав, что их пепел развеяли, что они не буду гнить в земле, — и шептал, уткнувшись Визу в плечо: «Спасибо, спасибо, спасибо...» А собачку, значит, хочет закопать? Впрочем, его дело; если и правда важно упокоить её собственными руками...       Интересно, где же собирается её закапывать?       — А где... — продолжает Главный после некоторого молчания с судорожным всхлипыванием и глотанием слёз. — В идеале бы где-то в лесу, но если нельзя, если это далеко... Подойдёт что угодно, мне неважно. — И снова умоляюще смотрит на Виза, просит одними губами: — Пожалуйста... Вместо занятия; я не убегу, можете наручники надеть; я всё сам, только дайте лопату, но могу и голыми руками...       Как он там сказал, буду последней тварью?..       «Я буду последней тварью, если не сделаю всё для того, чтобы он её спокойно похоронил», — обещает себе Виз. И оборачивается к охране:       — Здесь есть свободный водитель? Прямо сейчас. Мне надо с ним поговорить.       Виз готов был предложить любые деньги — но водитель, выслушав историю, согласился отвезти их бесплатно. Надо же, какие добрые люди работают в этой тюрьме!       Главного пришлось заставить переодеться: кажется, он едва соображал от горя, собирался ехать босиком и в пижаме; и на него всё-таки надели наручники, довольно свободные, но не позволяющие уметь. Свою драгоценную собачку Главный нёс на руках, прижимая к себе с такой нежностью, что Виз все губы искусал, сдерживая слёзы.       Не должен он плакать. Пускай плачет Главный, а ему следует утешать, но никак иначе.       — Она хорошая была, очень, — вспоминает Главный, баюкая собачку в объятиях, пока водитель неспешно везёт их в лес. — Всегда поддерживала; когда из университета выкинули — спала рядом, а утром пятки мне лизала, представляешь? В ритуал за мной кинулась, дурашка; тоже изменилась, конечно, гораздо сильнее, чем я. Зубы отрастила ой-ёй; и всё ещё лезла играть. Ну разве имел я право отказать только потому, что теперь она могла мне руку откусить? Тогда и пришлось научиться всякие раны зашивать; и то — всё равно следы остались, — он мимолётно касается увитой шрамами руки. Так вот от чего они, а Виз-то голову ломал, что же его так изрезало. — И здесь всё время поддерживала; если бы не она, я бы давно свихнулся, честное слово. Так здорово, что она у меня была; но так жаль, что отныне «была», а не «есть».       И он поглаживает собачку по ушам, улыбаясь, кажется, светлейшей из своих улыбок. А что щёки мокрые — ну подумаешь, с кем не бывает. У Виза вон тоже мокрые, как ни сдерживался, как ни дышал тихо и размеренно, как зубы ни сжимал. Вытереться бы осторожно, пока не заметили, а то...       Неожиданно заглянув в глаза, Главный только понимающе улыбается — и ничего не говорит. Какой же он всё-таки прекрасный; и ведь этого прекрасного человека они едва не потеряли.       В лесу Главный присматривает местечко под одиноким ягодным кустом. Аккуратно опускает собачку на траву, молча берётся за лопату — и копает, сначала неуверенно, но чем дальше, тем отточеннее становятся его движения. Земля поддаётся неохотно, Главный, шумно дыша, то и дело вытирает пот, но не просит о помощи и почти не прерывается. Визу неловко стоять и наблюдать за чужой работой, но что поделаешь, если присоединиться ни за что не позволят?       Наконец ямка готова — хорошо, что это собачка, вдобавок маленькая, а то так можно и убиться в одиночку копать. Главный откладывает лопату, бережно опускает закутанную собачку в... могилу, ох, это ведь и правда могила; и от осознания Виза, который давно на «ты» со смертью, трясёт. А Главный, опустившись на колени, что-то шепчет одними губами, поглаживает мохнатый лобик, и слёзы не просто текут — струятся по его щекам, падая на штаны. Больше всего Визу хочется подойти и тихо обнять — но он не решается, так и стоит поодаль, наблюдая.       Помолчав какое-то время, Главный решительно поднимается и берётся за лопату, готовый засыпать землёй. И Виза обжигает пониманием, что остаться в стороне будет слишком неправильно, ему никогда и ни за что этой ошибки не исправить. И он шагает вперёд.       — Погоди. Можно я тоже?       Главный, коротко кивнув, отступает — судя по глазам, полный благодарности.       — Ты была отличной собакой, — шепчет Виз, опустившись на корточки у могилы и на этот раз даже не пытаясь сдерживаться. — Другим собакам никогда с тобой не сравниться. Спасибо, что была со своим хозяином, спасибо, что поддерживала его; и да не тронет тебя туман.       Когда он встаёт, Главный осторожно касается его плеча.       — Ты очень хороший друг, Виз. Спасибо тебе.       И Визу ничего не остаётся, кроме как улыбнуться сквозь слёзы.       В машине Главный долго рассматривает кровавые мозоли на руках — ого, как натёр с непривычки! Но в ответ на предложение Виза залечить качает головой:       — Нет, спасибо. Я хочу помнить.       Виз понимает, конечно; ещё бы не понять.       И надеется, что собачка в посмертии будет счастлива так же, как была счастлива здесь. Разве она могла не быть счастливой с таким-то хозяином?