Топсель обо всём умолчит

Чем ближе был «Неустанный» к родным берегам, тем сильнее капитану Пеллью казалось, что они с леди Этель поменялись ролями. Теперь она целыми днями загадочно и довольно улыбалась, гордо вскинув подбородок, а он молча шел за ней с лицом мрачнее тучи, то и дело натыкаясь на привязанные слишком низко шкоты. — Сэр Эдвард, вы нездоровы? — спросила наконец леди Этель, когда капитан пропустил второй по счету ее вопрос. — Ничего страшного, — улыбнулся через силу сэр Эдвард, — легкая простуда. Но и он сам, и стюард, исправно сервировавший капитану завтраки, и даже Хорнблауэр с его природной чуткостью понимали: то, что творилось с сэром Эдвардом, было гораздо серьезнее простуды. С каждым днем, приближавшим их к Саутгемптону, капитан всё отчетливее понимал, что, отпустив леди Этель, потеряет ее навсегда. Было очень удобно дружить на корабле, где единственными свидетелями их отношений, не входящих в рамки приличий, были такие же запертые в водах Атлантики моряки, которые, даже если бы и рассказали что-то, не получили бы никакого доверия в ответ на свои слова. Только на «Неустанном» могли остаться без осуждения и встречи леди и капитана в каюте наедине, и ношение девушкой мужского костюма, и отсутствие корсета, и танцы с оголенными щиколотками в ночи, и знание песни о пьяном матросе. Едва ступив на твердую землю, леди и капитан (по правде сказать, уже месяц как коммодор) попадут в болото условностей, в котором дружба между мужчиной и незамужней, совсем юной девушкой возможна только при условии скорого брака. Тут, казалось бы, и решались все проблемы: капитан мог просто сделать предложение леди Этель. Но его терзали сомнения: согласится ли она, такая молодая и красивая, связать свою жизнь с тем, кто старше ее на добрых два десятка лет, и кто, совершенно очевидно, не вызывает в ней такую бурю эмоций, какие она сама пробуждает в старой моряцкой душе? Отказа бы эта душа не выдержала. Сэр Эдвард был в замешательстве, становился всё мрачнее день ото дня и совершенно потерял всякую радость к прогулкам с юной леди по палубе. «Зачем, если я всё равно скоро тебя потеряю?» — спрашивал он себя, глядя, как осмелевшая девушка перегибается через борт, чтобы рассмотреть под волнами стаю голодных селедок. Справиться с накатившим на него чувством не помогали даже мысли о капитанском долге, прочно засевшие в голове и всегда выручающие даже из самой отвратительной хандры. Леди Этель страдала от этого чувства не меньше. С каждым днем она замечала, что капитан, ранее громкий и добродушный, сыпавший остроумными шутками и рассказами, становился холоден, суров и не сразу, неохотно, отвечал даже на самые простые ее вопросы. Она смеялась, радовалась легкому прохладному бризу, а сэр Эдвард лишь пожимал плечами и говорил что-то настолько отстраненное и шаблонное, что всякое желание продолжать улыбаться чему-то у леди исчезало. Этель больше всего боялась, что просто-напросто наскучила капитану. По ее мнению, грустные взгляды в сторону Британии каждый раз при поднятии на капитанский мостик могли означать только то, что сэр Эдвард считал часы до той минуты, когда леди сойдет с корабля и больше никогда его не побеспокоит. От этих мыслей разрывалось сердце: единственный друг, которого, как казалось Этель, она обрела, бросал ее. И у нее не было права его в этом упрекнуть. Она больше не брала капитана под руку и говорила теперь тоже совсем мало. В их разговорах стало всё больше неловкого молчания, как и в самые первые дни знакомства. Капитан с грустью думал, что все возвращалось на круги своя. Этель с болью думала о том, что лучше бы она все-таки успела тогда прыгнуть за борт. В день прибытия в Саутгемптон пошел снег. Стайлз, закутанный по самые уши, бродил по палубе и ворчал, что белая мгла на море — гиблое дело. Леди Этель была с ним согласна, ее личная белая мгла разъедала, как щёлочь, все то доброе, что подарил ей «Неустанный». Она стояла на носу, со смирением смотря на приближающиеся серые стены порта. Издалека он казался камнем — злым и гудящим, выбрасывающим в воздух ядовитые пары в виде стай противных чаек. В этом городе она сойдет на землю и возьмет экипаж, чтобы добраться до дома. Снова в одиночестве. Снова с разбившимися надеждами. — Миледи, — послышалось за ее спиной, и Этель обернулась, едва не ударившись о древко кливера. Мэттьюз стоял перед ней, неуверенно ковыряя мыском ботинка паклю в палубных досках. — Миледи, мы с ребятами надеемся, что вам понравилось с нами плыть. Этель нашла в себе силы улыбнуться. — Не сомневайся, Мэттьюз. И передай остальным, что я никогда не забуду это путешествие. — Так вот об этом, — продолжал боцман, — мы постарались тут и кое-что сделали для вас, миледи. Он протянул руки. В красных, мозолистых ладонях лежал тонкий шнурок с насаженным на него маленьким крестиком. — Он сделан из осколка ядра, миледи, — объяснил Мэттьюз, — крепче любой стали. Пусть он вас хранит. Этель растроганно покраснела и, забыв обо всех приличиях, обняла старого боцмана в потертой флотской куртке. — Спасибо, — шепнула она ему на ухо, — я никогда вас не забуду. Уже через много лет, сидя со своими внуками, Мэттьюз гордо рассказывал о том, что его обнимала сама графиня Эдрингтонская, однако, опускал тот факт, что он при этом прослезился как мальчишка. Боцман уже давно ушел, а Этель всё стояла и смотрела на лежащий у нее в ладони черный крестик. Эта маленькая вещица будто действительно была заговоренная: хор матросских голосов в ее голове зашумел, закричал «Не бойся!» и смешался с боем волн о нос корабля. Этель вдруг почувствовала невероятную, упоительную легкость. Она всё решила. Раз уж им с капитаном суждено расстаться навсегда, то пусть лучше она будет после мучиться от стыда, чем от осознания того, что она упустила единственную возможность остаться навсегда в чьей-то памяти.        Сэр Эдвард складывал свои путевые карты, когда в каюту дерзко, без стука, вошла его пассажирка. Выглядела она встревоженной, но капитан, погруженный в свои собственные переживания, этого не заметил. — Ну вот мы почти в Саутгемптоне, — как можно радостнее сказал он, — уже через несколько минут будем стоять на твердой земле. Полагаю, вы рады. — Полагаю, это не вопрос, — отозвалась леди Этель, подойдя ближе. Капитан, не зная, чем занять свои руки, чтобы только не смотреть на девушку, судорожно вышел из-за стола и столкнулся с той лицом к лицу. Ее старомодное платье покрывал офицерский плащ, вызволенный откуда-то из запасов «Неустанного», из-за чего вся хрупкая ранее фигура девушка казалась значительнее и тверже. — Сэр Эдвард, — тихо заговорила Этель, и из ее голоса вдруг исчезла вся решительность, — мы скоро будем в Саутгемптоне. — Мне кажется, это тоже не совсем вопрос, миледи, — так же тихо отозвался капитан. Он показался Этель чудовищно красивым в холодном утреннем свете. Его черный мундир с блестящими бляхами пуговиц делал капитана похожим на угрюмого тауэрского ворона, строго следящего за порядком на своей земле. Темные волосы, будто припорошенные сединой, вздрагивали от каждого дуновения северного английского ветра. — Сэр Эдвард, — вновь начала девушка, подходя еще на шаг ближе и в последний момент пугаясь тех слов, что собиралась сказать, — можно я сохраню вашу рубашку? В груди капитана болезненно кольнуло: он не знал, смеяться ему или кричать от отчаяния. — Разумеется, — улыбнулся он через силу, — если это сохранит обо мне добрую память для вас. И в этот момент последняя ледяная волна личного моря Этель смыл перед ней всякие преграды. — Рубашке не передать всю ту добрую память, что я хочу сохранить после вас, — затараторила она, глядя на собеседника уже снизу вверх, из-за роста, — вы даже не представляете, что сделали для меня. Вы дважды спасли мою жизнь и бесчисленное количество раз спасли мое сердце. Нигде я не была еще так счастлива как здесь, на «Неустанном», с вами. Да, да, с вами! Я знаю, что вы не можете испытывать ко мне ни грамма сердечных чувств, не спорьте. Я кажусь вам маленькой и смешной, я прекрасно понимаю, что меня сложно воспринимать всерьез, но поверьте, то, что я чувствую к вам, никогда еще со мной не случалось. Сэр Эдвард, мне кажется, я люблю вас. Капитан на секунду подумал, что умрет прямо там, на полу своей каюты, от позорного разрыва сердца. Он не верил своим ушам: девочка повторяла ему точно те слова, которые крутились веретеном в его воспаленном сознании уже многие дни. Очевидно, он начал терять сознание, так как губы леди Этель оказались так близко, что не поцеловать их стало бы преступлением. Она была испугана, неумела и не сдерживала дрожь даже тогда, когда капитан, чтобы не потерять равновесия, осторожно обнял ее обеими руками за талию. Этель обнимала его в ответ. Она не отталкивала его. Эта юная леди всерьез хотела его поцелуя. В голове у капитана за пару секунд рухнула вся прежняя картина мира и родилась новая, сюрреалистичная, с какими-то новыми устоями. Леди Этель смотрела на него, не в силах перевести дыхание. Щеки ее раскраснелись, а по подбородку тянулась тоненькая ниточка слюны. Капитан смахнул ее пальцем — такая деталь леди была не к лицу. — У меня не хватает слов, леди Этель, чтобы выразить вам всё то, что я хотел бы ответить вам на ваше… — Этель, — вдруг прервала его девушка. Капитан непонимающе изогнул бровь. — Просто Этель, без «леди», — улыбнулась она и, потупив взгляд, продолжила с трудно сдерживаемым смехом, — у вас и правда соленые губы. Выяснить, что хотела этим сказать Этель, капитану было не суждено, так как на палубе раздался боцманский свисток, возвещающий об окончании швартовки. Путь «Неустанного» был окончен.        Они спускались вместе по трапу, и сэр Эдвард поймал себя на мысли, что хотел бы всю жизнь пройти так, как путь от палубы до земли — под руку с этой девушкой. Команда провожала их обоих как в последний раз — Этель имела совсем мало шансов вернуться на «Неустанный» когда-либо в жизни, а коммодор Пеллью, по его собственным словам, намеревался вскоре оставить службу на борту, предпочтя ей кабинет в адмиралтействе. Для них обоих это плавание было своеобразным прощанием с морем. — Обещайте мне писать, — попросила Этель, высунувшись из окна семейного экипажа (его, очевидно, прислали еще неделю назад) и протянув капитану бумажку с наскоро написанным на ней почтовым адресом. — Только если я могу надеяться получать от вас ответы, — в ответ улыбнулся капитан, забирая бумажку и будто невзначай касаясь девичьих пальцев. Этель прищурила глаза и вдруг по-детски дерзко спросила: — Вы не поцелуете меня снова? Эта просьба очень напомнила капитану их разговор после вальса. Стараясь не рассмеяться, он приблизился к почти вывалившийся из окна кареты леди и мягко поцеловал ее в скулу. Та, к его большому удивлению, зарделась — очевидно, такая нехитрая ласка казалась для нее чем-то личным. — Хватит с вас, — шутливо пожурил ее капитан, — иначе я не смогу вас отпустить. И, не дожидаясь ответа от Этель, он приказал кучеру трогать. Еще долго капитан всматривался в белое лицо, кричащее ему что-то из открытого окна кареты, и даже пытался по губам прочитать, что именно до него хотели донести, но улица кончилась, карета повернула, и от бледного личика, на котором теперь слабо тлел ореол его поцелуя, осталось только воспоминание. Сэр Эдвард сжал в пальцах бумажку с адресом. Жизнь без моря обещала стать не такой уж непосильной ношей.