Топсель обо всём умолчит

Но время шло, и связь, казавшаяся нерушимой в день прибытия «Неустанного», будто переставала существовать. Сэр Эдвард, как и обещал, исправно писал Этель письма, но еще ни на одно не получил ответа. Выглядело это до нелепого странно: почтовый путь от Портсмута, в котором базировался комитет сэра Эдварда, до Лондона был хорошо налажен, и перебой мог случиться только по нелепой случайности, которая не могла повториться со всем тем десятком писем, что коммодор отправил в дом Эдрингтонов. Коммодор (капитаном он теперь не мог значиться даже номинально, «Неустанный» бесхозным стоял на приколе) грешным делом подумал, что позволил себе в письме какую-нибудь вольность, которая не дай бог обидела Этель или, что еще хуже, попалась на глаза матери или бдительной няньке. Но сэр Эдвард тут же отмел эту мысль: он никогда бы не позволил себе ничего фривольного, и каждое свое письмо перечитывал по несколько раз, чтобы вычистить любые сомнительные моменты. Однажды он даже решил, что девушка просто не желает получать письма от него. Но не она ли сама протянула ему бумажку с адресом? Ситуация с каждым днем становилась всё запутаннее и мрачнее. Последним штрихом стало то, что письмо, отправленное коммодором по привычному адресу, вернулось обратно. И тогда сэр Эдвард отправился в Лондон. Экипаж медленно продирался через забитые до отказа, как бочки с осьминогами на Ямайке, столичные улицы. От тротуаров, закоулков, одежды торгашей — отовсюду разил такой смрад, что сэру Эдварду захотелось протереть свой новенький коммодорский китель. Тошнотворные пары будто оседали на него масляной пленкой, превращая сияющие офицерские пуговицы, знак отличия, в бесполезные матовые безделушки. Коммодор пытался возродить в памяти точный портрет той, к кому он ехал так долго. Этель отчего-то представала в его рассудке в том самом платье, что Мэтьюз со Стайлзом вытащили из испанского трюма. Лицо ее было румяным, улыбка — широкой, и сэр Эдвард невольно рассмеялся этому образу. Ему хотелось помнить Этель в ее последние недели на «Неустанном», когда ее страхи постепенно рассеивались, а доверие к нему самому росло с каждым днем. Карета свернула на Кенсингтон, и пейзаж за окном резко изменился. Появились деревья — голые, но аккуратно стриженные. Торговцев стало совсем плохо слышно, а на место их бесконечному гомону пришел стук копыт, чириканье птиц и похожие на него разговоры дам, мерно вышагивающих по тротуарам и сторонившихся луж. Сэр Эдвард усмехнулся: за пару месяцев плавания в Лондоне поменялась мода. Теперь кокетливые дамы выбирали платья с завышенной талией и таким длинным шлейфом, что не запачкать его было почти геркулесовым подвигом. Тут же коммодору вспомнилось платье, в котором Этель впервые попала на его корабль: тогда его покрой показался сэру Эдварду аляповатым, но то, что теперь носили лондонки, выглядело в разы забавнее. «Как римские патриции» — усмехнулся он про себя и ненароком провел ладонью по своей обтянутой чулком коленке, — «слава богу, что кюлоты нерушимы, как скала». Дверь дома Эдрингтонов открыл дворецкий такого вида, будто он владел личным почтовым адресом всех представителей царствующей фамилии. Оглядев с ног до головы сэра Эдварда, он надул щеки, набираясь важности, и сухим тоном спросил, как достопочтенный сэр прикажет доложить о нем. — Сэр Эдвард Пеллью, виконт Эсмутский, коммодор военного флота его величества короля Георга, — сообщил сэр Эдвард, не без удовольствия наблюдая, как утекает спесь из взгляда лакея, — будьте добры сообщить графу Эдрингтонскому, что я прибыл навестить его старшую дочь, леди Этель. Слуга хмыкнул, манерно кивнул и жестом пригласил коммодора следовать за ним. Городской дом Эдрингтонов был тем представителем холодной элегантности, которую так уважала, согласно слухам, королева-мать: все элементы интерьера были выдержаны в едином строгом стиле, и лишь кое-где эта строгость позволяла себе дать слабину в виде изящной вазы или статуэтки на эмалированном постаменте. Гостиная напоминала принцессу, больную чахоткой: богатая мебель, обильно украшенная резьбой, будто стыдливо оттенялась синевой обоев и обивки, а задернутые шторы и вовсе превращали интерьер в декорации душещипательной немецкой трагедии. Во всей этой мрачной, будто увядающей красоте коммодор различил лишь одну живую фигуру. На диване, отложив вышивание, сидела крупная женщина с оплывшим лицом и прической, которая ей совсем не шла. Она, очевидно, когда-то была очень красива — о том свидетельствовали и ровный нос, и всё еще изящная линия широких скул, и фамильный портрет, имевший с ней крайне схожие черты, который коммодор заметил на лестнице. К тому же, дама на диване была еще вполне молода — рука, протянутая сэру Эдварду для поцелуя, была гладкой, полной, с аккуратными ногтями и большим количеством драгоценных колец. — Сэр Эдвард Пеллью, Лорд Эсмут, к вашим услугам, мадам, — галантно поприветствовал даму сэр Эдвард. — Приятно познакомиться с героем нашего времени, — протянула та низким, обволакивающим голосом, — леди Ева Клайвли, графиня Эдрингтон, к вашим услугам. Сэр Эдвард вежливо улыбнулся и с удивлением для себя отметил, какими холодными и злыми были глаза хозяйки дома. — Что привело к нам такого прославленного офицера, сэр Эдвард? — графиня жестом приказала лакею принести чай и кивком разрешила Пеллью опуститься в соседнее кресло, — если вам нужен мой муж или сын по каким-нибудь делам, то, боюсь, вам придется обождать. Они сегодня в доме герцога Эссекского, кажется, смотрят каких-то новых породистых щенков, которых тот привез из Южной Африки. — Я охотно подожду их, леди Клайвли, — улыбнулся коммодор, — но, по правде сказать, я здесь, чтобы выразить свое почтение вашей дочери. Ладони леди отчего-то напряглись. — Простите, я вас не понимаю, — холодно заговорила она, — вы разве знакомы с Этель? — Я командовал судном, на котором леди Этель прибыла в Англию. — Это невозможно, — отрезала графиня, — моя дочь прибыла в Англию на «Наследии», как ей и было велено. А им уже пятнадцать лет как неустанно командует капитан Расселл! Коммодор почувствовал неладное. — Разве она не рассказывала вам о крушении? — Мой дорогой сэр Эдвард, если бы я всегда обращала внимание на то, что лепечут глупые дети, я потеряла бы свой здоровый цвет лица еще лет десять назад! Внезапно коммодора охватила необоснованная, тупая злоба. Ему вспомнилось лицо леди Этель, когда ту едва достали из воды — бледное, мокрое, холодное и испуганное. Вспомнились ее хрупкие пальчики на его запястье, и то, как жадно Этель набросилась на простой морской обед. Сэр Эдвард внезапно осознал, что, проходи «Неустанный» всего парой миль севернее, леди Этель погибла бы, и он никогда не узнал бы ни ее, ни того чувства, что она в нем открыла. А ее мать не удосужилась даже поинтересоваться у дочери, отчего та прибыла в Лондон двумя неделями позже обозначенного срока. Очевидно, ярость сэра Эдварда потревожила какие-то потоки мироздания, потому что на верхнем этаже послышался стук, и нечто легкое, спустившись до средины лестницы, застыло на ступенях. Коммодор присмотрелся. Это была Этель. — Это вы? — позвала она так, будто увидела призрака. Она сама была похожа на нечто бестелесное: еще более худая, чем на неустанном, облаченное в серое платье нового покроя, она своим видом будто открыла в сердце сэра Эдварда давно зажившую язву. Если бы дом Эдрингтонов был кораблем, коммодор бросился бы к Этель, обнял и поклялся бы больше не отпускать ее никогда. Но они находились на суше, и на ней царили совсем другие правила. — А вот и Этель, — притворно-весело отозвалась графиня, — кажется, к нам заглянул твой знакомый! Спустись, поздоровайся. У нее была неестественно ровная спина. Этель шла маленькими шагами, осторожно, почти испуганно, и так же испуганно она подала коммодору руку для поцелуя, не сводя с его лица своих больших звериных глаз. Сэр Эдвард с болью подумал о том, что всё вернулось на свои места — так, будто и не было месяцев плавания. Этель снова чего-то боялась, от чего-то страдала, и теперь у него не было даже возможности помочь ей. Она снова была похожа на ту растерянную девочку, которую он в ярком свете ямайского солнца принял за медузу. Принесли чай. Графиня о чем-то долго и мерно говорила, то перечисляя возможных общих знакомых Эсмутов и Эдринтгтонов, то рассказывала какие-то небылицы о погоде. Она будто специально не хотела замечать того, что ее собеседники были знакомы между собой. Этель отвечала невпопад, пряча взгляд, и то и дело глядя исподлобья на сэра Эдварда. «Помоги мне», — звенело в ее глазах. Подливая молока в чашку коммодора, Этель наклонилась, и тот увидел болтающийся на тонкой шее черный чугунный крестик. — Представляете, — вдруг оживилась графиня и кивком указала на украшение, — привезла из Саутгемптона эту гадость и отказывается снимать. Говорит, что талисман. Разве же это не дурной тон, сэр Эдвард? Коммодор приложил все усилия, чтобы не сжать кулаки. — Мне кажется, что это весьма милая безделушка, вполне подходящая юной леди, — проговорил он и прикоснулся поцелуем к руке Этель. Кожа у нее в свете гостиной отливала какой-то мертвецкой зеленцой. Они не могли перекинуться и парой слов, но взгляды, изученные друг у друга в течение всего плавания, позволяли им обходиться без лишних разговоров. «Я скучал», — означал едва видимый кивок головы. «Я молила бога, чтобы ты приехал», — означало прикосновение к чугунному крестику. « Скажи, что с тобой происходит?», — вопрошало постукивание пальцами по манжету. «Помоги мне», — кричали прикрытые в муке глаза. Раздался шум в прихожей, и сэр Эдвард понял, что вернулся хозяин дома. Странные шорохи и бормотание разлились по особняку, и в гостиную, удерживая что-то совершенно очевидно живое в шелковом свёртке, вошел статный джентльмен в богатом зеленом костюме. — Аласдайр, — обратилась к нему графиня, и коммодор понял, что перед ним стоит ее муж, — у нас гости. Лорд Пеллью, познакомьтесь с моим мужем. — Нет нужды представлять нас так официально, — произнес граф, обнажая в улыбке ряд мелких, ровных зубов, — я много слышал о вас, сэр Эдвард, и о ваших подвигах. Что привело вас в наш дом? Ответить коммодор не успел, потому что шелковый сверток, прижатый к груди сэра Аласдайра, зашевелился и жалобно заскулил. — Совсем забыл, — усмехнулся граф, — герцоги Эссекские с месяц назад получили первый помет от суки, которую привезли из наших колоний в Африке. Нам даровали щенка. Ева, не подержишь его минуту? Я бы хотел переговорить с коммодором без лишнего писка. Графиня поджала губы так, будто увидела перед собой полный ночной горшок. — Он испортит моё платье! — нервно заговорила она, — убери его подальше! Судя по движению руки графа, щенок имел все шансы закончить свою едва начавшуюся жизнь от падения на мраморный пол. Шелковый сверток истошно визжал, и сэру Эдварду показалось, что сейчас в полёт отправится не несчастная божья тварь, а живой младенец. Этель смотрела с ужасом на сложившуюся ситуацию, но не смела протянуть даже рук или подать голоса, чтобы спасти маленького зверя. Тут к сэру Эдварду пришла догадка: все в этой семье, кроме юной леди, были патологически, бездумно жестоки. Он вспомнил майора Эдрингтона, этого красивого юношу, который безжалостно разделывался с противниками на Бретонском берегу, улыбаясь каждый раз, когда сабля пронзала человеческое тело насквозь. Он видел эту картину издалека, но она почему-то особенно глубоко притаилась в его памяти. Эти чистокровные лорды и леди, полные благородства и всех тех качеств, что принято считать достоинствами в высшем обществе, в самый ответственный момент являли себя чудовищами. Самым забавным коммодору показалось то, что леди Этель тоже отчасти унаследовала эту черту: безумие, сияющие в ее глазах после битвы, было завораживающим, но странным, таким, будто леди была бы рада не просто выкинуть ядра за борт, а разорвать ими на части десятка два испанских моряков. Но сейчас Этель сидела, боясь сказать даже слово, чтобы предотвратить разыгрывающуюся в гостиной трагедию. И это было мучительно. — Разрешите мне, — вежливо спросил сэр Эдвард, понимая, что еще секунда промедления стоила бы щенку жизни, — раз вам так неудобно его держать, я охотно окажу вам услугу. — Вы очень любезны, сэр Эдвард, — граф без колебаний впихнул в объятия своему новому знакомому шелковый сверток, — на самом деле, я буду рад, если вы заберете его насовсем. Мы с женой не очень жалуем животных, я и взял-то это недоразумение исключительно из уважения к герцогу. Сэр Эдвард переводил взгляд с щенка на леди Этель, застывшую на диване всё в той же напряженной позе, и внезапно его осенило. — Сэр Аласдайр, могу я презентовать этого щенка вашей дочери? Мне кажется, он ей пришелся по сердцу. Граф посмотрел на Этель так, будто впервые заметил ее присутствие. — Если вам угодно, — бросил он, равнодушно пожав плечами, — это уже будет целиком на вашей совести. Подойдя к девушке, коммодор мягко положил щенка на ее колени. Та, пытаясь унять дрожь в ладонях, осторожно развернула сверток, и на свет показались сначала черно-белые стоячие уши, а затем и всё остальное неказистое тельце, присущее каждой недавно родившейся собаке. Щенок тявкнул, икнул и с недоверием лизнул леди в бледный нос. — Простите мою дочь, сэр Эдвард, она немного истерична, — будто с извинением произнёс граф, наблюдая с раздражением, как по щеке Этель катится слеза умиления. Сэр Эдвард не видел в этом ничего удивительного: леди Этель отчего-то всегда острее реагировала на легкие и несложные проявления симпатии, чем на страстные объятия или поцелуи (не сказать, что коммодор проверял данную теорию досконально, но весь его опыт говорил в пользу этого довода). Беседа за чаем постепенно исчерпывала саму себя. Графиня, как хищный пингвин (сэр Эдвард видел этих диковинных птиц в путешествии к Эквадору), поглядывала из-за своей чашки то на мужа, то на коммодора, очевидно, пытаясь понять, что он делал в этом доме и почему не может нормально, без глупых сказок о крушении и кораблях, объяснить свое знакомство с ее нервной дочерью. Граф Эдрингтон, напротив, с каждым словом становился всё смелее, но речь его становилась бессвязной, поверхностной, и через пару предложений коммодор уже перестал улавливать суть того, о чем граф пытался рассказать. Факт знакомства сэра Эдварда и Этель пара продолжала игнорировать. — Знаете, а леди Этель, между прочим, потрясающе отважный путешественник, — решил начать сэр Эдвард, — моя команда до сих пор вспоминает ее самыми добрыми словами! Графиня побледнела, а граф стоически сдержал подобравшийся к горлу кашель. — Мы не говорим об этом, сэр Эдвард, — скрипя зубами, проговорила леди Клайвли, — мы считаем, что морские путешествия не пристали юной леди. К тому же, это совершенно неприлично — путешествовать одним транспортом с мужчинами. Мать моего мужа, вдовствующая графиня Эдрингтон, зачем-то поощряет подобные поездки, но я отношусь к ним крайне негативно. Не только я, а вся наша семья. Правда, Аласдайр? Граф кивнул, очевидно, не слишком вникая в суть вопроса. В гостиной воцарилось нервное молчание. — Может быть, пройдем в сад, сэр Эдвард? — спас ситуацию граф, — у нас высажены чудесные платаны, думаю, вы, как знаток средиземноморской природы, — вы же плавали близ Киберона при прошлых сражениях? — оцените талант нашего садовника. Этель, ради бога, брось это создание и надень шляпку! И девушка, и щенок смотрели затравленным взглядом на всех присутствующих. Коммодор мягко улыбнулся ей. — Не беспокойтесь, леди Этель, я его подержу. Остроухий щенок удивительно спокойно сидел в его руках. Сэр Эдвард слышал о такой породе — путешественники называли ее «Африканский молчун». Небольшая собака без подшерстка, которую использовали местные дикари для охоты на болотных крыс, проникла на Туманный Альбион и была, очевидно, обречена на мучительную смерть в холодном сыром британском климате. Щенку, сидевшему теперь на руках коммодора, должно быть, повезло больше остальных — он хотя бы попал в нежные руки леди Этель, а она, сэр Эдвард был уверен, будет любить его так, как ее саму еще никто никогда не любил. Этель спустилась вниз в костюме для прогулок, отобрала у коммодора собаку, и благородная процессия двинулась по направлению к раскинутому за особняком саду. Это был удобный и совершенно законный повод для сэра Эдварда идти с Этель рука об руку, и он был рад хотя бы этому — поговорить по душам им всё равно не дали бы. Граф разглагольствовал про свои платаны так увлеченно, что не заметил, как его жена отстала на пару шагов и теперь внимательно следила за тем, о чем беседовали его дочь и коммодор Пеллью. Шепнуть что-то на ухо юной леди или коснуться ее руки теперь и вовсе представлялось невозможным. — Лейтенант Хорнблауэр передает вам свои самые теплые пожелания, — как бы невзначай бросил сэр Эдвард, поглядывая на Этель. Та выглядела потерянной. — Передайте ему, пожалуйста, ответные, сэр Эдвард, — она вежливо изобразила подобие улыбки, — почему же он не прибыл с Лондон вместе с вами? — Этель, — грозно произнесла графиня Эдрингтон, — не утомляй сэра Эдварда глупыми вопросами. Тонкие пальцы на локте коммодора сильно сжались. Он знал этот жест: девушка из последних сил держалась, чтобы не закричать. Ситуацию могло спасти только чудо, вернее, только та связь, которая могла поддерживаться между леди и коммодором невербально. Щенок на руках у девушки беспокойно шевелился. — Знаете, леди Этель, в Портсмуте на днях произошло удивительное происшествие, — сэр Эдвард говорил как можно более легкомысленным тоном, при этом со всей выразительностью, на какую был способен, глядя в глаза юной леди, — брандер, который мы захватили и привезли в порт, во время шторма оторвался от причала и сам по себе уплыл в открытое море. Бог знает, где его теперь искать. За ним отправились два корабля с лейтенантами на руководящих постах, но у меня создается впечатление, что они скорее встретят друг друга, чем этот многострадальный «поджигатель». — Что такое брандер? — попыталась встрять в разговор графиня. Её дочь, замедлив шаг, пристально смотрела в глаза своего собеседника, не реагируя более ни на что. — Что вы говорите… — протянула она тихо, а затем разжала руки: щенок, скатившийся по подолу ее платья на землю, почувствовал свободу и что есть мочи побежал в глубь сада. — Стой! — крикнула девушка и бросилась за ним, лишь раз обернувшись на оставшихся позади мать и коммодора. — Прекрати позориться и вернись обратно! — завопила графиня, — леди не смеет так бегать! — Ничего страшного, леди Клайвли, я ей помогу, — улыбнулся коммодор и быстрым шагом последовал за беглецами. Он прекрасно знал, что означал этот маневр: теперь они наконец-то могли поговорить с глазу на глаз. «Умная девочка», — про себя с улыбкой повторял он, заворачивая за угол и видя, как в тени флигеля его поджидает фигура в сером, — «ты как всегда верно поняла мои слова». Едва коммодор достиг своей цели, Этель, забыв о приличиях, бросилась ему на шею. Сэр Эдвард надеялся на долгое приветствие, и уже собирался обнять девушку изо всех сил, прижаться к ее щеке, сказать о том, как он истосковался по ней, но Этель, так же стремительно, как и начала это объятие, отпрянула назад, поправляя шляпку. — У нас мало времени, сэр Эдвард, — прошептала она, — мать еще спустит на меня всех собак за эту выходку сегодня, но игра стоит свеч. Рука ее беспокойно теребила манжет, и сэр Эдвард с ужасом увидел, что под ним темным синим пятном горит едва начавшая проходить гематома. Но расспрашивать об этом действительно не было времени. — Почему вы не отвечали на мои письма? — спросил он, подойдя ближе и беря девушку за руки. — Письма? — удивилась она, — я не получила ни одного и решила, что вы забыли меня… Коммодору даже перестало быть интересно, что случилось с его письмами. Он готов был даже принять факт того, что все они сгорели в геенне огненной или, в крайнем случае, потерялись по дороге. Сэр Эдвард протянул руку и мягко провел по девичьей щеке, ловя ответный жест. — Я уже говорил вам однажды, что вас невозможно забыть, хотя тогда вы были едва ли не при смерти. — Я при смерти сейчас, — она посмотрела на него полными отчаяния глазами, — я не смею просить вас о помощи, так как вы не можете спасти меня, но теперь вы хотя бы понимаете, почему я оказалась тогда на краю борта «Неустанного». В голову сэра Эдварда пришло единственное правильное решение. — Этель, послушайте меня внимательно, — заговорил он, — я могу спасти вас. Но вы должны ответить прямо сейчас: да или нет? Леди была умна, а потому растолковывать этот вопрос было не нужно. Но она также была и недоверчива. — Вы делаете это только потому что вам меня жаль? — спросила Этель с горечью, отнимая ладони сэра Эдварда от своего лица, — если так, то, пожалуйста, не стоит, я слишком горда, чтобы принять такой подарок. — Вы оскорбляете меня, — жестко произнес коммодор, — неужели я еще не достаточно ясно и открыто выдал свои чувства к вам? Я думал, мы разъяснили всё еще тогда, в каюте «Неустанного». Этель посмотрела на него виновато, потупив взгляд, и сэру Эдварду в миг стало совестно за свой нелюбезный тон. — Простите меня, — прошептала девушка, несмело подходя ближе и касаясь кончиками пальцев руки коммодора, — но я так давно научилась никому не верить… Разумеется, я в вас не сомневаюсь. Вдалеке послышались крики. Стоило возвращаться. — Так вы согласны? — спросил коммодор, удерживая девушку на месте. Та неожиданно тепло улыбнулась. — Да, — сказала она, — тысячу раз да, — и со странной мольбой добавила, — Поцелуете меня? Голоса приближались. — В другой раз, — заверил ее сэр Эдвард, — я даю вам слово. И в следующий свой визит я попрошу вашей руки. И всё-таки коснулся лёгким поцелуем лба своей юной возлюбленной. Они вышли на тропинку, где металась, взбивая гравий, нервная, похожая на растолстевшего индюка, графиня. — Простите, сэр Эдвард, что вам пришлось это пережить, — бросилась она к нему, — моя дочь совершенно несносна! — Бросьте, леди Клайвли, — улыбнулся коммодор, смахивая пыль с колен, — я изрядно позабавился! Щенок поистине восхитительный. Ему должно быть не менее трех месяцев, раз он может так резво бегать. Как вы, кстати, назовете его, леди Этель? Девушка стояла чуть позади, прижимая к себе трехцветное создание. — Топсель, — ответила она, не задумываясь. — Что за глупое имя! — неловко рассмеялась графиня, — где ты вообще набралась таких слов? — А мне нравится, — встрял в разговор граф, — звучно, по-морскому. Это всё ваше влияние, сэр Эдвард? Какие чудеса творит лишь одна прогулка с вами! И Этель, и коммодор едва сдерживали улыбки от того, насколько точно всё подметил лорд Эдрингтон (за исключением, разумеется, количества прогулок). Когда пришла карета, коммодора вышли провожать все члены семейства Эдрингтон, присутствовавшие в доме. Все желали поскорее увидеть его вновь. Нервная графиня, заливисто хохоча, предвещала начало долгой и крепкой дружбы и просила непременно приехать к обеду в следующую среду и рассказать о морских путешествиях. Граф, очевидно, в этом доме был не на таких крепких позициях, как его жена, а потому лишь учтиво кивал на каждое ее слово. Лишь Этель своим напряженным видом выдавала реальное положение вещей: как только карета сэра Эдварда скроется за углом, дом Эдрингтонов вновь превратится в ее персональный ад. Проходящие синяки темнели под манжетом, как следы въедливого пороха. Сэр Эдвард сжал зубы. «Потерпи еще немного», — мысленно умолял он ее, когда экипаж тронулся с места, — «я спасу тебя. Слово офицера».