Топсель обо всём умолчит

— Нет, — пронеслось по обеденному залу так громко, что Этель выронила вилку. Даже лакеи у дверей, которым полагалось молча, как каменным истуканам, прислуживать господам, округлили глаза и почти синхронно вздрогнули. Коммодор пытался сохранить хладнокровие. — Простите? — переспросил он. — Я сказала «нет», и точка! — сурово произнесла графиня, — я не могу позволить вам жениться на моей дочери. — Но почему? — удивление коммодора росло. Он посматривал на Этель, но в глазах той читалась странная покорность и отчетливое «я знала, что ничего не получится». Сэр Эдвард не понимал ее отчаяния: план был безупречен, и на первый взгляд у графини Эдрингтон не было никакой причины отказывать такому выгодному жениху. У той, однако, был свой взгляд на ситуацию. — Вы старше, — сухо сказала леди Клайвли. — Я всегда думал, что опытность — это благо для главы семьи, — постарался улыбнуться сэр Эдвард. — Вообще-то, Ева, я согласен с коммодором… — постарался вступить в разговор номинальный глава семейства, но графиня посмотрела на него с такой выразительной угрозой, что упитанное лицо сэра Аласдайра мгновенно спряталось за бокалом вина. — К тому же, — продолжала графиня, не принимая во внимание общее напряжение, — вы моряк, вы не бываете дома. Неужели вы хотите обречь мою девочку на вдовство при живом муже? — Мама, но я согласна… — очень тихо и боязливо постаралась возразить Этель, и в этом была ее ошибка. Графиня, обернувшись с хищным, безумным взглядом, вытянула голову, как стервятник, и крикнула совсем не как подобает благородной леди. — Молчать! — и, казалось, стекла в бокалах с вином затрещали от этого звука, — отправляйся в свою комнату немедленно! В дверях появилась горничная, и, перенимая злое выражение лица своей хозяйки, приготовилась сопровождать юную леди наверх. Сэр Эдвард не понимал, что делал этот дом с той девушкой, которую он знал на «Неустанном». Все обращались с ней, как к пятилетним ребенком, или, того хуже, как с ублюдочным щенком, но она зачем-то оставалась покорной. Чувствующая себя превосходно в пылу битвы, леди теперь не замечала реальной опасности, которую несло ей проживание под родительской крышей. Даже уходя из обеденной залы, Этель лишь молча, сдерживая слёзы, кивнула присутствующим и пожелала всем приятного аппетита. В ее больших глазах плескалось столько боли, сколько сэр Эдвард не видел в них даже накануне ее неудавшегося самоубийства. Это была даже не боль отчаяния — это была боль, мучительная боль от смирения с неизбежным. Она резала его без ножа: всё говорило лишь о том, что коммодор не смог выполнить своего обещания, и Этель, что было самым страшным, прощала его. «Ты не виноват ни в чем», — кричали ее покрасневшие от постоянно сдерживаемых рыданий уголки глаз. Коммодор решил, что пришло время идти ва-банк. — Я перехожу в штаб адмиралтейства, а потому буду почти всё время проводить на суше, мадам, — обратился он к графине, понимая, что голос ее мужа в этом доме не имеет цены, — мы будем жить в Портсмуте и в моем поместье Тинмут в Девоне. — Тинмут? Что за провинциальная дыра? — дерзко спросила графиня. Сэр Эдвард лишь позже узнал, что сама леди Клайвли происходила из Йоркширского рода, настолько случайно получившего дворянство, что ей, как и каждой провинциалке, казалось кошмаром покинуть даже пределы центрального Лондона. — У вашей дочери будет всё, о чем может мечтать девушка в ее возрасте. Я готов заверить вас, что… — Хватит, — отрезала леди Клайвли, — ваши уговоры неуместны. Я уже сказала свой ответ, и прочие разговоры излишни. Я прошу вас покинуть наш дом и больше не приходить, только если у вас не будет никаких исключительно официальных дел с сэром Аласдайром. Всего доброго! Сэр Эдвард впервые столкнулся с тем, что его выгоняли из дома, и кто? — жена хозяина! Чувствуя, как начинает дергаться его глаз от плохо контролируемого гнева, он поспешил встать из-за стола, но был окликнут графом Эдрингтонским. — Позвольте проводить вас! — почти жизнерадостно сказал граф, сбегая из-под пристального взгляда жены и удерживая гостя за локоть. С удивлением сэр Эдвард открыл для себя еще одну особенность этого дома: всё в нем было захвачено влиянием нервозности графини. Сэр Аласдайр, казавшийся важным и солидным джентльменом в прошлый визит коммодора, теперь семенил по коридору, боясь даже лишним звуком потревожить свою нервную жену. Он либо слишком любил, либо слишком боялся супругу, но это чувство определенно захватывало его только, когда он переступал порог собственного дома. Зрелище было грустное: древний дом и почтенная семья покрывались зловонной плесенью атмосферы тотального неуважения и абсолютно беспричинной злобы. У самой двери граф остановился и заглянул сэру Эдварду прямо в глаза. — Пожалуйста, знайте, что я лично ничего не имею против вашего предложения, — заговорил он таким тоном, будто пытался оправдаться, — как по мне, так лучше бы Этель действительно исчезла. Из этого дома, я имею в виду. Было так спокойно и хорошо, когда она уплыла на Ямайку… Руки коммодора похолодели. — Простите мне мою бестактность, — спросил он, едва сдерживаясь, — но всё звучит так, будто вы не любите свою дочь. Сэр Эдвард ждал, что граф начнёт возмущаться и оправдываться, но тот неожиданно покорно склонил голову. — Не буду скрывать, — сказал сэр Аласдайр, — отчасти так и есть. Повисла неловкая пауза. — Не подумайте, что в этом есть какой-то жестокий умысел, — поспешил разъяснить граф, — но чувства есть чувства. Я не мог заставить себя полюбить Этель. Она родилась не вовремя, тогда, когда мне исключительно нужен был наследник — я был болен и боялся, понимаете? А Этель… Она не похожа ни на меня, ни на леди Еву. Она родилась, когда моей жене было 17 лет, и та после родов перестала быть похожа на себя. Она потеряла свою красоту, стала раздражительна, нервозна… Я знаю, что это гнусно, но подспудно я виню свою дочь в том, что после ее рождения я потерял любимую женщину. Когда родился Сэмюэль, ничего подобного не случилось… Я безмерно обожаю леди Клайвли, но то, что вы видите сейчас, совершенно не похоже на ту девушку, на которой я когда-то женился. — Но почему она не соглашается на брак, если присутствие дочери вводит ее в такую нервозность? — недоумевал сэр Эдвард. Граф грустно обернулся туда, откуда все еще доносились нервные женские вскрики. — Не могу вам сказать, — продолжил он, — и, боюсь, повлиять на ее решение я тоже не в силах. Но, повторюсь, сэр Эдвард, я был бы рад, если бы вы забрали Этель отсюда. Вы крайне мне симпатичны. — Не могу так же лестно отозваться о вас, — холодно ответил сэр Эдвард, не прощаясь, и вышел из покрытого плесенью изящного дома. Находиться в нем далее ему становилось невыносимо. Шел мелкий, мокрый снег. Уже встав на подножку кареты, сэр Эдвард, будто почувствовав легкое прикосновение к спине, обернулся, посмотрел наверх, и в белой пелене надвигающейся метели увидел едва различимую фигуру в запотевшем окне. Этель, всё в том же сером платье, почти сливалась с мрачной декабрьской погодой, но коммодор даже сквозь пелену стекла видел, как горят тихой скорбью ее глаза. Вдруг он подумал о том, что никогда не задумывался об их цвете, и почувствовал, что умрет, если не выяснит это в ближайшую минуту. Но сэр Эдвард понимал, что это было невозможно. От леди Этель его отделяло стекло, снежная пелена и атмосфера тотальной нелюбви, царившая в доме Эдрингтонов. Этель приложила ладонь к стеклу, и та вдруг показалась коммодору единственным живым элементом представшей перед ним картины. Капли, стекавшие от ладони по обратной стороне окна, зеленели и становились невидимыми за новообразующейся мелкой испариной. Что-то зашевелилось у рамы, и сэр Эдвард узнал в черно-рыжей кляксе Топселя. Тот, вторя движениям хозяйки, положил на стекло обе лапы. Они оба, леди и щенок, будто хотели проститься с ним навсегда. «Ну уж нет» — подумал коммодор, — «фрегат в буре может сбиться с курса, но никогда с него не сойдет». Оглянувшись по сторонам, сэр Эдвард осторожно, почти незаметно послал девушке воздушный поцелуй. Он был уверен, что та всё увидит и поймет всё правильно. Буря затягивала их обоих в страшный водоворот, грозясь убить всё живое. Но коммодор Пеллью был отчаянным, опытным капитаном. Он знал, что пока кливер не порван, а шкоты затравлены как следует, корабль сможет всё преодолеть.