Топсель обо всём умолчит

На следующий день в газетах появилась заметка о состоявшейся помолвке между коммодором Эдвардом Пеллью, виконтом Эсмутом, и леди Этель, графиней Эдрингтон. Первая эйфория от с трудом одержанной победы спадала, и Этель с каждым днем погружалась в новое отчаяние. Какой бы сложно воспитанной девушкой она не была, она все-таки была воспитана как леди. А каждой леди с малолетства внушали, что свадьба — важнейшее событие в жизни каждого человека, и к ней нужно усердно готовиться. Все книги предписывали спрашивать советов по поводу будущего замужества у матери, но этот путь для Этель был заказан — графиня, отойдя от шока, за ужином сообщила ей, что не желает иметь ничего общего с «некой дамой, в будущем, вероятно, леди Пеллью», и что присутствие ее на предстоящей свадьбе оправдывается только нежеланием выносить сор из избы на публику. На это «совершенно точно в будущем леди Пеллью» ответила, что если кто-то желает пропустить данное торжество, то она охотно это поддержит, так как не желает видеть в свой особенный день никакой лжи и притворства. После этого дамы, загремев стульями, удалились каждая в свою комнату, и с тех самых пор не перемолвились ни словом. Сэр Аласдайр, не совсем понимавший, что творится с его домочадцами, решил закрыть на всё глаза и, подобно обезглавленной курице, слепо несся на всех парах к предстоящему торжеству — разумеется, в финансовом смысле этого слова. Сэмюэль Эдрингтон, младший брат Этель, казалось, был единственным, кого свадьба приводила в состояние почти боевого духа. Он прибыл из ставки командования фронтов на севере Франции спустя неделю после объявления о свадьбе, и пришел почти в щенячий восторг, когда узнал, что через сестру породнится с таким прославленным офицером, как сэр Эдвард Пеллью — они уже встречались ранее в ходе одной из военных операций, и Сэмюель до сих пор находился под глубочайшим впечатлением. Так что майор, кратко посвященный в курс проблемы, охотно обсуждал с сестрой всякие мелочи, вроде списка гостей или выбора священника. Но выбор платья, украшений, предсвадебный мандраж и начало семейной жизни — все эти, несомненно, важные вещи Этель обсудить было совершенно не с кем. Сэр Эдвард был единственным ее другом, но тот был далеко (коммодор отправился в своё поместье, чтобы подготовить дом к приезду молодой жены), да и обсуждать такие сложные вопросы с будущем мужем, к которому они имели непосредственное отношение, казалось Этель не самой блестящей идеей. Она чувствовала себя как юнга, внезапно ставший капитаном: корабль был в его распоряжении, матросы ему подчинялись, только вот что говорить и как управлять этим самым кораблем юнга совершенно не представлял. Но, очевидно, провидение было благосклонно к Этель, потому как создало корабли и совершенно беспорядочные, отстающие от графика морские почтовые перевозки. Одним прекрасным днем дверь особняка Эдрингтонов отворилась, и внутрь, отодвигая лакея тростью, вошла полная пожилая женщина с черной повязкой на правом глазу. — Я ехала сюда, чтобы образумить твою сумасшедшую мать, Этель, а по приезде купила газету и увидела, что моя помощь уже не требуется! Бабушка Агата всегда умела появляться тогда, когда это больше всего требовалось, и когда этого меньше всего ожидали. Она была из той породы женщин, которых дамы ненавидели за красоту, а мужчины – за слишком острый ум. Характер у бабушки Агаты был прескверный: привыкшая ко всеобщему вниманию в молодости, она совершенно отказывалась принимать факт своего старения. Однако, здраво рассудив, что внешность ее, даже несмотря на ранение в глаз, к седьмому десятку превратилась из весьма изысканной и необычной в заурядную, вдовствующая графиня Эдрингтон сочла разумным эпатировать всех вокруг своей манерой общения. Оставаясь леди до мозга костей, она ухитрялась вгонять в краску даже самых хладнокровных людей. Бабушка Агата обожала охоту, своего второго мужа-доктора и сложные математические задачки. Этель же всегда хотелось верить, что и она тоже входит в список этих предпочтений. Услышав еще из своей комнаты знакомый командный голос, девушка сбежала вниз, перелетая через две ступеньки, и повисла на шее у обожаемой родственницы. — Тише, деточка, ты меня задушишь, — усмехнулась леди и мягко отцепила от себя руки своей внучки. — Ты не представляешь, как вовремя ты приехала, — не переставала улыбаться Этель, — а где Дэвид? — Проявил всю свою палеолитовую деликатность и поселился в гостинице. Ты же знаешь, твой отец болезненно воспринимает его присутствие. Бабушка и внучка понимающе помолчали с несколько секунд. Всем было очевидно, что нежелание счастья родственникам в угоду своего самолюбия было отличительной чертой фамилии Эдрингтон. — Ну давай, пойдем скорее к тебе, не хочу натолкнуться на мегеру. — Ты о маме? — спросила Этель, поддерживая бабушку под руку на ступеньках, — мы с ней не разговариваем. Оно и к лучшему, наверное, нам всё равно нечего сказать друг другу. — Что ж, это действительно не так уж и плохо, — согласилась леди Агата, — если она не сует нос в твои дела, то, значит, и помешать никак не сможет, а это будет наиболее выгодным поворотом событий. Несмотря на свой преклонный возраст, леди Агата обладала весьма ясным умом и любила говорить сложными, длинными фразами, нередко вплетая в них пару-тройку математических терминов. Этель в математике была не сильна, но, благодаря бабушке, научилась ловко вставлять в разговор сложные, малопонятные слова, из-за чего распугивала всех потенциальных ухажеров и кромсала сердце матери на мелкие кусочки — та ненавидела заумные беседы. Войдя в комнату, леди Агата хотела было по привычке слегка с разбегу упасть в кресло у окна, как вдруг подушка на нем зашевелилась, прыгнула и, завиляв хвостом, превратилась в собаку. — Откуда это ты взяла африканского молчуна? Я слышала, все привезенные в Англию щенки передохли, — с интересом спросила она, приглядываясь к щенку не прикрытым повязкой глазом. Этель знала, что у бабушки оба глаза видят одинаково хорошо, но повязка — черная, окантованная кружевом, — придавала загадочности и скрывала довольно уродливый шрам, который рассекал бровь и верхнюю часть века. — Отец принес от герцога Эссекского, — пожала плечами Этель, беря Топселя на руки и сажая того на колени бабушке. Тот сначала недоверчиво покосился на хозяйку, затем принюхался, а после, довольно фыркнув, спрыгнул с колен на подоконник и остался сидеть там, с любопытством наблюдая за женщинами. — С каких это пор отец дарит тебе подарки? — Агата скептически изогнула бровь. — Он не собирался мне его дарить. Он хотел выбросить его, но вмешался сэр Эдвард, и он уже передарил Топселя мне. Да, я назвала его Топсель! Мне кажется, ему отлично подходит. Щенок, услышав свое имя, умильно пискнул. — Вернемся к сэру Эдварду, — мягко настояла леди Агата, — как тебя вообще угораздило столкнуться с морским офицером? Я думала, ты получила прививку от капитанов вместе с моими рассказами! Этель невольно улыбнулась: она прекрасно помнила эти рассказы, в которых бабушка Агата, тогда еще леди Агата Гастингс, сражалась с пиратами, добывала сокровища и не могла выбрать между отважным капитаном и красавцем-доктором. Судя по тому, что доктор теперь находился в звании мужа леди Агаты, из всех историй хотя бы последняя имела отношение к правде. — Он спас меня, — продолжила Этель, — «Наследие» взорвалась, едва мы отчалили от Кингстона, и если бы корабль сэра Эдварда не проходил поблизости, лежать бы мне сейчас на дне со всеми, кто был со мной на борту. — Да уж, знакомство похлеще, чем в моих рассказах, правдивых, между прочим, — протянула леди Агата, — так или иначе, этот коммодор заранее мне нравится. Судя по всему, наконец-то нашелся человек, который сумел вытянуть из тебя эту вечную серость. Посмотри на себя! Наконец-то здоровый цвет лица! Этель решила умолчать о том, что цветом лица она обязана прогулкам с Топселем по несколько раз в день. — Так ты уже заказала платье? — выдернула ее из размышлений леди Агата. Девушка так растерялась, что ее пожилой родственнице всё стало понятно без слов. — Не беспокойся, дорогая. Раз в этом доме больше некому о тебе позаботиться, я возьму все хлопоты на себя. Сегодня же мы поедем к портным и к мастеру-цветочнику. — А к цветочнику зачем? — недоумевала Этель, пытаясь запомнить всё, что говорила бабушка. — Дорогая моя, ты меня удивляешь, — пожилая леди вдруг вскочила на ноги, легко подхватила трость и быстрыми шагами отправилась по направлению к лестнице. Этель едва поспевала за ней, — а кто сделает тебе свадебный букет? А кто украсит дом к торжественному приему? — К торжественному приему? Ну уж нет, бабушка, — фыркнула Этель, — после венчания ноги моей здесь не будет! — Детка, постарайся внести в свои рассуждения хоть каплю здравого смысла, — поддела ее леди Агата, — вы же не поедете в Тинмут… Не смотри на меня, как кот на сардельку, Этель, я прекрасно знаю, где находится родовое поместье Эсмутов, я бывала там на охоте не раз!.. так вот, вы ведь не поедете туда сразу после свадьбы? Вы там будете дай бог к следующему утру, голодные, злые и перепачканные. К тому же, твои многочисленные родственники не отпустят тебя без своих наставлений, без которых ты ну никак не обойдешься в последующей жизни. Так что нет, моя дорогая, торжественный прием может длиться и полчаса, но он должен состояться. И он будет богато украшен! Как будто услышав призыв, навстречу оживлённо беседующим дамам вышла графиня Эдрингтон, несомненно, также относившаяся к категории «богато украшенных»: на ней было парчовое платье и чепец из фламандского кружева, повязанный шелковой лентой. Костюм был очарователен и изыскан, но то, как зло и затравленно смотрела из-под своего красивого чепца леди, перечеркивало всю прелесть от изящных тканей и покроя. — Здравствуйте, мама, — холодно поприветствовала она леди Агату, сложив руки перед собой в замок. — А, Ева, здравствуй, — Агата растянула рот в недоброй улыбке — так, будто готова была обнажить ядовитые клыки, — хорошо выглядишь. — Зачем вы приехали? — продолжила графиня. Она намеренно смотрела мимо Этель, и та чувствовала, что невольно радуется этому — уж слишком много желчи было во взгляде матери. — Я что, не могу приехать навестить своих родных? — Можете, — графиня нервно теребила подол, — но разве вы не должны сперва отправиться в дом Ливси? Так, кажется, звучит фамилия вашего нынешнего супруга? Бабушка Агата поудобнее перехватила трость и спустилась с лестницы, вставая в паре метров от невестки. Несмотря на то, что она была гораздо ниже ростом, взгляд ее, едкий, с прищуром, внушал неуверенность даже в истеричную графиню. — Ты перегибаешь палку, Ева, — спокойно ответила бабушка Агата, — не забывай, что я мать хозяина этого дома. И хочешь ты этого или нет, но ты обязана уважать меня, несмотря на то, что я не гостила здесь уже без малого двадцать лет. Если уж на то пошло, в первую очередь это — мой дом. — Вы предали эту семью, — зашипела вдруг леди Клайвли, и даже Этель поразилась, каким невыносимо непристойным шагом с ее стороны это было, — что вы знаете об уважении? Я пытаюсь собрать вокруг хотя бы те крохи, что остались от чести рода, восстановить ее, а вы со своей дрянной кровью, — женщина посмотрела на свою дочь, — разрушаете всё на своем пути! К большому удивлению Этель, леди Агата не стала возмущаться или доказывать свою правоту. Осторожно, словно идя на дикого зверя, она приблизилась к невестке и сочувственно посмотрела в ее полные гнева глаза. — Бедная Ева, — произнесла Агата, — ты так сильно любишь себя, что научилась ненавидеть всё остальное. Знаешь, еще с первых дней вашего с Аласдайром брака я заподозрила нечто неладное, но теперь вижу ясно — ты просто не в своем уме. В этом не было бы ничего предосудительного, но на тебе лежал долг воспитать потомков Эдрингтонов. И что ты сделала? Ты не выполнила его. Посмотри на свою дочь — это же серая тень того, что в действительности должно было из нее получиться! Так что не смей читать мне морали о чести семьи, Ева. Ты не знаешь ничего об этом. Удивительно, как подействовало на графиню это внушение: словной войдя в транс, она невидящим взглядом посмотрела сначала на леди Агату, затем на дочь и, не говоря ни слова, удалилась в обеденную залу. — Как только состоится твоя свадьба, я настоятельно рекомендую пригласить для твоей матери хорошего специалиста по ментальным болезням, — серьезно сказала леди Агата, — я, конечно, ее не выношу, но она часть семьи, и нельзя не отплатить ей хотя бы за это. И хоть Этель была готова навсегда порвать отношения с кем бы то ни было из своей семьи, слова бабушки показались ей разумными. Все-таки эта женщина, какой бы нервной и жестокой она ни была, дала ей жизнь, и долгом Этель было хотя бы передать своему отцу слова о необходимости лечения для графини. — Я уверена, сэр Эдвард бы меня поддержал, — подмигнула леди Агата. За свою долгую жизнь она стала видеть чувства людей насквозь. В это время сэр Эдвард, сидя в своем поместье, как раз страдал от того, что, казалось, начал видеть людей насквозь, и это заставляло его с тоской окунаться в привычные объятия меланхолии. Девушка, обещавшая стать его женой, с каждым днем становилась всё свободнее от сковывавших ее с детства цепей постоянной вины, и коммодор боялся, что вместе с этими цепями она захочет в скором времени избавиться и от него — от человека, который помог ей начать процесс метаморфозы. Все воспоминания Этель, связанные с сэром Эдвардом, были лишь этапами помощи сильного слабому. Чем сильнее становилась леди Этель, тем, по мнению ее жениха, она меньше нуждалась в нем самом. Сэр Эдвард со скорбью представлял, как через короткое время совместной жизни его жена поймет, что не любит его, а лишь тянулась к нему изначально как к единственной ласкающей, а не причиняющей боль руке. И чем явственнее и логичнее формировались эти мысли в голове коммодора, тем больше страдало его сердце.        Сэр Эдвард уже собирался сесть за очередной стакан портвейна, чтобы написать письмо в Лондон без приступов необоснованной паники, как в дверь постучали, и слуга сообщил, что в поместье прибыл некий доктор Дэвид Ливси, которому непременно нужно поговорить с сэром Эдвардом. Решив, что это очередной арендатор, сэр Эдвард тяжело вздохнул и попросил слугу пригласить мистера Ливси войти. Тот оказался приятной наружности мужчиной преклонных лет, в старомодном парике и с ровным тропическим загаром. Держался незваный гость на удивление уверенно. — Сэр Эдвард, — начал он с порога, — вы пока не знаете меня, но я о вас наслышан, не только из военной хроники в газетах, но и со слов юной графини Эдрингтон. Коммодор потряс головой. — Вы что же, знакомы с Этель? Или вы из числа родственников или близких друзей Эдрингтонов? Мужчина не выглядел великосветским джентльменом, и оттого сомнения в голове сэра Эдварда множились с каждым его словом. — Ни то, ни другое, ни третье, — улыбнулся доктор, — я муж вдовствующей графини, леди Агаты Эдрингтон. Вернее, теперь Агаты Ливси. «Бабушка Агата!» — вспомнил коммодор, и воображение тут же нарисовало ему портрет суровой пожилой леди с пиратской повязкой на глазу. У него одномоментно возникло множество вопросов и догадок, и стоило, разумеется, проявить вежливость и предложить джентльмену сесть, но визит доктора был такой неожиданностью, что сэр Эдвард не нашел ничего лучше, чем спросить: — А вы действительно искали пиратские сокровища? Гость добро рассмеялся, и морщинки вокруг его глаз стали похожи на птичьи следы. — Я смотрю, Этель вас уже просветила. Да, история выдалась презабавнейшая в те годы… Предложив наконец доктору сесть, сэр Эдвард с изумлением мальчишки выслушал его рассказ о погоне, морских приключениях, картах и сундуках с золотом, и уже едва ли сомневался в том, что знает, откуда у юной графини Эдрингтон родилась любовь к океану. — Всё это безмерно интересно, доктор Ливси, — произнес коммодор, — но я всё еще не совсем понимаю, что вы делаете у меня. Вас прислала жена? — О нет, — ответил гость, — она ничего не знает, хотя, думаю, догадывается — Агата восхитительный аналитик. Я приехал к вам, сэр Эдвард, чтобы удостовериться, что вы, в отличие от моей внучки, не сидите в прострации, не зная, что делать. Для вас ведь это так же первый брак, я прав? Доктор спросил это с таким участием и добротой, что коммодору нестерпимо захотелось пожалеть себя, попросить защиты и нежных, ободряющих слов в неприличных количествах. Но он вовремя себя одернул: если Этель так переживает из-за грядущей свадьбы, он должен постараться хотя бы со своей стороны обеспечить чувство уверенности. — Вы так трогательно называете Этель своей внучкой, хотя она вам и не родня, — заметил сэр Эдвард, салютовав доктору бокалом и дождавшись, когда тот качнет своим в ответ. — Этель славная девочка, хотя и бесконечно несчастная, — доктор прищурил свои добрые глаза, — она внучка Агаты, а я — агатин муж, и её слабости — мои слабости. Она любит Этель, и я считаю, что имею право присоединиться к ней в этом чувстве. Когда мы поженились, мать Этель была только беременна ею. Никто не знал, что роды так подействуют на ее ментальное здоровье. — Отчего вы не забрали Этель к себе? Доктор с грустью взглянул на собеседника. — Вырвать графскую дочь из дома при живых отце и матери? Нонсенс! Мы с Агатой и так представляемся лондонскому обществу слишком скандальной парой. Потому и не гостим даже в доме Эдрингтонов вместе. — Всё еще с трудом понимаю, как вы отважились сделать ей предложение, — искренне удивился коммодор. — По правде говоря, это Агата предложила мне жениться на ней, — усмехнулся доктор Ливси, — ее муж на тот момент только что умер, сын женился, и она весьма справедливо рассудила, что нам обоим уже нечего терять. Мы оба были немолоды. У меня была небольшая практика в Истборне и хороший капитал, оставшийся после тех самым пресловутых сокровищ – оставить всё это или перенести в Кингстон не составило бы проблемы. И Агата… она всегда была леди, но не в том смысле, какой вкладывает в это понятие современное общество. — И в каком же? — спросил сэр Эдвард. — Она всегда держит свое слово, — улыбнулся его собеседник, — на том пресловутом острове сокровищ она пообещала, что мы будем вместе, и слово это сдержала. Пускай и через двадцать пять лет. Я умею ждать. И умею ценить исключения, которые делает для меня вселенная. Доктор задумчиво покрутил в руках бокал с портвейном, и пуговицы на домашнем сюртуке сэра Эдварда заблестели в нем матовым сиянием. — Это великая радость, сэр: любить человека своего круга, — проговорил гость, горько усмехнувшись, — мне это было не дано в своё время, а вот вам невероятно повезло. Держитесь этой любви. — Я-то буду, — вторил его усмешке коммодор, — но я не уверен, что леди Этель сможет так же чисто и глубоко рассматривать чувства между нами. Она еще так молода… — Не сомневайтесь в Этель, сэр Эдвард, — доктор посмотрел ему в глаза, — она леди не меньше, чем ее бабушка, и слово свое сдержит. Раз однажды она призналась вам в любви, то эта любовь будет долгой. Вы спасаете ее от постоянного кошмара наяву, который преследовал ее с самого рождения. — Как раз это меня и тревожит, — признался сэр Эдвард, — вдруг то, что она испытывает, не любовь вовсе, а лишь чувство благодарности и облегчения? — А что есть, по-вашему, любовь, если не благодарность и облегчение? — улыбнулся доктор, — а даже если изначальные чувства Этель так холодны и скоротечны, как вы считаете, то будьте рады хотя бы им. Только от вас зависит, что из них вырастет в будущем. Увидев, что коммодор совсем не может уловить его мысль, доктор Ливси продолжил, слегка растягивая слова: — Я знал Агату лет с тринадцати, и в течение десяти лет она видела во мне только близкого товарища. Но я терпеливо ждал и осторожно подталкивал ее к мысли о том, что я могу быть и чем-то большим. Чем больше я изучал ее, чем глубже проникал в ее мир, тем сильнее становились мои чувства и тем жарче я мог зажигать ответные в Агате. Невозможно построить брак на мимолетной влюбленности, даже если она неимоверно сильна. Работать нужно и над самой маленькой симпатией, и тогда даже такие чувства, которых вы так опасаетесь — благодарность и облегчение — станут подспорьем для всепоглощающей любви. Карета доктора Ливси уже давно скрылась из виду, а сэр Эдвард всё никак не мог прийти в себя. Этот приезд казался ему почти инфернальным: незнакомый человек буквально ворвался в его дом и объяснил, как на проповеди, всё, вокруг чего сэр Эдвард бродил в тщетных попытках докопаться до сути и найти ответы на волнующие его вопросы. Трогательная забота доктора об Этель напомнила коммодору о его чувствах к Хорнблауэру — обоим этим детям не доставало родительской любви, и люди, которые никак не должны были стать им близкими, привязались к ним и старались получше устроить их судьбу. «Стоит позвать Хорнблауэра своим шафером», — подумал сэр Эдвард и вернулся к тому, от чего его отвлек приезд странного доброго доктора: он сел писать письмо в Лондон, той, кто, как он надеялся, всё еще ждал с трепетом любой вести от него. Свадьба должна была состояться через две недели. Это событие по своему масштабу и неизбежности последствий напоминало бурю в скалистых берегах Нормандии. Но кем бы был коммодор сэр Эдвард Пеллью, если бы не умел управиться со своим фрегатом, пускай старым и получавшим не раз пробоины, в буйном море?