***
Ник не уверен, что не спит, когда открывает глаза и видит стоящего над ним Виктора. Последние несколько часов (дней?..) он провел словно в тумане, слишком зыбком, чтобы быть настоящим сном, слишком густом, чтобы считаться реальностью. Может, это лишь очередная фантазия, сотканная неустойчивым сознанием? Не слишком приятная, бывали и получше (и гораздо, особенно те, что покоятся в мысленном ящичке с надписью: «Не открывать НИКОГДА»), но его хотя бы не трогают. Пока. А если бы все было взаправду, его бы уже должны были тащить по коридору в более просторное помещение, чтобы в очередной раз использовать в качестве боксерской груши. Сейчас же парочка ищеек Феррат стоит возле самой двери, не мешая принцу передвигаться по тому крохотному пространству, которое может предоставить комнатушка-тире-камера, но тем их участие и ограничивается — присутствием. Они даже угрожающе смотреть на него не считают нужным. Ник чувствует себя почти оскорбленным. Но стоит попытаться пошевелиться, как возмущение проходит — цепь значительно укоротили, зафиксировав железным прутом, вот почему все так спокойны. Значит, он и правда спал, еще и очень крепко, если умудрился это пропустить. И значит, все вполне реально. Не то чтобы это имело очень большое значение, особенно учитывая, что ничего вроде как и не происходит. Виктор ходит из угла в угол и что-то говорит. Ищейки стоят. Ник лежит. Все при деле. В горле щекочет, закипая, нездоровый, полуистерический смех, и, чтобы задавить его, Ник пытается сосредоточиться на словах. Шутка ли, особа королевских кровей вещает — полагается внимать. Сквозь решительно сжатые губы все-таки прорывается короткий смешок, и Виктор замолкает. Смотрит пару мгновений, зло прищурив глаза — Ник отвечает своим самым невинным взглядом (Ренарда всегда такой выбешивал, как бы он ни пытался это скрыть, авось и на его родственничка подействует), — затем пренебрежительно фыркает и продолжает мягким, вкрадчивым тоном: — В вас, Гриммах, вечно столько самоуверенности. Ну как же — ночной кошмар везенов, вплоть до самых сильных и опасных, сила, выносливость, устойчивость к ядам, ускоренная регенерация… Впечатляющий набор. Даже ваша кровь имеет силу… Никогда не задумывались, детектив, почему Королевские дома имеют власть в таком случае, а не вы? — Потому что вы беспринципные ублюдки? — мило улыбается Ник. Свежая корочка на нижней губе трескается, но мгновенная тень раздражения на холеном лице напротив стоит возобновившегося жжения. Жаль, реакция исчезает так же быстро, как и появилась. И «чудесная» способность, значительно подпортившая (или улучшившая? Он еще не решил) ему жизнь в последние месяцы, тоже себя не проявляет. Он не знает, связано это с его физическим состоянием или чем-то еще, но самодовольную морду Виктора он всегда видит отлично. — Боюсь, вы перепутали, детектив Беркхард, ублюдку служите только вы. — Я не служу никому. — Да? — Виктор состраивает преувеличенно озадаченную мину. — Уверены, что не забыли сказать об этому своему хозяину, детектив? — У меня нет хозяина! — Хм, ну что ж, вам же хуже, — Виктор внезапно уступает, сбивая его с толку. Если цель была не в том, чтобы вывести его из себя, тогда кой черт ему нужен?.. — Как бы там ни было, мы отошли от темы. Короткий кивок — и вот уже одна из Ищеек подает принцу небольшой поднос, накрытый салфеткой. «Яд? Зелье? Какое?» — гадает Ник, разглядывая темно-красную жидкость в оказавшемся на подносе шприце. Больше всего похоже на… — Королевская кровь, — подтверждает Виктор. — То, против чего даже Гриммы бессильны. И что-то в его голосе заставляет поверить безоговорочно. По спине неожиданно проходит холодок, и Ник открывает рот, чтобы что-то сказать (хотя понятия не имеет что), но разговоры на сегодня, похоже, закончены. Его ноги прижимают к койке, вторая Ищейка вцепляется в плечи, обездвижив полностью, и в следующее мгновение говорить уже ничего и не надо — поздно: игла в его предплечье, а шприц пуст. Ник настороженно прислушивается к себе, пытаясь определить действие введенной ему гадости, но не может уловить ровным счетом ничего. Он так сосредоточен, что едва замечает, как Ищейки молчаливыми тенями выскальзывают за дверь. Виктор величавой походкой довольного жизнью человека шагает туда же, но, остановившись на пороге, оборачивается и окидывает его фальшиво сочувствующим взглядом с нотками брезгливой жалости. Видимо, пришло время для «контрольного выстрела». — Не хотели быть игроком — будете ставкой. Ваш выбор. О да, все в лучших традициях — загадочно и угрожающе. Ник лишь раздраженно морщится, по-прежнему не в силах уловить в себе никаких изменений. Пожав плечами, Виктор наконец-то уходит, оставив его в благословенной тишине, по крайней мере внешней. Как бы он ни сопротивлялся, внутри бурлят мысли, окрашенные — чего греха таить — беспокойством и тревогой. Что, спрашивается, с ним должно произойти? И произойдет ли? Или же и этот принц просчитался, недооценив сопротивляемость Гриммов разного рода отравам? Когда спустя какое-то время за ним приходят, Ник все еще ни на шаг не ближе к разгадке. Лишь позже, когда его сознание начинает ускользать значительно раньше привычной дозы побоев, в голове наконец мелькает первое неясное подозрение. Но темнота накрывает раньше, чем оно успевает оформиться в полноценную мысль.Глава 2
15 февраля 2020 г. в 21:50
Наверное, это не должно удивлять, думает Ник, сплевывая кровь и пытаясь устроить свое болящее каждым миллиметром тело поудобнее на жесткой узкой лежанке, больше похожей на брошенную на низкие козлы доску. Тянущаяся от наручников до крепкого металлического кольца в стене цепь не ограничивает свободу передвижения в пределах превращенной в камеру комнатки (не то чтобы была надобность ограничивать — после очередной «беседы» у него едва хватает сил на вдохи и выдохи) и уже почти не замечается. Как нечто постоянное. Нечто нормальное.
Губы разбиты, нос тоже, один глаз заплыл так, что почти ничего не видит, а синяк под вторым по ощущениям равен размерами Тихому океану. Позади фантастическое, с огоньком и фантазией избиение, какое-то по счету в длинной очереди таких же — вспомнить ему не по силам, да и не то чтобы нужно. Впереди… наверняка еще много таких же, по крайней мере пока ему не отобьют что-нибудь жизненно важное. Или пока Виктору, очередному принцу-охотнику за ключом, не надоест. Пару минут Ник всерьез раздумывает, стоит ли ему заключить пари с самим собой, что случится первым. Конечно, вряд ли это можно отнести к разряду очень умных занятий… что беседы с собой, что пари, гм, с собой же. Но и не то чтобы он в последнее время отличался большим умом во всем остальном.
Да, причин удивляться, что закончил он в итоге в этой крошечной комнатенке, больше похожей на чулан, в который по ошибке засунули кровать (и его, но уже безо всяких там ошибок), и правда нет.
И насчет «закончил» сомнений тоже не имеется. Потому как его, конечно, будут искать, но лишь как пропавшего копа и одного из жителей славного города Портленда. Некому тревожиться о нем как об исчезнувшем друге, родственнике или любимом человеке. А это разные уровни беспокойства, очень разные. Особенно когда этот самый пропавший человек находится в плену… ах да, «в гостях» у иностранца голубых кровей, один неверный шаг в сторону которого может спровоцировать дипломатический скандал. Или что-то в этом роде — не то чтобы Ник разбирался во всей той галиматье, которую ему выдали в ответ на стандартную угрозу «вас найдут». Впрочем, он в любом случае сказал это просто потому, что… ну, нужно же было что-то сказать, верно? Положено вроде как. Жаль, у него самого не было и нет оснований в это верить.
Никто даже не знает, куда он уехал. И сейчас, спустя несколько дней (недель?), это видится настоящей глупостью с его стороны. Которой, в общем-то, и было еще в тот момент, когда он пулей вылетел из участка. Но лишь парочка сотрясений, видимо, обладают волшебной силой, достаточной для прояснения его мыслительных функций.
Он мог сказать Хэнку. Мог сказать капитану. Черт, согласно уставу он должен был сказать. И уж точно ни в коем случае не срываться неведомо куда в одиночку. Особенно когда, если подумать, все обстоятельства просто кричали: «Ловушка!» Хэнк угодил в больницу прямо накануне, получив удар по голове и еще с десяток по торсу (на всякий случай, видимо). Конечно же, его «ограбили», но кто в здравом уме станет грабить полицейского, пусть и в нерабочее время? Нику всегда было интересно, как их узнают в толпе, но факт оставался фактом — их всегда узнавали. Да и последним — и единственным, — что Хэнк увидел перед отключкой, стало нечто со слишком большим количеством шерсти и зубов, чтобы быть человеком.
Конечно же, Ник с энтузиазмом несмышленого щенка (и примерно таким же уровнем рассудительности) кинулся по следу, ни на секунду не задумавшись о том, насколько тот напоминает дорожку из хлебных крошек, заботливо просыпанных как раз для него. И даже внезапно засовестившийся койотль, позвонивший слить информацию, его не насторожил.
Конечно же, он угодил прямо в подготовленный капкан.
Отматывая мысленно события назад, Ник пытается понять, какой из его поступков был наиболее идиотским и недальновидным, но, похоже, они достойны не ранжировки, а лишь почетных мест за круглым столом. Единственный, в значении которого он не уверен, это решение отказаться от помощи Ренарда. Тот поймал его буквально на выходе из участка и даже, вопреки обыкновению, заговорил напрямую. Или по крайней мере попытался — Ник был не особенно настроен слушать. И все же… все же…
Мог он на правах начальника запретить Нику уезжать без напарника? Еще как мог. Конечно, Ник бы не послушался, но…
Мог ли он потребовать информацию о пункте назначения и ее источник? Опять-таки да. Собственно, и потребовал даже, точнее, просто спросил… Конечно же, Ник, весь на парах кипящей еще с предыдущего вечера злости, был не в настроении делиться.
Но ведь капитан мог его заставить — и сказать больше, и взять с собой хоть кого-то вместо отсутствующего Хэнка, — мог настоять и поехать с ним сам, как и собирался, мог пригрозить выговором за нарушение инструкций и субординации и принудить вообще никуда не ехать… Мог, в конце концов, предупредить о прибытии в Портленд еще одного члена своей шибанутой семейки! Но он лишь бросил безразличное «как пожелаешь» и ушел. Оставив Нику свободу действий, а заодно и простор для размышлений и сомнений.
Например, а действительно ли Ренард хотел его остановить? Или же это был всего лишь обманный маневр, наиболее верный способ убедиться, что Ник действительно бросится сломя голову прямо в ловушку?
В какой-то мере Ник даже восхищен — это же надо уметь так безупречно держать лицо, чтобы ни на секунду не выдать своих истинных намерений! Точнее, он был бы восхищен, если бы так не болели ребра — воображение играет или одно как-то неправильно толкается в легкие на каждом вздохе? — постоянно смещая фокус к ненависти. Восхищение и ненависть, ненависть и восхищение — настолько привычный микс, что кажется, так было всегда. Ни от одного элемента отделаться не получается. Даже если ненависть всегда отдает едкими нотками бессмысленной уже ревности, а поводы для восхищения более чем неприглядные.
Но ведь правда, насколько должно быть сложно сохранять спокойствие и не смеяться, когда ничего не подозревающая жертва с завидным воодушевлением сама копает себе могилу, а все, что остается делать тебе, — придать чуть больше огонька ее усилиям одной-двумя незначительными вроде бы фразами. А ведь выдержал же, ни один мускул на лице не дрогнул!
И это желание отправиться с ним… Вот тут-то Ренард чуть было не прокололся — что-то мелькнуло на мгновение в его глазах, что-то, что Ник едва не принял за искреннее беспокойство. Идиот. Наивный идиот… Впрочем, беспокойством это и было, только не за него, конечно же, — всего лишь банальное опасение, как бы идеально разворачивающийся план не сорвался вдруг в последний момент. Оттуда и желание лично проконтролировать.
Ника тошнит, но он списывает это на сотрясение. Не барышня же он нежная, в конце-то концов, чтоб так остро реагировать. Тем более что это ведь не Монро и не Хэнк. Между ними даже дружбы никогда не было. Да вообще ничего не было, и Ник искренне удивлен той настойчивостью, с которой его мысли возвращаются к их последнему разговору. Раз за разом, будто на сотый что-то вдруг может поменяться в запомнившемся калейдоскопе картинок. Наверное, это тоже из-за сотрясения. Уже не первого, кажется. Первое он получил, судя по ощущениям, еще в самом начале, когда его встретили со всем шиком, полагающимся Гримму, попавшему в лапы к разозленным везенам.
Причем лапы были именно что лапами — «радушные хозяева» не приближались к нему в человеческих личинах. Кроме Виктора — верно, для внушения «гостю» правильного понимания серьезности ситуации. И, кстати, пока даже не пытали, ограничиваясь обычным избиением. Если в этом и присутствует какой-то смысл, то Нику он точно не понятен.
Он вообще, по правде, не особо понимает, на что рассчитывают его тюремщики. У Гриммов гораздо большая устойчивость к боли, да и восстанавливается его тело быстрее. И главное — Ник даже позволяет себе улыбнуться разбитыми губами, ощущая окрашенную болью радость, — его абсолютно нечем шантажировать! Некем, если точнее. Джульетта ушла, уехала из города, он даже не в курсе, где она сейчас. Или с кем, если на то пошло. С Монро он не виделся уже около месяца, с Розали — и того больше, а Хэнк… ну, напарник оставался напарником, но только слепой бы не разглядел пробежавшую между ними черную кошку. Местонахождение же Келли Беркхард — загадка, достойная Сфинкса.
Ник не выдержал и в голос рассмеялся, когда в самый первый вечер Виктор попытался постращать его ужасами, которые должны были вот-вот постигнуть его друзей и любимую девушку. Его честному объяснению, что ни того, ни другого у него и в помине больше нет, конечно же, сперва не поверили, но хорошая проверка быстро доказала, что сведения у новоявленного крон-принца и вправду были ну очень устаревшие.
Как и мозги, со злобным удовлетворением мысленно добавляет к этому Ник. Ну, потому как кто ж им лекарь-то, что не почесались удостовериться в актуальности своих сведений и не подумали об элементарном — что ситуация порой меняется очень неожиданно и кардинально? Верно, никто просто не предполагал, что это может быть настолько кардинально.
Теперь, когда все карты на столе, Ник действительно теряется в догадках, как же его планируют, гм, «убеждать». Ну, разве что расчет на то, что он начнет маяться от скуки так сильно, что сам расскажет, где спрятал ключ. Что вряд ли. Хотя… если Виктор наивен в той же степени, что и его покойный кузен Эрик, который всерьез думал превратить Гримма в послушную марионетку всего лишь с помощью яда Смертоплюя, то все может быть.
Что еще странно — обо всех… новшествах в его жизни наверняка знал Ренард. И если блудный принц и правда решил вернуться в лоно семьи, то почему перемены так и остались секретом, из-за которого Виктор весьма неграциозно — по мнению Ника — сел в лужу?
Но об этой странности Ник старается не думать. Потому что вариантов только два: или он все понял неправильно и капитан и в самом деле хотел ему помочь (и он, Ник, даже больший идиот, чем думалось прежде, идиот, позволивший себе проявить вопиющий непрофессионализм из-за личных обид), или… Ренард просто искренне и честно больше не интересуется ничем, его касающимся. Почему-то обе возможности не вызывают бурного восторга, мягко говоря. И если в первом случае это более чем понятно, то вот во втором… Второй по факту и является причиной того, что Ник об этом не думает. Совсем.
В закрытой комнатке без окон и часов время тянется удушающе медленно. Ник считает до ста, потом до тысячи, потом до трех… Где-то на четырех с парочкой сотен тысяч он сбивается и просто лежит без движения, прислушиваясь к боли и думая о том, как быстро человек привыкает ко всему. Всего несколько дней (недель?..) — а нормальная жизнь, весь этот привычный круговорот сон-работа-сон кажется чем-то невообразимо далеким, почти нереальным. Реальность выглядит как облезлые грязно-белые стены и низкий потолок с режущей глаза лампочкой по центру, как твердая поверхность узкой койки и непрерывный негромкий гул откуда-то из-за стены, от которого сознание то и дело норовит соскользнуть в некое подобие транса.
Может, так было бы и лучше, думает Ник устало, чувствуя, как мимо воли опускаются тяжелые веки, но не желая засыпать — сон отправляет ощущение времени в полный штопор, превращая минуты в дни, а дни — в года в его голове. Правда, не то чтобы это было так уж важно — иметь представление о том, сколько он уже здесь… или сколько пробудет еще… Просто Нику хотелось бы знать хоть что-нибудь с более-менее четкой уверенностью. Увы, видимо, не в этой жизни.