Человек, который видел сквозь лица

После его оставляют в покое. Совсем. Больше никаких избиений… гм, то есть, конечно же, «бесед», никаких визитов вообще, даже цепь и наручники убирают. Его кормят, даже регулярно (наверное), не мучают жаждой и… все. Ник бы радовался, но почему-то не получается. Особенно когда, немного придя в себя после последнего сеанса «переговоров» (хотя, если припомнить, у него ничего даже не спрашивали…), пытается напасть на одного из своих тюремщиков, ягуарда, приносящего еду. И получает отменную трепку. Конечно, он еще не до конца восстановился, конечно, ягуарды сильны и быстры, конечно… Конечно, все это — лишь попытки трусливого самообмана, и он это знает, как бы ни хотелось верить в иное. И в здании, где его держат, просто стало значительно тише. В этом все дело, а не в том, что его слух вернулся к обычной для человека остроте. Конечно. И то, что его гематомы не торопятся рассасываться, а раны затягиваться, тоже ничего не значит. Наверняка даже у организма Гримма есть предел прочности, только и всего. Да, а свиньи умеют летать. Он не ощущает в себе никаких перемен. Но начинает понимать, что они все же есть, просто еще не известно, насколько обширные. И прекратились ли уже изменения или же самые «приятные» сюрпризы еще впереди. Он спросил бы у Виктора, но тот, кажется, потерял к нему всякий интерес. А может, его новый план — это как раз пытка неизвестностью. Догадками. Собственным воображением Ника. Не то чтобы это совсем не работало. Когда спустя несколько дней (вроде бы) ему связывают руки, надевают мешок на голову и куда-то везут, Ник почти рад — по крайней мере какая-то перемена. Совсем не факт, что к лучшему, но он уже согласен на любые варианты, лишь бы сдвинуться с мертвой точки. Тогда будет хотя бы шанс на… на что-нибудь. Первое, что он видит, когда ему возвращают способность смотреть, — это высокомерное лицо Виктора, просто-таки лучащееся самодовольством и злобной радостью. Окружающая обстановка ничего не говорит о том, где они находятся, кроме того, что это комната в каком-то здании. Что-то административное, судя по интерьеру, и давно не использовавшееся, судя по общему виду и атмосфере пустоты и заброшенности. И смысл был везти его к черту на кулички, да еще в такую дыру? Кстати, интересно все-таки, где именно эта дыра? Судя по времени поездки — явно не в Портленде, но где тогда? И что Виктор забыл именно здесь? — Как ваше самочувствие, детектив Беркхард? — учтиво интересуется тот, сидя в дешевом офисном кресле у покрытого пылью стола с таким видом, будто это трон в королевском дворце. — Ничего не беспокоит? И как бы Нику ни хотелось, гордо вздернув подбородок, отрезать, что все в порядке, и вообще, не его, высокородного мудака, собачье дело, но ему нужно узнать, что происходит. Желательно не выдав при этом больше, чем строго необходимо, со своей стороны. — Что… — усилием воли он заставляет себя проглотить все висящие прямо на кончике языка ругательства и лишь затем продолжает: — Что — предположительно — королевская кровь делает с Гриммами? — То же, что и кровь Гриммов с ведьмами. — Виктор даже позволяет себе крохотную, едва заметную, но улыбку. — Низводит до положения обычного человека. Он явно доволен, более чем, если судить по наличию хоть каких-то видимых эмоций на лице, и от этого по спине Ника крадется неприятный холодок. Если добавить слова Виктора к его собственным подозрениям… — Сила Гриммов — это наследственное, это в крови, нельзя ее просто так забрать или уничтожить… — Как и сущность Ведьмы. Но мы оба знаем, что вы, детектив, проделали это как минимум единожды. Кстати, мисс Шейд передавала вам привет и наилучшие пожелания. — Так это месть Адалинды?! — О, ну что вы, нет, конечно. Мисс Шейд является, безусловно, почетной гостьей дома Кроненберг, но, поверьте, к вашему текущему… состоянию не имеет никакого отношения. Это всего лишь маленькая услуга или, если хотите, подарок моему дорогому кузену Шону. Раз уж он, вопреки добрым советам — и банальным требованиям здравого смысла, должен добавить, — так и не смог ни подчинить — что вы сами подтвердили, — ни устранить неконтролируемого Гримма, я, как небезразличный родич, просто обязан был взять дело в свои руки. Ник чувствует… много чего. Боль в стольких местах по всему телу, что и не сосчитать. Плюс пять к «комфорту» добавляют заведенные за спину руки — мышцы груди и плечей ноют особенно настойчиво, почти невыносимо. Чувствует головокружение — сотрясения даром не прошли. Чувствует холод — куртку у него забрали еще в самом начале и вернуть не потрудились, на дворе ни разу не май, и помещение явно давно не отапливается, а замерзнуть он успел еще в фургоне. Он не чувствует страха — смысл? Если уж его потрудились лишить сил, значит, точно не убьют. Не чувствует радости, хотя не раз жалел о том, что получил «счастливый» билетик в виде своего наследия. Не чувствует огорчения, хотя прекрасно осознает, что теперь практически любой схлынувший везен будет сильнее его. Даже злости нет, хотя больше всего Ник ненавидит, когда решают за него. Но сейчас внутри лишь бескрайняя холодная онемелость. Словно перевернули чан с сильнейшим анестетиком. И тот льется, льется, льется… Ник никак не может решить, приятно это или страшно. — Что ж, похоже, наша беседа подошла к концу, — говорит Виктор, переведя взгляд на открывшуюся у Ника за спиной дверь, — как и общение в целом. Не буду говорить, что к сожалению — моему или вашему — мы оба знаем, что это было бы ложью. Однако могу предложить разделить радость по поводу того, что с высокой долей вероятности больше мы не увидимся никогда. Не будучи Гриммом, вы выпадаете из сферы интересов нашего Дома. Можете не благодарить. Ищейки подхватывают Ника под руки и ведут к выходу. Он вполне способен идти сам, да и хватка у них не так чтобы осторожная, обещающая оставить больше синяков, чем реально помочь ему ровно держаться на ногах, но все, о чем он может думать в этот момент, — как удержать рот закрытым. Не спросить, не попытаться хотя бы узнать… Ник даже не уверен на самом деле, что хотел бы вернуть себе… что? Большую физическую силу и выносливость? Способность видеть везенов, даже когда они этого не хотят? Неспособность видеть обычные человеческие лица, неспособность видеть людей? Последнее — точно нет, и возможно, именно это в итоге и помогает ему промолчать. Это — и чуть ли не до крови прикушенная губа. — Знаете, детектив Беркхард, — вкрадчиво произносит вдруг Виктор, кажется, прямо ему на ухо; и от тона, и от опустившейся на плечо руки по коже бегут ледяные мурашки, — я тут подумал… все получилось как-то не совсем справедливо по отношению к вам. В конце концов, я всегда был за свободу воли. — Ник слышит издевательскую усмешку в его голосе, даже если не может ее видеть. — А потому… Если вам захочется вернуть свою сущность Гримма… Вряд ли, конечно, но вдруг… Способ есть. — Он убирает руку и замолкает. А Ищейки начинают тянуть Ника дальше. И ему бы стоило просто поддаться и пойти. И уж точно ни в коем случае не спрашивать — особенно учитывая, насколько очевидно именно этого и хочет Виктор. Не спрашивать, не спрашивать, не спрашивать… — Что за способ? — Он даже не заметил, как остановился и обернулся. И то, что ему позволили, еще раз доказывает, что таков и был план. Но слова уже произнесены. И Ник даже не может наскрести в себе хоть какие-то крохи сожаления по этому поводу. Лучше знать. Всегда лучше знать. Хотя, судя по тому, насколько мерзко ухмыляется Виктор, пожалеть ему, кажется, все-таки придется, причем очень сильно. — О, ничего сложного, уверяю вас. Впрочем… Зависит все же от точки зрения, полагаю. Могут быть некоторые… Как бы это сказать?.. Проблемы в предпочтениях. Или моральные сложности?.. Каковы бы ни были эти затруднения, само по себе решение… проблемы не требует никаких особых усилий или жертв. Ну, кроме гордости разве что… Ник успевает продумать несколько сценариев убийства со связанными за спиной руками, да еще и в присутствии охраны, пока длится нарочитая пауза. Когда он уже почти готов опробовать некоторые из них в действии (и наверное, что-то такое отражается на его лице), Виктор наконец продолжает: — Подобное лечится подобным. Изменения, инициированные с помощью крови, можно обратить при помощи другой биологической жидкости, несколько более… интимной. — И это все? Очень доходчиво, ничего не скажешь. И полезно. То есть нет. И что может быть интимнее крови? — По способу получения, детектив. Для ритуала требуется семенная жидкость, доставленная в организм в свежайшем виде, то есть непосредственно в процессе совокупления. Надеюсь, так достаточно понятно? Какой-то удаленной частью сознания Ник отстраненно интересуется, такое ли у него дурацкое выражение лица, как кажется. Потому что чувствует он себя полным идиотом. Он же не мог услышать то, что услышал? И понять это так, как понял? Это ошибка, Виктор плохо знает язык или у него самого случился приступ частичной глухоты с галлюцинациями в придачу, верно? — Да, стоит признать, способ несколько… — Унизительный? Извращенно идиотский и отвратительный?! — Я собирался сказать «экзотический», но, полагаю, ваши варианты тоже подойдут, особенно если смотреть с вашей же позиции. Однако следует помнить, что лишение сущности всегда было наказанием для непокорных и предостережением для сомневающихся. Испокон веков. Стоит ли удивляться, что возврат ее требует полного подчинения в самой примитивной форме? На это Нику сказать нечего. Совершенно. А потому он молча позволяет Ищейкам тянуть себя дальше и даже сосредоточенно переставляет ноги, не желая висеть мешком между ними. Виктор уходит вперед, но затем вдруг останавливается и оборачивается. Ник совсем не уверен, что хочет услышать что-нибудь еще (ему и предыдущую информацию вряд ли удастся переварить в ближайшие лет сто), но не то чтобы у него был выбор. — Едва не забыл. Вы же понимаете, что для… эм, ритуала нужен кто-то королевской крови, да? И во избежание разного рода инсинуаций с вашей стороны, детектив, сразу хочу уточнить, что я — строго гетеросексуален. В коридоре царит полумрак, и Ник не видит, не может видеть, но явственно чувствует его издевательскую, притворно-сочувствующую ухмылку — кажется, всей кожей. Мерзкое ощущение.