Человек, который видел сквозь лица

В «Юконе» тепло, и Ника клонит в сон. Он думает, что это странная реакция — он должен быть рад, шокирован, взволнован или даже все вместе, — но у организма какая-то своя, непостижимая логика, которая приравнивает комфорт и отсутствие непосредственной угрозы к полной безопасности. А может, дело не в этом, а в банальном превышении предела выносливости. Которое в его случае произошло еще пару дней назад. Мимо проносятся знакомые улицы — они в Портленде, оказывается, что автоматически означает, что держали его все время не здесь. Ник мысленно делает себе выговор за неспособность допустить такой вариант изначально, особенно учитывая, что в камеру он попал в бессознательном состоянии. Да уж, искать пропавшего на лесистых просторах Орегона — почти то же самое, что искать иголку в стоге сена. Похоже, даже нет причин злиться, что это заняло так много времени. Потому что он, конечно, уверял себя, что не рассчитывает на реальные, тщательные поиски, не рассчитывает на чью-либо помощь и чудесное спасение, но это ни в коем случае не мешало ему надеяться. Как бы он ни пытался этого не делать. Впрочем, чудесного спасения и не произошло — всего лишь банальная уплата выкупа, причем его же, Ника, имуществом. Так что, возможно, причины злиться все же есть. Но ему пока точно не до того. — Куда мы едем? — спрашивает он у Ренарда. Больше для того, чтобы не уснуть, чем из реального интереса. Его любопытство, похоже, отмерло где-то вместе со способностью удивляться, которая ушла в глубокий анабиоз сразу после жесткой перегрузки, вызванной последней полученной от Виктора информацией. Именно поэтому он даже глазом не моргнул, увидев в пустынном холле Ренарда. Чем, судя по скисшей мине, порядком огорчил его кузена, рассчитывавшего, видимо, на тот еще цирк… Еще бы попкорн захватил, мудак. Да и не выдалось у него как-то времени, чтобы задуматься, как, куда и почему его собираются отпустить. И не то чтобы у него было право голоса по поводу условий, что выяснилось сразу же, как только он попытался возмутиться передачей выкупа — ключа, конечно же, который каким-то неизвестным образом снова оказался у Ренарда, — Виктору. Его просто проигнорировали. Он начинает уже думать, что игра в «тебя здесь нет, надоедливый больше-не-Гримм» будет продолжаться и дальше, когда Ренард наконец отвечает: — В больницу. Это, по крайней мере, пробуждает кое-какое подобие реакции — Ник совершенно точно не хочет в больницу. Он кутается поглубже в мягкий кашемир чужого пальто — которое Ренард кинул ему, проехав едва ли квартал; видимо, именно тогда ему окончательно надоело слушать стук зубов, звучавший почти угрожающе в относительной тишине салона, — и вяло протестует: — Зачем? Я нормально… — Ты себя видел? По правде, не видел. Умыться ему дали, а вот зеркало принести не потрудились — подумать только, какое вопиющее нарушение норм гостеприимства! Он уже собирается сказать именно это, когда Ренард, вслепую пошарив в бардачке, достает оттуда пухлый конверт и бросает ему на колени. Мда. Ник перебирает красочные фото и отказывается от идеи заглянуть в боковое зеркало — внутренний голос подсказывает, что вряд ли он сейчас выглядит намного лучше, разве что без сочащейся из разбитых губ и носа крови на опухшем синюшном лице. Мысль о больнице по-прежнему не вызывает восторга, но крыть ему нечем. Повторяющиеся на протяжении… а какого времени, собственно? Да неважно — достаточно долгого, чтобы на его теле были гематомы на самых разных стадиях стухания. Так вот, повторяющиеся на протяжении этого неизвестного, но длительного времени избиения ни для кого не могли пройти даром — и ежу понятно. К тому же неприятные ощущения в грудной клетке только усилились после последнего, гм, раунда «переговоров» — наверное, и правда парочка ребер треснула, если не хуже. Некоторые снимки явно сделаны еще после самых первых сеансов, и это наводит на неприятную мысль: а был ли он на самом деле когда-нибудь «игроком», как выразился Виктор? Или же ему и отводилась изначально роль «ставки», а целью был Ренард? А что? Стандартный, в общем-то, подход: давить на эмоции, пока не будет достигнут правильный накал — и требуемый результат. Одна проблема — нужно, чтобы в принципе было на что давить. А не то чтобы Ник считал своего шефа совсем уж бесчувственным, но жалость к попавшим в переплет подчиненным, особенно тем, которые с некоторых пор не упускали случая поставить под сомнение его авторитет, в диапазон доступных ему переживаний явно не входит. Ника порывает посмеяться в голос над наивностью Виктора, над тем, насколько плохо тот знает своего кузена, но… Но он сейчас здесь, в машине, едет в больницу зализывать раны, так сказать, а Виктор — на пути в Вену с ключом, так что, возможно, это как раз он, Ник, чего-то не знает. Наверняка у того были еще какие-то рычаги давления. Он, конечно, слышал то немногое, что было сказано при обмене, но чтобы расшифровать речь двоих особ королевских кровей, с детства тренированных оскорблять с изысканной вежливостью, нужно быть криптографом. Как минимум. Но по крайней мере ничто из недолгого разговора не звучало как обсуждение дополнительных условий. Впрочем… может, все на самом деле проще простого и наличие Гримма в подчинении, пусть и лишь в человеческой системе правосудия, и впрямь очень ценно для репутации принца в мире везенов. И он понятия не имеет, что Гримм-то был, да весь вышел… — Поскольку на улучшенную регенерацию Гриммов тебе теперь рассчитывать не приходится, больница — обязательный пункт, который не обсуждается, Ник. Это понятно? Ренард не отрывает взгляда от дороги, но Ник все равно ощущает его на себе — тяжелый, подавляющий. Раньше это вызвало бы мгновенную, на уровне рефлекса реакцию — желание послать подальше, вздыбив метафорическую шерсть на загривке. Сейчас Ник лишь вяло удивляется силе собственного воображения. «Что-то не сходится», — хочет сказать он. И спросить, как Ренард нашел ключ. И на кой черт отдал его Виктору… И много чего еще. Слишком много, чтобы стоило это делать на больную — в самом прямом смысле — голову, так что он лишь кивает: — Вполне. У больницы Ренард помогает ему выбраться из машины, явно намереваясь поддерживать на всем, благо недолгом, пути ко входу. И вот это уже раздражает. Не инвалид же он, в конце концов. Однако его тело, похоже, считает сегодня иначе, и шлепнуться лицом в асфальт ему хочется еще меньше, чем принимать чью-либо помощь, а потому Ник сжимает зубы и молча позволяет себя вести. Могло быть хуже, утешает он сам себя. Например, если бы его внезапно подхвативший вирус заботливости шеф решил вызвать бригаду медиков к машине и его бы принялись грузить на каталку прямо из салона. Ник внутренне содрогается и вполне искренне радуется короткой и нелегкой, но на своих двоих хотя бы прогулке. Ровно до тех пор, пока, уже внутри, остановившись возле самых дверей и повернувшись к нему, Ренард не говорит: — Ник… Если ты… захочешь вернуть себе силы Гримма, я готов помочь. Подумай и скажи, когда определишься с решением. Если. Спешки нет, копом — и хорошим — ты можешь быть и без того. На этот раз их взгляды встречаются, но Нику это ничуть не помогает — зеленые глаза совершенно нечитаемы, да и в его голове царит блаженная пустота, которую он какой-то еще функционирующей частью мозга идентифицирует как защитную реакцию на шок. Полнейший и абсолютный. Ник просто стоит без движения и смотрит. На лицо с правильными, чуть резковатыми чертами. На лицо, которое уже привык видеть исключительно измененным, не совсем человеческим. И вдруг совершенно некстати вспоминает, почему в самых тайных фантазиях, которые он позволял себе крайне редко (и в нетрезвом состоянии в основном, когда запретить своему мозгу что-то было не намного проще, чем полететь на Марс), Ренард был частым гостем. Чужая ладонь на плече ощущается так, будто ни рубашки, ни пальто с плотной подкладкой на нем нет и в помине. Да уж, каталка была бы лучше.

***

Ник ненавидит больницы. По многим причинам, не последняя из которых — в них у человека на руках вдруг оказывается куча свободного времени. Слишком много чертового времени на чертовы мысли. И учитывая, что заняться здесь совершенно нечем, то не думать просто не получается. А прямо сейчас ему бы этого ну очень хотелось. Потому что мысли его, как привязанные, крутятся вокруг одного и того же. А если добавить к этому еще расслабляющий, снижающий привычные барьеры эффект обезболивающих… Ник мечтал бы о скорейшей выписке, вот только дома его ждет пустота холостяцкой квартиры с примерно тем же количеством вариантов отвлечься до момента выхода на работу. А на работе — еще лучше — Ренард собственной персоной, черт бы его побрал вместе с его дурацкими предложениями! Ну, не то чтобы предложение было и правда такое уж дурацкое, но Ник бы предпочел никогда его не слышать. Тогда бы он со спокойной совестью принял тот факт, что его жизнь снова изменилась, — и жил бы себе как-нибудь дальше. Потому что никогда… никогда-никогда-никогда и ни при каких условиях он бы, конечно же, не стал сам просить о… такой помощи. Но теперь — стараниями Ренарда — у него вдруг появился выбор. И с этим выбором надо что-то делать. А Ник, сколько бы ни думал, просто не в состоянии решить что. В первый же день, ближе к вечеру, его навещает Хэнк, и все так, будто никакого охлаждения (до температуры Арктических льдов) в их дружбе никогда и не было. Хэнк начинает с того, что прямо высказывает Нику все, что думает, о его умственных способностях (которые помогли ему посчитать удачной идею отправиться к черту на кулички без подкрепления), о его упрямстве (из-за которого он не прислушался к интуиции, наверняка подсказывавшей, что его ждет банальная ловушка), и заканчивает красочной оценкой его внезапно испортившегося характера (который помешал ему послушаться капитана). — Ты просто везучий, чувак, — говорит он в конце своей эмоциональной тирады, сопровождавшейся беготней по палате, усаживаясь наконец на стул для посетителей, — был бы на твоем месте кто-то другой — уже бы готовился улицы патрулировать, а то и подметать, потому что вряд ли тебя бы после такого в другой участок взяли. Но ты, насколько я знаю, выходишь на работу как ни в чем не бывало, как только доктора добро дадут. Ну, если, конечно, не выбесишь капитана за это время настолько, что он просто пристрелит тебя и прикопает втихую где-нибудь в лесу. И знаешь, Ник, — он внезапно подается вперед, опираясь локтями на колени и делая вескую паузу, — если ты вычудишь что-то подобное еще раз, я ему даже помогу. — Так надо было Ренарду оставить меня там, избежал бы хлопот в будущем, — ворчит Ник упрямо. Он все еще — или снова? — на него зол. Вот что ему стоило промолчать? И Нику не пришлось бы забивать голову дурацкими мыслями. Да и ключ Ренарду никогда не принадлежал, чтобы им распоряжаться. Сволочь он, короче говоря, с какой стороны ни глянь. Несколько мгновений Хэнк смотрит на него так, будто прямо сейчас готов помогать капитану, а точнее — даже сделать всю работу за него. — Серьезно, Ник? Мы прочесывали город вдоль и поперек, раз за разом, потом спали по пару часов и начинали заново. И так все время, пока капитан вел переговоры со своим родственничком, мрачнея с каждым часом. Сам знаешь, начальником-тираном он никогда не был, но в последние дни к нему в кабинет заходить боялись, спички тянули — кому идти придется, особенно с докладом, что о твоем местонахождении новостей по-прежнему нет. А ты говоришь мне это? Уверен, что твои мозги только сотрясли, а не отбили напрочь? Ник видит возмущение на его лице, но видит и беспокойство и искреннее сочувствие тоже. Впрочем, можно остановиться уже на том, что он видит. Лицо, а не пустоту вместо него. Это наполняет душу неожиданным спокойствием и давно забытой верой в лучшее, и он внезапно теряет всякое желание противоречить. Да и не то чтобы у него были какие-то разумные аргументы. Он совсем не уверен, что хочет возвращать то, чего его лишили, даже если забыть об условиях. Возможно, Виктор и вправду сделал подарок, только ему, а не Ренарду. — Ладно, напарник, — говорит Хэнк, как и всегда быстро переключаясь на более практичные вопросы, — давай-ка по-быстрому сообразим такую версию твоего «приключения», которая не приведет тебя к соседству с многочисленными Наполеонами и прочими Юлиями Цезарями. На несколько мгновений Ник почти поддается соблазну сказать, что да, все так и было, то есть его мозги и правда отбили с концами, без возможности восстановления. Он готов сказать что угодно, только бы не заниматься совершенно бесполезным делом (и так понятно, что дело закроют, никого не арестовав даже — ибо как можно арестовать тех, кого он не в состоянии описать иначе, чем «лохматые морды с клыками»?), вороша недавнее паршивое прошлое. — И пока ты не начал придумывать сто и одну причину, чтобы этим не заниматься, должен предупредить, что, если я не предоставлю ему приемлемую версию завтра с утра, капитан придет по твою душу сам. Думай, Ник. Ага, как будто тут есть о чем думать. И судя по хитрющей ухмылке, Хэнк очень даже в курсе, каков будет его выбор. Кто б сомневался.