Человек, который видел сквозь лица

— Что, если я никогда не захочу снова становиться Гриммом? — Ник упирается ладонями в столешницу и агрессивно подается вперед, словно готовится к атаке. Можно сказать, что где-то так и есть, вот только с кем он собирается драться — с капитаном, над чьим рабочим столом так угрожающе навис, или с самим собой, как последние две недели, — загадка даже для него. Он смотрит прямо в зеленые глаза, внимательно, не отрываясь, не желая пропустить малейшую тень реакции. Предполагая заранее, что это все, на что имеет смысл рассчитывать. Он почему-то ожидает, что Ренард откинется назад, удобно располагаясь в кресле и демонстрируя куда больше грации, чем полагалось бы человеку его роста. Ненавязчиво увеличивая дистанцию. Он совсем не готов к тому, что тот в свою очередь двинется вперед, сокращая расстояние настолько, что нос вдруг начнет щекотать запах его лосьона после бритья. Принимая вызов, смысл которого Ник и сам не до конца понимает. — Ничего. — Вот так просто? — Ник выпрямляется и отступает на шаг, пытливо вглядываясь в лицо напротив, пытаясь прочитать реальные мысли за тщательно скроенной маской доброжелательного участия. Гиблое дело. — Что-то не сходится, — начиная мерить беспокойными шагами пространство кабинета, наконец говорит он то, что давно уже хотел сказать. — Столько усилий, по крайней мере по тем сведениям, что дошли до меня, передача ценной вещи в руки ненавидимого члена ненавидимой в целом семьи… признание поразки, по сути… Ради чего? В чем выгода? Взгляд Ренарда становится ощутимо холоднее, как и атмосфера в кабинете вообще, но тон он выдерживает ровный: — Ты хороший полицейский, Ник, и, что еще важнее, хороший человек. На мой взгляд, этого достаточно. Если ты считаешь иначе — ничем не могу помочь, у меня нет другого ответа. — Дело не в том, как считаю я. — Ник останавливается и смотрит в упор, открыто, показывая, что не собирается играть в эти их придворные игры, изощряясь в лицемерном словоблудии. Его интересует правда. — Я знаю вас, капитан, — он выделяет обращение, заставляя его звучать едва ли не издевательски, подчеркивая, что знает его далеко не только в этом качестве, этой роли, — знаю, как крутятся шестеренки у вас в голове, и бескорыстие — это не то, что приводит их в движение. — Уверен? Что так хорошо меня знаешь? — не злость, не презрительное высокомерие — скорее раздражение с нотками усталого смирения, словно Ренарду известно что-то такое, что Ник никак не способен увидеть, хотя это находится прямо у него перед глазами. Причем давно. — Как бы там ни было, это твоя жизнь, Ник, твой выбор. Тебе и решать. Впрочем… если ты не против, мне было бы интересно узнать, почему этот выбор для тебя так сложен и, похоже, склоняется в сторону негативного варианта? Он это серьезно? Это единственная мысль, которая вертится у Ника в голове, и, похоже, что-то такое отражается на его лице, поскольку Ренард почти сразу же добавляет: — Ты, казалось, очень неплохо наловчился сосуществовать со своим наследием, особенно в последнее время. И если я однозначно не назову твои решения лучшими или хотя бы правильными с точки зрения человеческой морали, но по меркам Гриммов, полагаю, ты был на высоте. И даже раньше… Тебе ведь всегда нравилось знать, что везен — это именно везен, нравилось, что ты можешь увидеть их суть даже вопреки их желанию. Что изменилось? Ник не может удержаться — с его губ срывается короткий, напрочь лишенный веселья смешок. Ренард в ответ лишь приподнимает удивленно бровь. В конце концов, почему бы и нет? Скрывать все, нужное и ненужное, он уже пробовал, можно, наверное, попробовать и наоборот. Вряд ли будет хуже. Тем более что терять ему теперь, кажется, и вправду больше уже нечего. — Да, хорошо, когда можешь видеть глубже человеческой маски, можешь видеть настоящую сущность. Не так хорошо, когда это все, что ты можешь видеть. Как бы ни старался рассмотреть что-то еще. А если кто-то не имеет скрытой сущности… Пустота на месте человеческого лица не самое приятное зрелище, скажу я вам. Он видит, как опускаются и озадаченно хмурятся приподнятые было в удивлении брови, видит, как медленно, словно нехотя, недоумение сменяется пониманием, плотно переплетенным сначала с неверием, а затем и сочувствием. И даже позволяет себе поверить, что это — искренне. Может, он и правда видит сейчас больше (он внутренне усмехается, признавая неоспоримую очевидность утверждения). Может, просто устал сомневаться в каждом слове и жесте. А может, дело в том, что в отсутствие его сил, его наследия, что-то в нем будто погасло. И в этом есть свои плюсы. Жаль, что не только они. — Как долго? — Полгода, чуть больше. Где-то так. — Джульетта?.. — А кому понравится, когда смотрят сквозь тебя? — Сожалею. — Что Джульетта меня бросила или что сами тренировали на мне такой взгляд, капитан? — Его губы почти мимо воли изгибаются в улыбке, кривоватой и едва заметной, но все же вполне реальной. — Выбери сам. — Ответная еще слабее, лишь уголок рта чуть приподнимается вверх, но Ник видит. Видит. Сколько всего он упускал раньше? Было ли огорчение на лице Джульетты, когда она уходила? Разочарование? Боль? Как быстро доброжелательные улыбки Розали превратились в вымученные и ненастоящие? Сколько раз беспокойство искажало черты Монро, прежде чем тот решил, что все, достаточно? Сколько выражений, способных подсказать ему эмоции и, как следствие, истинные намерения подозреваемых, он упустил просто потому, что был не способен увидеть их лица?.. И почему при этом ему все равно хочется все вернуть? И даже цена не кажется такой уж высокой… Или «цена» лишь усиливает желанность цели? А то и превышает ее? Когда еще представится такая возможность, да под совершенно благовидным предлогом?.. Тряхнув головой, Ник выбрасывает лишние — и вообще, и в данный момент особенно — мысли. Он пришел сюда с другими целями: понять, разобраться, утвердиться в своем решении, в конце концов. Или хотя бы принять его для начала. Или чтобы его в нем разубедили, добавляет несносный внутренний голос, страдающий в последнее время излишней правдивостью и ехидством. Пригрозили, надавили, лишили необходимости выбирать… облегчили жизнь, если короче. Да уж, не тут-то было, фыркает про себя Ник. Вслух он говорит: — Возможно, Виктор оказал мне услугу. Прямо-таки… доброта с его стороны. — Всего лишь месть, мелкая и нелепая, особенно учитывая, что исправить то, что он сделал, довольно просто. — Ренард пожимает плечами и откидывается на спинку кресла, являя собой картину полной расслабленности и комфорта. Ник завидует. Ему б так уметь. Он снова начинает нервно сновать по кабинету из угла в угол. Хочет возмутиться, что это совсем даже не просто, но… смотря с чем сравнивать. Все и правда могло быть гораздо хуже. — И в чем тогда смысл? — Если б я знал ответ на этот вопрос, Ник, я бы тебе сказал. Расчет на то, что тебе и так будет хорошо и ты не захочешь ничего исправлять? — Или что вы не захотите… гм… — Ник радуется, что не способен краснеть в принципе, иначе, он уверен, напоминал бы сейчас цветом пожарный гидрант, — участвовать. Мимо закрытой двери кто-то проходит, и звук шагов подчеркивает непривычную тишину почти пустого участка. Он и забыл, что уже настолько поздно. Запоздало мелькает мысль, что он только что открыто признал собственное «желание участвовать» не подлежащим сомнению, но слова уже сказаны, и обратно в рот их не засунешь. — С чего бы? — и в голосе, и на лице столько искреннего удивления, что Ник почти верит на мгновение, что они обсуждают банальное задержание, требующее присутствия капитана. — Ты говорил ему о… своей новой способности? — Нет. Но он в курсе некоторых… изменений в моей жизни. Почему у него и возникли трудности с убеждением. Сложно шантажировать благополучием близких, когда таковых нет. Надо думать, это и правда больно укололо его самолюбие. — Не это, — говорит Ренард тихо, вставая и снимая с вешалки пальто. — Слушай, Ник, уже поздно, думаю… Он успевает лишь обогнуть стол — конечно же, Ник уже здесь, преграждает дорогу и отходить не собирается. Будь он собакой — сделал бы охотничью стойку, настолько очевидна попытка Ренарда свернуть разговор. А так только вскидывает упрямо подбородок и ждет. Внутри клубится раздражение, но до вспышек яркой, ослепляющей злости, такой знакомой по прошедшим месяцам, сейчас далеко. Ник чувствует почти сожаление. Этого спокойствия ему будет не хватать. Вместе с этим приходит понимание — он уже решил. Осталось решиться. И это, в свою очередь, смещает что-то внутри — фокус, восприятие, представление о возможном и невозможном. Ничего не меняется на самом деле, Ник в курсе. Да и что может измениться за те секунды, которые занимает его спонтанное прозрение? Но воздух вдруг кажется более тяжелым и горячим, наэлектризованным, как перед первым разрядом молнии в грозу. Он проводит языком по пересохшим губам, не только видя, но почти физически ощущая чужой взгляд, тут же скользнувший вниз от его глаз, чтобы проследить движение. Несколько мгновений они просто стоят друг напротив друга, в полушаге от следующего движения, которое может быть каким угодно. Отступление. Удар. Поцелуй. Ренард выбирает первое, делая шаг назад. Ник испытывает что-то среднее между облегчением и огорчением. Он совершенно не уверен, что выбрал бы сам. От этой мысли по позвоночнику прокатывается короткая дрожь, щекочущая нервные окончания. Фантазии фантазиями, особенно на пьяную голову, но он впервые позволил себе подумать о чем-то подобном в реальности. Больше — допустить как возможную реальность. И мир даже не свалился в пропасть, иронично отмечает Ник, едва подавляя улыбку. — Не твое нежелание дать ему то, что он хотел, и отсутствие возможности тебя заставить задели Виктора, — говорит Ренард, отступая еще дальше, за барьер из широкой деревянной столешницы со стопками нерассмотренных бумаг на ней. Он складывает руки на спинке кресла и опирается на них, вместо того чтобы сесть. Оставляет между ними еще одну преграду. Ник — детектив, он привык подмечать мелочи, и эта его не радует. Но прежде, чем он может начать размышлять о причинах, Ренард продолжает: — Тебя взяли только затем, чтобы не вмешивался. И, возможно, чтобы усложнить мне задачу. Полюбоваться, как я буду пытаться найти то, о местоположении чего понятия не имею, без единственного человека, способного привести к цели… — Он выпрямляется, с силой проводит рукой по лицу, и Ник буквально ощущает исходящую от него волнами злость. — А смертельно обидело «дорогого» кузена то, что мне удалось вытащить Адалинду, пока он прохлаждался здесь, уверенный в своих сторожевых псах. — Адалинду? — Теперь уже злость вспыхивает в нем самом. Даже не злость — ярость, яркая, горячая, такая знакомая, что Нику на мгновение кажется даже, что Виктор просто искусно его обманул, а он поддался внушению, поверив во что-то, чего не произошло на самом деле. — Беременную Адалинду, — уточняет Ренард, уловив, без сомнения, его гневную вспышку. — И если до нее самой мне дела нет, то ребенка, который может быть моим, я, сам понимаешь, не мог оставить в руках Виктора. Мне удалось лишить его одного рычага давления, но ты… тебя мы найти так и не смогли. Мне жаль, Ник. Ты пострадал от наших внутренних склок, снова. И я сожалею об этом, искренне и от всей души, даже если ты сомневаешься, что она у меня есть. — Так это такой способ избавиться от чувства вины, очистить совесть, да? Ренард хмурится, и какой-то частью сознания Ник даже может понять его недоумение, ведь какая, к черту, разница, почему помощь предложена, главное — что она есть. Точнее, будет. Если Ник сейчас не вернет все на круги своя, то есть к их «едва-переносим-но-вынуждены-терпеть-друг-друга» отношениям последних месяцев. Но полученное объяснение ничуть не приглушает его злость, даже напротив — заставляет полыхнуть новыми оттенками. Интересно, когда Ренард успел связаться еще и с Адалиндой? До своей одержимости Джульеттой, после или в промежутках? — Думаю, я способен как-нибудь пережить муки совести. «И-и-и… приз за самое гениальное профукивание шансов достается… конечно же, детективу Беркхарду!» — думает Ник с каким-то нездоровым, истеричным весельем, глядя, как Ренард целеустремленно марширует к двери. И сам уныло плетется следом, решая, стоит ли попробовать извиниться или будет еще хуже? Вот только дверь так и остается закрытой, хотя ладонь уже лежит на ручке. — Знаешь, я ведь собирался тогда предупредить тебя, Ник. Сказать, что Виктор в Портленде, посоветовать быть максимально осторожным… Потом понял, что ты все равно не станешь слушать ничего, что буду говорить я. И просто отпустил… — пауза затягивается, зеленые глаза теряют фокус, смотрят куда-то вдаль, сквозь, и Ник снова вспыхивает злостью, правда, на этот раз он даже не уверен, на кого именно злится. Наконец Ренард возвращается из своего мысленного путешествия и, вздохнув, продолжает отстраненным, сугубо деловым тоном: — Но сейчас я все-таки скажу. Делай с этим что хочешь. Ты можешь перевестись в другой город, переехать в другой штат и жить там совершенно нормальной жизнью, настолько нормальной, насколько это возможно для копа. Я не буду препятствовать, более того — всячески посодействую. Но… если ты захочешь остаться здесь, Ник, ты будешь целью всегда, как бы ни жаль мне было это признавать. А в твоем текущем состоянии — ты еще и очень уязвимая цель. «Ты слаб и бесполезен такой, как ты есть сейчас», — слышит Ник. Он вскидывает подбородок, до скрипа сжимая челюсти, едва выдавливая сквозь них: — Вот как? — А ты правда думаешь, что моя семья успокоится и позволит тебе жить долго и счастливо? Или забыл, что она не единственная, что есть еще шесть Королевских домов? — Виктор получил что хотел, у меня больше ничего нет. — У тебя — нет. И в этом никто не может быть до конца уверенным. У меня — есть. — То есть? — То есть Виктор улетел домой ни с чем. — Как? — Скажем так, с ним приключился небольшой дорожный инцидент. Конечно, доказательств, что я имею к этому какое-то отношение нет, но это не мешает ему быть в ярости и сыпать угрозами. Не помешает и снова потребовать этот злосчастный ключ, даже если и ты, и я будем в один голос твердить, что ни у одного из нас его нет. Потребовать, прибегая к уже знакомым тебе методам убеждения. — Вы всегда можете его «не найти». Ренард отклоняется назад, хмурясь и раздраженно поджимая губы, и Ник только сейчас замечает, что они каким-то образом подошли друг к другу почти вплотную во время своего напряженного разговора. И поспешно отступает сам. — Я всегда «найду», как ты выразился, Ник. Всегда. — Он наконец-то открывает дверь, кивком приглашая его пройти вперед. Свет в большей части помещения потушен, столы вокруг тонут в полумраке, все, кроме дежурных, уже давно разошлись по домам. Ник какое-то время просто стоит в почти полной темноте, пытаясь расшифровать подтекст услышанного. Обещание, прозвучавшее как угроза, — и что ему с этим делать? Ренарда он догоняет у лифта и едва успевает проскочить следом через уже закрывающиеся двери. — Еще можно просто вернуть мне ключ. — Нет. — Что значит нет? Это, вообще-то, моя собственность. — Это собственность Гримма, коим ты больше не являешься. И не хотел бы напоминать, но скажу: сейчас ты очень простая добыча для Феррат. — Да пусть хоть на кусочки режут, все равно ничего не получат. По-моему, еще в этот раз все могли в этом убедиться. — Вот именно потому и нет, Ник. К тому моменту, когда он наконец находит что сказать, громоздкая туша «Юкона» уже несется к выезду с подземной парковки. Может, оно и к лучшему. Ник не уверен, что не сказал бы какую-то глупость.