***
— Ник, кажется, я нашла кое-что интересное. Посмотришь? — голос Розали звучит почти буднично. В конце концов, это не впервые, когда Ник попросил о помощи, и даже уже не впервые с тех пор, как все перевернулось с ног на голову, затем обратно и снова в прежнее, перевернутое положение. Ник уже почти привык. Почти. Однако впервые дело, по которому эта помощь ему понадобилась, несколько… да нет, не несколько, а очень даже личного характера, причем не только для него самого, но и — даже скорее — для его текущих помощников. И Ник бы с удовольствием ограничился своими собственными ресурсами, но даже несколько недель, в течение которых он все свободное время тратил на копание в записях предков, не принесли ничего. Совершенно. Конечно, есть еще те дневники, которые написаны на других языках (и очень большая вероятность, что интересующие его подробности находятся именно там, раз уж нигде больше они не обнаружились), но не к Ренарду же их нести с просьбой почитать ему на ночь. А потому он, сцепив зубы, принес их сюда, в «Лавку пряностей», к своим друзьям-везенам. Попросив помочь ему понять, почему он больше не видит в них людей. Мда. Конечно, просьба звучала не так. Конечно, его знатно отругали за молчание и пообещали всяческую поддержку несмотря ни на что. Конечно, на суть дела это не повлияло никак, и все это понимают. Этого Нику даже знать не нужно — он чувствует. Напряжение в воздухе, напряжение в голосах. Страх. Сдерживаемый, подавляемый, но все равно никуда не девающийся. Страх перед ним… На мгновение к горлу подкатывает ядовитая горечь, но Ник старательно сглатывает и оборачивается к Розали. Если она что-то нашла о его состоянии, то — возможно, может быть, если ему очень-очень, хоть однажды в жизни наконец повезет — там есть и что-то о том, как это прекратить. Настырный шепоток где-то на задворках сознания пытается намекнуть, что голос у нее и в самом деле — слишком — будничный, но Ник от него отмахивается. Ему не помешают несколько минут пусть и ложной, но надежды… — Конечно, это не совсем по твоей проблеме… …Или меньше. — …но несколько фраз меня зацепили. Я думаю, тебе стоит на это взглянуть, — с энтузиазмом заканчивает Розали под звон его разбитой иллюзии. Но не то чтобы это была самая первая или самая важная (скорее уж наоборот, с пренебрежением фыркает Ник про себя), а потому он запихивает очередное мелкое разочарование подальше и подходит к столу, продолжая слушать вполуха. Монро тоже подтягивается из дальнего угла (где упорно пытался делать вид, что не спит, вперив взгляд в страницу какого-то неподъемного мемуара), и они все вместе склоняются над книгой. И да, это действительно книга, отмечает Ник с некоторым удивлением. То есть не стопка рукописных страниц, с большим или меньшим умением и старанием собранных в переплет, но настоящий печатный том. Что странно. Что еще интереснее — том этот явно из личной коллекции Розали, поскольку книг он не приносил им вовсе, только дневники. — Я сомневалась, что здесь что-то может быть, — продолжает Розали, — все же Совет везенов не особенно заинтересован обычно во взаимоотношениях Гриммов и Королевских семей, но вот, решила взглянуть… И нашла! Не знаю, насколько это важно, но вот здесь, смотри, Ник… «Если заключительная стадия вхождения Гримма в полную силу протекает с осложнениями (как то: необратимый ущерб, жертвы среди мирного населения) и имеет неблагоприятный прогноз, единственным разумным решением является так называемое Наказание Кровью, которое может применить любой член Королевской семьи… Жаль, применяют его неоправданно редко». Это была приписка на полях, Ник! — добавляет она поспешно, взглянув на его потемневшее, напряженное лицо. Чего Розали знать не может — только пока, подсказывает «добрый» внутренний голос, — так это что обеспокоило его отнюдь не чье-то, ни на что не влияющее, по сути, желание, чтобы ему подобных лишали сил гораздо чаще. О нет, Нику совершенно и абсолютно наплевать на всякие там измышления незнакомых — и безразличных — ему везенов, тем более наверняка давно уже мертвых, судя по древности книги. Но вот подозрение, что где-то дальше наверняка есть описание «ритуала», требуемого для возвращения всего на круги своя, и сейчас Розали с Монро на пару это прочитают, не дай бог еще и вслух, заставляет каждый волосок на его теле встать дыбом, будто от порыва ледяного ветра. Он искренне постарался свести разговоры о его временной… нетрудоспособности как Гримма и — особенно! — о том, каким образом она закончилась, к минимуму, беззастенчиво пользуясь сочувствием друзей, явно считавших, что ему неприятно об этом вспоминать. Вот только дело было не в этом. Точнее, не только — и не столько — в этом. Нет, конечно, ничего приятного ни во времени, проведенном «в гостях» у Виктора, ни в воспоминаниях о том, как он туда попал, не было. Признавать собственные ошибки, собственную слабость и несостоятельность (в обеих, гм, профессиях) было болезненно, и его гордость безусловно обзавелась некоторым количеством метафорических синяков в результате. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, в какие ошметки она грозила превратиться, узнай кто-нибудь, что ради возвращения своего наследия (того самого, которое, судя по его же многочисленным жалобам, превратило его жизнь в полноценный кошмар) он практически заставил Ренарда переспать с ним. Ну, не то чтобы прямо-таки принудил… В конце концов, предложил тот вполне добровольно, да и участвовал очень даже охотно, но этого бы не случилось ни при каких других обстоятельствах. Никогда, Ник уверен. Как и уверен, что львиная доля его «желания вернуть свои силы» проистекала именно из этого понимания. И вот это уже жалко. Действительно жалко. Настолько, что сама мысль о том, что кто-то об этом узнает, догадается, вычислит несусветную разницу между его уверениями, как он ненавидит свое наследие, свою гриммовскую суть, не позволяющую ему даже видеть людей в людях, не говоря уже о везенах, и действиями, которые он готов совершить, чтобы эту самую суть восстановить… вычислит и правильно интерпретирует… Нет, сама мысль об этом невыносима. Даже если по всем признакам это совершенно невозможно. Ни в каких записях своих предков Ник не встречал даже упоминания о влиянии королевской крови на Гриммов. Как и на кого-либо еще, если на то уж пошло. Впрочем, там и в общем и целом о Королевских семьях мало что было. Будто их не считали стоящими упоминания. Будто не имели чего сказать. Или умалчивали намеренно. Вот только по собственному желанию или?.. Во всем этом Ник разбираться не хотел и не собирался. Все, чего он хотел (и намерен был сделать, во всяком случае в меру возможностей), — закрыть эту страницу своей жизни, забыть и не иметь больше дела ни с одним высокородным засранцем. Ну, кроме, совершенно очевидно, капитана. А потому он со спокойной (почти) совестью сообщил друзьям, что его способности восстановились сами собой, постепенно и почти незаметно. Может, что и поспособствовало. Или нет. Еще и посмеялся, мол, кровь у Виктора, видать, порченая оказалась. Ну кто проверит? Кто — и как — узнает? Никто и никак. Или он так думал. Ровно до текущего момента. Идиот. Кажется, ему пора заказать табличку на стол с такой надписью. Или просто сделать татуировку. На лбу. Не имея ни малейшего желания смаковать момент своего позора во всех красках, включая смену выражений на лицах Розали и Монро по мере понимания и его собственную мину, без сомнения отражающую все страдания мира, Ник отходит к окну, затылком чувствуя удивленные взгляды. Или это первые ростки паранойи?.. Он с умным видом таращится на мусорный контейнер на заднем дворе, но все его внимание сосредоточено на обрывках текста, которые продолжают зачитывать за спиной. Вот сейчас… Вот-вот… — Ник! Глубокий вдох… — Ник, послушай… Интересно, если он попробует сейчас упасть и притвориться мертвым, ему поверят? Ну там, нервное истощение, обезвоживание, гипогликемическая кома… поражение лучом смерти с инопланетного корабля — Ник в данный момент совершенно не переборчив. К сожалению, нападение зеленых человечков на сегодня, по-видимому, не запланировано, а потому приходится спустя несколько мгновений все же повернуться к ожидающим его внимания друзьям. И зачем он, спрашивается, вообще к ним приперся? Чего ему в трейлере-то не сиделось? Неисчислимые тома — часто на языках, которых ему и за сто лет не выучить, — и никого. Никого, кто мог бы задавать лишние вопросы и докапываться до правды, которую Ник и сам предпочел бы не знать, — красота же! — Тебя Ренард после твоего… инцидента ничем не пытался случайно напоить? Ну, кофе там не угощал? — Не просто пытался, а напоил, — поправила Розали, затем задумалась на мгновение, поморщилась и исправилась сама: — Точнее, должен был. Наверное… Почти наверняка… — О, больша-а-ая разница… — И да, кофе тут ни при чем — вкус не тот, как и объем. Разве что он тебе сразу целый кофейник предложил. Немаленький такой кофейник… размером с ведро где-то, чтобы перебить вкус… — А я разве говорил что-нибудь о том, сколько он ему кофе предлагал? Вот хоть слово сказал?.. — Монро! Мы отошли от темы! — А что сразу Монро? Это не я начал к словам придираться! И кстати, про кофе это вообще фигурально было, и так же понятно! Да, Ник? Две головы как по команде повернулись в его сторону, и две пары глаз уставились на него, внимательно и выжидающе. Ник моргнул. И на какой вопрос он должен отвечать? Пил ли он что-нибудь в компании шефа или способен ли в принципе понимать образные фигуры речи?.. И почему бы им не перейти уже к главному — насколько он, Ник, жалок, что в своей способности влипать в неприятности, что — особенно — в не-способности принимать решения, думая головой, а не… другими частями тела? Это бы всем сохранило и время, и нервы. — Так что? — нетерпеливо подталкивает Розали. — Давал тебе Ренард что-то подозрительное пить? Должен был. Разве что ты терял сознание, тогда он мог… — Да, — Ник поспешно перебивает, пока она не взвинтила себя до полноценного приступа паранойи. Видимо, повышенная подозрительность передается воздушно-капельным, кто бы мог подумать?.. — Вот ублюдок! Хитрожопый бессовестный ублюдок! Готов на что угодно ради своих целей! Как всегда, зараза! О да, это же так почетно для принца-ублюдка — иметь Гримма на побегушках! Хоть бы имел совесть тебя спросить. Хотя о чем это я? Это ж так не по-королевски было бы! Недостаточно подло! А еще… — Что? Нет, Монро, нет! В смысле да, но… Да — он дал мне зелье, но нет — я не был без сознания, определенно. Я… согласился, сам. У меня был выбор… Да. Его и так не очень-то выдающаяся уверенность тухнет с каждым словом и в конце концов сходит на нет под двумя откровенно обескураженными взглядами. Вот оно. Час икс, точка невозврата, момент истины и прочее в том же духе. Вот. Три… два… один… Сейчас. — Ты ж вроде как не хотел… — неуверенно тянет Монро. — Сколько мы тут перерыли всего, сколько искали, потому что у тебя проблема с твоим гриммовским наследием, — поддакивает Розали. — Разве нет? Ник хочет им ответить, искренне хочет. Объяснить. Сказать, что потерять часть себя, даже не самую приятную, и смириться с этим — не так-то просто. Хочет, но не может. Потому что и сам не уверен, что это — основная причина. Почти уверен, что не основная. А лишь оправдание, повод. Способ не чувствовать себя совсем уж жалким и безнадежным идиотом. Безнадежно влюбленным идиотом. И нет, последняя мысль явно принадлежит не ему, вот в этом Ник уверен совершенно точно. Слова так и не находятся, а потому, раздраженно тряхнув головой, он признает поразку и просто подходит к столу, чтобы сделать вид, что читает. Чтобы сделать вид, что занят хоть чем-нибудь относительно полезным, а не банальным оплакиванием последних ошметков самоуважения. Спустя несколько минут напряженного молчания Розали и Монро присоединяются к нему. Впрочем, надо быть слепоглухонемым, чтобы не заметить присутствие огромного «слона» посреди комнаты, которого все трое упорно — и безуспешно — пытаются игнорировать. Вот тебе и восстановленная дружба… — Так вот, — Розали замолкает на мгновение, неловко прочищает горло и продолжает уже увереннее: — Как я говорила, меня заинтересовала одна фраза: «…заключительная стадия вхождения Гримма в полную силу». Ну и упоминания о жертвах. Ведь если учесть, что одна из особенностей любого Гримма как раз в способности видеть истинные облики везенов в момент… И наверняка она говорит что-то важное и разумное, что-то, что Нику стоило бы послушать, но фокус в том, что его слух вырубается напрочь после нескольких фраз. Нескольких прочитанных фраз. Которые описывают требуемый для восстановления после «Наказания кровью» ритуал. А точнее — отсутствие такового. Ник судорожно пробегает глазами строчки, снова и снова, затем перелистывает страницы, поспешно и неаккуратно, краем уха слушая возмущенные восклицания Розали. Ничего. Ничего, кроме подробного описания зелья, которое должно содержать среди других ингредиентов королевскую кровь, обязательно добровольно отданную, и быть приготовлено Ведьмой. И все. — Ник, ты в порядке? Что ты там такого увидел? Только расслышав неприкрытое беспокойство, почти панику в голосе Монро, Ник осознает наконец, что простоял, вперившись невидящим взглядом в злосчастный рецепт, уже какое-то — явно немалое — количество времени, игнорируя все вопросы. Не то чтобы сейчас он мог на них ответить. «Что увидел, что увидел?! — думает Ник с каким-то странным то ли весельем, то ли отчаянием. — Чего не увидел — вот что важно!» Он не знает, плакать ему или смеяться. Или просто смириться наконец и в самом деле записаться на сеанс тату. Потому что так феерически облажаться… По всем признакам это совершенно новый уровень идиотизма, даже для него. Не уточнить ничего, даже не попытаться, хотя бы с помощью тех же Розали и Монро, которые, как показал сегодняшний опыт, очень даже оказались бы полезны… Но не-е-ет, Ник, конечно же, должен был поверить на слово Виктору, броситься вперед сломя голову и — ожидаемо — выставить себя на посмешище. Виктор ведь такой надежный источник информации, да… Интересно, на что он рассчитывал? Что Ник при первом же намеке на предложение помочь начнет шарахаться от Ренарда с криками: «Помогите, насилуют!»? Правда, стоит признать, хорошая доза шока в его первоначальной реакции присутствовала — счастье еще, что он был слишком вымотан, чтобы его проявить. И может, лучше бы он в таком состоянии и остался. Но это, видимо, было бы слишком большой удачей. Внутренности скручивает от невыносимого стыда, и Ник едва сдерживает порыв повторить принятую ими, по ощущениям — немыслимую, фигуру всем телом. Господи, что только Шон о нем подумал? Посчитал его совсем оголодавшим и отчаявшимся? Или банально сумасшедшим? Ник вспоминает безмерное удивление, почти шок на его лице в ту ночь и, застонав, зажмуривается, еще и закрывает глаза ладонью. Как будто таким образом можно убрать отпечатавшиеся на сетчатке образы, да… Как будто их каким-либо вообще образом можно стереть. Но Шон ответил. Что бы ни подумал и как бы ни был ошеломлен — ответил. Со страстью, ничуть не уступавшей его собственной, вспоминает Ник, и эта мысль ставит на паузу уже запущенный маховик самобичевания. Это же должно что-то значить, верно? Осталось только понять, что именно. И что с этим делать. И может ли он вообще с этим что-то сделать — сейчас, учитывая его вернувшуюся «чудесную» склонность видеть лишь то, что находится за маской человеческого лица, но никак не само лицо, а также то, что в свете сегодняшнего открытия его утреннее исчезновение из квартиры Шона приобретает совершенно новую окраску. Очень некрасивую окраску. Странно, что его присутствие вообще еще терпят, даже просто в участке. Он не уверен, что сам был бы настолько великодушен. Или безразличен? Едва вспыхнувшая было надежда тут же гаснет, оставляя после себя черный едкий дым разочарования. Иногда Ник искренне ненавидит голос своего рассудка. И только уже сидя в машине, после своего поспешного (и не очень вежливого, «услужливо» добавляет все тот же ненавистный глас разума) бегства из «Лавки пряностей», он вдруг осознает, что понятия не имеет, что именно видел последние полчаса-час. Нет, он, безусловно, помнит, что провел это время со своими друзьями-везенами. Но вот как они выглядели?.. Вопрос кажется настолько абсурдным, что Ник замирает, нахмурившись и сосредоточенно пытаясь вспомнить… определить… найти четкие образы в беспокойной мешанине недавних воспоминаний. И откидывается на спинку водительского сидения спустя несколько бесполезных минут, смирившись с неудачей. Ничего нет. Не в том смысле, что он на них не смотрел. Смотрел. Но не видел. Не замечал. Не воспринимал. Ни единой, даже самой мелкой клеткой мозга не задумывался о важности того, что мог или не мог, должен или не должен был видеть. Ник сидит без движения еще добрых минут десять. Слушает ворчание работающего на холостом ходу двигателя. Смотрит на погруженную в мягкий свет фонарей улицу за лобовым стеклом. Составляет мысленно план работы на завтра. И изо всех сил старается не надеяться. Один раз ничего не доказывает. Один раз — это случайность. Глюк. Сбой в программе дерьмовости его жизни. Завтра все будет как прежде. Лучше приготовиться заранее. Но даже настырный глас рассудка не может на этот раз задавить крохотный росток надежды, упорно пробивающий себе путь через слои накрепко сбитого опытом пессимизма, покрывающие его душу. Кажется, он уже настолько — смертельно, отупляюще — устал бояться этого самого, пресловуто ненадежного завтра, что готов поверить во что угодно.Глава 7
1 декабря 2020 г. в 22:15
Ник старательно отворачивается от Монро, суетящегося возле плиты, и тут же натыкается взглядом на Розали. Обреченно вздохнув, он решает, что Рыжехвост по крайней мере выглядит не так угрожающе, как Потрошитель, и смиряется с неизбежным, продолжая разговор с Монро, но не глядя на него. Наверное, все же попытку удержать дружбу, хрупкую и неуверенную, только-только восстановившуюся после предыдущего фиаско, можно официально назвать феерической глупостью. Скорее всего. Но будто у него был на самом деле выбор.
Каждый раз, когда Ник вспоминает, как Монро навестил его первый раз в больнице, настороженный, еще более неловкий, чем обычно, но с искренним беспокойством в глазах, у него щемит сердце. Пользуясь преимуществом отдаленности во времени, он смог тогда наконец представить, чего стоило Потрошителю, чьи инстинкты явно регистрировали лишь все возрастающую враждебность Гримма на протяжении последних нескольких месяцев, переступить через это и прийти. Увидеть его снова в качестве друга, а не возможной угрозы.
Ник был благодарен. И рад. Он и сейчас благодарен. Правда, от радости уже мало что осталось. Нет, ее не заменила та странная, какая-то чужеродная раздражительность и отстраненность, которые неумолимо поглощали его раньше, но освободившееся место очень охотно заняло беспокойство. Что, если все будет как раньше? Не прямо сейчас, но позже, через месяц-два-три? Что, если он сорвется? Забудет разницу между везеном-другом и везеном-врагом? Забудет разницу между человеком и?.. Нет, забудет, что ее нет, не должно быть. Забудет, что такое человек и человечность вообще, не видя вокруг ничего, кроме пустоты и звериных морд…
Он храбрится и называет свое состояние беспокойством, но правда в том, что на самом деле это страх. Простой и некрасивый страх. Ник боится, до дрожи в судорожно сжатых в кулаки пальцах боится самого себя.
А еще скучает.
И мысленно называет себя идиотом.
Каждый раз, когда видит высокую фигуру, выходящую из лифта на их этаже утром (их глаза всегда встречаются на мгновение, прежде чем Шон отворачивается; приветствие звучит позже, на приемлемом расстоянии, отстраненное и деловое, как и полагается, но этот первый взгляд…).
Каждый раз, когда они с Хэнком отчитываются о ходе очередного расследования или обсуждают с капитаном детали. Их всегда вызывают вместе, никогда его одного. С одной стороны, Ник, конечно, рад, что его хотя бы включают снова в команду, не делая вид, что Хэнк работает один и никакого Гримма тут нет и отродясь не было, но с другой… Шон никогда на него не смотрит, никогда, кроме того, самого первого взгляда утром. Чаще всего он вообще отворачивается, стоя к ним спиной и глядя на безумно интересную (конечно же) суету вокруг кабинета. Не то чтобы Ник мог его винить. Не то чтобы он сам не изучил уже каждую ворсинку на ковролине, пылинку на любой поверхности и трещинку на каждой стене во всем чертовом участке, пытаясь избежать необходимости смотреть в несуществующие для него лица.
Не то чтобы это не он сбежал из постели и квартиры своего шефа тире невольного любовника с первыми же лучами солнца. Ник помнит, прекрасно помнит, что именно сподвигло его сорваться с места — страх. Едва осознаваемый, иррациональный страх — что дальше? В конце концов, даже самый шикарный секс (который все равно, как ни крути, случился по необходимости) еще никого никогда ни к чему не обязывал. Это если даже забыть о его неспособности видеть человеческое лицо вместо истинного облика своего случайного соседа по спальной площади. Если.
Да, тогда его поведение казалось вполне разумным, по крайней мере Ник сам для себя его оправдал. Тогда. Что ни разу не значит, что оно имело смысл вообще, на самом деле.
Потому что уже после, после всего необходимого, Шон вполне однозначно пригласил его в свою постель. И Ник принял это приглашение. А затем сбежал, будто ничего, выходящего за рамки первоначальной договоренности, и не было.
Или будто он мог об этом забыть.
Идиот. Как ни посмотри.
Проблема в том, что даже признание этого неутешительного факта ничего в общем и целом не меняет.
Не то чтобы он представлял, как бы подкатить аккуратно к своему боссу и предложить… что? Быстрый перепихон? Это не то, чего Нику бы хотелось. И если судить по той, одной-единственной ночи… Нет, судить по ней Ник не собирается. Ни разу. Потому что это лишь добавило бы сложностей… как минимум ему самому.