Реальность гораздо страшнее любой истории о мертвецах, призраках или инопланетянах. Джордж А. Ромеро
Перси
Это болезненное ощущение, разливающееся вместо крови по венам, кажется, выкручивает наизнанку органы, сжимает в тисках и делает мелкие надрезы, чтобы ты почувствовал ещё большее горестное осознание собственной никчемности. Того Нью-Йорка, названным моим домом, больше не существует. Передо мной лишь его тёмное, покрытое кровью, копотью и грязью зеркальное отражение, с треснувшим вдоль и поперек серебристым, сверкающим покрытием. Отовсюду вонь протухших продуктов, доносившаяся из магазинов и ресторанов Бродвея, вызывает приступ тошноты, заставляющей желудок делать двойное сальто. Хочется рвать на макушке волосы, клочьями зажимая их в кулаке, но я стою на месте, не в силах сделать этот шаг и выглянуть из-за угла коттеджа. Потому что именно тогда я смогу осознать, насколько Гея сильна. Аннабет дрожит. Её трясущиеся руки и расширившиеся в ужасе глаза, мгновенно наполнившиеся слезами, кажется, проникают во всё моё естество, разбивая его на сотни мелких частиц, которые я не в состоянии собрать воедино. Ещё никогда и нигде я не чувствовал себя более уничтоженным. Думаю, мне ещё предстоит узнать, насколько бывает плохо. Нико стоит, облокотившись плечом на кирпичную стену коттеджа, и хмуро осматривается, положив свободную руку на эфес стигийского меча. Его нахмуренные, сведенные к переносице густые брови и недобрый взгляд, каким он осматривает утопающую в покинутых машинах улицу, говорят мне о том, что его пребывание здесь, в Нью-Йорке, — услуга, за которую он ещё попросит плату. — Дальше вы сами, — внезапно говорит он, когда я, едва встав, облокачиваюсь спиной о стену стоящего рядом здания. Нико уже оборачивается к нам спиной, но я окликаю его прежде, чем он успевает провалиться в тень: — Помоги нам, — вырывающиеся хрипы из груди мало похожи на мой голос, потускневшие глаза цвета морской волны умоляюще смотрят на осунувшуюся спину ди Анджело. — С какой стати? — Ты нужен нам, Нико, — подает голос Аннабет, едва заметно утерев покатившуюся по щекам горькую слезу. — Без тебя мы — ходячие трупы. Без тебя мы не сможем одолеть её. Ты же знаешь это. — Что мне за это будет? — Нико скрещивает руки на груди, так и не обернувшись, тем самым показывая всю чернильную гамму презрения. — Всё, что попросишь, — отвечаю я, ощущая, как всепоглощающее чувство безысходности поднимается к горлу, сдавливая лёгкие плотным медным кольцом отчаяния. — Помоги нам в последний раз. И мы больше не потревожим тебя. Никогда. Я знаю Нико достаточно долго, чтобы понять, чего он больше всего хочет. И мы можем ему это дать. — Хорошо, — наконец говорит ди Анджело и поворачивает голову в нашу сторону. — Если мы всё-таки не отбросим копыта здесь, в чем я очень сомневаюсь, вы больше никогда не будете искать меня. Я киваю, Аннабет повторяет за мной. — Тогда, каков план? — спрашивает он, обращаясь больше к Аннабет, чем ко мне. — Нам нужно узнать, где она прячется. Наверняка это Олимп. Она хотела их унизить, а после уничтожить. Лучшее унижение тщеславия богов — это занять их место. — Сомневаюсь. Слишком просто, — Нико садится на корточки, не обращая внимание на возмущенный взгляд Аннабет, задетой его неверием, а после смотрит на меня. — А ты что думаешь? В голове перекатывающаяся пустота, а прыгающие по диагонали мысли никак не могут собраться в кучу, разбиваясь друг о друга на сотни мелких деталей. До этого момента я не думал о том, где может быть логово Геи. До этого момента я думал лишь о том, как бы выжить. Но одно я знал точно: Олимп был бы слишком простым местом её пристанища. — Я уверен, что это не Олимп. — Отлично! Ваши варианты? — спрашивает Аннабет, недовольно фыркнув и вскинув руки. — Тартар? — проговаривает ди Анджело, и я чувствую, как табун колючих мурашек проскальзывает по спине. Всего одно упоминание этой пропасти вызывает во мне первородный, животный страх, тянущий потроха. Аннабет бледнеет, её тёмно-серые глаза, остекленев, лишь на мгновение утыкаются в одну точку, но после она трясет головой, и наваждение спадает с её лица. — Я не уверена… — тянет девушка и явно хочет сказать что-то ещё, но её перебивает душераздирающий вой, пронесшийся со свистом по округе. — Гончие, — цежу сквозь зубы, пока на автомате, рефлекторно, достаю Анаклузмос, снимая с ручки колпачок, отчего меч мгновенно тяжелеет у меня в руках. — Сможешь взять их под контроль? — спрашиваю у напрягшегося Нико. Он отрицательно качает головой. — Черт! — Перси, нужно уходить, — Аннабет, вооружившись своим мечом, становится в оборонительную стойку. Я киваю и медленно выглядываю из-за угла. Там, прямо посередине Бродвея, гончие облизываются, учуяв полубожественную кровь. Они принюхиваются к доносившемуся к ним воздуху, пропитанному ароматом наших тел. И они берут след, одновременно глянув в ту сторону, где мы прячемся. Гончие срываются с места как раз в тот момент, когда я кричу «Бежим!». Бродвей утопает в брошенных машинах, словно несмышлёный малыш раскидывает кубики Лего по всему ковру в своей комнате. Бродвей усыпан кучами изрядно пахнущего мусора, словно я оказываюсь на самой большой свалке в мире. Бродвей сотрясается в ужасе, когда три гончие, размером с крупного носорога, бегут прямо за нами. Я чувствую, как тело сотрясает дрожь, а ноги предательски слабеют, едва удерживая на себе мой собственный вес. Голова идёт кругом, и я думаю, что наверняка заработал себе сотрясение. Взрывающийся позади грохот, кажется, разрывает меня на сотни мелких частей. Я был полубогом. И сейчас моя человеческая половина отчаянно требовала медицинской помощи. Я плохо помню, что было в следующие секунды. Аннабет тянет меня в переулок, схватив за плечо, и это становится ошибкой, — высокая стена, как по мановению рук жестоких мойр, загораживает проход. Мы оказываемся в ловушке. Нико ощупывает стену, проведя пятерней по шероховатой поверхности, и всего на мгновение я вижу, как в ладонь парня стекаются едва различимые ползучие сгустки тьмы. — Встаньте за мной. Живо! — кричит ди Анджело, и Аннабет, подхватив меня, тащит в один из углов тупика. Нико стоит перед нами, я вижу, как напряжены его мускулы и как выражение лица наполняется красками ненависти. На его бледную кожу ложится тень, и я буквально кончиками волос на затылке ощущаю повеявшую от него смертельную опасность. Когда гончие подбираются к нам предельно близко, Нико выставляет руки вперёд, и как только их уродливые, скалящиеся морды показываются из-за угла, ди Анджело выпускает на них чернильную тень, могильным холодом заполнившую собой всё пространство. Их тела охватывает агония, пронзительный вой в три пасти резко бьет по ушам, но я понимаю всё с первой секунды. Обнажив Анаклузмос, делаю уверенный выпад, ударяя мечом тело монстра где-то под рёбрами. Танец тьмы и золота вспыхивает яркими бликами, чтобы после измученные скуления гончих навсегда утихли. Тени, скользнув по асфальту, прячутся в углы, а мерцающее золото пылью оседает на нашу одежду. Следом теплая, словно мамины руки, притягательная тень накрывает моё сознание, и я впервые в жизни рад потонуть в этом водовороте спокойствия.***
Прикосновения Аннабет всегда действовали на меня абсолютно удивительным образом. Стоило ей лишь раз дотронуться своими губами до моей щеки, и я был готов выполнять любую её прихоть, лишь бы снова и снова чувствовать её опаляющее теплом дыхание на своей коже. Мне хватало одного её прикосновения к моему плечу, чтобы тут же ощутить, как тяжесть, упавшая неподъемным грузом сверху, мгновенно тает, смываясь с меня одним жестом утонченных рук девушки. Она одна видела меня тем, кем я есть. Она одна знала каждую мысль, витающую в недрах моих рыбьих мозгов. Она одна понимала каждую мою боль, каждый мой гнев, каждую мою слабость. И в этот раз именно она возвращает меня обратно в реальность. Все клетки моего организма отчаянно сопротивляются тому, чтобы принимать из рук Воображалы кусочки сочной амброзии. Девушке приходится силой заталкивать лекарство мне в рот, и в полусознательном состоянии я ощущаю, как потряхивает её обледеневшие пальцы. Её копна потускневших за эти месяцы волос расплывчатой краской возвышается надо мной, когда я с трудом разлепляю закисшие глаза. Аннабет молча придерживает мою голову у себя на коленях, нежно и осторожно касаясь моей макушки. Я ощущаю, как под её ладонью пульсирует шишка. — Воображала… — моё пересохшее горло едва выдает хриплые буквы, а я в который раз осознаю, что Аннабет снова вытащила меня с того света. — Привет, Рыбьи мозги, — её лицо озаряет уставшая, но тёплая улыбка. Я растягиваю свои губы в такой же. Спустя минут пятнадцать я уже сижу на полу, выстеленном жестким ковролином, и жадно глотаю горячий консервированный суп. Я пока не успеваю осознать, что нахожусь в чьем-то доме, где ещё остается подача газа. Не понимаю, что над головой брызжет свет хрустальной люстры. И не чувствую, что грязные, подванивающие вещи сменены чистыми. Мои рефлексы полубога, воина, словно устав постоянно вытаскивать меня из полной задницы, тихо и мирно посапывают внутри, совершенно не желая выбираться из глубокого сна. Желудок, впервые за долгое время ощутив нечто большее, чем просто зеленый горох из жестянки, удовлетворенно урчит, накатывая на меня лёгкую, приятную истому, разлившуюся теплом по телу. Однако я, получив энергию, начинаю медленно приходить в себя, осознавая, что комната, где я нахожусь, совершенно мне незнакома. Аннабет, тем временем, выходит из ванны, натянув на себя чистый вязанный свитер и джинсы, подвязанные поясом. Её волосы мокрыми прядями ниспадают на плечи, она вытирает их банным полотенцем, а после швыряет его в кресло, стоящее в затемненном углу комнаты. — Как ты? — простой вопрос, резанувший уши. Она кротко подходит ко мне, присаживается рядом и слегка касается губами щеки, опаляя свежим мятным дыханием участок шеи, отчего на ней тут же появляются мириады мурашек. На одно мгновение я цепенею, совершенно отвыкнув от такого проявления нежности. Нам не хватало ни сил, ни времени, чтобы показать подобное и подарить друг другу хоть крупицу той любви и тех эмоций, которые испытывал каждый из нас. Я отстраняюсь лишь на миг, чтобы заглянуть в глубокие глаза Аннабет, и выдавить из себя «Я быстро», подавляя желание тут же накинуться на девушку с поцелуями. Я скрываюсь за той дверью, откуда несколько минут ранее выплыла Воображала, попадая в прогретую ванную комнату. На запотевшем зеркале постепенно начинают показываться капли влаги, стекая вниз друг за другом, будто бы играя в гонки, — в конечном итоге они все разбиваются о поверхность подвесной полочки. Борюсь с желанием глянуть на собственное отражение, опасаясь увидеть там уже не себя, и выкручиваю кран на полную. Вода льется тонкой струйкой, не слишком горячей, но принять столь долгожданный душ всё же возможно. Едва охладевшая кожа оказывается под бьющими каплями водопроводной воды, мышцы мгновенно расслабляются, позволяя телу наполнится той крупицей силы, которую я потерял во время схватки с эмпусами. До этого я не успеваю задуматься об этом, однако сейчас, стоя в тёплой ванной комнате, облицованной светлой плиткой, оставшись один на один со своими мыслями, роющимися в голове, словно черви, я впервые пускаю в себя осознание. За долгие недели я впервые подчинил себе воду. Это кажется таким же невероятным, как если бы мне сказали, что на свете существуют единороги. Я не верил в случайные совпадения. Так же, как и не верил в магическое исцеление богов. Беспокойно мечущиеся вопросы «Почему?», «Как?» и «Зачем?» прерывает скрипнувшая позади меня дверь. Я застываю, понимая, что забываю задвинуть за собой щеколду. Дыхание неожиданно для меня самого сбивается, когда загоревшая рука Аннабет, скользнув мимо шторки, выключает кран. А следующая протягивает мне выцветшее полотенце мятного оттенка. Я оборачиваю его вокруг бедер и отодвигаю раздражающую шторку душевой. Она стоит напротив, разглядывая меня исступленным взглядом, наполненным теми обжигающими искрами, которые, как я думал, навсегда исчезли из глаз любимой Воображалы. Переведя взгляд чуточку ниже, я окончательно теряю рассудок и просто шагаю навстречу девушке, мягко впиваясь губами в её приоткрытые губы, прижимаюсь к ней, припечатывая нас к противоположной стене. В тот момент, когда мы наконец остаемся одни, когда мы ежесекундно не вздрагиваем от каждого шороха, я вновь чувствую себя живым. Не помня, когда мы в последний раз ощущали себя обыкновенными молодыми людьми, я пытаюсь сполна насытиться этим мимолетным ощущением безмятежного спокойствия, блаженно упавшего на нас сверху по прихоти мойр. Течение времени, замедлившись, останавливается окончательно, погрузив нас в льющееся жаром влечение. Я едва сдерживаю себя, чтобы не сорваться, притягивая разгоряченное тело Аннабет к себе. Но, зная всё то, что испытала она за последние недели, я не мог позволить себе воспользоваться моментом. Отстраняюсь, приоткрывая глаза, смотрю на неё сквозь полуопущенные веки, часто моргаю. Прикасаюсь ладонью к её шее и просто притягиваю девушку к себе, позволив себе уткнуться своим лбом в её. — Перси, — она говорит полушепотом, жадно вдыхая тягучий воздух. — Тише, Воображала, ничего не говори, — тишина окутывает приятным шепотом, слетающее с моих губ её смешное, по-детски милое прозвище, почему-то именно сейчас становится моим спасением. До этого момента молчание никогда не было тем, чего я так жаждал. И в одночасье осознаю, как много я не слышал. Я выхожу из ванной комнаты совершенно сбитым с толку. Подобное понимание, наверняка, рано или поздно приходит к каждому из нас. К каждому мужчине, который так или иначе осознает, что именно значит для него она. В детстве, ещё тогда, когда ни богов, ни монстров в моей жизни не существовало, я часто задавал себе вопрос, почему отец выбрал маму. Я спрашивал это каждый день в свой первый год в Лагере полукровок, мысленно обращаясь к Посейдону, но поверхность залива по-прежнему была ровна. Затем я решил, что мама была одной из тех сотен смертных женщин, соблазненных моим отцом за всю его бессмертную жизнь, которой просто было суждено родить полубога. И в тот момент я впервые ощутил нечто похожее на ненависть. Закопанная в глубину собственной души, она не появлялась в моей груди уже долгое время. И сегодня впервые за мои девятнадцать лет я не был уверен, что то суждение о роли мамы в жизни моего отца, — полностью верное. Аннабет протягивает мне чью-то толстовку с растрепанными шнурками капюшона и джинсы, которые, признаться, оказываются мне впору. Свои измученные жизнью кроссовки приходится подарить мусоропроводу, а вместо них натянуть на ноги походные ботинки на тугой шнуровке, найденные в одной из спален под разобранной кроватью. — Где мы? — спрашиваю я, пытаясь отодвинуть плотную штору, на что Аннабет мгновенно шикает, одергивая занавески обратно. — Сити-Айленд, — Аннабет порхает на кухне, стуча выдвижными ящиками и дергая дверцы навесных шкафов. — Нико перенес нас сюда, когда гончие рассыпались. Ему пришлось тащить тебя на плечах, и, поверь, он был этому вовсе не рад. — Совсем забыл про ди Анджело, — чешу затылок, но тут же перестаю это делать, ощущая неприятную давящую боль. Шишка была размером с крупный грецкий орех. — А где он? — Отправился за провиантом. Сказал, что ему это будет проще сделать, — Аннабет носится по гостиной чужого дома, рыща по всем ящикам и полкам, попадающимся ей на пути. И я хорошо знаю этот сосредоточенный взгляд, чтобы понимать, что она ищет лист и ручку, наверняка чтобы записать очередную идею, возникшую в её слишком умной голове. Я часто поражаюсь тому, как её мозг не взрывается от количества в нём знаний. Наконец Аннабет останавливается у одной из полок, выуживая из её глубин клочок бумаги и подточенный карандаш. Дочь Афины садится в кресло, на секунду утопая в нём, а я подхожу ближе, присаживаясь рядом на подлокотник. Я всё ещё чувствую, как между нами мечутся искры вожделения, прочно завязываясь вокруг наших тел, но я упорно отодвигаю эти ощущения на второй план. Однако лёгкий пунцовый оттенок щёк Аннабет так и привлекает моё внимание. — Аннабет, что ты делаешь? — Я не была уверена, с чего начать поиски, попади мы Нью-Йорк, — тараторит девушка, выводя на листе неясные мне линии, склонившись над бумагой. — Но теперь, когда город просто кишит монстрами, я задалась вопросом. Перси, им нужно откуда-то выходить. Они не появляются просто из стен. Гея ненавидела нас и богов, так? — я киваю, но похоже Аннабет даже не видит этого. — Не думаешь ли ты, что нет лучшего места для их пристанища, чем Лагерь полукровок? — Воображала откидывается на спинку кресла, а я смотрю на бумагу, видя знакомый адрес:Холм полукровок Лонг-Айленд Нью-Йорк (800) 009-0009