Любимец своих маньяков

Это было не сравнить с бездонным озером, полным черноты, где не остаётся ничего, кроме как утонуть. Пока она наполняет тебя, словно ты созданный под неё сосуд. Это не было похоже на долгий лабиринт без света. В котором, блуждая из тупика в тупик и ударяясь о глухие стены, теряется человечность. И Ад нельзя с этим сравнивать. Ведь, всё же, Ад — хоть что-то, но здесь повсюду лишь ничто. Словно бесконечная очередь. Долгое, нескончаемое ожидание. Очередь с пустотой.В пустом, запертом и душном шкафу. В тишине и витающей в воздухе пыли. Это было похоже на то, что он постучал в дверь нежилого дома и теперь ждёт, пока ему откроют. Не осознавая, что этому не суждено когда-либо сбыться. Его бы поняли гниющие в гробах трупы. Когда внутри органы плавают в загустевшей крови, а глаза выгрызают черви. Когда от кожи отваливаются куски, а множество личинок прорываются наружу, прогрызая в нём дыры, так, что снаружи видно. Ничто. Без желаний и без жизни. Словно солдат. Пустая, безмозглая оболочка. Ненужна. Заброшенная. Забитая и запертая в пустой комнате. Словно непрошеный гость, которому не спешат открывать дверь. И он лишь ждёт. Ожидание длиною в вечность. Он бы мог кричать, тонуть в отчаянии и биться о двери, царапать её ногтями. Хотя, нет. Не мог. Он не мог раздирать кожу, потроша органы до кровавого гноя. Он не мог звать на помощь, содрогаясь всем телом и ища ручку на двери, в полной темноте. Ожидание своей очереди. Ждать, пока ему можно будет немного пожить. А ведь он лишь хотел быть человеком. Без тихого смешка и самокопания в мыслях. Пустое одиночество. В гробовом и невозмутимом молчании. Ждать. Не видя и не слыша. Лишь ощущая вокруг себя ничто. И невозможность прикоснуться к чему-либо, ощутить. Почувствовать. Люди, желающие избавиться от боли и способности чувствовать, просто не знают какого это — не чувствовать вовсе. Какого это, не хотеть и не видеть ни в чём смысла. Гнаться за кратковременными ощущениями, которые, в итоге, исчезают в пустоте. Словно бесконечные попытки и бесконечная борьба. Такие, как он, бесценны. Без ценностей и без цены. Уши словно набиты мокрой и холодной ватой. А органы пропитаны хлороформом. И всё вокруг кажется бессмысленным. Без чётких очертаний. Без должной красоты. Лишь странные конструкторы повсюду. Но почему так много их в округе, ведь он — лишь пустой сосуд, а они — лишь серые люди. И, кажется, что все вокруг него сосуды, теряющие медленно жизни. Вот только, в них горит огонь, а в нём — одни иллюзии. Бессмысленно жить так. Или не жить? Но он лишь продолжал бороться и продолжал упорно ждать. Не думая о том, что это не случиться. Не думая о том, что мог бы жить вне крышки гробовой, забитый и закопанный, как кости. В шкафу закрытом, скелет пустой. Как Дьявол в вечной клетке. И, словно птица мёртвая, на её дне лежать. С оторванным крылом. И ждать. Пусты глазницы птички, а перья в пух и прах. Облезлая синица, внушающая страх. И ждать того момента, когда наступит день, когда ему откроют и впустят словно тень. Поломанную куклу. Бесчувственный каркас. Без слёз и без улыбки. Без чувств в пустых глазах. Но кто такого впустит? Ведь он лишь пустота. Со временем, которая, пожрёт их всех до дна. Невозможность сосредоточиться. Незнание времени. До того момента, когда в темноте и тишине, начинаешь медленно сходить с ума. И ты готов цепляться за что угодно. И ждать дальше. Нескончаемо долго. Столько, сколько понадобиться. В голове словно холодный кисель. Мысли и обрывки плавают, будто густая кровь, стекающая по лицу вместо слёз. Ощущение реальности возвращались очень медленно. Словно он был во сне и в нём он непроизвольно подслушивал чужие разговоры, практически не обращая внимания. До него доносились обрывки фраз, словно из-под воды на большой глубине. Кожу обожгло холодом и он ощутил её сухость. Она трескалась, отваливаясь кусочками, кровоточа. Желтоватая, с эксклюзивными нотками зелени на лице и тенями на глазах. Жирная, покрытая слоем грязи и пота. Искусанные в кровь губы и солёный прикус на языке. Слух и зрение всё ещё подводили его. Но чувствовалась ломка во всём теле, боль в мышцах и суставах от долгого неподвижного состояния. Покалывание в кончиках пальцев, чуть подёргивающаяся щека. Темнота отступала, грубыми пинками боли выталкивая его в реальность из тихого гроба, избавляя от спокойствия. Он ощущал жар на щеках и горечь во рту. Шея и спина затекли так, что шевелить головой почти невозможно. Всё это в совокупности выводило его из равновесия. Так много физических чувств. Осязания. Запаха ваты и антисептика. Затёкшие конечности. Словно… он был жив. Где-то в лёгких разлилось тепло, а живот свело судорогой, словно от невыносимого голода. Он медленно открывает глаза, моргая, и сетчатку обжигает яркий белый свет. Повсюду. Будто в Раю. Он продолжает моргать, но по-прежнему ничего не видит. Только белый свет, пронизывающий и обжигающий его существо. Словно святым огнём. Стул. Он сидит на стуле. Он понимает это, сжимая руками железные быльца кресла, из-за чего звякнули цепи. На запястьях ощущается жжение от ремней, а дышать почему-то больно. Облизнувшись, он сглатывает, но во рту сухо. Он старается вспомнить какие-то детали. Выловить из каши в его голове последние события, кусочки памяти. Но всё было в каком-то хаосе, беспорядке. По его губам течёт кровь, а перед глазами смеющаяся публика. Нет, это… какой-то бред. Ведь при чём тут в его мозгах… белый свет ещё сильнее обжигает глаза. Кажется, вспышка фото-камеры. Лёгкое дуновение ветерка обдувает кожу и он слышит как шуршит трава под ногами. Лес. Это было что-то ближе… но дальше снова глухо. Звуки пианино и негнущиеся пальцы на клавишах. Не клеящиеся между собой ноты какой-то мелодии. Едкий дым косяка в лёгких, словно окутывающий его сознание. Очень похоже на психотропный бред. На глаза наворачиваются слёзы и они слезятся, губы трогает усмешка. Как много. Перед глазами мелькает смазливое личико с тонкими губами. Органы сжимаются в тугой ком, словно бабочки стараются прорвать его желудок, царапая своими маленькими лапками его стенки и мельтеша крыльями. Интересно, это же чувствуют птицы, проглотившие мотылька? Руки трогает ощущение жестких волос. Выстрел. Задорный смех у него над ухом и ямочки на щеках. Натёртые от древка лопаты руки. Горячая и гладкая кожа под ними. Его прекрасное личико с острыми скулами и выбвшимися прядками волос. Он втягивает щёки, сердито смотря ему в лицо. Обиженный ребёнок. Жар, обжигающий кожу. И перед его лицом мелькают яркие эмоции, перебиваемые светом, словно кадры киноплёнки. Тысячи. Целое множество фотографий. Они везде. Когда на стенах не оставалось места, налепленные друг на друга и прикреплённые к потолку. Они были везде. Тысячи его фотографий. Самых разных ракурсов. Его улыбки и слёзы. Сонливое выражение лица. Возмущение. Злость. Какая палитра чувств. Словно кипятком его обливает из ведра жгучее чувство. Талое, согревающее, вызывающее голод. Безудержное желание. Он моргает, раскрывая глаза ещё шире. Но его взгляд такой же пустой. Словно через черноту его зрачков можно было разглядеть его опустошённость внутри. Покрасневшие глаза от передоза снотворным и транквилизаторами. Тёмные венки на висках. Выцветшая изумрудная зелень и желтизна белка. Высохшие слёзные железы и сухая, как бумага, кожа, отстраивающаяся от своего положенного места. Яркие блики, словно на стеклянных и неподвижных глазах. А он всё старался восстановить цепь событий. Словно в каше, словно в чужой голове. Пытаясь выловить из бездонного безумия то, что дало бы ему смысл, то, что дало бы ему жизнь. Наконец, он цепляется взглядом за усталое лицо перед собой, с отросшими волосами и взглядом, полным сожаления и надежды. Короткие ресницы и выбивающиеся из-за ушей прядки. И ему казалось, что он никогда не сможет их коснуться. И ему останется только ждать дальше, без возможности добраться до своей цели. Жить бессмысленной жизнью, оставаясь побитой куклой. Незаполненной. Пустой. Нет, он не вернётся. Больше никогда. Ему это было так нужно… так необходимо. Словно воздух, словно потребность дышать. Наркотик. Желание. Мечта, нет, любовь. Вечное, трепетное чувство. Словно яд, словно кислота, которая смогла бы его наполнить. Любой ценой, любым способом. И всё остальное было ему неважно. Лишь восхищение, лишь любовь. Любить и больше ничто. И это было так прекрасно. Он дёргает руками, звеня цепями и сжимая руки. Сердце сбивается с ритмичного стука, а всё внутри сжимается. За что ему это? Ведь он всего лишь хотел жить, хотел иметь смысл, иметь цель. Прекрасную, возвышенную. Несравненную. Его, только его. Любой ценой, любым способом. И он снова дёргает руками, с надеждой смотря на него. С желанием, с блеском в глазах. С единственным, что было в его пустых глазах, заменяя душу, словно идеально подходящая деталь. Наполняя сознание и пустоту до краёв. Но он так далеко… так недостижимо далеко. И, не смотря на это, он больше не хочет ждать. Только не снова. Он облизывает губы, сдавленно дыша, стараясь дышать глубже, всеми силами цепляясь за единственное, что у него было. Лишь бы добраться, уцепиться… Прикоснуться. Любой ценой. И больше ничто ему было не важно, всё было лишним, не имеющим никакого смысла. — Сэмми… Но Джаред лишь продолжал на него смотреть, каким-то совершенно несуразным взглядом. Он выглядел, наверное, ещё хуже, чем сидящий перед ним пациент психиатрической клиники. Он сбросил так много, что теперь походил на тощего подростка. Под скулами залегли глубокие тени, а милые щёчки с ямочками, украшенные заразительной улыбкой, и вовсе испарились. Он был совершенно подавлен. Взгляд потух, а тени под глазами больше напоминали грим, чем реальные синяки от недосыпа. Кажется, ему холодно. Он слабо дрожит, из-за чего кончики его волос чуть трепыхаются. Облезлые и тонкие, они ломкими прядями свисают к самым плечам, с отсутствием объёма на волосах и красивых завитушек. Длинный больничный балахон, который он надевал, чтобы сливаться с толпой пациентов, только придавал болезненности. Джей выглядел жалко, уничтожено. Словно беспомощный, пласмассовый манекен с постепенно гаснущей где-то глубоко надеждой, которая, словно неиссякаемое топливо, заставляла его светиться. Будто маленькое солнышко, дарившее тёплый свет, который рассекал тяжёлую бездонную пустоту, которой не было границ. — Сэм! Сэмми! — он снова подёргал руками, активно звеня цепями. Внутри у него что-то очень больно сжалось. Словно инстинкт, словно голод. Джей медленно моргнул, вцепившись взглядом за блестящие зелёные глаза напротив. Так непривычно было их видеть. Словно живые глаза на манекене. Он едва не подорвался, дёрнувшись на стуле и схватившись рукой за край стола. Но, посмотрев на дверь, за которой стояли двое санитаров, медленно сел обратно. — Дин…? — он неуверенно уточнил, но это было излишним. В груди обожгло жаром, словно от виски, и этот жар плавно стекпл в желудок, утоляя голод и туманя разум. Он словно знал его всю жизнь. Своего старшего брата, который никогда не существовал. Как же долго он не видел его, не слышал его голос. Словно потерянный пазл, огромный кусок его жизни, который бессовестно выдрали из него. — Сэм… Сэмми… — Дин сжал руки до побелевших костяшек, смотря на него с каким-то животным страхом. Дин чуть не плакал. И Джею было невыносимо на это смотреть. В глаза полные жизни и огня, который он так давно не видел на его лице. — Дин… — слёзы горячими струйками потекли по впалым щекам, капая с потрагивающего подбородка, — Дин. Не смотря на вид плачущего, в полном отчаянии Джея, Дин широко улыбнулся, не обращая внимание на всё вокруг. Его не интересовали ни цепи и ремни на руках, ни белых стены, ни больничное одеяние. Ему было плевать на то, что он ничерта не помнил, а в его голове мысли превратились в такую кашу, что, казалось, будто он делит свою голову с кем-то ещё. Ничто было не важно. Ни то, где он, ни то, что он мог натворить таких дел, что теперь он никогда не слезет с этого железного стула. Всё было бессмысленно, всё неважно. И, вместо того, чтобы кричать и беспокоиться об запущеном виде своего Сэмми, он лишь постарался успокоить его. — Сэм. Сэмми, прекрати, всё хорошо, — он широко улыбнулся и эта привычная маниакальная улыбочка вернулась на щёки, словно никогда и не было всего этого дерьма. Искусанные губы горели, щёки сводило, но он продолжал улыбаться. Смотря на эту, чуть ли не счастливую улыбку, Джей начал мелко подрагивать, судорожно всхлипывая. — Хватит сопли распускать, — Дин подмигнул ему, привычно прикусив нижнюю губу, — Саманта плачет только по одному случаю. Но Джаред продолжает реветь, всхлипывая и давясь слезами. Но это не мешает чувствовать тепло после неимоверно долгой разлуки. Почему он чувствует облегчение? Чему он вообще может радоваться в такое время? Но ему хорошо, ему неописуемо хорошо.