***
На следующий день Ховарда отпустили без лишних слов, просто выставив его на улицу. Отдали все вещи, лежавшие так долго под охраной отдельных лиц, суровым взглядом проводили до двери и тут же забыли о его существовании. Он оказался столь растерян неожиданной свободой, что даже не понимал первый час, что делать. Сидел в парке неподалёку на скамейке, вертя в руках бумажник, из которого не пропало ни пенни, и разглядывал свои исхудавшие за недели заточения руки. Его мобильный телефон был безнадёжно разряжен, и он даже не мог позвонить маме, чтобы сказать, что у него всё в порядке. Она так и не узнала, где ему довелось провести целый месяц, и он надеялся, что никогда не узнает.***
Квартира встретила его пыльным ворохом, летающим по коридору, когда он распахнул входную дверь. Звенящая тишина не давила, лишь приносила успокоение, потому что за то время, проведённое в одиночной камере, он привык к более многозначительному уединению, которое влекло за собой поток не совсем радужных мыслей. Первые несколько часов у него вполне получалось не думать о том, что с ним случилось. Ещё несколько минут после он пытался убедить себя, что ему совсем не хочется вспоминать чёртового Беллами, с его резкими манерами и беспардонным отношением к окружающим. И, конечно же, он совершенно не представлял себе вчерашние события, вновь и вновь прокручивая их в голове. – Чёртов Беллами, – пробормотал Доминик, пиная ни в чём не повинную коробку с книгами, и она тут же отъехала в сторону, оставляя после себя ощутимую боль в пальцах ноги. – Блять. Доминик не знал, что делать с этой внезапно навалившейся на него свободной. Ещё вчера он ел безвкусный суп, запивая его мерзким чаем, а сегодня уже сидел в собственной гостиной, глядя бездумно на выключенный экран телевизора, затянувшийся слоем пыли, и абсолютно не знал, чем он займётся вечером. С работы его наверняка выставили, а найти новую было не такой уж простой задачей, учитывая пометки, которые значатся в его личном деле. Отчаяние накатывало волнами, лишая других мыслей, сосредотачивая всё внимание на том, что он собирался делать в ближайшее время со своей чёртовой жизнью. Заснул он беспокойно, вертясь на постели и сбивая простыни в мятый комок. Влажные от пота волосы скользили отросшими прядками по шее, раздражая и мешая, не давая никакой возможности провалиться в сон.***
Наутро он почувствовал себя настолько разбитым, что аппетит пришёл только ближе к обеду, вынуждая готовить, точнее – вспоминать, как это вообще делается. Он пробыл в камере всего четыре недели, и за это время не общался ни с кем, кроме Беллами, который исправно приходил в назначенное время, изводил его своими вопросами, издевался, не смея его касаться, одними только словами. А в последний день… Мысли так или иначе всё равно возвращались к позавчерашнему дню и активно препятствовали возвращению к нормальной жизни, вперяясь в кору головного мозга, напоминая только о том, что было. Еда казалась ещё более безобразной, чем та, которую давали три раза в день, пока он сидел в тёмной камере, и Доминик не знал, как можно это исправить. Насыпал больше перца, и, пересолив, выбросил рагу в мусорное ведро, прикрывая лицо руками, облокотившись на стол. Сидел в такой позе с час, обдумывая происходящее, жалел себя за собственное бессилие, и раздумывая о том, что будет делать завтра. Будет ли он искать работу, чтобы встретить настойчивый отказ? Звонить матери, которая за месяц ни разу не пыталась связаться с ним? Попытается ли дозвониться до Джессики, которая обещала его постричь на следующий день от того, когда он попал в изолятор? Все проблемы на мгновение показались надуманными и глупыми, и Доминик рассмеялся сам над собой, представляя, как жалко он выглядел со стороны. Он неспешно помыл посуду, обещая себе, что обязательно сходит в магазин и сделает нормальный ужин. Собрал весь мусор, валяющийся на кухне, в пару пакетов, подмёл пол и почувствовал лёгкое удовлетворение, когда спина начала приятно ныть. Месяц безделья расслабил его, если можно было так сказать о том времяпрепровождении, которое ему устроила местная полиция. Он отправился выбрасывать мусор, прихватив с собой телефон и бумажник. Закрывая дверь, он ощутил необоснованный страх, что снова не сможет вернуться домой тогда, когда этого захочет. Поэтому оставил один пакет с мусором на пороге, обещая самому себе вернуться за ним чуть позже. Паранойя захватила его с головой всего за пару мгновений, и Доминик, поправив ворот куртки, шагнул в лифт, надумав немного прогуляться, а потом заглянуть в магазин.***
На улице было необычайно прохладно для августа. Солнце хоть и светило, но пронизывающий ветер гнал его куда-то, и Доминик не особо сопротивлялся, облегчённый от пакета с мусором, который он донёс до самой дальней свалки от дома. Он мог с лёгкостью распрощаться с пакетом ещё на выходе из дома, но желание проветрить напряжённые мозги взяло верх над доводами разума. Очутившись напротив следственного управления, он поёжился, не помня, как его привели сюда ноги. Подумав, что имеет теперь полное право гулять там, где заблагорассудится, он демонстративно уселся на скамейку, закинув ногу на ногу. Достал телефон и принялся читать старые сообщения. К ним за четыре недели не прибавилось ни одного нового, и этот факт не особенно печалил Доминика. В старых сообщениях часто мелькали просьбы различного характера – от вопроса может ли он занять немного денег вплоть до интимных предложений, которые он почти всегда отклонял, не желая ввязываться в отношения – сексуальные ли только, либо же более глубокие, которые некоторые наивные люди называли романтическими. Просидев полчаса на скамейке и отморозив себе всё, что можно было отморозить, Доминик поднялся с места, и в этот самый момент заметил Беллами, выходящего из тех же самых ворот, откуда его вчера выставили охранники. Держать лицо – невероятная задача, но, кажется, Ховард справился с этой миссией на «отлично», нервно сжимая ткань пальцами в карманах куртки. Когда следователь его заметил, бежать уже было поздно, да и выглядело бы это более чем жалко. Он мельком глянул на Доминика, задержав внимательный и серьёзный взгляд лишь на секунду на оцепеневшем лице Ховарда. Поправив свою тёмно-синюю куртку, Беллами зашагал в сторону, откуда сам Доминик не так давно пришёл. Следить за следователем было бы самой глупой ошибкой в жизни только что выпущенного Ховарда. Но доводы разума сопровождались банальным интересом, который он тут же принялся воплощать в жизнь, пытаясь смешаться с толпой. Получалось, кажется, не так плохо, потому что Беллами ни разу не обернулся и не попытался скрыться из виду. Но слежка казалась успешной ровно до того момента, пока его не прижали в очередной подворотне к стене, больно стукая головой о кирпичную кладку. – Какого чёрта ты за мной таскаешься, Ховард? – прошипели на ухо, ещё раз прикладывая затылком о стену. Когда Доминику удалось, наконец, сфокусировать взгляд, он увидел перед собой искажённое непередаваемой злобой лицо Беллами. – Я не знаю, – честно ответил Доминик, хватаясь пальцами о саднящий затылок. Боль была совершенно невыносимой, следователь постарался на славу. – У меня и так из-за тебя проблемы, будь добр, идти ко всем чертям, видеть тебя не желаю, – Беллами отпустил его, брезгливо кривя губы. – Ты мне жизнь сломал, чёртов ублюдок, – не остался в долгу Доминик, отлипая от стены. Беллами одарил его таким взглядом, что вызывал желание, как минимум, покончить жизнь самоубийством – прямо в этой грязной и нелюдимой подворотне. – Тогда не смей ходить за мной, иначе я сломаю тебе не только жизнь, – следователь одарил его ещё одним выразительным взглядом, в котором без труда можно было уловить угрозу. – Я же сказал, что не знаю, зачем пошёл за тобой. – Думаю, тебе понравилась наша последняя… встреча, – съязвил Беллами, гадко ухмыляясь. – Почему меня выпустили? – тут же спросил Ховард, поправляя одежду, лишь бы не смотреть на следователя. – Потому что пользы от тебя ни на грамм, вот и отправили ко всем чертям, – он отвернулся. – Ты сказал, что у тебя были проблемы из-за меня, – Доминик вмиг обрёл некоторую уверенность в себе, почувствовав секундное замешательство Беллами. – Не все ценят то, что ты распускаешь руки при допросе? Беллами резко сорвался с места и зашагал прочь, не проронив больше ни слова. Доминик так и остался на своём месте, пытаясь отдышаться – разговор с этим пугающим человеком всегда забирал у него и силы, и дыхание, лишая возможности обогащать организм необходимым количеством кислорода. На следующий день, бесцельно пробродив несколько часов по пробирающему до костей Лондону, Доминик явился на то же место, усаживаясь вновь на скамейку, и Беллами, выходящий из ворот, сразу же заметил его, щуря глаза. – Я велел не таскаться за мной, – проронил он, проходя мимо, и тут же ускорил шаг, по всей видимости, надеясь, что Ховард ему ничем не ответит. Но тот и не собирался, только уселся поудобнее на скамейке, закинув ногу на ногу в излюбленном жесте, и достал из-за пазухи припасённую газету, возжелав посидеть здесь ещё часок-другой.***
Через день всё повторилось, и Доминик, сидя с невозмутимым видом в очередной раз, только ехидно глянул на Беллами, ускоряющего шаг чуть ли не до бега, стоило ему выйти из ворот управления. Они играли в подобную молчанку неделю, и Доминик будто проверял – насколько хватит терпения следователя. Он не хотел отомстить, он не хотел довести его до белого каления, он вообще не понимал зачем ходит сюда каждый день. Найдя себе ночную подработку в местной газете, он писал статьи, торча в редакции, а на утро брёл домой, чтобы, отоспавшись, вновь вернуться к серому неприметному зданию, чтобы, надышавшись свежим воздухом и начитавшись газет или книг, дождаться появления Беллами. Он никогда не опаздывал, всегда выходил ровно в восемнадцать часов и две минуты, и каждый раз кидал злобный взгляд на Доминика. В очередной день, блаженно затягиваясь сигаретой и стряхивая пепел на асфальт, Доминик начал подмечать привычки следователя, и, казалось, что он обретает какую-то своеобразную власть, просто-напросто сидя здесь и читая очередной детектив. Вот Беллами, как всегда, кинув недобрый взгляд на Ховарда, достаёт телефон из кармана и проверяет что-то, а потом, передёрнув плечами, убирает аппарат в карман форменных тёмно-синих брюк и смотрит куда-то вдаль, будто бы безнадёжно выискивая кого-то. Но каждый раз не находя ответа на свой вопрос и двигаясь вверх по улице, исчезая из вида. Прошло две недели, и Доминику нестерпимо захотелось что-нибудь сделать – нарваться на неприятности, выкинуть какую-нибудь глупость, из-за которой он либо попадётся обратно в изолятор, либо же не досчитается пары зубов. Хоть и терять зубы ему совершенно не хотелось, но он всё равно проснулся раньше обычного (не в пять вечера, а в четыре), и зарылся в шкаф с одеждой, чтобы одеться более… необычно.***
Реакция Беллами не заставила себя долго ждать. Он вышел привычно из ворот, потянулся к телефону и, подняв голову, замер, так и не достав искомый предмет из кармана. Пялился бездумно несколько бесконечно долгих секунд, пока Доминик активно делал вид, что ему абсолютно наплевать на подобное пристальное внимание со стороны человека, ради которого он сидел здесь каждый будний день, пытаясь всеми силами не отморозить задницу. – Ховард, – бросил издалека следователь, и только тогда Доминик лениво поднял голову, отрываясь от своей газеты. Сложно было не заметить перемены в одежде Доминика, ведь он целый час, как какая-то тупая девчонка, провёл перед зеркалом, примеряя то жёлтые джинсы, то голубые, то салатовые. Остановившись на последних, он порадовался тому, какой у них был насыщенный цвет, и, совместив их с простой чёрной рубашкой, двинул на своё излюбленное местоположение перед следственным управлением. Беллами, стоящий неподалёку, облачённый в свою обычную казённую форму, смотрелся на его фоне серой бюрократической мышью, и Доминик бы фыркнул от радости, но нужно было держать неприступное лицо. – Что? – он хотел, чтобы его голос звучал беспристрастно, но, кажется, его затея с треском провалилась. – Зачем ты так вырядился? – Беллами сделал шаг в его сторону, и Ховарду показалось, что он попросту боится это сделать. Ведь это выставит его в неприглядном свете, скомпрометирует, покажет его слабину, и так далее до бесконечности. Доминик и сам не знал – зачем. Он только желал привлечь внимание Беллами, но и на вопрос зачем привлекать внимание того, кто мучил тебя допросами целый месяц, тоже не мог дать вразумительного ответа. Он не был глуп, и термин «стокгольмский синдром» был ему вполне знаком после курса психологии в университете, пускай и весьма поверхностно. Никогда бы Доминику не хотелось повторить тот опыт с ложными наркотиками, но это будто открыло ему глаза. Теперь всё, чем он занимался – это работал и ходил на эти своеобразные односторонние свидания. Глазел на Беллами ровно три минуты, пока тот удалялся до поворота, а потом уходил восвояси, чтобы переодеться и поехать на работу. Но теперь следователь сам заговорил с ним, и он не имел малейшего понятия как себя вести. Он корил себя за глупость и поведение глупой школьницы – такой же нелогичной и нерешительной. – Через полчаса я намеревался сходить в кафе, – соврал он, – где сегодня играет живая музыка. Флейта, если будет угодно. Беллами посмотрел на него как на идиота, и всё-таки достал телефон. Глянул что-то быстро и так же стремительно спрятал обратно, снова впившись в Ховарда внимательным взглядом. В их гляделках было что-то предвещающее следующий шаг, но не ясно было – кто именно его должен сделать. Доминик, которому через час нужно быть на работе, или же Беллами, которому ситуация, судя по его выражению лица, с каждой минутой не нравилась всё больше и больше. – Много работы сегодня, следователь? – вежливо осведомился Доминик, лишь бы замять повисшую паузу, а Беллами в этот момент сделал ещё один шаг в его сторону. Их разделяла не очень широкая пешеходная дорожка, где обычно по утрам бегали желающие поддерживать себя в тонусе, и Доминик опасливо кинул взгляд на камеру наблюдения, после посмотрев на Беллами, который, уловив его движение, кивнул почти незаметно. – Не так много, чтобы не пойти выпить пятничного пива, – отозвался он и зашагал в совершенно противоположное обычному направление. Доминик соскочил со своего места, бросая газету на скамейку и, поправив помявшуюся от долгого сидения рубашку, двинул следом, почтительно выдерживая расстояние в пару шагов, чтобы со стороны это не казалось подозрительным.