---
Утро после вчерашнего ливня сырое, хмурое, неприветливо-стылое. Ира неторопливыми глотками пьет слегка остывший кофе (надо же, какой ты заботливый, Паш), безрадостно смотрит в серый квадрат окна и неожиданно остро не хочет идти на работу. Сказать откровенно — не хочет совсем ничего. Но все-таки старательно гладит форму, тщательно красится перед зеркалом рекордные пятнадцать минут и заставляет себя выйти из квартиры. Жизнь продолжается, и мир вокруг мало волнует, что сам ты давно немного умер.---
Иру отпускает только после третьего бокала. Улыбки уже не отдают откровенной фальшью, а усталость больше не кажется такой неподъемно-давящей. Лед в подреберье медленно плавится. И может быть, дело не только в согревающей жгучести элитного коньяка — мимолетно-теплые бархатистые взгляды Ткачева вскрывают застывшие айсберги. После четвертого бокала, ловя очередной внимательно-обеспокоенный взгляд, Ирина чувствует острую необходимость подышать. Обводит взглядом изрядно нетрезвую компанию и незаметно выходит за дверь. Дышать становится чуть-чуть легче.---
У Паши в крови доза алкоголя уже изрядно выше нормы; пульс зашкаливает как от передозировки адреналином. Вдруг ловит себя на том, что окруженная свитой Ирина Сергеевна занимает его внимание куда как больше, чем собственнически жмущаяся к боку Марина — жгучее раздражение просверливает под ребрами гребаную черную дыру. В последней отчаянной попытке отрезвления тянет Марину куда-то в глубину затихших пустых коридоров, о больном через силу стараясь не думать. Это пройдет. Сейчас. Завтра. Когда-нибудь. Когда за поворотом стихает перестук каблуков, Ткачев успевает лишь чертыхнуться. Гаснет свет.---
У Марины податливо-мягкие губы, отдающие теплой коньячной терпкостью, отчего-то осторожно-неловкие касания рук и внезапно-зашкаливающая нежность на грани отчаяния — почти как у него самого. Жаль, что совсем не к ней. Новый приступ боли пробивает навылет. Что ты со мной делаешь, господи? Даже сейчас. Еще сильнее сжимает зубы. Вали нахер из моих мыслей. Пожалуйста. Требовательно рвет ворот форменной рубашки; губами ловит беззащитный горячий выдох. И вздрагивает тут же, поспешно жмурясь — безжалостный электрический свет бьет по глазам. Паше кажется, что его тоже бьет — резко, метко, под дых. Вместо ласковых кофейных куда-то прямо в самую душу смотрят растерянно-больные янтарные. Боль достигает критической точки.