---
Ткачев гонит так, словно пытается сбежать от собственных демонов. Педаль газа в пол до упора; лихорадочно-дикий взгляд — на дорогу. А Ира думает внезапно с яростной обреченностью, что это, пожалуй, было бы не самым худшим финалом — влететь сейчас куда-нибудь на предельной скорости и больше уже точно не чувствовать ничего. Бросает взгляд на окаменевше-сосредоточенное лицо Паши — и новый приступ боли скручивает до остановки дыхания. — Тормози! — собственный голос бьет по вискам набатом. — Ткачев, тормози, мать твою! Шины по асфальту взвизгивают протестующе, а в резко раскрытое окно шквальный ветер вносит запах терпкой листвы, придорожной пыли и нахлынувшего безумия. Смотрят друг на друга не отрываясь. Пытаются дышать. Одновременно не тянутся — рвутся навстречу. Крышу срывает тоже.---
Ира безуспешно шарит по стене рукой в поисках выключателя — сбивается. Горячее дыхание Паши опаляет навылет, пальцы нетерпеливо из петель вытягивают пуговицы — Ира дергается невольно, тут же нездоровой ногой вписавшись в угол тумбочки. Боль перед глазами взрывается искрами. — Больно? — Паша в тускло вспыхнувшем свете коридора смотрит встревоженно-пристально; ладонью медленно ведет по ноющей лодыжке вверх, так бережно, будто боится обжечься. — Нет, — выдыхает Ирина Сергеевна едва слышно. Паша несколько секунд смотрит ей прямо в глаза, и от необъяснимой горечи становится трудно дышать. Впервые за целую вечность он видит. В непроницаемо-черных омутах — Баренцево море горячих слез.---
Ира впервые за гребаную вечность узнает, что такое нежность. Когда Паша осторожно подхватывает ее на руки, это даже не кажется чем-то абсурдным, неправильным, неестественным — может быть потому, что сам он запредельно-искренний, отчаянно-настоящий — а что у нее за эти бесконечные годы было искреннего и настоящего? Ничего, включая ее саму. И прежде, чем Ткачев успевает обеспокоенно подорваться, начиная тараторить что-то вроде "где у вас обезболивающее" или "надо лед приложить", Ира молча накрывает его горячую ладонь прохладными неловкими пальцами, вздрагивая непроизвольно. Какой же ты живой, господи. И почти ненавидит себя за этот жест, почти отстраняется — но Паша сам жадным рывком тянет ее на себя. В прохладном мягком полумраке тают лишние слова и ненужные объяснения. Взаимно-отчаянная боль наконец-то стихает. Штормовая волна ломаной нежности накрывает обоих.