На краю темноты

Утро встречает блеклым холодным рассветом, шквальным беспорядком в спальне и предсказуемым сожалением. Что точно нельзя назвать предсказуемым и логичным — суетящийся на кухне Ткачев, раскладывающий по тарелкам горячие сырники и колдующий над кофейной туркой на плите. Для Иры, готовой к любым крайностям — от того, что он сбежит от нее еще до рассвета к своей Марине и забудет все как страшный сон, до того, что возненавидит ее еще сильнее, — подобное кажется таким абсурдом, что даже смешно. А когда Паша поворачивается к ней с неловко-теплой улыбкой и мягким "доброе утро", абсурдность зашкаливает настолько, что Ире хочется просто исчезнуть — закрыться в ванной и просто переждать этот нелепый приступ невесть откуда взявшейся заботы о ней. Детский сад, ей-богу. Вместо этого проходит к столу, попутно цепляя с подоконника пачку сигарет.       — Доброе. Ткачев несколько секунд смотрит, как она торопливыми глотками отпивает кофе и щелкает зажигалкой. Не выдерживает.       — Ирин Сергевна, а вы всегда так завтракаете? — и в этом его "ИринСергевна" вместо сдержанной отчужденности столько уважительной нежности, что задохнуться впору. У Зиминой в ее янтарных — густое недоумение и молчаливо-насмешливое "чтонатебянашло?". Ткачев также молча отбирает зажженную сигарету, тушит о край блюдца и отправляет в мусорное ведро вслед за полной пачкой.       — Чтобы я этого больше не видел, ясно? — и в его голосе такая неправильная встревоженная забота, что под ребрами что-то ломается с оглушительным грохотом. Может быть, айсберги застывшей жестокости?

---

Паша умело помогает ей сменить повязку на ноющей ноге, терпеливо ждет в прихожей, пока Ирина прихорашивается перед зеркалом, а по пути на работу покупает ей обезболивающее в ближайшей аптеке — и последнее добивает окончательно. Ира тупо смотрит на злосчастную упаковку таблеток — натянутая до предела струна в груди звенит оглушительно-больно и кажется вот-вот лопнет.       — Паш, спасибо, что подвез, дальше я сама, надо пройтись, — и торопливо дергает ручку двери.       — Да, конечно, — как-то чересчур понимающе кивает Паша и заводит двигатель. Не надо быть гребаным Шерлоком, чтобы понять — она не хочет, чтобы их видели вместе. А на что ты рассчитывал, собственно? Но прежде, чем вспыхнувшее внутри раздражение успевает достигнуть точки кипения, Ирина вдруг наклоняется и мягко целует его в щеку — будто за что-то благодарит. И в этом прикосновении прощальной нежности такой абсолют безнадежности, что боль пробивает навылет. А еще — осознание. Дышать без нее решительно нечем. И незачем.

---

В больничном коридоре канонно-резко пахнет хлоркой и лекарственной въедливостью; мельтешащие перед глазами белые халаты сливаются в бесцветный монолит. Светлана жмется к холодной бетонной стене, выкрашенной унылым блекло-зеленым, ломает пальцы и дрожит как-то вся — от беспокойно двигающихся рук до искусанных губ и нервно вибрирующего голоса.       — Операция... может потребоваться еще одна... — пальцы терзают накрахмаленную ткань халата; загнанный взгляд упорно уходит в сторону. — Сказали... если еще одна кровопотеря... может не выжить, — сбивается на нервический всхлип. Катя несколько секунд полирует взглядом дверь палаты, затем разворачивается так резко, что халат на плечах раздувается парусом. Даже не потрудившись бросить Светлане что-то дежурно-успокаивающее, стремительно взлетает вверх по ступенькам к кабинету врача — дробь каблуков отлетает от стен звонким эхом. Перед лицом смерти все равны, и неважно, чего в тебе больше, звериного или человеческого — суровая арифметика жизни, а Катя всегда знала толк в математике.

---

Гул приборов в палате размеренно-нудный, бесчисленные проводки тянутся к кровати щупальцами. Катя, стараясь не смотреть в землисто-бледное лицо бывшего начальника, проходит к соседней кровати, закатывает рукав форменной рубашки и невидящим взглядом смотрит на отточенно-ловкие движения медсестры, суетящейся с капельницами и шприцами. Вздрагивает, когда под кожу жадной пиявкой входит игла; закрывает глаза, пытаясь отключиться от противного механического писка, бьющего по ушам. Вспоминает.