...назад
Мартовский ветер за окном полощет ветви деревьев, раздирает плотную вату облаков в клочья. У Карпова настроение более чем соответствует — тоже очень хочется что-нибудь растерзать до беспорядочно-кровавых ошметков и пустить навстречу холодному весеннему ветру. Стас чувствует себя круглым идиотом — и ощущение, надо сказать, не из приятных. Рвет трубку телефона; пальцы в хрупкий пластик врезаются с такой силой — кажется, еще немного, и трубка пойдет трещинами. Совсем как хлипкое самообладание. — Юра? Гарик на месте? Пусть ко мне зайдет. Да, прямо щас! Быстро, я сказал! Осторожно устраивает трубку на рычаге и матерится в голос. — Стас, вызывал? — запыхавшийся опер Гарик неосторожно грохает дверью — негромкий хлопок отзывается внутри оглушающей злобой. — Ты че, урод, совсем страх потерял? — цедит Стас, пропуская риторический вопрос мимо ушей. — Стас, ты о чем? Что-то я не... — Пасть захлопни! — обрывает Карпов на полуслове. Топит палец в кнопке диктофона и на опера смотрит так, словно уже закидывает свежевырытую могилу комьями стылой земли. Звенящую тишину кабинета заполняет механическое потрескивание, деловито-холодный голос Лавровой и вибрирующий, нервически-злой — самого Гарика. — Вот сука! Все записала, — срывается. — Сука здесь ты! — Карпов поднимается тяжело и неотвратимо; стоящий на пути стул грохает об пол. — Ты что о себе возомнил, мразь? Я тебя из такого дерьма вытащил! Гнил бы сейчас задрипанным участковым в какой-нибудь жопе мира! Это я тебя сюда взял, с Зиминой все утряс, бабок платил не меньше, чем другим, а ты меня в благодарность журналюгам слить решил? Да знаешь кто ты после этого? — И прежде, чем Гарик успевает отпрянуть, бьет — зло, метко, наотмашь; следом мертвой хваткой за воротник и затылком — в неровный бетон свежеокрашенной стены, раз, другой, третий. Зверь внутри захлебывается яростью и кровью.---
В служебном микроавтобусе накурено так, что нечем дышать; негромкий говор сливается в сплошной мерный гул. — Стас, ну на кой черт ты ее взял, сами бы справились, бабы нам еще на задержании не хватало, — Пономаренко не слишком приязненным взглядом упирается в сидящую впереди Лаврову, сосредоточенно изучающую какие-то документы; в голосе — ни намека на дружелюбие. — Да ладно тебе, Юрец, — миролюбиво вклинивается Воронов, — пусть покуражится девка в свой последний рабочий день, не все ж в кабинете торчать. Она все-таки опер, а не следак. — Хорош трындеть, приехали, — обрывает увлекательную дискуссию Карпов, распахивая дверь. Оперативники, выбравшиеся из салона, напряженно осматриваются и выглядят взбудораженно-оживленными — волки предчувствуют скорую кровь. Карпов оглядывает серые массивы заброшенных складских помещений, привычно-отрывисто отдает указания. — Дима, Юра, вы заходите с обратной стороны. Остальные через главный вход. Лаврова со мной, — и первый шагает в боковую дверь, мысленно чертыхаясь — не будь с ними этой девочки-ромашки с задатками Шерлока Холмса, парни быстро поставили бы на место этих уродов, попросту их завалив. Принесла же нелегкая эту девку именно в его отдел... По лабиринтам пыльных извилистых коридоров гуляет сквозняк; шаги в гулкой тишине кажутся оглушительно громкими. Лаврова, бесшумно продвигаясь где-то позади, замирает вдруг — Карпов затылком ощущает прекратившееся движение. А затем что-то резко и сильно толкает в спину, залепленный паутиной высокий потолок закручивается перед глазами, а боль в голове взрывается слепящими искрами. — Стас! — откуда-то через мерное гудение пробивается тяжелый беспорядочный топот и перепуганный голос Димы; встать удается не сразу — головой о бетон приложился неслабо. В искажающейся реальности — толпящиеся в проходе опера, перевернутое лицо Воронова и неподвижная Лаврова. Карпов тупо смотрит на расплывающуюся на светлой куртке кровавую кляксу. Осознание случившегося вбивается в мозг гвоздями. Эта девочка-ромашка только что спасла ему жизнь.