---
Все сказки рано или поздно заканчиваются. Но вовсе необязательно — многообещающим "долго и счастливо". Отрезвление приходит слишком поздно: мосты уже сожжены, бетонные стены разрушены. Но ведь эта сказка была совсем не про нее и не для нее: сказка о кровожадной драконихе, отнявшей принца у прекрасной принцессы. Глупые аллегории, зато реальность суровая. Сожженные мосты осыпаются пеплом.---
— Значит вот на нее ты меня променял?! — приглушенный тяжелой створкой голос Марины обжигает закипающей истеричностью. — Да над тобой уже весь отдел ржет! Как ты вообще мог... с ней... да она же... Мымра старая! — Слышь, Марин, ты давай за словами-то следи! — возмущенный тон Ткачева бьет по вискам гулко и тяжело: мерное гудение разливается внутри, оглушая. Больше Ира не слышит ничего: неверно разворачивается от треклятой двери, медленно направляясь по коридору мимо дрожащих и плывущих куда-то стен, смутных лиц встречающихся на пути сотрудников, неясных голосов. Прочь... Бесшумно прикрывает за собой дверь кабинета. Прислоняется спиной и долго стоит неподвижно, пытаясь унять ровный болезненный гул в голове. Переводит взгляд на висящее у самого входа зеркало. Смотрит — не узнает. Измученное, серо-бесцветное лицо с наметившимися морщинами, выцветшие от огненной рыжины пряди, опустошенно-ледяной, ничего не выражающий взгляд. Ну куда ты полезла, дура?! А главное — к кому? "Мымра старая!" Тяжелая холодная злая волна в груди поднимается мутным штормом — тонет. Сжатый кулак в ненавистное отражение — наотмашь, прицельно-резко. Осколки, мешаясь с каплями крови, дождем осыпаются на пол, режут и без того израненную руку — плевать. Трещины. Осколки. Кровь. Больше ничего. Уже никогда.---
Когда Паша находит начальницу на полу кабинета в осколочно-кровавом крошеве, сердце на миг останавливается и страшно рушится куда-то вниз. — Ирин Сергевна! Ноль реакции. Взгляд стеклянный. — Ирин Сергевна, вы меня слышите?! — бережно отводит окровавленную руку от тела — рубашка насквозь пропитана кровью, и пальцы у Паши неконтролируемо дрожат — страшно. Беспорядочно мечется по кабинету, не сразу обнаружив аптечку; чертыхаясь и сжимая зубы, кое-как обрабатывает порезы и осторожно забинтовывает кровоточащую ладонь. Осознавая с внезапным обжигающим ужасом: он бы просто не выдержал, окажись все куда серьезней. Он за нее боится. Нелогично, необъяснимо и жутко так, что все внутри сводит холодом. Ведь она вся — сплошные осколки и трещины: одно неверное движение — рассыплется крошевом. Но он, черт возьми, впервые в жизни чувствует в себе невероятную силу собрать из этих осколков ту прежнюю Ирину Сергеевну — легкую, солнечную, весенне-живую. И будто в такт мыслям Ирина поднимает голову, неподвижно глядя в его глаза. А затем вдруг вцепляется в плечо трясущимися пальцами здоровой руки, утыкается лицом в грудь и вздрагивает беззвучно. Ревет. Паша тихонько касается ладонями тонких плеч, гладит по волосам и спине. — Ну, ничего-ничего, — бормочет тихо куда-то в макушку. — Заживет. И речь сейчас вовсе не о свежих царапинах. Заживает.