---
В высокие окна стучится скупое осеннее солнце; в помещении пахнет краской, дорогими духами и кофе. Колокольчик над дверью приглашающе звякает, и молоденькая парикмахерша расплывается в профессионально-вежливой улыбке, разразившись "я могу вам чем-то помочь?" услужливой тирадой. Сидя в кресле напротив большого зеркала, Ира с невеселой ухмылкой разглядывает свое утомленно-бесцветное отражение и обращенный к ней вопрос слышит не сразу. — Что бы вы хотели? Ира медленно отворачивается от зеркала все с той же усмешкой. — Знаете что? Сделайте что-нибудь такое… Чтобы жить захотелось.---
На часах — ближе к полуночи; звонок — нетерпеливый и властный. Паша не глядя распахивает настежь дверь и замирает восторженно-ошарашенно. На Зиминой под тонким плащом — легкое мятно-зеленое платье, открывающее шикарные ноги; огненно-рыжие пряди забраны в замысловатую прическу; в руках — бутылка вина. — Впустишь? — лукаво улыбается припухшими вишневыми губами и смотрит из-под полуопущенных ресниц так, что Паше вдруг становится трудно дышать. — К-конечно, — запинается. — Проходите. — Отступает вглубь квартиры и только потом выдает невнятно-банальное: — Отлично выглядите, Ирин Сергевна... Галантно тянет с тонких плеч плащ, да так и застывает — очарованный, восхищенный, загипнотизированный. Плащ соскальзывает куда-то в угол; бутылка вина из ослабевших рук сбитой кеглей рушится на пол. Рыжими кострами догорает сентябрь.---
Ночь светлая, серебристая — полная луна беспардонно заглядывает в неприкрытое занавеской больничное окно; где-то в бездонной дали дворов надрывно воют собаки. Света дремлет, пристроившись вплотную к кровати — каштановые кудряшки щекочут шею. Стас бессмысленно смотрит на согнутую спину, острые плечи, примятый халат — и внутри не дергается совсем ничего. Разве что отголосок раздраженной усталости — перепуганные взгляды и килотонны липкой жалости в горле тяжелым комом становятся. Бывший подполковник Карпов — не рефлексирующий придурок и не хренов психолог, но сейчас вспоминает почему-то странный утренний недоразговор и простую убежденность о чужом счастье, вдруг пошатнувшуюся от очень простого вопроса — вопроса, который не задавал себе никогда прежде. А будешь ли счастлив ты?