Ничто человеческое

Эмма Свон злилась. Если точнее, она испытывала безысходную ярость. Отказали. Снова, суки, отказали. Они не виделись почти восемнадцать лет. И даже в её день рождения Эмме отказали в свидании. Свон делала попытку за попыткой уже пятый год подряд. Ездила, нанимала адвокатов, умоляла, пыталась дать взятку и запугать. Всё испробовала. Безрезультатно. Будто старалась пробить лбом каменную стену. Начальник колонии, сучий потрох, оставался неколебим и горд. И хуже всего, видимо, имел какие-то подвязки наверху, потому что обращения Эммы в суд тоже не помогли. Женщина металась по небольшой кухне съёмной квартиры, волк Рэй свирепо рычал, вторя её метаниям. — Вот скажи, Рэй, — обратилась Эмма к своему Альму, — какого дьявола? Она вообще не должна сидеть. Жизнь этого ублюдка не стоит ни единой секунды, которую она провела в тюрьме. Она всего лишь защищала меня. Блядское правосудие! — Если бы правосудие, она вышла бы из зала суда с условным и нас бы у неё точно не забрали. А уж запретительный — вообще абсурд. Кто-то сильно постарался. — Лучше бы она тогда не успела. Приди она позже, и не узнала бы об этом. В конце концов, какая к чёрту разница, сорвалась попытка или нет. После предыдущих двух это уже не имело никакого значения. — Не смей! — рявкнул Рэй. — И думать так, блять, не смей. Она имела право на то, что сделала. А приди она позже, я не знаю, сколько раз ещё это повторилось бы и как долго бы длилось. И насколько это нас изуродовало бы, я тоже не знаю. И судя потому, что нам сегодня рассказал зам этого мудака, она не о чём не жалеет. *** В до тошноты аккуратном казённом кабинете женщина знала каждую деталь. Каждую царапину на письменном столе. Ей снова предстояло пройти собеседование на мифическое условно-досрочное. Она давно понимала, что скорее ад замёрзнет, чем Джонсон даст прошению ход. Но Доусон — замначальника колонии — с упорством носорога бился за неё, с тех пор как она сюда попала. Даже альм начальничка, питбуль Креса, смотрит на её полярную сову Бруни с привычной ненавистью. И она знает, какой вопрос сейчас услышит, Джонсон давно не утруждает себя формальностями. — Если бы у тебя была возможность поступить по-другому, что бы ты сделала? Женщина молчала. За почти два десятилетия её ответ не изменился, а этот бесполезный ритуал успел изрядно утомить. — Что бы ты сделала? Ей было лень даже скривить губы в ухмылку, которая так его бесила. — Что бы ты сделала?! — из пасти рычащего питбуля текла слюна. Бруни предусмотрительно взвился под потолок. Она всё же соизволила усмехнуться и поднять на мужчину глаза. — И всё ещё не то, что сделал ты. Это был первый раз, когда она показала ему, что знает. Знает, почему он ненавидит её так истово. Взгляд заключенной Норт упёрся в фотографию светловолосой зеленоглазой девочки, висящую на стене. Именно такой её не стало. Но запомнил Джонсон дочь совершенно другой. С перекошенным ненавистью и опухшим от слёз лицом. Норт увидела это в его мыслях, когда сакраментальный вопрос, положивший начало их холодной войне, прозвучал впервые. Мужчина ненавидит её за то, что его маленькая девочка, когда-то подслушавшая разговор Колина Джонсона о деле Норт, считала её правой, за то, что прибежала к ней выливать свою боль, за то, что плакала у неё на плече, за другой финал похожей ужасной истории, За то, что Доусон позволил его девочке свидание с заключённой, за то, что в её, Норт, объятиях малышка искала утешения, которого не дал отец. И за то, что, когда она возвращалась от Норт, девочку насмерть сбил пьяный мотоциклист. Именно после этого Норт запрещены свидания. Но и об этом она тоже не жалеет. Потому что несчастной Мелиссе не к кому было пойти со своей болью. И потому что единственный дорогой Норт человек вряд ли ищет встречи с ней. Её совсем взрослая девочка. Какая она сейчас? Удар по лицу, последовавший после непривычного ответа, почти не стал для женщины неожиданностью. Из рассеченной губы струйкой потекла кровь, впитываясь в оранжевую ткань робы. — Сука! Чертова тварь! Ты убийца! И ты будешь мотать весь свой ёбаный срок! Джонсон занёс руку для следующего удара, но нанести его не успел. Бруни пронзительно закричал, и на этот звук в кабинет влетел Доусон, видимо, поджидавший у двери. Его альм гепард, гневно рыча, кинулся на питбуля и примял пса к полу. Доусон заломил руку начальника. — Какого чёрта ты творишь, Джонсон?! Совсем крышей поехал, кретин! Удавлю! В глазах офицера полыхало бешенство. И Норт понимала, ещё немного и удавит. И тоже будет сидеть. — Мистер Доусон, мистер Доусон, пожалуйста, не надо! Отпустите его, — ей стоило огромных усилий удержаться и не назвать его по имени. Дже-ре-ми. Удивительно человечный и порядочный Джереми. Под её взглядом, полным мольбы и страха за него, Джереми Доусона, мужчина ослабил хватку, но не выпустил противника. Гепард по-прежнему крепко удерживал чужого альма. — Это ты, ты виноват! Ты пустил Мелиссу к этой суке! — Нет, Колин. В смерти твоей дочери не виноват никто, кроме тебя. Если бы не ты, бедная девочка не побежала бы искать утешения в казённом доме. И не смей перекладывать свою блядскую вину на меня или Норт. Если бы Сэнди тридцать лет назад выбрала меня, Мелисса была бы моей дочерью. И я бы сжёг ублюдка живьём после того что он сделал с ней, а не ждал бы блядскую полицию! Потому что моя девочка хотела бы, чтобы любящий отец хотя бы отомстил за неё, если не смог защитить. Я никогда, никогда не прощу тебе ни Мелиссу, ни Сэнди, которая не пережила смерти дочери, чёртов ты мерзавец. Правильная до оскомины прогнившая гнида. А об этом, — он кивнул на Норт, — я буду вынужден составить рапорт. Джонсон снова посмотрел в глаза женщины с убийственной ненавистью, и её закружил водоворот чужих больных воспоминаний. *** Колин Джонсон возвращался домой в хорошем настроении. Тяжелая неделя подошла к концу и впереди выходные с любимой дочкой. Она так ждёт воскресных соревнований по конкуру. И радостное предвкушение лишь немного омрачено отъездом Сэнди к тёще, внезапно слёгшей с простудой. Что же, значит, ему нужно болеть за их юную спортсменку с удвоенным энтузиазмом. И он справится. Их малышка так талантлива. К его удивлению, дочь не встречала его на пороге и, несмотря на ноябрьские ранние сумерки, свет в её комнате не горел. — Странно, — обратился мужчина к своему альму. — Вроде у Лисс не было никаких планов на вечер. — Может, она легла спать пораньше. Ребёнок тренируется на износ, — заметила Креса. — Ну, если спит, тихонько зайду и поцелую. Дверь в дом почему-то оказалась открытой. Джонсон нахмурился. Никогда за Лисс не водилось такой беспечности. — Не ходи к ней в комнату с пустыми руками, — насторожилась Креса. Привыкший доверять своему альму, мужчина тихонько прошел на кухню за ножом и пожалел, что, уходя с работы, они обязаны сдавать табельное оружие. Лестница на второй этаж показалась бесконечной. Колин прокрался по коридору к комнате дочери, взялся за ручку неплотно прикрытой двери. Ступив на порог, он услышал щелчок настольной лампы и холодное. — А вот и главный зритель. Человека, сидевшего за письменным столом дочери, он узнал бы из миллиона. Джек Трэвис по прозвищу Бык. Оружейный барон, за которым он охотился несколько лет и в итоге посадил. При задержании Быка Джонсон случайно убил его тринадцатилетнюю дочь. По крайней мере, Колин старательно убеждал себя, что случайно. Девочки вообще не должно было быть дома в это время. Но занятия Дианы в школе закончились раньше. Именно из-за её присутствия Бык даже не сопротивлялся. Они уже надели на Трэвиса наручники и должны были увести его, когда девчонка с воплем «Папочка!» кинулась к отцу. И у молодого рьяного офицера Джонсона снесло крышу. Бык ещё попытался взмолиться «Не стреляйте!», но пуля уже летела, чтобы попасть точно в затылок. Никогда до этого Джонсон не видел, чтобы здоровый мужчина рыдал как ребёнок. И этот рёв, снящийся ночами, молодой офицер пытался заглушить мантрой «Я действовал по инструкции, действовал по инструкции, было оказано сопротивление». Именно это он говорил дознавателю во время служебного расследования, по итогам которого его отстранили от работы в полиции и сослали в надзиратели женской колонии. Тихий всхлип заставил Колина обратить внимание на кровать, где лежала его дочь, обнаженная, плачущая, связанная, со следами крови и семени на бёдрах. — Лисса… — потрясенно выдохнул мужчина. — Лисса, Лисса, — флегматично подтвердил Бык. — И что же ты сделаешь сейчас, Джонсон? Что ты сделаешь с тем, кто надругался над твоей дочерью? Может, убьёшь? — Трэвис протянул ему взведенный пистолет, до того лежавший на столе. — Я хотел её убить. Пустить пулю в её очаровательный высокий лоб. Хотел сделать то же самое, что ты сделал с моей девочкой. Хотел, чтобы ты страдал так же, как страдаю я. У меня никого не было, кроме Дианы, она была для меня всем. Под тяжелыми словами и холодным взглядом Джонсон оцепенел. Своих собственных глаз он не мог оторвать от руки, державшей оружие. — Знаешь, думал, приду, возьму твою девку, а после дождусь тебя и при тебе размозжу ей башку. А потом понял, что для правильного Колина Джонсона, поклявшегося служить и защищать, не будет большего позора, чем то, что он не сумел уберечь собственную дочь. И вовсе не обязательно девочку убивать. Достаточно взять. Много раз. Тихий плач Лиссы не мог заглушить страшных слов. Он и правда не защитил собственного ребёнка. А Бык продолжал. — Выбор за тобой, начальник. Убить меня или сдать легавым и обречь твою дочь на унизительные судмедэкспертизы, озвучивание всех подробностей нашего весёлого знакомства следователю, шепотки за спиной, чужую снисходительную жалость, походы к психологу, где ей придётся снова и снова переживать то, что я с ней сделал. Колин нерешительно смотрел на пистолет. -Ну же, будь мужиком. Даже мне её жаль, ведь к девочке я не питаю ни злости, ни ненависти. Убьёшь меня — скажешь, что я просто вломился и угрожал ей. А ты героически отобрал у меня пистолет и защищался. Можешь вот врезать мне для достоверности, прежде чем спустишь курок. Неужели ты даже не попытаешься быть хорошим отцом? — Папочка, пожалуйста, сделай это. Освободи его, он мне всё рассказал, он не хочет, не может жить без своей Дианы. И меня на позор не обрекай, я тоже жить не смогу, если кто-то узнает. Джонсон наконец отвернулся от руки, протягивающей оружие, и посмотрел на дочь. Он не может устроить самосуд, не этому его учили, а если возьмёт ствол, то чем он лучше Быка? — Лисс, милая, прости. Я позвоню в полицию и он сгниёт в тюрьме. Я сделаю всё, чтобы заключение было пожизненным. Что-то изменилось во взгляде его девочки. Она смотрела так, словно видит его впервые. Не давая себе времени обдумать эти перемены, он развернулся, не заботясь о том, что может получить пулю. Уже в коридоре его настиг голос Быка. — Я думал, твой отец любит тебя больше. Прости, маленькая. Отвернись. Раздался выстрел, а затем звук падения грузного тела. Моментально вернувшись в комнату, Колин ещё успел заметить, как истаивает альм Быка. Лисса лежала, отвернувшись к стене и зажмурившись, её Альма, пони Майка, лихорадило в изножье кровати. А на полу растянулся Бык с аккуратной дырой во лбу. Колин отвязал дочь и потянулся к ней, чтобы обнять. Но девочка отшатнулась. — Не трогай меня. Не смей меня трогать, — голос был такой же холодный, как у Быка. Слёзы высохли. — Лисса… Мы справимся с этим, — беспомощно пробормотал Колин. — С чем? С тем, что он взял меня я, конечно, справлюсь. Это мерзко, но не смертельно. И я понимаю его мотивы. Знаешь, пока он тут сидел, он рассказывал мне о своей дочери. Я отмоюсь, рано или поздно. Тем более, что, скорее всего, даже не залечу, он позаботился об этом. Кстати, он взял меня всего раз, несмотря на то, что сказал тебе. Я справлюсь. И не вздумай звонить матери. Пока она не вернётся, ей знать незачем…. Конечно, я справлюсь. — Ты говоришь так, словно оправдываешь это животное, — Колин неверяще смотрел на дочь. — Нет, не оправдываю. Мне больно, мерзко и хочется содрать с себя кожу. Но я понимаю его мотивы. И понимаю, что в том, что случилось, виноват ты. А ещё я понимаю, что он оказался благороднее тебя. Он оставил меня в живых. Знаешь, почему? Потому что у Дианы тоже были зелёные глаза. Это правда, что он не сопротивлялся и просил тебя не стрелять? Джонсон молчал. — Скажи, это правда?! Он не мог соврать ей и просто кивнул. — Значит, беззащитной девочке ты смог выстрелить в затылок, а его ради меня не убил. — Гибель Дианы случайность! Грёбаная случайность! — Вы забирали её отца. И ты убил её за то, что девочка кинулась ему на шею. — Я просто действовал по инструкции! Она ведь могла навредить ребятам, которые его держали! — Серьёзно? Безоружная тринадцатилетняя девочка забила бы пару копов кисточкой для рисования? Она любила рисовать, ты знал? К твоему сведению, отец, кроме инструкций, есть ещё человечность. Я не врала, когда сказала, что не переживу дознаний, экспертиз и прочего. Тогда мне казалось, что ничего страшнее изнасилования не произойдёт. А потом ты ушел звонить в полицию. И теперь я понимаю, что короткий недобровольный секс лично для меня уже не самое страшное. После твоего предательства — это так, мелкие неприятности. Давай же, доведи начатое до конца. Позвони бывшим коллегам. Видишь, я даже в душ не тороплюсь, позволим им освидетельствовать, как это, говориться… — следы чужого биоматериала. Могу даже не менять позу. Только рядом с трупом пистолетик-то не трогай. Ты вроде не успел его полапать, когда у тебя была такая возможность. Ну чего ты стоишь? Иди! Голос дочери остановил Джонсона, ковыляющего на негнущихся ногах, у самой двери. — Знаешь, завидую ребёнку этой вашей заключённой. Которая прибила своего муженька, за то что попытался присунуть шестилетней девочке. Мать выбрала её, а не букву закона. Наверное, так поступают любящие родители. Это был их последний личный разговор. Даже результаты судмедэкспертизы прийти не успели. Через два дня Мелисса побывала у Норт, а домой не вернулась. Погибла. *** Джереми Доусону не пришлось писать рапорт. Джонсон ушел сам. Потребовалось шесть месяцев, чтобы дело Ингрид Норт было пересмотрено, а ордер, запрещающий любые контакты с приёмной дочерью, обжалован и отменен. 31 июля 2007 года Эмма Свон встречала любимую маму у ворот женской колонии. Домой их отвёз Джереми Доусон, в тот же день подавший заявление об отставке.