***
Проснувшись, она мысленно отбросила последний листок в отрывном календаре и увидела надпись: «Пятнадцатое февраля». Анна тоже уже проснулась, и было странно наблюдать её столь сосредоточенной. Свои привычные утренние процедуры Анна делала молча и без улыбки, монотонно повторяя про себя, что в день старта должна быть серьёзной. Она много анализировала своё поведение и дала самой себе слово, что на Олимпиаде будет собранной и пунктуальной – история с поздним подъёмом и перепутанными шаттлами в Бейтостолене не должна была повториться здесь. Они завтракали рано утром, вчетвером с Бриттой и Анной Олссон. Вставшие ни свет ни заря тренеры, Йоаким Абрахамссон и Магнус Ингессон, пересказывали погодные условия от уже трудившихся на стадионе сервисменов. — Пасмурно, но снега не предвидится, – сообщил один из них. – Проблем с мазью быть не должно. — Жаль, что солнца нет, – простодушно отреагировала Анна Хааг. – В моих представлениях олимпийские трассы всегда были солнечными… Магнус Ингессон нехорошо покосился в её сторону, в очередной раз не понимая лирического порыва. Солнце, снег, дождь или даже камни с неба – он считал, что при хорошей физической форме это не должно стать серьёзно влияющим фактором. Чтобы пожелать удачи, спустился заспанный Эмиль: он сегодня не стартовал и планировал приехать на стадион к началу первой гонки. — Ты какая-то хмурая, – он обратился к Анне, пытаясь шутить, чтобы разбавить гнетущую атмосферу. – Ещё даже не разлила чай и ни обо что не ударилась… Анна посмотрела на него гневным взглядом. — У меня через два часа первая в жизни олимпийская гонка, – отчеканила она. – И, по-твоему, в этот день я должна быть клоуном?! — Нет-нет, – Эмиль поспешно дал задний ход. – Прости. Он хотел добавить, что напускная серьёзность, которую Анна соблюдает, с большим трудом контролируя себя, не пойдёт ей на пользу – куда естественнее быть самой собой – но в руках у девушки был нож, которым она намазывала масло на ломтик зернового хлеба. Эмиль предпочёл ограничиться банальным извинением, хотя на душе скребли кошки. Он хотел, как лучше, но явно сказал что-то не то. Анна первой убежала обратно в комнату собираться – Шарлотта же отпивала из чашки и продолжала сосредоточенно жевать тост. — Я ляпнул что-то не то? – удручённо спросил Эмиль. — На мой взгляд, нет, – она пожала плечами. – Но понять Анну трудно. — Наверное, её сейчас лучше не трогать, – произнёс Йонссон. – Может быть, хочет настроиться в одиночестве… — Ты не видел Маркуса? – невпопад спросила Шарлотта. — Маркуса?.. – растерянно повторил тот. – А, нет, Маркуса не видел. У них с Дани было ещё темно, когда я проходил мимо. Да и зачем им так рано вставать? — Конечно, незачем, – девушка согласилась. – Просто интересно стало, вот я и спросила. Она была далека от предрассудков вроде «в день гонки вставать только с определённой ноги», «обувать ботинки в строго положенном порядке» и прочее, но одно предрассуждение всё же было: Шарлотта верила, что если перед важной гонкой они с Маркусом не проделают свой ритуал – не подержатся за руки, не хлопнутся ладонями или просто не посидят рядом, заряжаясь друг от друга, то кого-то постигнет неудача. Она твёрдо собралась подойти к их с Дани комнате и начать ломиться, покуда кто-нибудь не проснётся, но в поле зрения вновь возник Магнус Ингессон. — Лотта, пора, – произнёс он, поднимаясь с ней по лестнице и заходя в коридор, где располагались номера. – Жду тебя и Хааг здесь. Анна стартовала, совершенно потерявшись в череде мыслей. Анализируя свои успехи до начала Олимпиады, она пришла к выводу, что не допустит привычной безалаберности. Но постоянно удерживать себя в рамках было сложно, и она становилась всё раздражительнее, а утром перед гонкой сорвалась на Эмиля – как будто не было последних лет, словно она вновь увидела в нём того надоедающего грубого мальчишку, который в лыжной гимназии дёргал её за волосы, называл по фамилии и придумывал прочие глупые выходки. «Наверное, я его обидела, – думала Анна, работая перед второй контрольной отсечкой. – После завтрака он ко мне даже не подошёл…» Все главные конкурентки стартовали после. Небольшой подъём, затяжной спуск, тренерская зона, приветствующие трибуны, где было немало шведских флагов, пять олимпийских колец на бортиках… Половина гонки уже была позади, и лыжница в белом комбинезоне с двадцать третьим номером на бибе уходила на свой второй круг с очень неплохим результатом, который мог обернуться медалью. «А мог бы и подойти! – подумала Анна в продолжение старой мысли, чересчур агрессивно, вновь вспомнив утреннюю размолвку. – Всё-таки, у меня гонка! Почему не проглотить эту обиду?!» Анне резко стало так жаль себя, что нити управления гонкой выпали у неё из рук, и она больше не могла думать о секундах, соперницах и текущем расположении мест, размышляя только о том, как бы добраться до финиша и устроить Эмилю скандал. Промежуточный результат оказался вторым. Анна проиграла около пятнадцати секунд эстонке Кристине Шмигун-Вяхи, чья персоналия, с одной стороны, виделась большим удивлением. С другой стороны, именно на Олимпийских играх выстреливали гениально подошедшие к главному старту четырёхлетия одиночки, набравшие форму всей жизни. Анна пока не знала полного рисунка гонки, но встретивший её после финиша Йоаким Абрахамссон, главный тренер сборной, попробовал объяснить ситуацию, увидев явно растерянные глаза подопечной. — Сейчас с тобой борется Бьорген, – произнёс он, рукой указывая в сторону финиша. Норвежка мощно катила по заключительной прямой. Поглядев на табло после пересечения ею черты, Анна в сердцах топнула ногой – Марит Бьорген опередила её на пять секунд. Теперь она третья. — Кто ещё?! – обратилась она к тренеру. – У меня же есть шанс на медаль?! Мужчина замялся, не зная, как подать имеющуюся информацию, которую он получал по рации от находящихся на трассе коллег. Наконец, он проговорил: — Шарлотта идёт на победу. В этот день у неё складывалось абсолютно всё. Шарлотта была уверена, что ещё никогда на трассе ей не было так комфортно. Тело слушало малейшие просьбы, организм работал, как часы. Лыжи катили настолько идеально, насколько это было возможно. Не тревожили погодные неудобства, коих сегодня не было, а уверенность в собственных силах разливалась спокойным монолитным потоком. Она проживала в этой гонке жизнь, которую могла выбирать сама, которую точно знала, как строить. Успешные кубковые гонки этого сезона были репетицией, сейчас – главное выступление, где она демонстрирует все умения и подтверждает для самой себя сделанные по ходу зимы выводы. — Работай дальше! – крикнул на одном из подъёмов Магнус Ингессон. Шарлотта умела понимать повадки и интонации своего личного тренера. Он не назвал секунд отставания или преимущества, не уточнил текущую позицию – просто велел продолжать в том же духе – а значит, всё шло по их плану. Для полного понимания ситуации Шарлотте не были нужны иные сведения. Более точную подсказку ей передал другой представитель тренерского штаба, находящийся в противоположной точке трассы, но она проигнорировала её, чтобы не сбиться с нужного настроя. На втором круге Магнус Ингессон прокричал: — Просто доведи дело до конца! Шарлотта всегда любила получать о гонке точную информацию, но в этот день она почему-то только мешала. Она знала, что если бы гонка шла не по плану, Ингессон вёл бы себя совсем по-другому. Она выкатилась на стадион под гул приветствующих зрителей. Только позже Шарлотта узнала, что на протяжении всей дистанции шла первой, но отнюдь не с огромным преимуществом. У второго места она выиграла чуть менее семи секунд, и малейшая осечка могла бы стать роковой. Но почему-то ей казалось, что сегодня такому случиться не суждено. Шарлотта сидела в кресле лидера и раздавала всем улыбки, ожидая финиша последней участницы. В отведённой для текущего лидера зоне стояло сенсорное табло, и, наклонившись, она коснулась экрана пальцем, чтобы изучить протокол за пределами призовой тройки. Она увидела на четвёртой строчке фамилию Анны, и сердце упало. Разумеется, здравый смысл сразу же нашептал о специфике спортивной борьбы, но зная Анну и её восприятие… Та рыдала на плече у Эмиля уже вдали от стадиона, думая о том же, и у неё никак не получалось определиться. Остаться четвёртой, когда золото всё равно ушло в копилку твоей сборной, не так обидно. Или наоборот – ещё обиднее?.. Конечно, она не могла ни в чём винить Шарлотту, но пять секунд до Марит Бьорген… Было чертовски жаль, а Эмиль не умел утешать – мог только обнимать и растерянно гладить по спине. — Я ещё и тебе утром нахамила… – всхлипывала девушка, цепляясь сзади за его куртку. Намерение обидеться на Эмиля за то, что он не подошёл к ней непосредственно перед гонкой, уже улетучилось в порыве отчаяния. А он вдруг резким прозрением понял расшифровку своего злополучного сна, привидевшегося ещё в Кэнморе. Шарлотта сидела на кресле лидера – троне – став олимпийской чемпионкой. Вечером в команде будет празднование: традиционный торт, золотая медаль и весёлые улыбки. А Анна, несмотря на наличие общей победы, потерпела личное поражение. А ещё… Эмиль едва сдержался от того, чтобы горько не рассмеяться. Было действительно смешно, что небеса отвели роль Нострадамуса ему, приземлённому и даже не думающему обращаться к высшим материям. Но сейчас он мог безошибочно назвать место Маркуса в гонке, которая начнётся через час, и искренне хотел ошибиться. — Шарлотта, Олимпийские Игры важнее кубковых этапов, «Тур де Ски» и чемпионата мира, – Магнус Ингессон говорил чуть раздражённо, дождавшись свою воспитанницу с пресс-конференции и допинг-контроля, откуда она вылетела пулей. – Давление – в разы большее, риски – максимальные, – он крепко держал девушку за запястье. – Ты вернёшься в номер и посмотришь эту гонку по телевизору – для твоего же блага. Шарлотта удручённо глядела куда-то поверх его плеча. Сейчас тренер был абсолютно прав – это всего лишь первый день лыжегоночной программы, а на пике формы организм может обратить против самого себя любую инфекцию. Украдкой она посмотрела в сторону окна, но план никак не складывался. Если она и успеет добежать до стадиона, в стартовую зону, к разминающемуся Маркусу, её уже никто не пустит: на Олимпиаде волонтёры очень строго следили за соблюдением доступа в различные области. Плечи новоявленной чемпионки поникли. — Хорошо, я… поеду в олимпийскую деревню. — Если не хочешь опоздать к старту лидеров – тебе лучше выехать сейчас, – назидательно произнёс Магнус Ингессон. – Лотта, учти, если я увижу тебя на трассе или в окрестностях, я рассержусь. «Маркус, я всё равно с тобой», – подумала Шарлотта. Внутри нарастал мандраж. Он искренне пытался прятать счастливую улыбку, но это получалось откровенно плохо. Маркус радовался за Шарлотту, но не могла исчезнуть и другая мысль, настойчиво пульсирующая где-то в районе виска: «Если смогла она – значит, смогу и я. Никак иначе быть не может. Только…» Весь вечер он изводил себя тем, что нужно кровь из носа выиграть у Нортуга: зачем-то пересматривал его победные финиши под скептическим взглядом Дани и даже не зашёл к Шарлотте. Об этом ему напомнил всё тот же Рикардссон, но было уже поздно: они собирались спать, а Шарлотта, которая должна была встать ещё раньше, наверняка уже видела десятый сон. Петтер Нортуг должен был стартовать сразу же за ним, в полуминуте. На последней стадии перед уходом в гонку лыжники, уже выстроившись в правильном порядке за стартовым створом, либо молча продолжали настраиваться, либо приводили мышцы в нужный тонус, не давая им закислиться без движения: разминали шею, делали лёгкие махи руками или выпады вперёд-назад на лыжах. Маркус ощущал спиной пристальный взгляд, прекрасно зная, кому он принадлежит. «Не оглядывайся, – твердил он себе, видя, как со старта снимается Дарио Колонья, и они продвигаются ещё ближе к коридору. – Только ни в коем случае не оглядывайся! Ну вот», – грустно подумал он, всё же поворачивая голову. — Удачи, – одними губами прошептал Нортуг. — И тебе, – машинально ответил Маркус, внутренне ругая себя на чём свет стоит. «Удачи?! Да что ему моя удача, как и мне – его?! Мы друг друга ненавидим!» В гонку ушёл Лукаш Бауэр, и теперь лишь тридцать секунд отделяли Маркуса Хелльнера от девственно белой трассы его первых Олимпийских игр. Он рванул вперёд со скоростью пули, злясь и на очередную провокацию Нортуга, и на себя – за то, что повёлся. Нужно было просто промолчать! А лучше – вообще не оборачиваться! Ну, по крайней мере, придумать какой-нибудь остроумный обидный ответ, а не вот так пожелать удачи, как будто они оба были искренни в своих словах!.. — Первый! – крикнули в тренерской зоне после пятикилометровой отсечки. – Семь – Колонья, десять – Пиллер-Коттрер и Бауэр! Его совершенно не интересовали перечисленные люди. Он думал только о Петтере Нортуге, но не мог получить сведений о его гонке, так как норвежец стартовал позади. Маркус поглядел через плечо – не отыграл ли Нортуг полминуты, не видно ли его на горизонте? – и, не увидев красного комбинезона, прибавил ещё. — Колонья сокращает, три секунды! – сообщили на экваторе гонки. Тренер нёсся за ним, чтобы предоставить максимум информации. – Чех и итальянец – медленнее! Он снова не услышал желаемого имени. То ли тренеры его игнорировали, то ли считали нужным не упоминать по каким-то причинам. Маркус видел только два варианта. Либо он борется с Дарио, Лукашем Бауэром и Пьетро Пиллер-Коттрером лишь за второе место, а первое Нортуг обеспечил себе сразу же каким-нибудь космическим отрывом; либо, наоборот, норвежец не сражается за призовые места, и сообщать его отставание – абсолютно бессмысленно с точки зрения турнирного положения. Абсурдным казалось и то, и другое. Если Нортуг уже почти победил, он бы догнал его и находился в поле зрения, да и тренеры не стали бы скрывать текущего лидера, даже если он недостижим… Но Петтер Нортуг по определению не мог бороться за золотую медаль в первой гонке Олимпийских игр. — Маркус, начинаешь проигрывать! – на второй части гонки ему продолжали активно подкрикивать, ведя по дистанции. «Но я не должен проиграть, – отчаянно думал Маркус, вспоминая успех Шарлотты. – Не сегодня». — Hej, hej, hej! – тренеры срывали голос, вприпрыжку следуя за ним по всей длине отведённой зоны. – Не сбавляй больше! Борешься за бронзу! Слово «бронза» ударило по голове тяжёлым обухом. Маркус знал, что начал слишком резво и последние пару километров прошёл уже не столь быстро, взяв более рабочий ритм. Но неужели конкуренты так быстро отыгрались? И какие конкуренты? Да где, чёрт подери, Нортуг?! «Думай о гонке, а не о Нортуге!» – он подстегнул себя почти яростно, вновь пытаясь включить последнюю передачу. Ноги слушались хуже, тело подчинялось не так покладисто, как в начале гонки. Идеальная тактика трещала по швам – Маркус стремился лишь к быстрому прохождению трассы, не заботясь о правильности движений и их красоте. За два с половиной километра до финиша он выигрывал у идущего четвёртым Лукаша Бауэра семь секунд – неплохой отрыв, Шарлотта держала такой на протяжении всей гонки… Оставались последние штрихи. Километр, полкилометра, сто метров… После пересечения финишной черты Маркус упал вперёд всем корпусом и едва успел поднять голову на табло – так тяжело дались последние отсечки. Чувствуя снег кожей лица, он думал, что лучше бы не смотрел на эти электронные строки, как можно дольше оставаясь в неведении. Он хватался за голову и крепко сжимал зубы от обиды. Четвёртый. Это же бред, абсурд, ерунда – Шарлотта победила, а он – четвёртый! Фамилии «Колонья, Пиллер-Коттрер, Бауэр» на первых трёх местах виделись небывальщиной. Маркус с усилием приподнялся на локтях, изобразив на лице гримасу, когда финишную черту вразвалочку вальяжно переступил Петтер Нортуг. Он стартовал в тридцати секундах позади, а сейчас прошло явно не менее минуты, а может, даже больше… Их взгляды пересеклись: в одном читались злость и отчаяние, в другом – тяжёлая насмешка. Нортуг тоже не был доволен. Зону финиша они по случайности покинули вместе и были вынуждены находиться рядом, когда волонтёры снимали отслеживающие чипы. Эти девушки явно были местными и не могли понимать смеси скандинавских языков, на которых велась перебранка. — Ну что, выпрыгнул из штанов в борьбе за четвёртое место? – издевательски бросил Нортуг ему в спину. — Напомни, на каком месте ты, – через плечо кинул Маркус. — Где-то в районе сорокового, – Петтер отвечал, не задумываясь. – Или в топ-пятьдесят?.. Да неважно! Если из-за неудобных трусов* и дерьмовых лыж я оказался на первой отсечке далеко позади – я поберегу силы на следующие гонки. Неужели выворачивать себя наизнанку за какое-то третье место?.. Всё это он говорил, идя следом за Маркусом. Переварив выпад, Хелльнер уже собирался обернуться, прекратив сдерживать себя, и вновь сорваться на ненавистного норвежца с кулаками, но, к собственному счастью, тот снова заговорил. — У тебя ведь сегодня был первый и последний шанс меня обыграть. — Я тебя и обыграл! – крикнул Маркус. – Я четвёртый! Ты – где-то в конце, даже сам не помнишь, на каком месте! — Мы договаривались только о победе, – хмыкнул Петтер. – «Разделки» удаются мне не всегда, но в других гонках у тебя нет ни единого шанса. Маркус старался дышать как можно ровнее и больше не отвечать – он уже видел развилку, на которой каждый отправится к своей команде, в свою зону для переодевания. — Эй, Хелльнер! – тот окликнул его в последний момент. – Я ещё не придумал, что ты будешь должен сделать, когда я стану олимпийским чемпионом. Но сегодня обязательно озабочусь этим вопросом. Может, посоветуюсь с биатлонистами, Свендсен мне подскажет… Маркус снова остановился и долго смотрел ему в глаза пристальным тяжёлым взглядом. — А вот я придумал, – проговорил он. – Придумал, что ты сделаешь, – голос был тихим, но очень ясным, – когда олимпийским чемпионом стану я. — Да это же на грани фантастики, – Нортуг откровенно развеселился. – У тебя отличное воображение! Но говори, так и быть. Я послушаю. — Ты оставишь меня в покое, – отчеканил Маркус. – Навсегда. Сначала выражение лица Нортуга стало скептическим, идеально гармонируя с поднятыми изогнутыми бровями, но потом он резко посерьёзнел. — Нет, – слетело с губ. – Никогда. На поздравительный торт была нанесена медаль из золотистой глазури, а также имя новоявленной чемпионки. Шарлотту фотографировали и с настоящей медалью, полученной на площади под шведский гимн, и с кулинарным изделием командного повара по имени Пелле; а Тео раздобыл большой кусок ватмана и повесил его на стену, решив вносить сюда имена медалистов, фиксировать дату и записывать поздравления. Только это уютное домашнее празднование отчасти напоминало пир во время чумы. Главное действующее лицо было не одно – их было трое, и внутри практически каждого присутствующего назревал этический конфликт. Шарлотта не радовалась так, как могла бы – опасалась, что её неправильно поймут Маркус и Анна, чей день абсолютно не удался. К тому же, Шарлотта ощущала перед Анной отголоски вины, разумеется, понимая, что всё это – сущая ерунда. Она не могла прочесть мыслей друзей и переживала, что своим радостным мероприятием задерживает их здесь, а те лишь соблюдают приличия, на деле желая отгородиться от внешнего мира в своих комнатах. Но Маркус и Анна были озабочены совершенно другим – поток их мыслей тёк по абсолютно противоположному руслу. У Шарлотты праздник, и нужно улыбаться – нельзя испортить его своим унылым выражением лица. — Маркус, – Шарлотта тронула его за запястье, когда внимание переключилось с неё на разрезанный торт. – Ты можешь уйти, если хочешь. Я не обижусь. Тот поднял удивлённый взгляд. — Это твой день, и мне неправильно в нём не поприсутствовать, – витиевато ответил он. Дани тактично поднялся с дивана, освобождая Шарлотте место, и, прихватив свою чашку, пошёл в сторону кулера, чтобы налить чаю. А над Шарлоттой и Маркусом нависло неловкое молчание: последняя фраза была значимой – ведь они и так уже совершили одну ошибку, нарушив традицию. Ни один не решался заговорить, но в глазах друг друга они могли увидеть большее, чем сказали бы слова. — Я знаю, что всё это – придуманные нами глупости, – наконец, выдохнула Шарлотта. – Но это было неправильно. У меня никак не получилось зайти! Всё было против этого!.. — Ничего страшного, – отвечал Маркус как можно спокойнее. – Неправильное в этот день уже случилось, – ему вдруг захотелось взять подругу за руку, что он и сделал. – Сейчас мы всё же рядом, и… Пусть ещё случится что-то правильное. Я не знаю, что… Но иначе быть не может, если мы всё же придумали эту маленькую глупость, что наша энергия взаимозаменяема, – он коротко улыбнулся. — Пусть так и будет, – Шарлотта тоже ответила улыбкой. Тео позвал её, чтобы вслух зачитать поздравления со «стены чемпионов», и на своё место вернулся Дани. — А он ведь прав – это был мой последний шанс, – вдруг протянул Маркус. Даниэль только вздохнул, уже не пытаясь убрать вечно маячившую рядом тень Петтера Нортуга. — Просто нужно думать о том, как выиграть гонку, – проговорил он, не чувствуя жар от горячей чашки, которую сжимал в пальцах, – а не о том, как победить Нортуга. Выиграешь гонку – выиграешь у него. Очень простой вывод, правда?..***
— Пусть твоя соседка на пару часов сходит к своему другу, – к концу празднования к ней подошёл Магнус Ингессон, и Шарлотта усомнилась в том, что слова Маркуса окажутся правдивыми: теперь ничего хорошего не могло произойти по определению. – Нам нужно отметить наедине. Шарлотта не могла представить, что скажет Анне, но та лишила её необходимости объясняться, сама решив провести вечер с Эмилем в его номере. А Магнус Ингессон зашёл с небольшим пакетом, из которого извлёк бутылку шампанского, тут же водрузив её на стол. — Нет, я не буду пить, – тут же возмутилась Шарлотта, скрещивая руки на груди. — Будешь, – молвил мужчина, открывая напиток и разливая по пластиковым стаканам, взятым в кулере. – К сожалению, достойных бокалов я не нашёл. — Но я не хочу, правда, – произнесла Шарлотта, опасливо держа дистанцию. – Я очень благодарна тебе за эту победу, – слова были искренними, и девушка даже улыбнулась, – и я говорю тебе огромнейшее спасибо! – она прижала ладони к груди. – Но алкоголь… Это же так неправильно… — Я могу тебя понять, – отозвался Ингессон. – Первый и последний раз, когда мы вместе поднимали тост, я вёл себя неподобающе, – он имел в виду вечер в Елливаре, когда Шарлотта едва унесла ноги из ресторана. – И за это я должен принести извинения. — Ну… хорошо, – едва слышно согласилась Шарлотта, опуская глаза. Часть её победы вправду принадлежала тренеру, и благодарность Шарлотты нельзя было описать словами. Магнус Ингессон действительно поделился с ней очень многим, и этот опыт удалось применить сегодня на лыжне. Кажется, ничего не предвещало выходящей из ряда вон ситуации. За несколькими глотками последовали крепкие объятия, позже – терпкий поцелуй с привкусом алкогольной горечи, отчего Шарлотта резко отдёрнулась. — Ну, что же ты? – спросили её почти ласково, перебирая в пальцах волосы. – Я подумал вот о чём. Нам пора перестать скрываться – в этом нет смысла. Будет гораздо легче, если мы раскроемся. Шарлотта отпрянула, как от огня. — Раскрыться?! – воскликнула она. – Как ты мог об этом даже задуматься?! Когда его сценариям препятствовали, Магнус Ингессон терял возможность вести конструктивный диалог и подключал ехидство, способное бить по самым больным местам оппонента. — Тебе не позволяют этого сделать твои нелепые отношения с Хелльнером? – едко поинтересовался он. – Я видел, как вы недавно держались за ручки. Что, уже успела его утешить? Шарлотта хватала ртом воздух, думая, что ответить. Лучшей идеей показалось перебросить теннисный мяч на чужую сторону поля. — А что насчёт твоей семьи?! – с вызовом спросил она. – Ты женат и не имеешь права разбрасываться такими предложениями! — Лотта, ты слишком молода, – тренер усмехнулся уголком тонких губ, – и ещё не понимаешь многих вещей. Мой застарелый брак не может помешать нам с тобой. Лучше раскрыться самим, чем быть раскрытыми! – количество децибелов в голосе постепенно повышалось. – Я уже обмолвился журналистам, что наши с тобой отношения выходят за пределы лыжных трасс… — Что?! – её стратегия защиты разбилась вдребезги после услышанного. – Ты… сказал… журналистам?! — Всего лишь намекнул! – уточнил мужчина. – А что здесь такого? Шарлотта, если нужно, я разведусь с женой… — Нет, нет и ещё раз нет! – кричала она. – А с детьми ты тоже возьмёшь и просто так разведёшься?! Мы договаривались, что ни одна живая душа… С чего ты вообще взял, что я и дальше захочу быть с тобой?! — Лотта, – он схватил её за плечи. – Дело уже сделано, понимаешь? Я дал прессе наживку, и твой Маркус… — Маркус – не мой! – воскликнула она, вырываясь. – Он мой самый лучший друг, а не то, что ты себе придумал! Но да, если тебе непременно нужно это знать – у нас с ним был секс! Я сама его попросила, потому что мне было противно доставаться тебе девственницей! – с каждым словом она инстинктивно отступала всё дальше к стене. — Вот как, – Ингессон ухмыльнулся, явно удивившись. – Я-то думал, ты горячая штучка… Хелльнер, потом ещё этот, как его… Сёдерхьельм, кажется? — Хватит! – Шарлотта вспыхнула и выпрямилась, окончательно решившись. Будь что будет. Если в ответ на её ультиматум он попытается применить силу, она закричит, а если никто не придёт на помощь – назавтра поделится с журналистами всеми подробностями их сотрудничества. – Мы больше не будем работать вместе, – твёрдо произнесла она. – Уходи. — Что ты такое говоришь? – Магнус Ингессон рассмеялся и вновь наполнил свой стакан, залпом выпивая. — Я говорю, что отказываюсь от услуг личного тренера, – терпеливо повторила Шарлотта. – С этой секунды ты будешь для меня просто тренером женской сборной. Она понимала, что это выглядит не слишком вежливо – расставаться с наставником, который привёл к олимпийской победе, в тот же день. Но пламя уже разгорелось. — Девочка, а с чего ты взяла, что можешь решать это сама?.. — Разговаривать с прессой можешь не только ты, – она тяжело дышала, намекая на шантаж, – но и я. Да, ты волен направиться в студию SVT даже прямо сейчас, но если в тебе осталась хоть капля чести… — Неблагодарная девчонка, – бросил Ингессон. – Чести – нет, не осталось: ты должна была понять это очень давно. Осталось кое-что другое, так что… Будь по-твоему. — И это забери, – Шарлотта сунула ему в руки бутылку, не зная, что вложенный в слова «кое-что другое» смысл – ни что иное, как любовь к ней: странная, сложная и оттого довольно сильная. – И ещё раз спасибо за золото. Когда дверь захлопнулась, она осела на кровать и тяжело вздохнула. Потом взяла в руки телефон, чтобы написать Андерсу – тот поздравил её в первых рядах и просил дать знак, когда она освободится и сможет выйти на связь, если, конечно, захочет. И вдруг, не задумываясь о подсчёте тарифов на заокеанский роуминг, Шарлотта нажала на зелёную кнопку вызова. Кажется, по венам разливалась долгожданная свобода, которая сейчас казалась дороже даже олимпийского золота. __________________________________ *В описываемой гонке Петтер Нортуг финишировал сорок первым, когда на первой отсечке понял, что гонка не получится. Одной из причин он назвал неудобные трусы.