Шагай по улице, шагай. Дроби меня, дроби. Мы не расскажем никому, что мы с тобой враги. Они боятся за тебя, и есть ради чего. А я не верю, что ты врешь. Я чувствую родство. Танцуй со мной, танцуй со мной, мы запад и восток. Я постоянно начеку, мой мир в тебя дал течь. Диана Арбенина, «Шагай»
Субботним вечером Анна Олссон затеяла большую стирку. С огромным красным тазом, в котором лежало мокрое бельё, она бодро шла от стиральной машины к подсобной комнате, где находилась сушилка. На полпути Анна услышала звонок в дверь и слегка удивилась: Йохан уехал по делам в другой город и должен был вернуться только утром, а больше она никого не ждала, привыкнув планировать гостей. Тем не менее, она устроила таз где-то в коридоре и отправилась открывать. За порогом стоял Дани Рикардссон, который тяжело опёрся на дверной косяк, едва она открыла. Он выглядел как-то странно, движения были чуть заторможенными, а взгляд – не то глуповато-восторженным, не то, наоборот, потухшим. Анна понадеялась, что всё это ей только кажется, и торопливо улыбнулась, отходя в сторону. — Привет, проходи. Я налью нам кофе. Ой, какой кофе! – она хлопнула себя по лбу, вспомнив, с кем разговаривает. – Чай с яблоками, как обычно. Будешь? Чай с яблоками стал милой и почти домашней традицией, истоки которой находились на прошлогоднем летнем сборе. Во время пробежки мужчины обнаружили дикую яблоню, и все ринулись собирать плоды. Все, кроме вечно скептичного Дани. Зато за ужином, когда яблоки намыли, нарезали дольками и положили в чай, он настолько пристрастился к аромату этого напитка, что попросил добавки. С тех пор, когда Дани заходил к ним в конце лета или начале осени, Анна всегда ставила перед ним большую кружку с чаем и свежесобранными яблоками. Почему-то это казалось очень важным: к Дани нельзя было относиться плохо, и каждый, кто был с ним знаком, всегда стремился поднять ему настроение, подарить что-то светлое в противовес внутреннему образу. Сейчас был конец сентября, и одна из растущих во дворе яблонь – поздняя – до сих пор плодоносила: большими ярко-красными яблоками, которые были очень сладкими. Но Дани отказался от чая с яблоками. — Нальёшь лучше чего-нибудь покрепче? – попросил он, проходя и идя рядом с ней по направлению к кухне. – Йохан дома? — Нет, он будет только утром… – изумлённо отвечала Анна. – Ты уверен, что хочешь выпить? – осторожно осведомилась она, помня, что даже в Ванкувере после эстафетной победы Дани чинно выпил бокал шампанского – скорее, ради приличия – и больше не притронулся к спиртному, хотя остальные позволили себе чуть-чуть расслабиться, даже щёки Йохана тогда тронул небольшой румянец. — Да, – он гортанно рассмеялся, садясь за стол. – Я не просто хочу выпить, я хочу наконец-таки напиться, нажраться, как последняя свинья – вот правильное слово. До беспамятства, – речь стала беглой. – Но я не знаю, сколько мне надо. Вероятно, очень много. Я выпил бутылку коньяка, и вот, – он неопределённо махнул рукой, как бы указывая на себя. – Хоть бы что, как будто воду пил. — То есть, ты хочешь сказать, – Анна нахмурилась, – что в одиночку выпил бутылку коньяка и ни капли не опьянел?! — Именно, – Дани кивнул. – Нет, ну, какая-то лёгкость в голове появилась… Минут на пять… Я подумал, что в компании, может, лучше пойдёт. Если Йохана нет, сойдёшь и ты… Анна принялась нарезать так кстати вчера купленную копчёную колбасу и фрукты, чтобы закусывать. Ужин она пока не готовила, да и ей одной многого было не надо. Она сунула тарелки и штопор в руки Дани и отправила его в гостиную, а сама пошла следом, взяв из холодильника виски, а для себя – бутылку белого вина. Сейчас Анна находилась на шестой неделе беременности и следила за своим состоянием, но точно знала, что выпитый за ужином бокал вина не навредит ни ей, ни будущему ребёнку. — Сорок градусов, – прокомментировала она, доставая из серванта фужеры. – Сколько был твой коньяк? Ну, чтобы не понижать? — Да какая разница? – Дани, уже присевший на диван, теребил в пальцах апельсиновую кожицу, оставшуюся от дольки. – Мне, наоборот, лучше понизить. Я ещё и твоего вина глотну. Хочу нажраться, – повторил он. Надо было спросить, но Анна пока не осмеливалась. Ей хватило прозрения понять, что Дани хочет утратить связь с разумом не потому, что решил вдруг испытать организм на прочность, устроив алкогольный марафон. Тем более, он не пришёл бы за этим к Йохану… Они разлили напитки по бокалам, и Дани поинтересовался: — У вас с Йоханом всё хорошо? — Ну… да, – Анна пожала плечами, попутно потрогав свой пока не округлившийся живот. — Тогда за любовь, – он вяло отсалютовал бокалом. – Хоть где-то она должна быть… Анна сделала неторопливый глоток и смотрела, как он залпом прикончил своё, не закашлявшись и не изменившись в лице. — Дани, что у тебя случилось?***
У Маркуса было всего одиннадцать часов полёта из Вегаса до Швеции, чтобы принять хоть какое-то решение, хотя бы промежуточное. Наиболее правильным по-прежнему казалось спрятать в самом дальнем уголку сердца, не рассказывать ни одной живой душе. Ещё бы желательно забыть самому, но он знал, что это у него не получится. «Нет, Маркус. Ты мой, а я твой». Эти слова удивили Хелльнера до глубины души. Он был уверен, что Нортуг воспринимает происходящее как игру, как своеобразный курортный роман, что он забудет о нём, едва его самолёт поднимается в небо. Сразу найдёт новое столь же мимолётное развлечение, а о нём вновь вспомнит только к началу сезона, уже как о враге. Но Петтер, кажется, желал какого-то продолжения, и это запутывало окончательно. А больше всего жалило то, что он сам был совсем не против повторить лучшую ночь в своей жизни. Однако безумие угасало с каждой милей, с которой он по воздуху удалялся от Петтера Нортуга, оставшегося в Вегасе дальше покорять мировой покерный турнир. Когда над Стокгольмом объявили о посадке, Маркус твёрдо верил, что от него никто ни о чём не узнает. Явно догадывался, что что-то не так, Йохан Францен – после того, как он не явился ночевать в их общий номер – но вскоре Маркус выдохнул: друг решил, что он познакомился за покерным столом с какой-то ослепительной красоткой с ногами от ушей. Через пару-тройку дней организм акклиматизировался, привыкнув к умеренной шведской погоде, и с тяжёлым сердцем Маркус поехал в Эстерсунд, к Дани. И ему казалось, что отношения тянутся, как обычно, а потом он поймал себя самого на этой мысли: именно тянутся, идут вялотекущим чередом, уже не развиваясь, а за неделю в Вегасе он испытал противоречивых эмоций больше, чем за всю жизнь. Посоперничать по накалу могла только Олимпиада в Ванкувере. «Когда у нас всё только начиналось, я тоже испытывал гамму чувств, – Маркус почти в приказном порядке вспоминал былое. – Просто прошло почти три года – вот нынешнее всё и перекрывает». Он решил, что их отношениям нужен какой-то новый всплеск, новый взрыв, который заставит спокойно плывущую по полноводной реке любовь встряхнуться, перенаправив её в быстрый горный ручеёк. В сентябре у них была запланирована совместная поездка на Майорку. Вся команда отправится на официальный сбор, а они будут чередовать разного вида тренировки с незабываемым отдыхом наедине. План казался почти идеальным, если бы в разговоре беседующего по телефону Дани Хелльнер не услышал своего имени. — Маркус у меня, – произнёс он, – ему можно не звонить. Сейчас я у него уточню, – оторвав мобильный от уха, Дани проговорил: – Это Йоке. Ты же едешь на «Топпидреттсвеку»? Они подают окончательные заявки… Хелльнера словно пронзило молнией – будто в этот солнечный безоблачный день она проникла в квартиру неподалёку от эстерсундского стадиона, где они сейчас находились. «Топпидреттсвека». Он совсем забыл о лыжероллерных соревнованиях, ежегодно проводящихся в Норвегии в августе. В этот раз там обещался целый фестиваль с велозаездами и различными дистанциями. В конце сезона на общем собрании было решено, что сборная Швеции туда поедет, чтобы померяться силами с главными конкурентами – в том числе норвежцами. И с Петтером Нортугом в частности. И, конечно же, Нортуг там будет. «Нет! – хотелось крикнуть Маркусу. – Нет, скажи, что я не поеду! И ты не поедешь!» Он имел полное право отказаться – мероприятие не было обязательным – но прекрасно понимал, что объяснить это простым нежеланием не сможет. — Маркус? – снова окликнул Дани. – Что мне передать? В лучшем случае, можно было сказаться больным, но этот способ хорош, когда нужно обмануть одного человека. Шарлотта перед отправлением на соревнования увидит, что он вполне здоров; она обнадёжит Дани, не зная всей сложности ситуации, а может, и сама начнёт о чём-то догадываться. — Я участвую, конечно, – отозвался Хелльнер. – Прости, задумался… Было проще не попадаться Нортугу на глаза, нежели в одночасье сплести сеть из не совсем убедительных объяснений с целью дезинформировать близких людей. Стратегия поведения в Ауре была что ни на есть простой: не оставаться с Нортугом наедине ни под каким предлогом, при необходимости даже не попадать вдвоём на подиум, чтобы потом не маячить рядом на награждении и не оказаться зажатыми в одном углу журналистами. К его игре с радостью присоединилось всё молодое поколение команды: друзьям Маркус, можно сказать, объяснил всё правдиво – в Вегасе Нортуга было слишком много, и он очень желает от него отдохнуть. Поэтому рядом всегда кто-то находился. Если не Дани, то Шарлотта с Андерсом, кажется, теперь не разлучающиеся; а Тео пошёл дальше. При Нортуге он обнял Маркуса так, что у человека со стороны сомнений бы не возникло: эти двое – любовники, крайне жаждущие друг друга, которым в данный момент не нужно ничего, кроме как найти укромное место и уединиться. Первые несколько дней тщательно выстроенная система ни разу не нарушилась. Маркус уходил от общества Нортуга очень грамотно и всегда как можно скорее возвращался в их с Дани номер, как в собственную крепость, где норвежец его точно не достанет. На всякий случай он каждый раз проверял, щёлкнул ли дверной замок, хотя в Скандинавии порой не запирались даже на ночь – разве что, в сентябре, когда начинался сезон охоты и нужно было избавить себя и домочадцев от нашествия диких лосей, которые спокойно забредали в жилые кварталы. Маркус знал – Нортуга мало что остановит, и если ему очень нужно, он всё равно найдет способ пообщаться. Но если он внутри своей комнаты, тот может стучаться, сколько влезет. Маркус Хелльнер ещё никогда так не ошибался. Он думал, что изучил Нортуга достаточно, чтобы предотвращать его выпады, однако в этот раз явно недооценил соперника. Поужинав, Маркус возвращался в номер в одиночестве: Дани нужно было на массаж, Шарлотте – к физиотерапевту. Пройти предстояло всего один коридор, и возле двери никого не оказалось. Вставив в паз ключ-карту, Маркус облегчённо выдохнул. А потом понял, что сделал это рано. Со стороны балкона, располагающегося почти на земле, ему привиделась человеческая фигура, а спустя секунду в комнату вошёл Петтер Нортуг собственной персоной: они оставили балконную дверь открытой, чтобы проветрить. — Ты… Нортуг, что ты здесь делаешь?! – Маркус, которого застали врасплох, не мог вести свою игру. Он попятился на пару шагов и понял, что отступать некуда – он и так находится на своей территории. – В общем, я вижу, что ты стоишь, можешь шутить про слепого, – Хелльнер бессильно всплеснул руками. – А лучше выметайся отсюда, – он поймал нужный порыв, попробовав вытолкнуть Петтера обратно на балкон – туда, откуда он пришёл. Однако тот был готов к этому проявлению и воспользовался им, заключив Маркуса в объятия и этим самым сильно деморализовав. — Снова Нортуг, – хрипло проговорил он, усмехаясь. – А ведь недавно называл Петтером, на «Стратосфере» говорил, что прыгнешь следом, если прыгну я – это было так романтично… — Заткнись! – резким рывком Маркус высвободился, не скрывая гнева: норвежец умудрился испохабить и опошлить даже тот момент, когда он говорил действительно от чистого сердца. – Ещё раз повторю, для глухих: проваливай! А если бы вошёл не я?! Врываться в чужие номера неприлично! Нортуг криво ухмыльнулся – правый край губ находился на лице ниже левого. Он лениво прислонился к участку белой стены возле большого окна. — Хелльнер, когда человека выставляют и не хотят видеть, его обычно ни о чём не спрашивают, чтобы он поскорее ушёл, – проговорил Петтер. – Но я отвечу на твой вопрос. Если бы в комнату вошёл не ты, я бы это увидел – не слепой же – и просто бы убрался отсюда. И я также уйду, если услышу, что дверь открывает твой сосед. Это же Рикардссон, верно? — Почему? – Маркус задал встречный вопрос. – Почему ты уйдёшь? Мне кажется, донести до него то, что было в Вегасе – твоя первая цель. Нортуг покачал головой. — Нет. Ты сам ему обо всём расскажешь. Со временем. Я пришёл лишь для того, чтобы ускорить этот процесс. — Никогда! – запальчиво вскрикнул Маркус. – Только мне с этим жить! — Расскажешь, – уверенно протянул норвежец. – Порядочными людьми легко манипулировать, Хелльнер, – прерывая возможные протесты, он выставил руку вперёд в предостерегающем жесте. – Не отпирайся. Ты пытаешься проявить благородство и продемонстрировать самопожертвование, всё замалчивая, но вскоре их переборет твоя собственная совесть. Механизм очень прост, – он довольно хмыкнул. — Откуда бы тебе это знать?! – Маркус поднял бровь. – У тебя-то её нет! Совести! — Именно, Хелльнер, – рисуясь, тот щёлкнул пальцами. – Поэтому и живётся мне сравнительно легче. Я ничего ни от кого не утаиваю, а ты придумал целую кампанию, чтобы от меня скрыться. Я позавчера даже почти поверил вашему красавчику – но не тебе, Маркус. — Почему? – тот нервно сглотнул, снова задавая этот глупый вопрос и едва сдерживаясь, чтобы не облизать пересохшие губы. — Потому что я знаю твои прикосновения и твою реакцию на них, – Петтер шагнул к нему, вплотную вставая напротив. – Когда тебе нравится – а со мной тебе нравится – ты не выглядишь так, будто проглотил ежа. Вернее, ты напрягаешься только поначалу, – он уже держал Маркуса за талию в полукольце рук, и мышцы Хелльнера действительно были максимально напряжены. — Ты сказал, что уйдёшь, и я уже этого заждался, – ровным голосом произнёс тот сквозь зубы. — Ну нет, – хмыкнул Петтер. – Я тебя ещё не поцеловал. Он не заставил долго ждать, резко прильнув к его губам. И Маркус в очередной раз проклял эту странную особенность: разум желал оттолкнуть, а тело хотело главенствовать, и именно последнее всегда побеждало. Поэтому он жадно отвечал на поцелуй, ладони гуляли по спине Нортуга и сминали его футболку, а низ живота неистово крутило. Но слух ещё работал в пользу ума, услужливо предлагая звуки движущихся по коридору шагов. — Всё. Уходи, – Маркус вывернулся из объятий, и Нортуг, ухмыльнувшись, послушно пошёл к балкону. — Выходи ночью – поиграем в Ромео и Джульетту, – проговорил он, перекинув ногу через бортик. Хелльнер не отреагировал на это, торопливо задёргивая шторы. Однако в номер никто не заходил, и оставшийся в одиночестве Маркус пытался отогнать мысли, что Петтер мог остаться подольше, и что во многом Нортуг прав. Долгое молчание грозило разорваться внутри гранатой, а пока тайна методично прижигала душу калёным железом, выматывая и словно причиняя физическую боль. Нортуг был прав. Во время их с Дани отпуска на Майорке, который весной они буквально вымолили у тренерского штаба, так как вся сборная в этот момент проводила официальный сбор на глетчере, Маркус повторял эти слова про себя как скороговорку. «Нортуг был прав». Он больше не мог держать секрет в себе, совесть не позволяла, нещадно терзая днями и ночами. «Нортуг был прав». Как он сказал, порядочными людьми легко манипулировать, и это действительно было так. Сам норвежец и не задумался бы о факте измены, вчера переспав с одним, сегодня с другим, а завтра ещё с двумя. Его не будет мучить никакая мораль. Потому что он не даёт обещаний и не клянётся в вечной любви. «Нортуг был прав». Он больше не мог обманывать Дани: по этому потерянному виду даже он, не шибко разбирающийся в человеческих эмоциях, может начать что-то подозревать. А на людях, в сборной, будет ещё сложнее – эмпат Йохан прочитает его на раз-два, словно открытую книгу. И Нортуг, получается, тоже просчитывал его, будто поселившись в голове. Просчитывал на несколько шагов вперёд, вчистую переигрывая на этом поле. Маркус лежал без сна вторую ночь, несмотря на то, что каникулы на Майорке были не совсем отдыхом: они нарабатывали определённый километраж на лыжероллерах, посещали тренажёрный зал и в некоторые вечера валились на подушки без сил. Дани не должен был ни о чём узнать. Маркус решил это сразу, в тот момент, когда физическая грань между ним и Петтером Нортугом стёрлась, когда он подпустил норвежца ближе, чем это возможно. Он не должен разделить это больше ни с кем, взвалив ношу только на себя. Маркус повернулся на другой бок, чтобы не видеть давно уснувшего Дани, по пояс укрытого тонким пододеяльником и мерно дышащего во сне. Йохан поймёт. Заподозрит что-то неладное Шарлотта, и он не сможет скрывать это вечно, уклоняясь от ответа на прямой вопрос «Что происходит?» А если сможет, Нортуг дёрнет за другую ниточку и вывернет ситуацию так, как нужно ему. Пусть лучше Дани узнает сейчас, лично, от первоисточника, чем получит смесь неподтверждённых слухов. Дани имеет право знать правду. …И в то же время Дани ни за что не должен этого узнать. Дани много раз давал понять, что он ценит Маркуса и его любовь намного больше, чем даже собственную жизнь. Маркус помнил опасения Шарлотты – та предупреждала, чтобы он «никогда-никогда» не расставался с Дани, напугавшись его рассуждений о том, насколько невелика цена человеческой жизни. Положение виделось абсолютно безвыходным. Нельзя допустить, чтобы Дани узнал от третьего лица. Нельзя допустить, чтобы Дани узнал в принципе, и он не мог понять, какое «нельзя» перевешивает. Может, не всё так страшно, если он признается?.. Конечно, Дани не обрадуется, но в последнее время он стал вести загробные речи и чернушно шутить гораздо реже. «Я ведь не собираюсь оставлять его, – рассуждал Маркус. – Это просто факт, один-единственный факт моей ошибки, которая больше никогда не повторится». «Так уж не повторится, – гадко нашёптывал внутренний голос. – В Ауре ты снова не мог сопротивляться Нортугу: если бы вы были совсем одни – случилось бы то же самое, что в Лас-Вегасе». Маркус плюнул и босыми ногами поплёлся в кухню ставить чай: они жили в просторных апартаментах. Включив небольшой светильник, он случайно увидел своё отражение в зеркале и ужаснулся: вследствие сегодняшнего недосыпа под глазами залегли тёмные круги. Он заварил себе зелёный чай и сел за стол, бездумно смотря вперёд расфокусировавшимся взглядом, видя только примерные очертания предметов. Послышались мягкие шаги, и в дверном проёме возник силуэт Дани, зевающего и запахивающего халат. «Вот сейчас, – подумал Маркус. – Надо сказать всё сейчас, – он считал, что лучшего момента не предвидится: днём они постоянно что-то делают, куда-то спешат, даже за отдыхом обязательно заняты – да хотя бы просмотром фильма. — Ты чего не спишь? – поинтересовался он у Даниэля. Тот заторможенно-сонными движениями тоже налил себе чай, потом взял с буфета яблоко – по-прежнему любил это сочетание. Сев напротив Маркуса, он исчерпывающе ответил: — Потому что не спишь ты. Маркус через силу улыбнулся, но получилось только натянуть кожу на лице. Недавно ему казалось, что ночь сама свела их для откровенного разговора, но сейчас эта идея уже не казалась такой удачной. — Но когда я в Елливаре, а ты в Эстерсунде, я тоже не сплю рядом с тобой, – он продолжил изображать беспечность. – А в июле нас и вовсе разделял океан – что же, ты не спал совсем? – Маркус, как мог, делал тон шутливым. — Когда ты в Елливаре, это другое, – Дани откусил от яблока и задумчиво посмотрел куда-то в даль. – И кстати, пока ты был в Вегасе, я и правда почти не спал, две ночи особенно. Хелльнер сглотнул и закусил губу. В горле предательски саднило. Он боялся Йохана и забыл, что Дани и сам в какой-то мере интуит. Тот совершенно ничего не понимал в человеческих взаимоотношениях и на любой вопрос или попытку попросить совета ответил бы буквально следующее: «Не делай ничего. Если что-то сложится, то само, а раз нет – значит, не судьба». Однако Дани всегда окутывал некий мистический ореол. Он умудрился связать их какой-то крепкой невидимой нитью. Маркус вспомнил ванкуверскую эстафету, где рванулся вперёд, словно внутренне услышав голос Дани, который тогда и вправду вслух обратился к нему на расстоянии. А теперь… Теперь он каким-то невероятным образом чувствовал неладное, произошедшее в Вегасе. По внешнему виду Маркуса он бы мог что-то заметить, только если б тот начал тяжело болеть. А вот внутри себя понимал очень многое, если не всё. «Почти не спал, две ночи особенно». Всё сходилось: в Швеции было тёмное время суток, когда Лас-Вегас сиял под солнечными лучами. Как раз днём они с Петтером не смогли себя сдержать – и именно два раза. — Но когда у меня в Вегасе была ночь, у тебя был день… – Маркус пытался возражать, чтобы увести их от страшной темы. — Днём тоже, – ровно произнёс Дани. – Я был на тренировке, когда мир вокруг словно потемнел… А в Вегасе была ночь – последняя, которую они с Нортугом провели друг у друга в объятиях. Маркус положил ладони на стол и тяжело, в замедленном действии уронил на них голову. — Ты так точно меня чувствуешь… – пробормотал он. — А было, что чувствовать? – Дани протянул это голосом интересующегося исследователя, который иногда в нём просыпался. – Я же не знаю, работает ли это, связано ли. Так, теории… Почему-то Маркус ощущал, что его припёрли к стенке. Не Дани – тот был на это не способен – а ворох обстоятельств. Если они сейчас мирно допьют каждый свой чай и уйдут спать, ничего не изменится. Маркус по-прежнему не уснёт, Дани задумается о неслучайности своих ощущений. Разговор повторится, а проблема недосказанности никуда не денется. «Шарлотта тоже была права. Не надо было мне туда ездить». Он не подумал головой, как советовала подруга, а прислушался к непонятным и нелогичным порывам сердца, которое иррационально хотело быть поближе к Петтеру Нортугу. — Мне тяжело об этом говорить, – наконец, выдавил из себя Маркус. – Но я, наверное, должен… Дани резким движением метнул оставшийся от яблока огрызок в сторону мусорного ведра и попал, а потом большим глотком допил чай и кивнул, показывая, что слушает. Он замер, сложив руки в замок, и Маркусу казалось, что какая-то жизнь осталась только в его глазах, которые поменяли цвет со светло-голубого на насыщенный синий. Но, наверное, так падал ночной полуприглушенный свет. — Всё сходится, – тихо начал Маркус. – Твои ощущения и… я. Две ночи – в Америке это как раз были дни, и мы с Пе… Нортугом дважды… ну… Я дважды тебе с ним изменил. А третий раз – ночью – видимо, как раз пришёлся на твою тренировку… – он заканчивал надтреснутым шёпотом, ругая себя за такие подробности: мог бы просто сказать, что случилось, мол, однажды. – Он... – голос дрогнул. – Ему невозможно сопротивляться… — Невозможно сопротивляться? – безэмоциональный голос Дани влиял на слух, как трение сухого наждака о пластмассу. – То есть, ты хочешь сказать, это было изнасилование? Все три раза? — Не-ет! – выдал Маркус, пожалуй, чересчур поспешно. – Нет, но… — Значит, сопротивляться было можно, – также равнодушно-спокойно изрёк Дани. – Просто ты не хотел. — Нет, я… я… Маркус окончательно потерял дар речи – временно он мог произносить лишь нечленораздельные междометия. Одна его половина хотела броситься Даниэлю на шею и бесконечно просить прощения, но он словно прирос к стулу: вторая половина боялась пошевелиться, опасаясь того, что сейчас будет. — Мне тебя отпустить? – просто спросил Дани, выглядевший по-прежнему невозмутимо: о том, что сердце внутри бьётся с учащённой скоростью, свидетельствовал опять-таки только взгляд: зрачки расширились, закрыв радужки и сделав глаза почти чёрными. — Нет! – снова воскликнул Маркус, всё же обретя возможность говорить. – Я не собираюсь к нему уходить, правда… – но эта правда заключалась в том, что разум и сердце в очередной раз напоминали о том, что и на соревнованиях «Топпидреттсвека» он не смог противостоять Петтеру Нортугу. – Мне нужно… Очень многое обдумать… Может, отдохнуть от всего… Взять какой-то перерыв… «Нортуг был прав, – снова рефреном всплыло в памяти. – Вот я всё и сказал». «Порядочными людьми легко манипулировать, Хелльнер», – прозвучал в воздухе издевательский голос. — Так мне тебя отпустить? – переспросил Дани медленнее и громче, не показывая никаких эмоций. — Ну… Может быть… Через какое-то время они молча вернулись в постель, раскатившись по разным её краям, и оставшиеся дни до конца совместного времяпрепровождения вели себя подчёркнуто мило и вежливо, стараясь просто общаться на общие темы. А когда Дани вошёл в свою квартиру в Эстерсунде и закрыл дверь, он первым делом, прямо в уличной обуви, прошёл на кухню и открыл единственную имеющуюся там бутылку коньяка, хранящуюся на случай прихода гостей. Когда алкоголя не хватило, Дани направился прямиком к Олссонам.***
— …И в тот момент, когда он сказал это «ну, может быть», я понял, что не удержу его, даже если вцеплюсь руками, ногами и начну умолять. Пусть будет с тем, с кем ему лучше. Вот и всё. Как-то так. Я тебе всё рассказал. Анна потянулась за своим вином, но пока она слушала, напиток успел закончиться. Она схватила стакан виски, стоящий рядом с Дани – тот за время своего монолога наполнил и опорожнил его раза три – и залпом выпила его, после чего закашлялась и спешно взяла бутерброд – чтобы закусить. Она молчала и не знала, как реагировать, то ли жалея, то ли радуясь, что Нортуг живёт в Норвегии, а Маркус – на своём всеми забытом севере. Будь кто-нибудь сейчас в черте города, она бы этого кого-то от души поколотила. — Не знаешь, что сказать? – этим ничего не выражающим, не меняющим интонацию голосом Дани разговаривал уже несколько дней. – Не надо, ничего не говори. Просто выпей со мной. Анна хотела снова налить себе вина, чтобы так и тянуть его до конца посиделок, но рука замерла: она понизит градус спиртного, что явно скажется на её состоянии – правда, пить слабоалкогольное вино в её положении было всё же желательнее, чем сорокапроцентный виски. Она успела прочитать большинство имеющихся книг о беременности, но не занималась изучением вопроса, что опаснее: понизить градус или продолжить употреблять сильно крепкие напитки, так как абсолютно точно не собиралась притрагиваться к алкоголю. Нужно было выбрать наименьшее из двух зол: загружать своей новостью Дани сейчас не хотелось. В итоге она налила вина себе, а потом и ему: Даниэль выразил желание составить компанию – ему явно не хотелось оставаться в ясном уме. — Нортуг не стоит и твоего мизинца, – уверенно заявила Анна, проглотив немного терпкой жидкости. – Ты… не будешь пытаться вернуть Маркуса? По моему мнению, он этого не заслуживает, но всё же? Дани помотал головой, прикрыв глаза. — Нет. Не буду. При жизни я судьбу не обыграю. Нортуг – аморальная личность, но, значит, Маркус разглядел в нём что-то хорошее. Анна была плохим психологом и плохой жилеткой. Будь дома Йохан, он бы мгновенно применил какую-нибудь словесную терапию, нашёл нужные фразы и понял бы состояние Дани с его потусторонними полунамёками за полсекунды. Она могла с ним только пить, составляя компанию – и два бокала вина, перемешанные с виски, уже заставили голову немного закружиться. Анна никогда не пьянела так быстро – начавший перестраиваться организм давал о себе знать и был недоволен. — Маркус был столпом, на который опиралось моё существование, – говорил Дани, открывая новую бутылку, принесённую из бара. – Теперь этот столп обрушился, и я не знаю, как жить дальше. И зачем. На столе постепенно выстраивалась стена из пустых бутылок: Дани методично приканчивал одну за другой, Анна тоже исправно отпивала из каждой хотя бы по глотку, пробуя. После очередного бокала светлого рома Дани с интересом покачал головой из стороны в сторону, оценивая степень нанесённого себе урона. — Кажется, я уже способен на безумные поступки. Непонятно как в комнате оказалась гитара Йохана, и Дани взял её в руки, несколько раз перебрав струны, а потом проверив строй. — Умеешь играть? – Анна положила руки на стол и задала вопрос уже не совсем внятным голосом, но он её понял. — Несколько песен как-то выучил, – он подкрутил один из колков, настраивая правильный ряд. – Ну-ка… Потом он взял несколько аккордов, перебором поведя неторопливую мелодию, и запел, отчего Анна вскинулась, не ожидая. Образ Дани был несовместим с любым видом творчества, но, кажется, креативное начало в нём всё же присутствовало, прячась глубоко внутри. I walk a lonely road The only one that I have ever known Don't know where it goes But it's home to me and I walk alone* Голос был чистым и объёмным: не как у Йохана – тот пел с хрипотцой, предпочитая баллады, а не современную музыку. На лице Дани впервые за вечер даже появились эмоции – музыка словно оживила его. I walk this empty street On the Boulevard of Broken Dreams Where the city sleeps And I'm the only one and I walk alone I walk alone I walk alone I walk alone I walk a... ** Справившись с первоначальным потрясением, Анна впервые прислушалась к словам. Она неплохо разговаривала на английском, но при прослушивании англоязычных песен перестроиться и ловить слова, бегло переводя их в голове, получалось не всегда. My shadow's the only one that walks beside me My shallow heart's the only thing that's beating Sometimes I wish someone out there will find me 'Til then I walk alone*** Ah-ah, ah-ah, ah-ah, aaah-ah, Ah-ah, ah-ah, ah-ah Одиночество. Пустота. Разбитые мечты. Тень. Ещё живу. Снова одиночество. Анна вылавливала из текста эти слова, складывая общую картину. Голова сейчас была тяжёлой, как и атмосфера. Конечно, Дани по определению не мог выбрать весёлую песню, но эта… I'm walking down the line That divides me somewhere in my mind On the border line Of the edge and where I walk alone Read between the lines Of what's fucked up and everything's alright Check my vital signs To know I'm still alive and I walk alone**** Повторив рефрен, Дани прислонил гитару к дивану, на котором сидел, и вдруг нелогично рассмеялся, даже не дав Анне высказаться. — На том «Тур де Ски», когда Шарлотта выиграла… Мы как-то вечером играли на желание в карты. С ней, Анной и Маркусом. Я загадал Анне, чтобы она спела. И так получилось, что они в итоге пели втроём, а я молчал. Меня спросили, почему. Я ответил, что петь буду, когда станет совсем плохо… – он снова сбился на гортанный смех, стукнув себя по колену. – И вот мне совсем плохо. Хотя, может, уже и хорошо… – бутылка стояла прямо на полу, рядом, и он к ней приложился, уже не думая о каком-то этикете. Тем более, на ковре сидела и Анна – удержать себя на стуле было как-то сложновато. Услышав эту отповедь, она с трудом поднялась на ноги, потом попыталась подойти ближе, но зацепилась за ножку стола и приземлилась прямо на диван, где сделала то, что собиралась: крепко обняла Дани. Хоть как-то ей хотелось утешить друга: она примерно понимала его спрятанные внутри эмоции и его настроение, но передать всю степень своего сочувствия могла вот так, на сенсорном уровне. — Интересно, я уже полностью пьяный? – пробормотал он. — А что ты чувствуешь? – деловито поинтересовалась Анна, готовая вынести вердикт и, если необходимо, дать совет. Дани прислушался к себе. — Голова уже кругом, – изрёк он. – По прямой не пройду, ни на чём серьёзном не сконцентрируюсь. — Сколько пальцев? – Анна показала два и отвела руку от лица, глядя, как при дальнозоркости. — Два, – Дани не сомневался. Анна продолжала задумчиво глядеть на свои пальцы, фокусируясь. Наконец, она кивнула. — Да, точно два… Тогда пей ещё. Он послушался, добавив к загородке из бутылок ещё одну. — Вот теперь не скажу, сколько пальцев, – заявил Дани почти радостно. – И у тебя, кажется, появилась сестра-близнец… Анна, устроившая голову на спинке дивана и с интересом наблюдающая, как вращается на потолке обычно неподвижная люстра, ответила не сразу. Лишь когда лампочки описали по нескольку окружностей, она широко зевнула и предложила пойти спать. Идти обоим было уже довольно трудно, но диван в гостиной был слишком маленьким. Передвигаться пришлось, крепко держась друг за друга, а на лестнице, которая вела на второй этаж, Анна замешкалась так, что Дани пришлось почти тащить её за собой. — Куда дальше? – спросил он, когда они оказались наверху. — Т-туда, – Анна указала влево и схватила его за запястье: теперь процессию возглавляла она, и путь казался невероятно долгим, хотя в реальности не занимал и двадцати секунд. – В-вот, – женщина распахнула дверь, и та с размаху ударилась о стену. – Спальня… Она шагнула вперёд, но, не посмотрев под ноги, зацепилась за порог и полетела вперёд. Дани успел её подхватить каким-то необъяснимым чудом – иначе Анна упала бы прямо на живот. Правда, удержать её в таком состоянии он не смог – по инерции оба завалились на двуспальную кровать, особо не разбирая, кто в какой позе находится. — Как полёт в космос, – Анна хихикнула, протянув руку вертикально вверх: она уже не помнила, что в её положении неосторожные движения чреваты, и воспринимала всё, как странное приключение. Дани растянулся поперёк кровати на животе – ноги свисали вниз. Он силился подняться хотя бы на локтях – почему-то в нём остались крохи приличия, диктующие, что переночевать он должен не в этой комнате. — В-вернусь в гостиную, – произнёс он, когда очередная попытка всё-таки удалась. – Лягу там на диване… или на ковре… – объяснить, почему не остался там сразу, он не мог. Когда Дани закончил фразу, мышцы не выдержали, и он снова рухнул лицом в покрывало, издав страдальческий стон. — Ты никуда не пойдёшь, – произнесла Анна самым твёрдым голосом, на который была способна. – Оставайся здесь. Дани очень хотелось послушаться – от вероятного спуска по лестнице ему становилось дурно. — Хорошо, – ответил он. – Спокойной ночи. Анна уже не отреагировала, мерно засопев. Йохан приехал около полудня и думал застать Анну за домашними делами: она всегда вставала рано. Разувшись, он заглянул на кухню, но не нашёл ни жены, ни завтрака: только следы приготовления нарезки – на столе оставалась разделочная доска, нож, шкурки от колбасы и фруктов. Он удивился и заглянул в гостиную, но зрелище, увиденное там, запутало его окончательно. Большая комната выглядела так, будто там неделю жила компания алкашей: несколько бутылок стояли в ряд на столе, некоторые валялись на полу. Остатки содержимого одной из них были разлиты. Йохан смотрел на это огромными глазами, а внутри зарождался страх: он не верил, что на такое способна его Анна. Воображение быстро нарисовало несколько сюжетов – один драматичнее другого – но Йохану было не двадцать лет, чтобы верить в то, что Анну похитили или опоили. Скорее всего, к ней пришла Фрида, у которой что-то случилось. Может, с Фридой был кто-то ещё, и подруги устроили вечер расслабления. Анна, конечно, не пила – в её-то положении… А сейчас она, наверное, пошла провожать Фриду – и собирается всё убрать, когда вернётся. «Но она не оставила бы такой беспорядок», – подумал Йохан. Мысли были здравыми, но никак не могли сойтись воедино. Мужчина решил отправиться наверх – вдруг на этот раз застать Анну получится. Тактика оказалась правильной: у подножия лестницы лежал Аннин домашний тапочек, второй обнаружился через пять ступеней. Хмурясь, Йохан поднялся и открыл дверь в спальню. Анна действительно была там. Свернувшись калачиком, она прямо в одежде, поверх одеяла, спала под боком какого-то мужчины, которого Йохан опознал не сразу: его возмутил сам факт, и узнавание включилось не с первых секунд. Оба спали мертвецким сном, а стоящему в комнате запаху перегара позавидовал бы алкопритон. Поначалу прилившая к вискам кровь уже успокаивалась: устраивать скандал без объяснений Йохан явно не собирался. Вероятнее всего, эти двое упились в хлам и вповалку свалились на первую кровать, до которой смогли добраться. Видимо, что-то случилось не у Фриды, а у Дани, и он подозревал, чем может быть это «что-то». Йохан кашлянул, пытаясь привлечь внимание, но спящие даже не пошевелились. Тогда он сжал кулак и настойчиво постучал костяшками пальцев по задней спинке кровати. Сонное царство начало двигаться: Анна неловко подняла голову, открыв глаза, а увидев мужа, вскочила, но сразу прильнула обратно к подушке. Дани с трудом привстал на локтях и вздохнул: повисло неловкое молчание. — Я… не знаю, подумал ли ты о чём-нибудь, – начала Анна низким хриплым голосом. – Но… — Объяснять мне ничего не надо, – проговорил Йохан. – Думаю, я понял всё правильно. Ты напилась, потому что на своих американских каникулах Маркус переспал с Нортугом. Напилась, будучи беременной… — Я… – щёки Анны вспыхнули, а Дани резко дёрнулся вперёд, пытаясь сесть, но и у него эта попытка не увенчалась успехом. — Она мне не сказала, – он смотрел на Йохана виноватым взором. – Ведь ещё не заметно… ну… живота… Это же не опасно?! — Это не рекомендуется, – выдохнула Анна. – Но, конечно, ничего страшного быть не должно. И откуда ты знаешь про Нортуга?! – она перевела взгляд на Йохана. — Он всегда это знал, – тихо проговорил Дани. – И даже предупреждал меня… Он всё же смог присесть и спустить на пол ноги. Голова весила, наверное, тонну, в ушах играл оркестр барабанщиков. Дани пытался понять, что ему делать: вроде, надо было пойти домой и больше не тревожить Олссонов, но, с другой стороны, вежливость требовала помочь им в уборке после вчерашнего. От принятия решения его спасла Анна: схватившись за горло, она потребовала у Йохана таз, и как можно скорее. Тот выполнил просьбу, и её вывернуло, а Дани снова ощутил, что не должен здесь находиться. Он подавил рвотный позыв сам и рискнул подняться на ноги. — Мне тоже надо, – сообщил он Йохану, который следующим рейдом принёс кувшин воды и две кружки. – Обойдусь без таза. Успешно добравшись до места, Дани проклял свой рост – было катастрофически неудобно, и пришлось усесться даже не на корточки, а на колени. Он впервые понял соль выражения «в обнимку с белым другом». Он подумал, что было бы неплохо утопиться в унитазе, но вместо этого пошёл обратно, в дверях спальни столкнувшись с Йоханом и опять – с определённой этической проблемой. — Я, наверное, не должен быть… здесь, – он кивнул вглубь комнаты. – Это твоё место, я сейчас полежу в гостиной и пойду домой. — Ложись уже, – хмыкнул Йохан, отходя в сторону. – Во-первых, лучше вы двое будете у меня на виду одновременно. Во-вторых, домой ты сегодня не пойдёшь. Ты живёшь у стадиона, и вряд ли нашим юным талантам нужно видеть олимпийского чемпиона и кумира вот в таком состоянии. Причины были резонными, и Дани послушно улёгся рядом с Анной, которая уже укуталась одеялом. — Могу сходить за пивом, – предложил Йохан. – Но тебе, – он посмотрел на Анну, – не предлагаю: жена-алкоголичка – не совсем то, о чём я мечтал. — Не надо, спасибо, – отозвался Дани. – Я лучше так. — Говорят, сразу станет легче – голова пройдёт. — Я не хочу, чтобы мне стало легче. Так я думаю о своей гудящей голове, а если она придёт в норму – я снова начну думать о нём. Йохан плотно сжал губы и выдохнул через нос. — Пойдём, – позвал он. – Тебе всё же надо дойти до гостиной. Анна пока поспит, а мы поговорим. По пути Йохан взял большой мусорный пакет и пару резиновых перчаток, а в комнате начал собирать пустые бутылки. Дани порывался помочь, но его усадили на диван. — Не хочу, чтобы пол стал ещё грязнее, чем он есть, – пояснил Йохан. – Итак, ты мне что-нибудь расскажешь? Дани аккуратно покачал головой. — Вчера рассказал Анне, и больше сил переживать это заново нет. Прости, не сегодня. Сегодня я просто не понимаю, почему Маркус так поступил. — Для меня его больше не существует, – жёстко произнёс Йохан. – Ты тоже должен постараться выбросить его из головы. Не знаю – пока полностью посвяти себя соревнованиям, например. Потом, надеюсь, встретишь кого-нибудь ещё… Дани как будто не слушал. — Если я сделаю вид, что его нет, мне в принципе будет незачем жить. — Но ты всегда полагался на судьбу. По твоей логике, если что-то случилось, значит это суждено, ведь так? Значит, это кому-то нужно? Обдумывая, Йохан замер со шваброй в руке, а Дани медленно выпил до дна очередной стакан воды. — Я полагаю, в этот раз судьбу надо обмануть, – пробормотал он. – Как считаешь, что лучше: повеситься или вскрыть вены? Не в плане боли – боли я не боюсь. Йохан в мгновение оказался рядом и взял его за шиворот футболки, как провинившегося школьника. Тот не сопротивлялся – сил не было. — Ты этого не сделаешь, – произнёс Олссон тихо, но настойчиво. Дани не отреагировал, и он повторил громче: – Ты этого не сделаешь. Пообещай мне. — Не могу. — Пообещай! – Йохан ощутимо встряхнул его, сейчас стремящегося давать отпор не сильнее, чем безвольная тряпичная кукла. – А то я сейчас вышвырну тебя за дверь, и будешь разбираться со своими проблемами сам. — Валяй, – Дани пожал плечами. – По пути зайду в магазин и куплю верёвку. Олссон закусил нижнюю губу и присел рядом, лихорадочно раздумывая. Этой мини-угрозой он допустил ошибку, но больше прокалываться было нельзя. Он должен подобрать какой-то другой аргумент, нестандартный, способный убедить даже Дани. В этом случае не помогут гипотетические слёзы родных и друзей, нездоровая обстановка в сборной, которая обязательно появится. Точно! Сборная. Развивать мысли нужно было отсюда, и Йохан спросил: — А кто побежит со мной эстафету в Сочи? — Сочи, – Дани фыркнул. – Через четыре года. Как ты можешь загадывать? — Могу и загадываю! – он повернулся к нему, положив одну руку на спинку дивана. – Может, мир к тому времени уже не будет прежним, многое изменится, многое произойдёт, но лично я собираюсь стоять на старте Олимпийских игр и защищать эстафетное золото. И очень рассчитываю в этом на тебя. Круговорот обещаний действительно был запущен. Ещё в Турине Анна говорила Йохану о сочинской классической «разделке» – любимой коронной дистанции. Теперь он делал задел для Дани – на эстафету, и это они не знали, что существует ещё одна договорённость, о марафоне. — Что скажешь? – Йохан осмелился нарушить молчание. – Ты мне поможешь? — Да. _______________________ *Я иду по пустынной дороге, По единственной дороге, которую я знаю. Мне неведомо, куда она ведёт, Но для меня она, как дом, и я иду по ней один. **Я иду по пустынной дороге, По единственной дороге, которую я знаю. Мне неведомо, куда она ведёт, Но для меня она, как дом, и я иду по ней один. ***Моя тень – мой единственный спутник, Моё опустошённое сердце – это единственное, что бьётся. Иногда я хочу, чтобы мне кто-нибудь встретился, А пока я иду в одиночестве. ****Я иду вдоль линии, Разделяющей мой разум, Ступая по краю обрыва, И я иду в одиночестве. Читай между строк, Если всё провалилось, ведь всё в порядке! Проверь, есть ли во мне признаки жизни, чтобы убедиться, что я ещё жив, И я иду в одиночестве. (Использован текст песни «Boulevard of broken dreams» группы «Green Day». Перевод – лингво-лаборатория «Амальгама»).