***
Очередной день икс подошёл внезапно, потому что никогда ранее главные старты не начинались со спринтерских гонок. Разумеется, в календарь заранее посмотрели и Маркус, и Петтер, но распорядок не оставил им времени на вхождение в ритм. Гонка, на которую они заключили пари – вот она, сразу же. Извольте. — Хелльнер! – на раскатке перед квалификацией Нортуг выхватил Маркуса взглядом и подъехал к нему. – Мы снова так и не придумали, что будет итогом нашего спора. — Так придумай, – тот меланхолично пожал плечами, отвечая в тон. – Уверен, тебе не составит труда выдать какую-нибудь похабщину. — Я думаю об идее, которую озвучил ещё в день рождения, – заговорщически промолвил Нортуг, пока Маркус оглядывал стадион, думая, что через несколько часов трибуны взревут красно-синим норвежским морем. – Когда я выиграю спринт, мы пойдём в секс-шоп – благо в Осло их много, – тон вкрадчивого голоса снизился почти до шёпота. – Выберем что-нибудь, и будешь подчиняться. — Ты скучный, но ладно, хорошо. Идёт, – Маркус поспешно кивнул, чем привычно вывел Петтера из себя: норвежец жаждал продолжать спор, а с ним согласились, лишая его возможности словесно блеснуть ещё раз или два. — То есть?! – лоб Нортуга расчертила морщина. – Ты согласен?! — Да, почему нет? – во-первых, Маркус рассудил, что уж точно не умрёт, даже если Петтер захочет воплотить с ним самые смелые фантазии. Во-вторых, он знал, что такого не будет, так как это он сегодня выиграет. Точнее, это было во-первых. — О’кей, – Нортуг недовольно засопел. – Готовься. — А ты всё равно не веришь, что выиграю я, поэтому не буду говорить, что я придумал. Обещаю – истязать физически я тебя не буду! – он сорвался с места, оставив Нортуга созерцать удаляющуюся фигуру. Петтер крикнул вслед что-то нецензурное. Конечно, он не допускал воплощения этой идеи, но было чертовски интересно, что задумал треклятый швед. Самый известный в мире лыжный стадион в Холменколлене заполняли зрители: сотнями, тысячами, десятками тысяч. Болельщиков из других стран тоже было много – а из Швеции вовсе можно было приехать одним днём на своём автомобиле – но количество влюблённых в лыжи норвежцев поражало воображение. Они несли флаги: маленькие, большие и огромные, по размеру скорее напоминающие ковры; просто раскрашенные в красно-синюю клетку и, конечно же, государственные; а ещё – с напечатанными изображениями любимых спортсменов. Фанаты держали в руках трещотки и дуделки, а кепки, шапки и шарфы тоже были правильной цветовой гаммы – мало кто пришёл поболеть за Петтера Нортуга и Марит Бьорген в повседневных головных уборах. Во время квалификации зрители постепенно прибывали, намереваясь до отказа заполнить стадион к старту четвертьфинальных забегов, а перед началом мужского пролога на Холменколлен опустился белый туман. Эти символы работали, но выискивать их было некогда. Сперва белый туман накрыл зрителей, затем Йеспер зафиксировал первое время, а потом Маркус вклинился на промежуточное третье, тогда как Нортуг финишировал ближе к концу десятки. После окончания квалификации продолжающие борьбу спортсмены разошлись в ожидании – представители богатых сборных расположились в своих вместительных вакс-трейлерах. Петтер Нортуг не был тем, кто волновался из-за десятого места пролога. Достав из рюкзака телефон, он написал: «Ты же понимаешь, что это ничего не значит?! – Маркус стал в квалификации пятым. – Зато я бегу в первом забеге! А ты не успеешь восстановиться!» Хелльнер раздражённо поставил свой смартфон на блок, не желая ничего отвечать. У него была своя стратегия, а самое сложное осталось позади. Если он и опасался допустить где-то осечку, то именно на первой стадии. А уж когда начнутся гонки навылет, он подстроится под темп соперников. А третий по счёту четвертьфинал – сущая ерунда. Он не испугался бы и последнего. Первые забеги пробежали женщины, и Маркус в разминочной зоне обратился в зрителя, начиная свой дозор. И он не увидел абсолютно ничего нового: Йеспер вёл гонку, Петтер шёл на четвёртом-пятом местах, отыгравшись к финишной прямой. Там он в своём стиле растолкался, отработал спурт и отобрался в полуфинал напрямую. Ни у кого не было никакой хитромудрой тактики. Далеко не всегда спринтеры придерживались каких-либо методических рисунков: частенько всё решал господин случай. Хотя, конечно, они были, пусть и примитивные. Петтер отстёгивал темляки палок в финишной зоне, а Маркус делал короткие беговые протяжки, восстанавливая тонус мышц. Завершился второй забег, но Хелльнер снова не заметил чего-то, что он бы не учёл. Профильные спринтеры либо ломились друг за другом, как молодые самцы лосей в брачный период, либо оставляли все дела на финишную прямую – те, кто похитрее. Несколько мгновений – и они поменялись: швед занял место на старте, норвежец – на импровизированном наблюдательном посту. Петтер отметил, что Хелльнер и его соперники сорвались с места. Вернее, только соперники: сам Хелльнер едва переставлял ноги и на стартовой прямой долго оставался безальтернативно шестым. Нортуг расплылся в улыбке и едва не расхохотался в голос: и этот глупец надеется выиграть?! Надеется пройти в полуфинал?! Лыжники скрылись в лесной части трассы, и он перевёл взгляд на табло, транслирующее происходящее на трассе для зрителей. Ничего не изменилось, и ехидная улыбка стала торжествующей. А потом начался первый подъём, и Хелльнер выкатился откуда-то слева, с дальнего радиуса, и каким-то образом оказался на вершине первым. «Идиот, – снисходительно подумал Нортуг, презирающий работу на первой позиции. – Долго ему так не протянуть». Он махнул рукой и отошёл к сервисменам, корректирующим ему пару для полуфинала. Петтер посмотрел только итоговый результат забега – и весьма удивился, увидев, что Маркус напрямую прошёл в следующую стадию. «Случайность, – решил он. – Просто соперники были слабыми». В полуфиналах их снова разбросало по разным забегам, и вновь Петтер бежал в первом – с Хаттестадом, а Маркус во втором, с Эмилем. Нортуг был уверен в себе и своей будущей победе на сто процентов, но даже он сейчас не задерживался на последнем месте – учитывал вероятность неприятной случайности, которая могла перечеркнуть планы на финиш, а следовательно, и победу над Хелльнером. Нога в ногу за Хаттестадом – он вывезет к финишу, потом подсобит и там, сам того не желая. Норвежцы чуть ускорились в подъём, параллельным курсом шёл Йеспер Модин. На первой стадии навылет шведы потеряли только одного – и не приведи небеса, чтобы они оказались втроём в финале. Вот и финишный створ. Они оставили двухметрового шведа третьим – хотелось надеяться, что это было недостаточно быстро. Хотя, пусть лучше пройдёт Модин… Через пять минут Хелльнер может решить их спор, не квалифицировавшись в финал. А Маркус, отсмотрев четыре четвертьфинала и один полуфинал, всё сильнее убеждался в том, что никому не пришло в голову то же, что и ему – использовать рельеф трассы в собственных интересах, но немного нестандартно. Он снова дал Нортугу повод посмеяться, после старта полуфинала оказавшись последним из шестёрки. Но его самого это не удивило – он не был спринтером, никогда не тренировал взрывной старт, не нужный для длинных гонок, да и просто не мог так усиленно сорваться с места в силу своей субтильной комплекции. Нортуг этого не понимал, концентрируясь только на себе и собственных возможностях, даже не думая оценить соперников. В забеге лидировал Эмиль, но едва началась серия подъёмов, расклад сил переменился: уже Маркус рванул вверх, используя свой козырь, и Йонссон стремился удержаться. Затея удалась – дуэтом они разбросали остальных соперников, создав небольшой отрыв, и уверенно катили к финишу, заставляя Нортуга кусать локти. Всего два норвежца против троих шведов! Они же могут придумать какую-нибудь гадость в своём духе! Впрочем, самого Петтера это никак не волновало – его шведы не задержат, а второй раз ломать палку, как это было в ванкуверском дуатлоне, честный до зубовного скрежета Хелльнер не станет. — Мы будем что-то придумывать? – пока к старту финала готовились женщины, к нему подошёл Ула Виген. — По поводу? – Петтер поднял правую бровь, и его лицо искривилось. — Шведы, – коротко пояснил Хаттестад. – Хотя бы двоих надо попытаться взять в клещи. Кого берёшь на себя? Петтер едва не расхохотался. — Выдумывать что-то против шведов?! Да там и так сплошные неудачники! На лице Ула Вигена промелькнуло сомнение, но, не настроенный спорить, он примирительно произнёс: — Хорошо, посмотрим по ситуации. Нортуг хотел было оставить реплику без ответа, но вдруг рыкнул: — Хелльнер мой, понял?! Трибуны взорвались радостными криками – женский спринт выиграла Марит Бьорген, принеся Норвегии первое золото турнира. Зрители не сомневались, что скоро увидят и второе. Но были и те, кто планировал расстроить норвежских болельщиков. Эмиль Йонссон, делая упражнения в стартовой зоне, в очередной раз проклинал свою невезучесть. Ему достался невыгодный последний четвертьфинал, да ещё и в полуфинале, тоже последнем, он потратил столько сил, рванув за Маркусом и пытаясь за ним удержаться. Нужно было отпустить Хелльнера и спокойно разобраться на финише с оставшимися соперниками. А теперь времени на восстановление становилось с каждой секундой меньше. Он не успел толком перевести дух, а они уже выстроились на старте – три шведа, два норвежца и один эстонец, явно робеющий в такой компании и наверняка согласный на шестое место. Маркус снова оказался в хвосте процессии – Нортуг отметил это и восторжествовал. Он с превосходством глянул на Хаттестада: специально действовать против этих немощных?! Они мчались вперёд, перемешавшись: рядом с Петтером маячила коренастая фигура Йонссона в раздражающем белом комбинезоне. Слева Хаттестад встал перед Хелльнером, и у Нортуга мелькнула вспышка гнева: «Он мой и ничей больше!» Тем не менее, Петтер снисходительно заблокировал Эмиля, как бы делая своему товарищу по команде подношение и захлопывая тем самым ловушку. Длиннющий Модин был позади, а эти двое попались в западню как-то слишком быстро. Рельеф постепенно усложнялся, и норвежцы синхронно замедлились: было логично сохранить силы сейчас, чтобы на финише не ударить в грязь лицом. Всё шло отлично, но вдруг вверх в молниеносном темпе метнулось что-то белое. Хелльнер! Снова прошмыгнул слева, никем не замеченный! Пытается оторваться и, кажется, это ему удаётся! Оба норвежца запыхтели в пригорок вместе с Эмилем, усердно переставляя лыжи. Но у массивного монументального Нортуга не получалось передвигать ими быстрее, чем это делал Хелльнер, тонкий и гибкий, как молодое весеннее деревце, пусть даже столь же высокий. «Дьявол, неужели получилось?! – Маркус сложился в среднюю стойку на одном из немногочисленных пологих спусков, чтобы передохнуть – впрочем, передохнуть меньше, чем его соперники. Он вновь растолкался палками, хотя наклон ещё не закончился. – Неужели они снова не поверили?!» – он вспомнил олимпийский дуатлон и побег Йохана год назад. Ладно Эмиль, он действительно устал после невыгодного по очерёдности четвертьфинала и тяжёлого полуфинала. Хаттестад и вправду мог не ожидать, но Нортуг! Нортуг-то не мог быть таким идиотом! Они же поспорили! К тому же, он расписался в своей тактике в предыдущих забегах, не поменял её и в финальном – просто выбрался и убежал в подъём! Неужели Нортуг был настолько самоуверен?! Маркус обернулся – преследователи шли на просвете. Он не мог угадать их мысли, но Петтер Нортуг в данный момент хотел свернуть на обочину и закончить гонку – всегда можно сказать, что всё было бы по-другому, если б он финишировал. Но вдруг швед упадёт, вдруг сломает палку или лыжу?! И Петтер продолжал рваться вперёд, видя в отдалении одновременно ненавистный и любимый силуэт. Он не может проиграть очередной спор, не может, не может, не может! Перед глазами выросла выстроенная из снега стена, и Петтер подумал, что он вот-вот отключится из-за чрезмерной натуги, но потом понял, что это всего лишь финишный подъём – самый крутой и самый сложный, на который Хелльнер почему-то лезет с такой скоростью, будто это не стоит ему никаких усилий, словно он всю жизнь провёл среди горных козлов где-то на южных широтах. И тут на Нортуга накатили осознание и понимание. Хитрый швед всё предусмотрел и рассчитал. Он ведь придумал спорить именно на спринт аккурат на этой самой трассе! И теперь он сам, Петтер Нортуг, может выиграть хоть все оставшиеся гонки на чемпионате мира – но речь-то шла об этой! Он не знал, что заставило его сделать последние усилия над собой и выиграть спурт за второе место у Йонссона – какая, к чертям, разница, серебро у него, бронза или четвёртое место, как у Хаттестада?! Может, какие-то остатки чести, может, всё-таки норвежские трибуны, жаждавшие хоть какую-то медаль… Маркус переехал финишную черту на одной ноге, как в Ванкувере. Но той всепоглощающей радости не было – скорее, чувство собственного превосходства, доказательство своей силы. Он поднял руку в победном жесте, обращаясь к красным зрительским местам, и словно ощутил их проходящую через себя ненависть – как будто разряды тока, но разряды провоцирующие, заводящие, а вовсе не раздражающие. Всё-таки, Нортуг уже был в его венах, и они неосознанно учились друг у друга – оба были, или стали, в какой-то мере мазохистами. Маркус почувствовал, как сзади его крепко обняли, и на пару секунд в мыслях промелькнуло: «Неужели этот недоумок не может сдержаться?!» Он перевёл взгляд вниз и облегчённо выдохнул – рукава были белыми, а медвежьи объятия – Эмиля, взявшего бронзу, свою первую медаль титульных стартов. Маркус обернулся, и они тепло поздравили друг друга. Подошёл и Йеспер, занявший пятое место. А позже появился смотрящий вниз Нортуг. Он подал руку для пожатия, не глядя даже, куда её протягивает, буркнул что-то себе под нос и удалился, а ликующий Эмиль, выглядевший намного радостнее и победителя, и вице-чемпиона, ещё раз обнял Маркуса и с молодецким рыком оторвал от земли. Нортуг, успевший заметить остатки шведского веселья, едва не лопнул от злости. — Ну, а ты чего? – буркнул он попытавшемуся поздравить его с серебром Хаттестаду. – «Давай закроем шведов, давай закроем…» И кто в итоге упустил Хелльнера?! — Хелльнер – твой, – Ула Виген чуть прищурился. — Но Йонссон-то никак не мой! – раздражённый Нортуг искал, за что зацепиться и на ком выместить своё плохое настроение. – А ты отпустил его в борьбе за бронзу! — Были причины, – холодно произнёс Ула Виген Хаттестад и пошёл по направлению к микст-зоне. Ему не очень нравилось оправдываться почти в тридцать лет, но всё стало ещё более запутано и непонятно после «сеанса расслабления» от Тео Петерсона. Более того, закончив своё нехитрое дело, швед безмолвно поднялся и ушёл – но обернулся, величественно подмигнув. С тех пор его удаляющиеся очертания преследовали бесконечно, а ещё хотелось во всём разобраться. Вырвавшись, наконец, от журналистов, которым нужно было знать всё о его четвёртом месте, он послушно подставил щёку Кате Виснар, своей девушке из сборной Словении. Но на время в нём проснулся охотник иного рода. Призёров фотографировали возле финишной черты, и Нортуг ещё раз пожал Маркусу руку, а потом до медалистов добрались телевизионщики. После шведского канала к Хелльнеру подошли норвежцы. Маркус заглянул в лицо держащего микрофон репортёра и удивился: перед ним стоял Томас Альсгорд и широко улыбался – неприлично широко для недавней шведской победы. Но свою позицию занял оператор с громоздкой камерой, и выражение лица Томаса стало привычно суровым. Он дежурно поздравил Маркуса, задал пару общих вопросов, затем спросил о тактике – то, чем не поинтересовался бы рядовой штатный журналист. Но когда интервью было закончено, а оператор начал выбирать ракурс Холменколленского трамплина, чтобы сделать эффектный наезд камеры, Томас вдруг крепко обнял Маркуса – так, что тот побоялся за сохранность своих рёбер. — Поздравляю ещё раз, – хрипло прошелестел возле уха голос Альсгорда. – Это было безумно красиво. — Спасибо, – получив свободу, Маркус был рад, что снова может дышать. – Но… – он всё ещё не мог сопоставить радостный цветущий вид Томаса Альсгорда с произошедшим на трассе. – Но разве… вы… — Пойдём, – Томас только сжал его плечо и отвёл чуть в сторону, а потом заговорил: – Когда я только начинал работать в вашей сборной и учился созерцать, Инге Бротен сказал мне, что вы обязательно сможете побеждать – но только когда сплотитесь, – эта история уже стала своеобразной притчей, повторяющейся разными устами разным адресатам. – Что ты можешь сказать по этому поводу? — Ванкувер, – пробормотал Маркус. – Мы все были вместе… Как никогда… — Верно, – Томас медленно кивнул. – А когда в марте две тысячи шестого я стоял возле финишной черты в Фалуне и смотрел, как Нортуг впервые побеждает на Кубке мира… Я собирался до умопомрачения тренировать у каждого из вашей сборной такой же рывок. Инге тогда сказал, что бежать в лобовую атаку не нужно. Что найдётся более изящное решение. Теперь понимаешь, о чём я? – он скользнул взглядом ниже, и Маркус почувствовал, что ему холодно стоять на пронизывающем норвежском ветру. — Вам интереснее смотреть, не как он выигрывает, а как решаем задачу мы, его соперники, – наконец, вымолвил Хелльнер, обхвативший себя руками. — Правильно. Теперь ты понял, – Альсгорд не стал придавать речи излишнюю содержательность. – Беги переодевайся, скоро цветочная церемония. Он поприветствовал норвежских тренеров, а потом получил указание идти на трассу – точнее, на дальнюю её часть, которую вот-вот откроют для дистанционщиков – они побегут свои дуатлоны послезавтра и через два дня. С некоторыми нужно было побеседовать для вечернего выпуска новостей. Томас поговорил с Туром-Асле Ердаленом, и вместе они смеялись какой-то шутке, когда Альсгорд увидел на лыжне кого-то в белой форме. Романтик бы сказал, что сердце сделало сальто, но прагматик в лице Томаса Альсгорда заключил, что у него просто прихватило живот – не бабочки же это?! Его здесь больше ничего не держало – монтажёры выберут, что им нужно, и пустят полученные комментарии в эфир. Томас, однако, не уходил. Он подошёл к транзитной зоне, где спортсмены делали передышки или меняли лыжи, чтобы найти лучшую пару на субботу или воскресенье – и опёрся спиной на переносные перила. Пальцы нащупали в кармане казённый диктофон – его выдали на тот случай, если телеоборудование выйдет из строя и перестанут работать резервные сети. Томас вспомнил инструкцию и ухмыльнулся, в очередной раз подивившись философии телевизионщиков: может начаться конец света, но экспертное интервью с Нортугом должно быть записано хотя бы на диктофон! Он не включал устройство ни разу, но сейчас ткнул на самую большую кнопку. Как раз в этот момент буквально в десятке шагов остановился Андерс Сёдергрен, озираясь по сторонам в поисках шведских сервисменов. — Пару слов для NRK? – держа диктофон на манер меча, Томас приблизился. – А ещё лучше – три слова! Андерс резко обернулся и с огромным трудом сумел удержать лицо. Внутри всё подпрыгнуло – он понял, что сердце ничего не забыло. — Рад тебя видеть, – вот и три слова, ни одного лишнего. — Просто рад меня видеть?! – Альсгорд расплылся в непроизвольной широкой улыбке. – Просто рад? И ничего больше?! — А как я должен проявлять свою радость? – голос Андерса стал на тон холоднее. – Броситься тебе на шею, предварительно раздевшись? — Ну… Да, неплохой вариант. Можно и так. — Скажи, тебе скоро исполнится сорок или пятнадцать? — Предпочитаю оставаться тридцатипятилетним. Это было хорошее время. — Здесь не могу не согласиться, – Андерс смотрел куда-то вдаль, разглядывая белую пелену снега. — Может, сходим вечером в какой-нибудь бар? – предложил Томас. – Поговорим. Сказал бы, «вспомним прошлое», но в нашем случае это звучит слишком двусмысленно. Андерс вдохнул воздух и выдохнул через нос. Ему было бы интересно поговорить с Томасом. Им было что обсудить – даже без учёта запретных тем. Но он слишком хорошо знал цену даже одного случайного касания, которое перенесёт их в пучину, и они не остановятся. Андерс обернулся по сторонам, будто ожидая, что окружающий пейзаж поможет ему отказаться. Но взгляд упёрся в Холменколленский трамплин. Холменколлен. Место, где всё начиналось, продолжалось, развивалось, заканчивалось, снова продолжалось и опять заканчивалось. — Хорошо, идём. Расскажешь, как тебя угораздило стать журналистом. Во сколько? И где? Томас объяснил, и они обменялись рукопожатием: «До встречи». Затем он направился обратно к стадиону, чтобы забрать машину и ненадолго уехать домой. Или не ехать? У Рённауг будет очень много вопросов, когда он решит выйти из дома вечером. Он поднимался на пригорок, а сверху доносились крики зрителей и голос диктора, усиленный динамиками. Ещё не закончилась цветочная церемония, хотя казалось, что с момента окончания гонки прошла целая вечность. Сейчас букеты вручали женщинам, и трибуны захлёбывались от любви к Марит Бьорген. Призёры-мужчины стояли позади от подиума и чуть левее, уже выстроившись в правильном порядке. Томас пришёл сюда, используя путь, доступный только аккредитованным лицам, и с изумлением наблюдал, как Йонссон стоит чуть в стороне, а Нортуг усердно зажимает Хелльнера сзади, словно стараясь нащупать его кожу под курткой и бибом действующего чемпиона мира. Маркус сперва не реагировал, чтобы не привлекать к себе внимания, но потом всё же ударил Нортуга по рукам, повернулся к нему и что-то прошипел с перекошенным гримасой лицом. Но на подиуме он улыбался в унисон с Эмилем, обнимал своих соседей по пьедесталу за плечи и терпел левую руку Нортуга, всё же попавшую под куртку и которая наверняка залезла бы к нему в штаны, если б фотосессия всех троих на первой ступени не закончилась. К счастью, сзади их скрывал от любопытных глаз рекламный билборд.***
Томас и Андерс встретились вечером – в последние месяцы Альсгорд облюбовал неподалёку от Холменколлена неплохой бар, удобный по расположению и с отличным меню – в том числе, алкогольной картой. Он забронировал столик заранее, но помещение всё равно было переполнено людьми. Однако, это не смущало обоих: проще смешаться с толпой, нежели искать уединённое место, чтобы не быть узнанными. Ни один из них не Петтер Нортуг – теперь посиделки не превратятся в раздачу автографов и фотосессию с каждым желающим, хотя несколько лет назад такое было возможно. — Что будешь пить за встречу? – Томас мгновенно схватил меню, едва они уселись. – Могу пореко… — Да, на твоё усмотрение, – Андерс перебил, взмахнув рукой. Он не стал отпираться от алкоголя – Альсгорд отлично научил его, что один выпитый бокал ничему не навредит, а уж его разборчивость в крепких напитках явно никуда не пропала. Он дождался, пока Томас сделает заказ, а потом предложил одну из безопасных тем. – Расскажи, как ты очутился в журналистике? Для тебя нет профессии более неподходящей. — Да какая же это журналистика? Дежурить где-то, собирая сплетни – разумеется, не ко мне, а опрашивать знакомых людей на интересную тему не так и плохо. Работа сезонная – летом, наоборот, берут интервью у меня. Чаще всего просят прокомментировать то или иное действие Нортуга… — Ясно, – Андерс кивнул, принимая бокал у официанта. – И всё-таки, немного странно. Я был уверен, что ты продолжишь тренерскую карьеру. — Где? – бросил Альсгорд, залпом выпивая один из трёх шотов. – На клубный уровень после сборной возвращаться не хочется. — Сборная Норвегии? Не поверю, что тебя не звали. — Звали. Я отказался. — Отказался?! — Я слишком много времени провёл с вами, чтобы менять сторону. Либо Швеция, либо что-то принципиально другое. Создаётся новая марафонская серия – стоит подумать об этом. Андерс тоже пригубил то, что выбрал для него Томас – тёплое вино солидной выдержки, сдобренное пряными и одновременно сладковатыми приправами. В этот момент уши окутал гул – окружающие люди слились в одобрительном экстазе, потому что экраны расположенных в зале телевизоров начали транслировать медальную церемонию с главной площади Осло. Собравшиеся в зале громко приветствовали восхождение Марит Бьорген на первую ступень пьедестала. Вскоре заиграл норвежский гимн, и присутствующие норвежцы вытянулись, а те, кто только пришёл с улицы, держали в руках головные уборы. — Я бы тоже снял шапку, – заверил Томаса Андерс. — И поздравил бы меня с победой? — Возможно. Всё-таки, я родился семнадцатого мая. — Но ты же понимаешь, что мужская гонка захватила меня больше, – Альсгорд сидел вполоборота, повернувшись к телевизору. – Никогда не перестану удивляться, сколько всего знал наперёд Бротен, даже если и был неправ в чём-то другом… «Петтер, Пе-е-еттер!» – надрывался подвыпивший мужчина за соседним столиком, высоко салютуя пивным бокалом. Все увидели, как Нортуг пожал руку Эмилю Йонссону и шагнул на вторую ступень. Затем диктор объявил Хелльнера, и Маркус вышел, сияя широкой улыбкой. Это был его день, ему следовало бы радоваться и ни о чём не думать, но мироздание преподнесло слишком много забот. Перед выездом на награждение, когда призёры ждали шаттл в лобби отеля, Нортуг выглядел так, будто его убили, воскресили, а затем убили ещё раз, поместив в экстремально минусовые температуры. Сейчас Петтер, кажется, пришёл в норму, вполне радостно приветствуя болельщиков, но потом Маркусу вручили золотую медаль, и с тех пор пристальный взор норвежца фокусировался только на ней. Послышались звуки шведского гимна, и всем пришлось повернуться направо, где поднимали флаги стран-победительниц. Нортуг с трудом отвёл взгляд от золотой медали, а Маркус едва удержался от издёвки, что Петтеру очень не повезло не попасть на Олимпиаду в Турине – ведь в центре каждой медали находилось круглое отверстие. «У тебя бы как раз влез», – злорадно подумал Хелльнер, но мгновенно одёрнул себя: негоже думать о столь низменном под разносящиеся над Норвегией звуки «Du gamla, du fria». Потом они в очередной раз позировали втроём, стоя вплотную друг к другу, и Нортуг повторял своё поведение с цветочной церемонии, усиленно исследуя заднюю часть Маркуса, недоступную зрителям, ладонью. Глаза смотрели в прежнем направлении: было трудно сказать, что волнует Петтера Нортуга больше – золотая медаль или её обладатель. — Этот громоздкий белый пуховик ещё хуже, чем та твоя футболка в Вегасе, – прошептал он на ухо Маркусу, едва они оказались вдали от камер. — Ты говорил об Инге, – напомнил Андерс: на время награждения и гимна они прервали разговор. — Да, точно, – вспомнил Томас. – Маркусу я про него уже рассказал – повторю для тебя. Он говорил, что найдёт для нейтрализации Нортуга изящное оружие. Изящное, – Альсгорд повторил, будто пробуя на вкус это слово. – Я думал, изящество – это те победы, которые одерживает Хелльнер: неожиданные, самые нужные Нортугу. Но не только – удивительно, как с такой тонкой фактурой он так бежит… Ну и, наконец, «когда вы сплотитесь, то непременно начнёте побеждать». Почти легендарные слова. — В Ванкувере мы сплотились и победили, – молвил Андерс. – Но получается, что здесь – не сможем. — То есть?! Почему?! — Нортуг, – коротко пояснил швед. – И Маркус. — Нортуг? – Томас повторил, словно китайский болванчик, разве что не покивав головой. – И Маркус?! А… А-а-а-а! – он вспомнил увиденное на цветочной церемонии и, кажется, начал понимать. – Они что, вместе?! — Не ори так, – Андерс оглядывался по сторонам. – Ты что, вчера родился, раз ни о чём не в курсе? — Я ни разу не сплетник. — Я тоже. Про них все знают, на уровне слухов, но никто ничего не видел. — Я видел, – не удержавшись, Томас поделился наблюдениями. – Но они же друг друга ненавидят! – не деливший отношения на полутона, Томас Альсгорд выглядел жутко удивлённым. — И что? – Андерс вяло пожал плечами. – Всякое бывает. Одно другому не мешает. — Любовь, ненависть… Один человек не может одновременно столько чувствовать, он же разорвётся! — Если у тебя эмоциональный диапазон как у чайной ложки, это не значит, что остальные устроены так же, – съязвил швед. — Нужно сказать им… Предупредить… Чтобы ценили то, что у них есть, даже если они думают, что это ненависть… — Томас, – голос был предостерегающим: тема явно становилась опасной. — Чего? – Андерс сидел на диванчике, вдоль стены, и Альсгорд в мгновение ока пересел к нему со своего стула. – Может, ты и прав про чайную ложку. Я не могу испытывать разные эмоции по отношению к одному и тому же человеку. Но если я люблю, я люблю сильно, – он подвинулся ближе. Даже небольшая доза алкоголя делала своё дело, позволяя высказывать то, что на душе, вслух. — Ну, хватит! – Андерс попытался пошевелиться. – Ты любил и других. — Да, – Томас позволил себе усмехнуться. – Очень многих. Только я их не любил – я их трахал. Важное уточнение. Большая разница. — Вокруг много людей, – Андерс потянулся к лежащему на столе телефону, делая вид, что показывает собеседнику что-то интересное. — На нас всем наплевать. Они делают ставки, возьмёт ли Нортуг дуатлон. — Да куда он денется, – пробормотал Андерс, чувствующий, что начинает поддаваться, плавиться – как это всегда с ним бывало. А ведь всё так хорошо начиналось… Раньше они тоже любили где-нибудь посидеть и обсудить всё на свете. А продолжали в уединении. — Хорошо, если вдруг ты стал таким стеснительным… – Альсгорд выбрался из-за стола и схватил его за запястье, потащив за собой. Они прошли через весь зал, повернули, и Томас нажал на какую-то ручку – из небольшой комнаты сразу повеяло дымом. – Пошли отсюда, живо! – рявкнул мужчина на троицу парней лет девятнадцати, занявших курилку. Они мгновенно выскочили наружу, а Томас повернул щеколду. В следующую же секунду он впился в губы Андерса, и оба силились понять, доколе всё будет так происходить: пересеклись, общаются, не могут удержаться и… — Нет, – Андерс ухитрился вывернуться. – Я женат, – он закашлялся от непривычки к невыветрившемуся сигаретному дыму, а Томас невозмутимо произнёс: — Я тоже. — Да, и ты тоже! – тот шагнул влево из-за невозможности отступить: позади была стена. – Назови мне хоть одну причину, по которой мы должны продолжить! Разумную причину, а не то, что тебе захотелось! — Мы в Холменколлене, – с этими словами Альсгорд вновь сократил разделяющее их расстояние и возобновил начатое. Это был самый логичный довод. Весомее, чем если б Томас сейчас сказал «Я тебя люблю». Может, ну его, благородство? Он уже изменял Лизе с Томасом, будучи в браке. В том числе и здесь, в Холменколлене. Она же не узнает, а с Томасом они вновь расстанутся на неопределённое время. А со своей совестью он как-нибудь справится, не впервой. Поцелуй становился глубже, ощутимее и развязнее, было проще не отрываться друг от друга, чем брать дыхание – в лёгкие мгновенно попадали остатки дыма: в замкнутом помещении они не рассеивались. Всё остановил настойчивый звонок телефона, но Альсгорд посмотрел на экран, только когда приставучая мелодия повторилась ещё четырежды. — Чёртова редакция! – рявкнул он. — Возьми трубку, – примирительно произнёс Андерс. На повышенных тонах Томас побеседовал с координатором показа чемпионата мира, засунул телефон в карман и снова повернулся к Андерсу, но тот успел прийти в себя и отойти от стены. Томас подошёл к нему вплотную, но он скрестил руки на груди и запрокинул голову, чтобы смотреть в глаза. — Нет. — Нет?! — А что дальше, Томас? Что дальше?! Быстрый перепих в курилке бара? Тебе самому-то не смешно? Снова разбежимся, а через год набросимся друг на друга где-то ещё? В каком-нибудь общественном туалете?! — Чего ты хочешь? – хрипло бросил Альсгорд, почти выплюнув это. – С тобой ещё сложнее, чем с Рённауг… — Я согласен, что наши чувства не исчезли, – Андерс, напротив, говорил тихо и медленно. – Может, подвыветрились за время рутины, но не исчезли. И ты считаешь, что мы достойны вот этого?! Быстрый трах в какой-то подсобке?! – едва он повысил тон, голос сорвался из-за обилия слишком вонючего дыма, а на глазах едва не выступили слёзы, и он сглотнул. – Лучше ничего, чем так. — Давай чаще встречаться, – Томас смотрел куда-то в сторону. – Снова выезжать на сборы, как раньше. — Пока Рённауг не позвонит Лизе и не расскажет, чем мы занимаемся на этих сборах. — Ну и к лучшему. Сделаешь окончательный выбор. — Да нет же, – Андерс слишком часто сегодня повторял это слово. – Я не собираюсь ничего менять. Меня устраивает моя жизнь. — А меня моя – нет! – Томас саданул кулаком по кирпичной стене. — Но ты виноват в этом сам, – негромко произнёс Андерс. – Я был готов даже раскрыться, чтобы быть с тобой. Двадцать первый век – поначалу бы посудачили, а потом бы забыли. Но ты поставил себя так, что будущее оказалось невозможным, – оба выдержали паузу, и он продолжил: – Я пойду. Заплатим за ужин – и мне пора возвращаться в отель. Где-то через десять минут Андерс вышел на улицу, а Томас остался за столиком – завтра его самые чуткие собеседники на интервью будут ловить запах перегара. Холменколленский трамплин уже пестрел подсветкой – там шла тренировка у прыгунов, и вид завораживал – но легче не стало, хоть он и сказал всё, что лежало на сердце. Мысленно он пытался обратиться к Маркусу – подходить с подобным разговором вживую выглядело бы слишком странно. «Никогда, никогда, никогда не бросай своего норвежца». А Маркус, вместе с Эмилем отведав победного торта, лёгким пружинистым шагом шёл к Нортугу, по милости организаторов занимающему отдельный номер. Он котировался, как одноместный, но полутораспальную кровать они опробовали ещё в понедельник, приехав в Осло из Драммена, и вполне на ней уместились. Он вошёл в номер, как к себе домой, не взглянул на открывшего дверь Нортуга и примостился на стуле, отвечая на очередное поздравительное сообщение. Потом кто-то позвонил, и, разговаривая, Маркус взял со стола телефон Петтера – просто чтобы было чем занять руки – и принялся вертеть его так и эдак. Возмущённый Нортуг отобрал мобильный и встал рядом, гневно сопя. Едва Маркус закончил разговор, он выпалил: — Это мой телефон! — Ну конечно, твой, – немного рассеянно ответил Хелльнер. – Я у тебя помоюсь, ладно? – он кивнул головой в сторону ванной. — Чего бы тебе не помыться у себя?! – не то чтобы он жалел отельную воду, но швед вёл себя чересчур нагло. – Не говори, что ваш душ занял Йонссон. Не верю, что он вообще когда-нибудь моется. — У Тео сломался кран с холодной водой, и он пришёл к нам, – Маркус развёл руками. – А Тео… Сам понимаешь. — У тебя пять минут, – бросил Нортуг. – Чистое полотенце там есть. Из душа Хелльнер вышел в этом пресловутом полотенце и сразу поинтересовался: — Надеюсь, ты не забыл, что я победил в споре и теперь хочу забрать свой выигрыш? – он замолчал в ожидании ответа, но Нортуг опомнился только секунд через тридцать. — А? Чего? – он внимательно рассматривал, насколько сильно закреплено полотенце на бёдрах у Маркуса, и в этот момент не воспринимал человеческую речь. — Я выиграл спор, – повторил тот. – У меня есть условие. — Ах, да… И какое же? Уверен, ничего годного ты не придумал. — Мы просто займёмся сексом, – Маркус подтвердил его догадку: ничего из ряда вон выходящего. – Но на мне кое-что останется. Один элемент. — Да хоть два, какая мне разница?! – Петтер начинал терять терпение и ходил вокруг Хелльнера кругами, как кот, которого ещё не допустили до заветной сметаны. – Или ты решил попробовать трахаться через трусы?! Будет непросто… Маркус наклонился к горке одежды, которую вынес из ванной и оставил на стуле. Он взял что-то из кармана джинсов, а после некоторых манипуляций распрямился, и Нортуг оторопел: на его шее висела золотая медаль чемпиона мира в спринте. Маркус шагнул вперёд, но Петтер отступил, завороженно глядя на золотую снежинку, и отступал до тех пор, пока под колени не ткнулась кровать. Хелльнер мгновенно навалился сверху, зажав протестующий рот поцелуем, и медаль скатилась Нортугу на шею. — Ты обещал, что не будешь надо мной издеваться!.. – прохрипел Петтер почти жалобно. — Физически, – уточнил Маркус, сидя сверху и держа ладонь на его груди. Медаль висела прямо перед лицом норвежца. – Речи о моральных пытках я не заводил. Пытка – вот точное слово. Самая сладкая в мире пытка, потому что Хелльнер в ту ночь был чертовски хорош во всех смыслах. Но медаль… У Нортуга таких было четыре, и он выиграет ещё одну – да хоть в это воскресенье. А потом, может, ещё две, три или два раза по три. Но смотреть именно на это золото, за этот спринт, на который они спорили, было невыносимо. В один момент Петтер даже попытался перекатиться на живот – лучше пусть его вдавят в кровать и в подушку носом, чем он будет смотреть на Хелльнера с медалью на шее, голого Хелльнера, прекрасного как сам дьявол или ангел во плоти. Но тот быстро вернул его обратно. — Ты не верил, что я выиграю спринт. — Ни секунды. — Тогда смотри. Маркус распрямился, подтянув его к себе под коленями, и снова задвигался, сводя Нортуга с ума ритмичными проникновениями и блеском золота. Не выдержав, тот схватился за медаль рукой и потянул на себя, побуждая пригнуть шею, затем – наклониться. Они увлеклись долгим поцелуем, а потом Петтер прошептал прямо в губы: — Хелльнер, я тебя… – снова поцелуй, – ненавижу!.. — Я тебя тоже, Нортуг.