Мы простились тогда, на углу всех улиц, Свято забыв, что кто-то смотрит нам вслед; Все пути начинались от наших дверей, Но мы только вышли, чтобы стрельнуть сигарет. Аквариум «Небо становится ближе»
Томас Альсгорд раздражённо складывал в чемодан те вещи, которые успел достать, пока вместе со сборной находился в эстонском Отепяя, где уже проходила подготовка к следующему этапу Кубка мира. Он не выдержал, вступив в открытую конфронтацию как с Маттиасом Фредрикссоном, так и с Инге Бротеном. Томас не принимал ни одну из этих двух точек зрения, считая обе крайностями. Молчание, которое длилось больше полутора лет, всё же прервалось – и когда Фредрикссон в очередной раз высказал Бротену своё негодование, Альсгорд подробно объяснил каждому, кто в чём не прав, не стесняясь в выражениях. А теперь он решил уйти – не видел возможности для продолжения работы. Андерс наблюдал за его действиями молча, словно равнодушно: сидел на застеленной кровати, скрестив ноги, и не сводил с него пристального взгляда – того самого, который заставлял любого почувствовать себя ничтожнейшим существом. Альсгорд ощущал его на себе, Альсгорд неуютно оглядывался и нервно вёл плечами – но молчал, демонстрируя свою выдержку. Только надел на футболку тёплый свитер, чтобы быть готовым уйти, и застегнул боковое отделение чемодана, куда сложил мелочи. А потом задумчиво посмотрел на вешалку, где висела куртка, и, наконец, перевёл взгляд на Андерса. Томас уже был готов что-то сказать, но тот оказался быстрее. — Ты понимаешь, что это конец всего? – внятным низким голосом спросил Сёдергрен. Томас не ожидал точного вопроса по существу, направленного совсем на другое. Он растерялся, не понимая, к чему Андерс клонит. — «Всего» – это чего? – настороженно уточнил Альсгорд. – Что ты имеешь в виду? — Ты прекрасно знаешь, – протянул швед. – Уйдёшь вот так – я не позволю тебе вернуться. Потерявшись совершенно, Томас выдвинул стул и присел, а Андерс, наоборот, поднялся на ноги и скрестил руки на груди. — Ты не можешь, – проговорил Альсгорд, опустив голову. – Ты этого не сделаешь. — Не сделаю, если не сделаешь ты, – он ставил ультиматум, хотя уже догадывался, что не спасёт ситуацию. Норвежец терял нить, не знал, куда заведёт его дорога спутанных мыслей. Он снова встал и тяжёлыми шагами отошёл к окну, повернувшись к собеседнику спиной. — Зачем ты смешиваешь? – гортанно выдохнул он. – Зачем складываешь всё в одну кучу? Я просто изменяю свою карьеру, просто формально перестаю быть твоим тренером. Не более. — А как не смешивать?! – Андерс отвечал вопросом на вопрос, цедя слова, направленные ему в затылок. – Я вижу тебя, понимаешь – тебя, а не сферы, на которые ты подразделяешь жизнь. Ты рисуешь сам себя гораздо лучше, чем тебя «рисуют» сферы. — Твои морали уже знаешь, как глубоко сидят? – грубо откликнулся Альсгорд. – Как надоели? Зачем всё на свете усложнять? Андерс резко подошёл к нему, так и стоящему спиной, и несильно ударил по пояснице сплетением ладоней, заставляя обернуться. — Надоели – уходи, – внятно произнёс он. – Я тебя не держу. Не думал, что ты такой трус – бросаешь нас аккурат перед чемпионатом мира. — Вот именно, вас! – горячо возразил Томас, таки срываясь на повышенный тон. – Вас, вашу сборную – да – но не тебя! — А я вхожу в эту сборную, если ты забыл, – спокойно напомнил Сёдергрен. — Я перестал тебя понимать, – вздохнул Альсгорд. – Всё. Не говори больше ничего. У Андерса не получилось оставить последнее слово за собой, хотя напрашивалось, что именно последнее «уходи» должно стать завершающим. Томас действительно уходил: под молчание вызывал такси до аэропорта и, стоя перед зеркалом, педантично расправлял складки на шарфе. Швед под конец отвернулся: уже догадывался, что, вероятно, ломает им обоим жизнь; держал в уме вариант ошибки – но не думал о возможности окликнуть его и остановить.***
Альсгорд не любил и не особо умел вдрызг напиваться – и крайне редко употреблял дешёвый алкоголь, купленный в сомнительных местах. Свою меру за много лет он вычислил максимально точно и почти никогда не превышал её: как спортсмену, ему по определению не нравилось то, что происходило потом. Он рассматривал алкоголь как отдых, как средство успокоения, и коллекционировал элитные напитки завидной выдержки, отводя импровизированному мини-погребу место у себя дома. Сейчас шаблоны хотелось разобрать и выбросить, сделать это ещё по дороге в Осло – и помешала этому лишь железная самодисциплина: в аэропортах Томас позволил себе только одну бутылку пива. Он не считал себя виноватым. Не считал виноватым и Андерса, который в определённых выражениях указал ему на дверь. Просто в одно время перестал его понимать, а если и понимал – это не получалось принять, перенеся на себя. Целый год они наслаждались этой бесконфликтностью, но первые несостыковки были скорее закономерными, чем неожиданными. Оба оказались слишком жёсткими в своих убеждениях, чтобы уступать. Томас пока не мог понять, что ему делать в дальнейшем – и касаемо жизни, и касаемо отношений с Андерсом. Правильным решением был бы детальный анализ: причём не минутный и даже не однодневный (по части отношений Альсгорду были нужны долгие раздумья), а лучше – совет того, кто разбирался бы в сердечных делах лучше него самого. Только этот разрыв не был рядовой привычной ссорой, после которой можно было месяцок-другой посидеть в разных углах, помолчав и подумав, а потом вновь вернуться к прежним отношениям, но уже с изменившимися ценностями. Хотелось отнюдь не думать: хотелось пустить свои многочисленные Шато Грюо Лароз, Ришбур и Монраше* на недостойную цель – напиться до беспамятства. Чтобы заглушить не воспоминания о споре – чтобы постараться забыть ощущение любви. Он выполнял это методично и равнодушно, будто накачивался дешёвыми коктейлями в сомнительном, не подходящем по возрасту молодёжном клубе. Те оттенки вкуса, которые Альсгорд всегда отличал с закрытыми глазами, слились в один – пресный и горьковатый, не отражающий присущего лоска. Ещё сливались в одно расплывчатое пятно минуты, часы и несколько дней. Томас восседал на диване в окружении защитной стены бутылок, очертив ареал своего обитания лишь малой частью дома. Для фона, не выключаясь, работал телевизор – какой-то из непопулярных каналов, вещающий мыльные сериалы вперемешку с лёгким налётом богемных новостей. Мужчина не вникал в суть эфира, просто абсурд был лучшим спасением. Алкоголь вовсе не убивал логику – наоборот, делал её прямолинейной, убирая даже возможность других вариантов. Но прямолинейность помогала мало, когда Альсгорд возвращался в прошлое и пытался нащупать причины. Вот Андерс говорит, что готов наплевать на карьеру ради него, а через несколько месяцев «включает» себя в команду, противореча. Томас не уловил смысла его последних объяснений. Не потому, что был ограниченным – потому, что жил по-другому, отличными ценностями. Он не задумывался о тех постулатах, на которые опирался Андерс, и не считал, что из-за этой разницы нужно немедленно разбегаться. Возможно, был нужен перерыв – и перерыв не самый короткий. Томас удивлялся тому, насколько ясен его ум в противовес гудящей голове и не совсем слушающемуся телу, которое было чересчур расслаблено и не могло мобилизоваться. Чёткое намерение позвонить Андерсу, предложив вязкий мир в виде перерыва, перевесило и расползающуюся лень, и то рациональное, что звонить нужно не в таком состоянии. Отыскать мобильный телефон было нелегко – он валялся на полу в ворохе мусора – но Томас справился. А потом – будто сверху – вмешалась привычка всё структурировать. Адресная книга Томаса Альсгорда в телефоне напоминала сводку официальной базы данных: ясные и точные «фамилия-имя» значились в описании контакта несмотря на статус этого контакта и степень знакомства с ним, будь то продавец любимого спортивного магазина или родная мать. А «Sødergren, Anders» и «Schei, Rønnaug» значились в списке рядом, и кнопка с размаху «проскочила» нужное имя. Сидящий на полу Томас этого не заметил – он лишь поднёс трубку к уху, другой рукой коснувшись двухдневной щетины и не сделав никаких выводов. В нём вновь просыпался забытый авантюрист. Женский голос – причём туманно знакомый – заставил встряхнуться и едва ли не подпрыгнуть. И если бы Томас представлял собой категорию «буйных» выпивших, под горячую руку попала бы и эта смутно известная женщина, и заодно Андерс – по понятным причинам это было бы наиболее логичным решением. Её тон, спросивший по имени, был удивлённым, а Томас смог невнятно пробормотать, что ошибся номером и совсем не хотел звонить. Язык не спешил за мыслями: заплетался, делая фразы либо растянутыми, либо, наоборот, оборванными. «Ты напился?! – звонко, но взволнованно спросила женщина. – Ты дома?! Никуда не уходи. Я сейчас приеду». За полтора года Рённауг изменилась, пересмотрев некоторые моменты своего поведения. Во многом она продолжала оставаться типичной женщиной из произведений классиков – заботливой и готовой посвящать себя семье – но не без помощи одной из подруг поняла, что истерики, подобно последней устроенной Томасу, её отнюдь не красят: более того, они ей чужеродны. Сперва, увидев номер Альсгорда, Рённауг удивилась, потом – встревожилась. Меньше минуты, и она вновь была готова нестись за ним на край света. Для неё не было странным спонтанное решение приехать без приглашения и по сомнительному поводу. Однако понятие «сейчас» уместилось в два часа – близился вечер, когда женщина толкнула дверь, впустив в тёплое помещение ледяной воздух. Сняв зимние сапоги и шапку, устроив на вешалке пальто, Рённауг устремилась вглубь дома, который пугал её необжитостью ещё сильнее, чем прежде. Представленный у Альсгорда минимализм был не её стилем. Первые признаки жизни она обнаружила в гостиной, где продолжающий работать телевизор мерно надиктовывал что-то над уснувшим мужчиной. Рённауг тяжело вздохнула, понимая, что ей предстоит здесь очень много работы. Она начала с баррикады пустых бутылок, которые были отправлены в контейнер для стеклотары, затем протёрла стол, искореняя следы нескольких безумных дней. Женщина распрямилась, сложив ладони на талии, и взмахом головы убрала назад сбившуюся на лоб прядь длинных волос. В помещении стоял спёртый запах, а на паркете красовался слой пыли, но для того, чтобы открыть окно или пропылесосить, нужно было разбудить Томаса – и Рённауг не решалась это сделать, потому что сначала она явилась сюда, и только потом задумалась о том, что правильный Альсгорд, мягко говоря, будет поражён её самоуправством. Свою спонтанность женщина надеялась оправдать заботой, и поэтому направилась на кухню, захватив с пола охапку пачек от чипсов и несколько коробок из-под пиццы. Дождавшись доставки продуктов из ближайшего магазина, она готовила самый незатейливый обед, когда Томас проснулся и, не найдя рядом с собой ни выпивки, ни на худой конец воды, решил спуститься на кухню. Он не придал значения включенному свету и движению: проследовал к холодильнику, куда с утра положил бутылку Бордо – но не успел взяться за ручку, так как в ладонь ткнулось что-то холодное, позже опознанное, как стакан воды. А снизу вверх, стоя вплотную, на него пристально глядели знакомые глаза. — Рённауг? – прохрипел Томас, обомлев. — А ты кого ждал? – чуть сварливо ответила она вопросом на вопрос. — Если честно, то никого, – признался мужчина. – Как ты здесь оказалась, я не спрашиваю: главное – зачем? — А ты ничего не помнишь, – прищурившись, полуутвердительно произнесла женщина. Альсгорд в один присест перевернул стакан воды, в комичном жесте отдал его и, подозрительно нахмурившись, спросил: — Надеюсь, я на тебе не женился? Так как состояние длительного по его меркам запоя было не столь привычным, на гребнях памяти расцветало воображение, которое не исключало возможности того, что он давно погряз в рутине семейной жизни с Рённауг, а роман с Андерсом – исключительно хороший сон. Вспомнив о нём, Томас таки развернулся и открыл холодильник, доставая ту очередную бутылку, но цепкие пальцы женщины быстро забрали её из рук, в которых на данный момент было не так много силы. — Не женился, – Рённауг улыбалась и вполне искренне посмеивалась. – А то, зачем я здесь… Будем считать, что по старой дружбе. Садись есть, – она кивнула в сторону стола, где стояла мисочка с салатом «Цезарь», – а я пойду, открою окно в гостиной. И никакой выпивки! На этот раз он послушался и принялся терпеливо дожидаться: хозяйственная Рённауг не только открыла окно, но ещё и пропылесосила. Вернувшись, она включила телевизор на кухне, где NRK передавало новости с лыжного Кубка мира, довольно радостные для норвежцев: Фруде Эстиль и Одд-Бьорн Хъелмесет заняли второе и третье места в классической гонке на пятнадцать километров. Томас успел забыть, что этап стартовал сегодня, и напряжённо вглядывался в транслируемый протокол итоговых результатов. Нужной фамилии не было ни в первом десятке, ни во втором – разве что мелькнули на седьмом и тринадцатом местах Мартин Ларссон и Маттиас Фредрикссон. — Двадцать второй, – услужливо подсказала Рённауг, когда финишный лист съехал на несколько строчек вниз. – Если ты, конечно, его ищешь. — Не Маттиаса же, – съехидничал Альсгорд, прекрасно помнивший, что лично знакомил Рённауг с Андерсом, и поэтому не удивившийся тому, что она правильно его поняла. – А вообще – и у Маттиаса плохой результат. — Плохой, – согласилась женщина с позиции «домашнего» аналитика. – Но давай ты не будешь пить ещё и из-за этого? — Не буду, – кивнул Томас. – Спасибо – мне нужен был такой толчок, чтобы перестать. Теперь точно не буду – можешь не волноваться и не прибегать. В ответ Рённауг заверила, что и не придёт, так как завтра из командировки возвращается её бойфренд. Альсгорд на это никак не отреагировал, хотя женщина не обманывала, желая произвести фурор или уколоть, а говорила чистую правду. За конкретно взятый день он был ей благодарен, приятно удивившись ещё и тому, что она не стала расспрашивать о ситуации в сборной и о причинах его ухода. Правда, в целом он не понял, что это было: её визит напоминал сюрреалистический сон.***
Эти пятнадцать километров были самыми тяжёлыми в жизни Андерса, хотя ему, предпочитающему марафоны, такая дистанция должна была показаться спринтерской. Ужасным выглядело не двадцать второе место, которое случалось даже у бессменных лидеров общего зачёта. Ужасным было состояние: тон задавало моральное, а вследствие накатывающей волны негативных мыслей отказывались работать так, как нужно, мышцы. Ноги были наполнены свинцом, а в руках не доставало мощи для отталкивания. Андерс был подавлен и утомлён: после капитуляции Альсгорда главной мишенью пишущих журналистов и телеканалов был он, имеющий противоположную точку зрения, которая была выгодна работникам медиа, как новый информационный повод. Он призывал сохранять нейтралитет и не вешать ярлыки, призывал не искать виноватых, предлагая подождать окончания сезона. Он хорошо понимал, что прессу, представляющую интересы шведских болельщиков, прежде всего интересует раскол в сборной как спортивная проблема – но быть одной из противоборствующих сторон этого раскола для общенародного представления не хотелось. Слишком увлекал раскол личный, и в последний день в Отепяя он в прямом смысле убегал от микрофонов и диктофонов. Сочувствующие взгляды иногда кидал Йохан, и Андерс посылал в ответ честный открытый взгляд: знал, что Олссон словно фотографирует его изнутри, считывая данные, и безмолвно сочувствует. Перед чемпионатом мира подобная встряска совершенно точно была лишней, а счёт до мирового форума пошёл на недели. Первую было запланировано провести в высокогорном итальянском Сейсер Альме, завершив этапом Кубка мира в Давосе. В Давосе собирались задержаться, потренировавшись на местных трассах, затем было время для визита домой – и, наконец, предстоял долгий перелёт вначале в Китай, на этап, предшествующий чемпионату мира, а затем и в Саппоро. Сейсер Альм был удивительным местом. Кроме снега и идеально подготовленных трасс здесь не было почти ничего, а небольшие отели располагались непосредственно в этом белом море. Здесь можно было не ходить пешком: лыжи хранились в маленькой подсобке возле входа, а снаружи уже находилась проложенная лыжня. Солнце светило ярко-ярко – облака появлялись здесь крайне редко – и, устроившись на балконе и нечаянно там уснув, можно было даже немного загореть. Вот подобное уединение перед чемпионатом мира было, как раз, весьма кстати, тем более в столь непростые для сборной времена. В отеле помимо них жила одна из женских команд Швеции по кёрлингу: здесь девушки проводили что-то вроде развлекательного сбора после национального чемпионата, катаясь на горных лыжах – спуски находились неподалёку. Это место располагало к тому, чтобы заново родиться, начать новую жизнь или хотя бы зарыть в белоснежное идеально ровное полотно ворох проблем: новых или застарелых. Здесь было хорошо одиночкам, поддерживающим бескрайние снежные поля своей целостностью. Альпы не любили шумных компаний, резво раскатывающих в разных направлениях. Андерс откололся от основной части команды в первый же день, самонадеянно выбрав дальнюю петлю с заездом на крутую гору, где лыжники не проводили плановых тренировок. И он не пожалел об этом выборе, проведя в компании со снегом и встречным ветром, слушая мерно рассекающие месиво лыжи, больше трёх часов. Простор ослеплял, демонстрируя непостижимые для человека горизонты, и, видя лишь белую гладь да синь неба, Андерс ощущал себя где-то между адом и раем. Так не бывало в реальности – реальность не захватывала дух, позволяя расслабиться и нестись навстречу зимней бесконечности на экстремальных скоростях. Она подталкивала в спину на жёстких горных подъёмах, где пульс учащался, атмосферное давление поднималось, а в ветреных завихрениях из снежных ущелий будто слышался зловещий смех. Небо здесь становилось ближе, грань – тоньше. С того дня, как Томас вдруг собрал вещи, прошло совсем мало времени, но Альсгорда катастрофически не хватало. Не хватало его правильности и точности, где-то даже жёсткой решительности, которая нещадно заставляла находиться в тонусе. Андерс невольно старался компенсировать это самостоятельно, но у него не получалось ни отслеживать точное количество секунд на часах, ни оставаться невозмутимым: хоть и молча, но он бурно переживал в себе каждое несогласие, а в его планы – пусть столь же рассудительные и рациональные – таки могла вклиниться случайность. Такой же рейд он повторил на второй день, выжав себя полностью и физически, и морально. Организм, вечером не пожелавший даже сыграть с ребятами в бильярд, не требующий особых жертв, хотел от своего хозяина обездвиженного лежания в кровати опустевшего номера, и Андерс понимал, что на следующий день нужно что-то менять. Пока это не представлялось ему возможным, так как белоснежные дали по-прежнему манили, заставляя ещё раз переварить, перемолоть, разложить последние полтора года. В десять вечера мужчина всё же нашёл в себе силы встать, чтобы спуститься в небольшое отельное кафе: позвонить по скайпу домой и немного посидеть в Интернете. Он пообещал себе, что не станет читать спортивную прессу, но решил быть в курсе происходящего в других областях. Устроившись за одним из столиков и взяв себе кофе, Андерс вдруг понял, что ноутбук разряжен, и для того, чтобы забрать шнур, нужно возвращаться в комнату. Он чертыхнулся, не желая тащить всё обратно, и огляделся. Знакомых в кафе не было: все сборники давно разошлись по номерам. Лишь за соседним столиком также с нетбуком сидела молодая темноволосая женщина – видимо, как раз из команды по кёрлингу. — Извините, что отвлекаю… – Андерс неловко кашлянул, привлекая её внимание. — Да? – она подняла взгляд, застигнутая врасплох. – Я слушаю! — Мне нужно сбегать наверх за зарядкой, – он указал на тёмный экран ноутбука. – Буквально пять минут, присмотрите? Не сколько за компьютером – он здесь никому не нужен. Официанту скажете, что я не ушёл, если будет спрашивать? — Да, конечно, – женщина вежливо улыбнулась и кивнула, а Андерс поспешил в комнату. Как он и предполагал, его кофе никто не тронул. Поблагодарив вынужденную собеседницу, он опустился на стул, но та с улыбкой произнесла: — Вас не было шесть минут, а не пять. Андерс опешил, а она беззвучно смеялась, опираясь на ладонь – будто такие уловки были её любимым делом. — У меня есть друг, – поражённо молвил Сёдергрен, – который точно так же дифференцирует время. Я думал, он такой один. — Нет, – незнакомка вновь усмехнулась, пряча эмоции, которые, видимо, появлялись на её лице не столь часто. – Время необходимо грамотно распределять. Я бы сказала, с малейшей точностью, без погрешностей. Произнеся это, она вновь уставилась в экран нетбука, и Андерс последовал её примеру. Только теперь он не торопился звонить домой или интересоваться последними новостями мировой политики. Украдкой он скашивал глаза в сторону соседнего столика и ловил себя на мысли, что делает это непозволительно часто, порой неприкрыто. К счастью, объект наблюдений не торопилась брать его с поличным, полностью сосредоточившись на интернет-переписке. Насколько он ещё мог оценивать женщин, та была красивой по многим параметрам, несмотря на то, что просто спустилась вечером посидеть в Интернете – в спортивном костюме и с забранными в хвост волосами. Идеально правильные черты лица придавали образу законченность, которая представляла не типичную для женского пола «загадку», а, наоборот, твёрдость и уверенность. Когда Андерсу показалось, что его рассматривания приняли слишком уж нарочитый характер, он поглядел в сторону автоматов и произнёс: — Я пойду ещё за кофе, вам что-нибудь принести? — Чай, – негромко ответила та. – Если не трудно. Ей было сложно свободно контактировать с незнакомыми людьми, и поэтому она прятала смущённость за присущей вежливостью, спешно двигая нетбук в сторону, когда Андерс принёс дымящуюся чашку и устроился напротив, сам удивившись своей хоть и незначительной, но настойчивости. Обычно он предпочитал не завязывать знакомств – или же всё происходило само собой. — Как вас зовут? — Лиза, – и, опережая его ответное представление, с лёгкой тенью улыбки добавила: – Вам называться не нужно – лыжников у нас знают все. — Тогда, может быть, перейдём на «ты»? – предложил Андерс. — Можно, – Лиза согласилась, – хотя ничего не имею против обращения на «вы». Я, наверное, напугала своими шестью минутами? – женщина улыбнулась более открыто, смелее, постепенно отталкивая присущую подозрительность. – Ничего не имела в виду – это, скорее, что-то вроде моей «программы». — Это хорошая «программа», – отозвался Андерс. – Я не удивился – уже говорил, что мне это знакомо и довольно близко. — Я вообще люблю планировать, – призналась Лиза. – Чем точнее, тем лучше, а у нас в кёрлинге от этого зависит слишком многое. — Я бы не сказал, что в лыжных гонках не зависит, – он поднял брови. — Зависит, – женщина кивнула. – Почти в любом виде спорта зависит. Не от случайности, как многие считают, а от имеющегося плана и способности от него не отходить. Просто я играю в кёрлинг, и детально могу говорить именно о кёрлинге. Нужно рассчитать и тактику, которая зависит от права последнего броска, и направление камня, и силу – и если в каком-то из компонентов пойдёт расконцентрация, можно не спасти не только энд, но и игру. Лиза преображалась, когда говорила о том, что ей интересно, в чём она была компетентна. Андерс с неподдельным интересом слушал про самый загадочный олимпийский вид, а ещё ловил себя на ясном ощущении дежа вю. Точно так же менялся Томас, рассказывая о тренировочных планах в лыжах, и ещё полтора часа назад ему не хватало его педантичности. — И всё же, я не до конца понимаю, – ввернул мужчина свою реакцию. – Тактика, расчёт, попытка угадать намерения соперника… — Не угадать, а предусмотреть, – тут же поправила Лиза. – Это существенная разница. — Хорошо, предусмотреть, – он согласился. – Но ведь это… интеллектуальный вид! Эдакие зимние шахматы на льду. Всё равно, что в программу летних Игр введут обычные шахматы. — То есть, ты считаешь, что в кёрлинге не нужна спортивная подготовка? – живо поинтересовалась Лиза. — Что-то вроде того, – осторожно ответил Андерс. — Камень весит сорок четыре фунта**, – она произнесла это с долей вызова в голосе, а потом в приглашающем жесте коснулась правым локтем столешницы, в ожидании занеся ладонь. – Хочешь – посоревнуемся. Он удивился, но предпочёл принять вызов, аналогично поставив руку. Андерс был уверен, что если не сразу прижмёт её ладонь одним резким движением, то, по крайней мере, заставит капитулировать несколькими последовательными нажимами. Сейчас он точно не собирался уступать, демонстрируя джентльменство, но совершенно не ожидал, что оборону придётся держать ему. По габаритам Лиза была обычной стройной женщиной, а её бицепсы не поражали воображение, но по меркам такого «любительского» армрестлинга прошло довольно много времени, прежде чем Андерс смог даже не перехватить инициативу, а просто выровнять положение. Он всё же одержал верх, но скорее благодаря выносливости, а не силе. Его мышцы были натренированы на монотонную работу – часовую, двух-, трёхчасовую; а Лизы – на сиюминутный бросок. — Прошу прощения, – произнёс он, выпуская её пальцы из захвата. — Всё нормально, – Лиза пожала плечами. – Физически мужчины должны быть сильнее женщин, это правильно. Но… — Убедила, – Андерс кивнул. – Хорошо. Кёрлинг – не только интеллектуальный вид. В кафе уже было полутемно, а у персонала заканчивалась смена, когда из холла появилась невысокая блондинка, окликнувшая Лизу по имени. — Это наш скип, Кайса, – сконфузившись, пробормотала та. — Отсутствовать в одиннадцать вечера для тебя неприемлемо, – Кайса усмехнулась. – Можно даже подумать, что что-то случилось. — Разбираем тонкости кёрлинга, – пояснил Андерс. — О, это теперь так называется? – женщина хихикнула. — Кайса! – укоризненно воскликнула Лиза. — Исключительно кёрлинг, – успокоил её подругу Андерс. – Кстати, никогда бы не подумал, что это такая интересная игра. — А тонкости лыж обсудили? – Кайса переводила ироничный взгляд с одного на другую. — Не успели, – в тон ответила Лиза. — Пожалуй, завтра это нужно исправить, – решительно подытожила вторая. – Возьмёте её покататься? – женщина обратилась к Андерсу. — С удовольствием. Он, наконец, нашёл альтернативу одиночным выматывающим рейдам. А Лиза, в номере хотевшая было укорить Кайсу, что разобралась бы во всём сама, вдруг прикусила язык. Прокатиться с Андерсом на лыжах ей захотелось ещё до прихода подруги, и, конечно, она действительно бы разобралась, вот только дня через три, взвесив всё и собравшись с мыслями – когда лыжники уже переехали бы в Давос. Следующим утром Андерс не изображал отшельника и подделывался под работу остальных сборников. А после обеда он ждал Лизу возле импровизированных ваксов, уже подобрав себе коньковую пару. Боясь показаться непунктуальным, он пришёл на десять минут раньше, Лиза – чётко в назначенное время. — Позволь, в этот раз я не буду вымерять точные параметры? – обратился он. – Думаю, лыжи кого-нибудь из наших девчонок подойдут тебе по росту. Крепления у тебя такие же? — Да, – кивнула она. – И можно такие лыжи, чтобы сильно не скользили? — Не умеешь кататься? – не веря, Андерс поднял брови. — На любительском уровне – умею, – ответила Лиза, – но не преувеличиваю своих возможностей, если полечу с высокого спуска на скользких лыжах. Она попросила классическую пару, так как в лыжне чувство защищённости повышалось, Андерс прокатывался рядом коньком. Кататься в Швеции умели все, и Лиза не была исключением: просто перестраховывалась, а на деле вполне легко проходила спуски и виражи (пусть самые незначительные) и довольно ловко карабкалась «ёлочкой» в подъёмы. — Девчонки любят кататься на горных, – объясняла она в момент расслабленного хода на равнине, – а я всегда любила беговые. Такие прогулки хотелось повторять: на второй день, на третий. Андерс смотрел на неё почти неотрывно и путался в объяснении причин самому себе. Лизу было глупо и абсурдно сравнивать с Томасом, потому что она была красивой эффектной женщиной – даже в широких спортивных штанах и толстой куртке. Только её психология была мужской, а совпадения с мышлением Альсгорда пугали порой до бешено колотящегося сердца. — Но разве можно планово пропускать соревнования? – удивлялась она, когда Андерс поделился с ней решением пропустить этап в Давосе. — А почему нет? – откликался тот. – Ведь если приоритет на другом турнире, от менее престижных можно отказаться, чтобы не рисковать. — Не понимаю, – Лиза покачала головой. – Но, конечно, в лыжной «кухне» я не разбираюсь и ни в коем случае не настаиваю на своём мнении. Он уловил очередное дежа вю, вылившееся в то пресловутое понимание-непонимание, когда острые углы сглаживаются, и спор прекращается. По отношению к представительнице противоположного пола это ощущение было ещё более странным, так как она полностью не отвечала стереотипам. Андерс не сомневался, что Томас бы назвал Лизу идеальной женщиной. То, что происходило между ними эти несколько дней, можно было назвать дружбой при явно взаимной симпатии: никто не делал типичных намёков. Он – потому что не разобрался, нужно ли им это; она – потому что откровенно не умела флиртовать, догадываясь о возможности отношений только тогда, когда ей об этом говорили напрямую. — Отдыхать здесь, конечно, скучновато, – говорила Лиза, когда лыжники уже переехали на Кубок мира, и только Андерс собирался уехать через два дня, чтобы провести эксперимент с акклиматизацией. – Вот для сборов – в самый раз. — Разве тебе не нравится однообразие? – не понял тот, уверенный, что главное для неё – спокойствие и следование проторенному течению. — Нравится, – отвечала она. – Но однообразия хватает дома, а на отдыхе я стараюсь быть исследователем. Авантюристом! На слове «авантюрист» Андерс запнулся, чувствуя комок в горле. Взор чуть затуманился. Высокая граница моральных принципов пока позволяла оставлять мысли в этом тумане, но когда Лиза перебросила копну чёрных волос на другое плечо, мелко моргнув зелёными глазами, разум перестал подчиняться. — Я бы предложил разнообразить, – он не узнал собственного голоса, – но, боюсь, ты не только не согласишься, но и не поймёшь. — Не пойму, – мгновенно согласилась Лиза. – Ты вообще о чём? — Это не в моих правилах, – Андерс опустил голову. – Всё, лучше забудь. Мы знакомы всего четыре дня. — Я боюсь ошибиться в догадке, – медленно проговорила женщина, – и по-прежнему хотела бы, чтобы ты пояснил. И он пояснил, прижавшись к её губам поцелуем – осторожным, изучающим, недолгим – и по ним тотчас же скользнула тень улыбки. — Я имел в виду, что это можно продолжить. — И только? – Лиза округлила глаза. – Загадочности было, будто ты собираешься предложить мне план по захвату мира. А так… почему нет? Она первой поднялась со стоящего в холле дивана и сделала шаг по направлению к лестнице, но остановилась, потому что Андерс смотрел на неё неверящим взглядом. — Ты что, серьёзно? – спросил он. — Абсолютно. Я не вижу в сексе с приятным мне мужчиной ничего предрассудительного. Кайса не удивилась тому, что её подруга ночевала не у себя – да и вовсе думала, что это должно было случиться ещё раньше. Наутро Лиза, сидя перед зеркалом, расчёсывала длинные волосы, а Андерс, наконец, смог выйти на откровения. — Никогда не встречал таких удивительных женщин, – тихо признался он. — В чём удивительных? – отозвалась она. – В том, что я вчера не стала ломаться, не подняла скандал и не устроила драку? Так я никогда не понимала тех, кто так делает. — Стереотипы, – Андерс пожал плечами. – Да и знакомы мы всего четыре дня, – он повторил тезис, который использовал вечером. — Это не столь важно, – Лиза покачала головой. – Я просто прислушиваюсь к чувству симпатии – в рациональных пределах, конечно – вот и весь секрет. К слову, я демонстрирую её очень редко, – она широко улыбнулась, и Андерс, созерцая, понял, что привитая Томасом система, впоследствии старательно разбитая ими обоими, начинает собираться заново. __________________________________________________ *Марки французских вин. **19,96 кг