Трасса «Скандинавия»

Я назван в честь цветов Йошивары. Я был рождён в Валентинов день. У меня есть дом, в котором мне тесно, У меня есть рот, которым поёт кто-то другой, И когда я сплю – моё отраженье Ходит вместо меня с необрезанным сердцем И третьей хрустальной ногой. Аквариум «Цветы Йошивары»

      Эстерсунд с каждым годом всё сильнее напоминал лыжно-биатлонное гнездо заснеженной спортивной Швеции. Постепенно сюда съезжалась на постоянное место жительства вся местная элита, отмечая возрастающее благодаря современному комплексу и прекрасным трассам качество подготовки.       Сюда окончательно перебрался и Андерс, обзаведясь семьёй. Вечером к нему зашёл Бринк, а Лиза проводила позднюю смену на работе и должна была вернуться часам к девяти. Йорген уже рассказал свои впечатления о нахождении в биатлонной сборной, которыми он был вполне доволен. Для него, не любящего и не вполне умеющего долго находиться на одном месте и в одной компании, опыт был интересным, а результаты перестали быть блистательными довольно давно даже в лыжных гонках. О показателях он не беспокоился. Он любил погружение в процесс, а не выходные данные.       — А у тебя что нового? – не выдержав долгого молчания, Бринк обратился к Андерсу. Сам он потягивал из стеклянной бутылки пиво, а тот посматривал на ёмкость с неодобрением и даже опаской.       — Ты и так всё знаешь, – Сёдергрен пожал плечами. – Я не умею рассказывать так красочно, как ты, выдёргивая что-то значимое из серых будней. Ну, Лахти я решил пропустить, но вряд ли это захватит тебя, как слушателя.       — Почему пропустить? – Йорген прищурился. – Уж не из-за Холменколлена ли?       Андерс опустил голову. Норвежский Холменколлен был его болью и, в то же время, его раем. Выигранный там два года назад коньковый марафон стал самым ярким всполохом его карьеры, перекрыв медали чемпионатов мира и эстафетную бронзу Олимпийских игр. В прошлом году начало марта он проболел, но тогда не стремилось в Осло и сердце, переживающее серьёзные метания и несогласия. В прошлом году ехать в Холменколлен было больно. Память услужливо обнажала слишком многое. Долгие и одновременно быстрые пятьдесят километров; захватившее отчаяние, когда по ходу дистанции он узнал о том, что идёт вторым и ещё не ведал, что лидер не сможет, не выдержит собственного темпа. Высокая плотная фигура, подгоняющая, поторапливающая перед последним подъёмом, ведущим на стадион, наполненный тысячами норвежцев. Пьянящая победа и объятия одного из них – дерзкие, собственнические, ощутимые.       — Да, – он тяжело кивнул, а голос прозвучал глухо. – Холменколлен. Мне не нужно там ничего, кроме победы.       — Тренироваться один будешь, здесь? – спрашивал Йорген. – Или твоя команда тоже не едет в Лахти?       Бринк частенько был навязчив и надоедлив, но расспросы его всегда приходились кстати. Он ощущал направление мысли собеседника максимально правильно.       — Один, – подтвердил Андерс. – Знаешь… от Фредрикссонов иногда нужен отдых. Держать их в узде всегда – слишком сложно.       — Всё настолько плохо? – Йорген поднял брови.       — Я такого не говорил, – Сёдергрен покачал головой. – Да, их по-прежнему часто заносит, и у нас с Бьорном получается их сдерживать, но когда-то нужно уединение. В тренировочном плане, как раз, всё здорово.       Последнюю фразу он произнёс не слишком уверенно.       — Всё здорово? – переспросил Бринк. – Но?.. – намекающее «но» повисло в воздухе, побуждая закончить.       — Но я знаю, что бывает лучше, – выдохнул Андерс. – Знал.       — Так верни это, – Йорген поднялся со стула и обогнул гостиную легко и резво для своей крупной комплекции. – Тебе нужна эта победа, и ты одержишь её, если…       Он не был «сводником». Он примерял каждую ситуацию сквозь призму разнообразной интуиции, предлагая лучшие, на его взгляд, решения, порой не всегда обусловленные логикой и здравым смыслом.       — Нет, – слетело с губ Андерса. – Нет, никогда.       — Зря, – отреагировал тот. – Я говорю исключительно о профессиональном сотрудничестве. Оно, вроде бы, было плодотворным.       — Может быть, – Сёдергрен уклончиво согласился, а потом оба услышали звук проворачиваемого в замочной скважине ключа и высыпали в прихожую – встретить Лизу.       Та едва заметно поджала губы, заметив Бринка, но тот успел услужливо подхватить её пальто, после чего неуверенно на него поглядел и сунул в руки Андерсу. Йорген и Лиза нельзя сказать, что недолюбливали друг друга, но не могли сочетаться в одном замкнутом пространстве в течение долгого времени. Андерс вновь отмечал параллели: Томас тоже контактировал с Бринком с огромным трудом, напрягая всё своё терпение, а тот всячески старался вывести невозмутимого Альсгорда из равновесия – непроизвольно, скорее, на уровне повседневности. Точно такая же модель поведения использовалась и с Лизой. Йорген был учтив и красноречив, но чересчур активен. Его было слишком много, и он стоял в последнем ряду тех, кого Лиза желала видеть у себя дома после рабочего дня.       — Он угнетает, – она потёрла ладонями виски, когда тот ушёл, и уселась за стол, чтобы поужинать.       Система бытовых взаимоотношений в этой семье была сугубо деловой, граничащей с демократической. Никто ни от кого не зависел, но, в то же время, каждый старался брать на себя определённую ответственность. Если Лиза работала во вторую смену, а Андерс не пропадал на соревнованиях и сборах, он сам мог приготовить какой-либо нехитрый ужин на двоих, и Лиза принимала это, как должное, не стремясь устанавливать свою безграничную власть. Она любила главенствовать, но Андерс был ей не по зубам. С ним приходилось делиться.       — Когда ты теперь уезжаешь? – спросила женщина. – Мне нужно съездить к кузине, а это лучше сделать, когда ты на соревнованиях, – она располагающе улыбнулась.       — На Кубок мира – седьмого, а восьмого – Холменколлен. Что будет раньше – не знаю. Я хочу выиграть «полтинник».       — А почему именно эту гонку? – уточнила Лиза. – Нет, я помню, ты побеждал в ней два года назад. Принципиально?       Андерс долго молчал, а потом медленно кивнул.       — Принципиально. Я родился семнадцатого мая.       Лиза никогда не соотносила дату рождения мужа с главным праздником норвежцев: днём независимости их страны. А Андерс как будто «вливался» в эти празднования, вместе с братом-близнецом будучи одним из тех шведов, кто по иронии судьбы умудрился родиться в этот день. А в последние годы судьба обдавала его потоками сарказма, словно кипятком из ушата. Норвегия в лице одного-единственного человека жила в нём. Под его кожей, в его венах, в его теле. В его сердце.       — Я должен попросить у тебя совета, – он обращался к Лизе, как к мудрой рациональной женщине и любящей супруге. – Знаешь же, что нас сезон назад тренировал Альсгорд? – та кивнула: об очевидном положении дел в одной из главных команд страны знали даже люди, интересующиеся спортом лишь косвенно. – Так вот, он – лучший тренер из всех, с кем я работал. Он знает мой организм лучше, чем я сам, и было бы неплохо частным образом вновь поработать с ним перед Осло. Но мы очень сильно повздорили…       — Насколько сильно? Любая спорная ситуация может быть решена, если только она не абсурдна, – Лиза произнесла это, как отрезав. – От лучших людей не отказываются.       От ощущения отражений Андерс почувствовал себя будто на отшибе сознания. Томас всегда считал так же. Он чувствовал, что эти фантомные ментальные близнецы, подталкивающие друг к другу, в скором времени его морально доконают.       — Ты считаешь, я должен восстановить это сотрудничество? – осторожно уточнил мужчина.       — Естественно, – безапелляционно ответила Лиза. – Даже если только на время Осло. У тебя одна карьера, и ей не нужно растрачиваться.       Карьера, действительно, была единственной, как и жизнь. Но единственной должна была стать и любовь.       В пятистах километрах к югу, за государственной границей, и в трёх сотнях миль заснеженных скандинавских лесов, Томас Альсгорд уже привычно поглощал великолепный ужин, который ставили перед ним каждый день, когда он был дома. Этот вечер и вовсе был особенным – он вернулся из высокогорья, с глетчера, где готовился к Васалоппету, который должен был пройти в Швеции неделей позже и ровно за семь дней до кубкового марафона в Холменколлене. Он сосредоточенно пережёвывал пищу и смотрел в стену перед собой, мысленно уже пребывая на девяностокилометровой трассе от Селена до Муры и выстраивая в голове стратегию.       — Что ты мне расскажешь? – его супруга была сильно недовольна этим невниманием. Сжав столовые приборы, мужчина уставился на неё, будто увидел здесь в первый раз, и пожал плечами. – Ну, как ты долетел? – подсказала Рённауг.       — Нормально, – односложно ответил Томас. – Как обычно.       — А подробнее?       — Что здесь может быть подробнее?! – он немного вспылил. – Сел в самолёт, вышел в Гардермуэн – что тебе ещё нужно знать?!       За недолгое пока время совместного проживания он научился уважать свою жену, но, к её сожалению, не более. Он отмечал существенные плюсы в виде вкуснейшей еды, подававшейся на стол три раза в день или чаще; того, что не нужно самому заботиться о прочих бытовых мелочах вроде уборки и стирки. Комфорт не был для Альсгорда главным критерием успешной жизни, однако даже он не мог не подчеркнуть, что с появлением в доме Рённауг жилище стало уютнее: в интерьере сразу появилась печать типичной женской руки. На подоконниках зацвели цветы, на стенах и полочках появились инсталляции картин. В светлой части прихожей Рённауг установила кадку с растущим в ней метровым кактусом, и Томас понятия не имел, какая от него польза, рискуя снести ни в чём не повинное растение. На люстре в спальне раскачивался ловец снов, именующийся также «музыкой ветра», и Томас постоянно задевал его головой, после чего всякий раз нецензурно бранился, не замолкая даже под укоризненным взглядом супруги.       Будучи ответственным человеком, он исправно выполнял мужскую работу по дому, но вечерних посиделок, которые Рённауг постоянно пыталась перевести в разговоры по душам, не понимал и не одобрял. Он привычно уставился в тарелку, когда женщина, не добившись отдачи от него, повела рассказ сама. Она говорила о том, что интересного видела в магазинах; где её подруга Тирил купила комбинезон своему трёхлетнему сыну, и как прекрасно гармонируют узорчатые шторы ещё одной её подруги, Ранхильд, со светлыми обоями. Томас ронял на ладони голову, пытался заинтересоваться транслирующимися по телевизору новостями, невпопад кивал головой – но спас его только звонок мобильного телефона.       Глаза мгновенно остекленели, и он протёр бы их, не поверив, если б не умел владеть собой. Не выдав волнения, Томас стремительно вышел, сжав мобильный в ладони. На кухню, где к ароматно дымящемуся чаю Рённауг подавала свежевыпеченные маффины с малиновым вареньем, он вернулся минут через десять, захватив в комнате ноутбук, который тут же установил перед собой на столе. Некоторое время он искал что-то в Интернете, выписывая данные в блокнот и попутно щедро откусывая от десерта.       — Что произошло? – Рённауг добавила ему чаю: она использовала исключительно миниатюрные чайные сервизы, и ему обычно хватало двух-трёх могучих глотков, чтобы опорожнить чашку. – Кто это звонил?       — Я после Васалоппета останусь в Швеции, – сообщил Томас. – На неделю, до холменколленского марафона. Скорее всего, буду в Бруксвалларне, – он сверился с записями в блокноте, – там условия самые подходящие.       — Какие условия? – женщина нахмурилась. – Условия для чего? Зачем ты уезжаешь?! И ответь мне, наконец, кто это звонил?!       В любой другой момент Альсгорд бы последовательно раскрыл каждый вопрос, но в этот раз его речь была сбивчивой и неупорядоченной.       — Это Андерс, – он расплылся в широкой улыбке. – Попросил меня помочь с подготовкой.       Он сейчас выглядел, как ребёнок пяти лет, который только что увидел настоящего Санта Клауса, и не мог с собой сделать абсолютно ничего. Выражение лица Рённауг стало острым, как у хищной птицы, а в следующий миг перестало показывать что-то определённое. Если бы Томас умел улавливать неосязаемые изменения настроения, он бы ощутил исходящую от неё волну, где отчаяние смешивалось с гневом.       — Ты с ним спишь? – голос прозвучал обвиняюще.       — Нет.       — Врёшь.       — Не вру. Я сплю с тобой.       Томас не умел лгать так, чтобы ему верили. Сейчас он успокаивал себя тем, что отчасти сказанное всё же является правдой – если вкладывать в понятие «спать» плотский секс без мельчайшей толики чего-то нематериально-воздушного, лёгкого и желанного. Он, и вправду, спал с Рённауг. Андерса он любил. По-прежнему сильно.       — Я многое на твой счёт представляла, но никогда не думала, что моей, с позволения сказать, «соперницей» будет швед! – женщина порывисто поднялась из-за стола и стремительно прошла по направлению к окну.       — Рённауг, не глупи, – примирительно произнёс Томас. – Он летом женился.       — Если ты вёл себя с ним так же, как и со мной – то я не удивлена! – бросила та. – Он поступил совершенно правильно!       Женщина коснулась округлившегося живота. Она была на шестом месяце беременности, но из-за внешних обстоятельств в виде его полного безразличия не могла до конца отдаться этому состоянию.       — Он не даст тебе того, что дам я, – тихо произнесла Рённауг. – Он не родит тебе детей.       Томас уронил голову на сложенные локти. Он вспоминал размолвку у камина, ставшую первой их с Андерсом несостыковкой. Андерс задумывался о двух дочках, и сейчас он не стал бы прерывать эти мечты на корню, зная, чем всё закончится в итоге. Рённауг тоже ждала девочку, но он не хотел от неё детей, продолжая не желать их в принципе. Это получилось случайно, незапланированно, когда в первые дни после свадьбы, в медовый месяц, он выполнял супружеский долг рьяно и часто, видя в этом единственное, пусть и слабое, утешение от скоропостижной женитьбы. Счастливая Рённауг тоже не заботилась об осторожности.       — Молчишь, – констатировала она. – Значит, ты со мной согласен.       — Естественно я с тобой согласен! – мужчина нервно повёл плечами. – Это, знаешь ли, логично, что он не родит детей! Ни мне, ни кому-то другому!       Вместо мгновенного ответа на эту провокацию она вернулась к столу, опершись обеими руками на столешницу.       — Мне неважно, сколько у тебя было любовников и любовниц, – негромко начала она. – Но сейчас твоя жена – я, и, заметь, ты сам это предложил, а мне пришлось ради этого уйти от мужчины, который меня по-настоящему любил. Которого, правда, не любила я, – это уточнение показалось ей важным. – Считайся с этим. Я хочу, чтобы после Васалоппета ты вернулся домой.       — Может, мне ещё и на Васалоппет не ехать? – Томас огрызнулся.       Против марафона Рённауг ничего не имела, сама будучи раньше профессиональной спортсменкой и любя держать своё тело в тонусе. Однако внеочередная отлучка мужа ей не нравилась. Тот был довольно тяжёл на подъём, уверенно и напролом прокладывая лишь те пути, которые были им давно запланированы. Женщина боялась задумываться о том, какая же сила способна заставить его изменить первоначальным намерениям и внезапно заставить повернуть в другую сторону.       — Я нахожусь в положении, если ты ещё не заметил, – холодно произнесла она, – и ношу твоего ребёнка. И не надо делать вид, что ты здесь не при делах.       — Ты беременная, да, но ты не инвалид! – Томас не сдавался. – И не на девятом месяце! Ты не остаёшься одна! У тебя здесь полно родственниц и подруг! Какая разница, когда я приеду – неделей раньше, неделей позже… Эй, вот только не надо слёз!       Что делать с плачущей женщиной, он не имел ни малейшего понятия. Но уж точно не собирался ей уступать.       Он не вернулся домой после Васалоппета, где стал пятым. Этим же вечером он сел в машину и отправился в находящуюся в трёх часах езды Бруксвалларну. Прежде, чем разойтись по разным номерам, они с Андерсом пожали руки и в холле решили выпить кофе, принесённого из кафе на спортивной базе.       — Я смотрел, – произнёс Андерс, имея в виду Васалоппет. – Хороший результат, поздравляю.       — Пятое место – да, хорошо, – отозвался тот, – но отставание от Окленда в восемь с половиной минут – совсем не то, о чём я мечтал. Но ничего, главное, что Фредрикссон отстал на девять с половиной! – он широко улыбнулся этому мини-достижению.       — Почему Бруксвалларна? – полюбопытствовал швед. – Почему ты выбрал для этих тренировок не Эстерсунд, не Осло?       Альсгорд негромко усмехнулся. Это он боялся сказать лишние слова – Андерс же как будто чувствовал себя совершенно раскованно. Но, конечно, так только казалось. Сёдергрен заготовил все возможности диалогов заранее, а Томас был тем собеседником, который не нарушил бы изначальных планов.       — В Эстерсунде слишком много ваших, – просто объяснил он. – В Осло – наших. Кроме того, там моя дражайшая супруга. В Эстерсунде, соответственно, твоя.       Андерс быстро поменялся в лице. Оно стало каким-то уязвлённо-настороженным, выражая гнев – притворный или же всамделишный, Томас не понимал.       — Я здесь не для того, чтобы обманывать свою жену, – громко и внятно произнёс тот. – Мне нужно выиграть Холменколлен. А об остальном… Ты можешь даже не пытаться. Я не позволю.       — Я знаю, – честно ответил Альсгорд. Он, правда, прекрасно знал, что столкнуть Андерса в запретную пропасть может только случайность. – Давай обсудим наши планы на последующие дни? У меня есть схема, но нет данных, какие объёмы ты выполнял в этом году.       Впереди у них было пять дней. Пять дней привычной рутины, калейдоскопа интервальных и длительных – но именно эта рабочая рутина почти три года назад свела их друг с другом.       Андерс сорвался на второй день. Великолепно сохраняя себя в моральных рамках, не затрагивая ненужных душевных струн и старательно обходя запретные темы прошлого, он не выдержал всего лишь случайного ненамеренного телесного контакта. Он не мог сопротивляться ни ментально, ни физически, когда сплелись пальцы – Томас вводил выходные данные с тренировки в текстовый документ, а он активно указывал на экран, найдя в одном месте опечатку. Альсгорд крепко перехватил его за запястье, и открытые отчаянные взгляды глаза в глаза больше не скрывали ни одного помысла. Всё повторилось, и под напором Томаса терзать себя муками совести, вспоминая о Лизе, было нереально. Он не мог сказать «нет» после сенсорного прикосновения. Они оба будут молчать. Никто не узнает. Слезть с этой иглы не представлялось возможным. Разум понимал всё, тело же не желало слушать ни о чём.       Томаса Альсгорда нельзя было завоевать или обыграть впрямую, без применения хитрости. Ему можно было только сдаться. Норвежец и сейчас не смог обойтись без подчёркивания собственной значимости, отметив, что в последние минуты слышал своё имя отнюдь не однократно, повторяемое громче и громче.       — Как же ты умудряешься молчать об этом с женой? – ехидно подковырнул он.       — Знаешь ли, я умею сдерживаться и себя контролировать, – отрезал Андерс, быстро одеваясь. – Хотя… я уже в этом не уверен.       Альсгорд не утруждал себя поисками одежды, лениво наблюдая за ним из-под одеяла.       — Когда нужно сдерживать себя и контролировать – это уже не секс, – произнёс он. – Так, для галочки.       Андерс замер в смешной позе, не успев опустить футболку. Невольно он задумался о его словах, пытаясь определить все тенденции. Секс с Лизой ему нравился, но вскоре стал своего рода обязательством, приятной разрядкой, которая не давала нужного максимума. А смена роли позволяла открыть что-то неведомое, открыть прямой путь к нирване. В глубине души он считал это неправильным, боялся и стыдился того, что Лиза может об этом узнать.       — Ты прав, – соскользнуло с губ. – На все сто процентов прав.       У них оставалось ещё три дня.       Условно спортсменов можно было разделить на две большие категории: самостоятельных и ведомых. Самостоятельные, следуя этому негласному, но вполне ясному определению, могли лично контролировать свой тренировочный процесс, корректировать под себя планы или хотя бы подводиться в полной боеготовности к главным стартам, обходясь без случайных нежелательных болезней. Второй же группе были нужны проводники, надсмотрщики, не отходящие в буквальном смысле ни на шаг, расписывающие каждое движение вплоть до того, сколько времени после гонки можно находиться на улице и когда нужно вымыть руки.       Андерса нельзя было отнести ни к одному из этих подразделений. Он прекрасно обходился без тотального контроля, вместе с Фредрикссонами и Линдом организовав автономную группу, где главными учредителями правил были они сами. Андерс был способен полностью проследить за собой, но никогда не был против этих неповторимых терпко-собственнических наставлений от Томаса. Это стало их обычаем с Турина: Альсгорд пробирался в раздевалку или в стартовый городок, который пестрел разнообразием номеров и костюмов – и сначала брал его ладонями за плечи, глядя сверху вниз и напоминая подробности плана, а потом обнимая – коротко, но крепко.       — Ты знаешь, что делать, – на этот раз их план был простым, словно белый лист. – Ты в хорошей форме. Ты сегодня сильнейший, и ты это докажешь.       — Ради тебя, – он кивнул.       — Ради нас, – поправил Томас, произнеся это в момент объятия, чтобы слышал только он.       У них не оставалось ничего, кроме пятидесяти километров.       Шведские болельщики растворились в красно-синем людском море, но к старту мужской гонки они, в отличие от своих норвежских товарищей, уже могли праздновать. В борьбе со стихией и Клаудией Нистад на подиум вернулась Шарлотта – почти триумфально, уступив лишь украинской лыжнице.       Было облачно и ненастно, постоянно порывался пойти снег с дождём. Серое небо нависло над легендарным холменколленским трамплином хмурым и прочным куполом, через который не могли пробиться лучи солнца. Но у кого-то было своё светило, которое указывало путь там, где для других любые огни гасли. Это была бесконечная вера в их тандем, приправленная жгучим отчаянием.       — Восемнадцать секунд, второй – Виттоз!       Первый круг из трёх был пройден, и повторить его темп пока не рискнул никто. В кулуарах памяти Андерс вспомнил марафон двухлетней давности – тогда его главный соперник захлебнулся скоростью примерно на этом рубеже. Он сбавил ход, чтобы проехать отрезок пути на одной скорости с условными преследователями, но не преуспел. Впереди по-прежнему был только ветер.       — Сорок! – на середине второго круга. – Пиллер Коттрер, Бауэр!       Сорок секунд – это уже было много. Этого было достаточно для пятидесятикилометровой дистанции, но на третьем круге он всё равно нёсся вприпрыжку на подъёмах и активно расталкивался на спусках. Солнце вышло из-за туч, но это только казалось. Его Холменколлен всегда был солнечным.       — Полторы минуты! Полторы!       Остальные числа нивелировались, оказавшись ненужными. Оставалось десять золотых километров: дорога, снящаяся любому лыжнику – поверху, созерцая трамплин, вираж, крутой тягун, где пройдёт ещё не одна эпохальная битва не на жизнь, а на смерть. Стадион, округлый полуподъём-полуспуск и последняя прямая. Просто это была его гонка. Это был его Холменколлен. Его личный рай и персональное проклятие. Преимущество над вторым местом составляло чудовищные гроссмейстерские две с половиной минуты, но Андерсу они казались мизером. Если бы было нужно не выиграть гонку, а, например, свернуть горы, он бы сделал и это.       Со щедрой руки Альсгорда в одном из ресторанов столицы было устроено празднество для всех желающих, а когда оно закончилось, Томас решил было, что у них остаётся ещё одна ночь. Привычное и почти традиционное обсуждение мельчайших деталей гонки перетекло в такие же традиционно-привычные поцелуи, напрашивающиеся на продолжение. То, что оно последует, было видно по глазам обоих, но едва заметные струйки закравшихся сомнений заставили Андерса остановиться, предостерегающе выставив вперёд ладонь и повернув голову в сторону. Что-то было неправильно.       — Что не так? – Томас задал вопрос напрямую и вновь наклонился, пытаясь поцеловать, дал волю рукам, но встретил очередной барьер. Андерс вырвался, стремясь понять, что именно его смущает. Обстановка была знакомой им больше, чем полностью – гостиничной, а считать интерьеры и внутреннее убранство многочисленных отельных номеров он перестал лет так десять назад. Но смущало отчего-то именно это. Отель… в Осло. Это для него отель в Осло был нормой. Для Томаса же…       — А ты почему не дома?!       Последние дни слились в один, перепутав всё на свете. Он не придал никакого значения тому, что из Бруксвалларны они переехали в Осло, не обратил внимания даже на то, был ли Томас дома банально для того, чтобы занести вещи.       — А тебе не ясно? – откликнулся тот. – Ты же всегда слыл сообразительным по этой части. А я не скрываюсь – между так называемым «домом» и тобой я выберу тебя. И если у меня есть возможность быть с тобой хотя бы так, я буду цепляться за неё до последней секунды. В отличие от тебя, я не люблю усложнять.       — Тебя ждёт Рённауг, – осторожно напомнил Андерс. – Уже поздно, она наверняка волнуется. Проверь телефон – думаю, она тебе звонила.       — Я его выключил, – жёстко ответил Альсгорд. – Специально, чтобы не беспокоила. Она стала совершенно невыносима.       — Невыносима? – швед усомнился. – Ты же всегда подчёркивал, что она выгодно отличается именно умом… Да и я по нашей единственной встрече помню весьма разумную женщину.       — Она ждёт ребёнка, – бросил Томас. – Может, поэтому…       В жизни Андерса это был самый противоречивый момент. Его можно было сравнить только с тем, если бы с неба на него разом начали падать булыжники, а все реки вышли бы из берегов, сокрушительным цунами направляясь исключительно в его сторону. Изнутри рвались вопросы, но он не знал, как чередовать этот поток, чтобы начать его контролировать, структурировать. Жалость к Рённауг смешивалась с жалостью к себе и жалостью к Томасу.       — Какой срок?.. – только и выдавил он вместо ожидаемой гневной тирады.       Альсгорд почесал затылок.       — Шесть месяцев? – осторожно предположил он. – Да, точно, шесть месяцев.       Андерс схватился за голову.       — Твоя жена на шестом месяце беременности, – глухо простонал он, – а ты… А я… Если бы я знал, я бы не стал тебе звонить и просить помочь с марафоном. И до непростительного бы не дошло.       — О чём ты говоришь? – Томас не понимал. – И вообще, мы продолжим или будем болтать? – он снова сделал подобие шага вперёд, но тот отмахнулся.       — Нет. Если бы только я мог знать… я бы изначально сказал «нет». Я бы не поддался. Ты обязан быть с ней. Решаешь уже не ты.       — Чёрт подери, Андерс! – Томас выругался. – Совсем-то ничтожество без понятий из меня не делай! Естественно, я буду с ней, когда придёт время. Мне придётся. Но…       — Тогда зачем?! – вскричал тот. – Зачем ты на ней женился?!       — С тобой я разучился быть в одиночестве.       Андерс по-прежнему держался за виски, пытаясь понять, рассудить, как выпутаться из того, что они на себя навлекли.       — Нет, – повторил он. – Я буду заслуженно гореть в аду после этих уже неоднократных измен, но я не встану между тобой и твоим ребёнком.       — Я не хочу этого ребёнка, – отвечал Альсгорд. – И я не люблю Рённауг.       — Всё должно измениться, – Андерс настаивал. – Не сейчас; может быть, когда ты возьмёшь его в руки, но всё изменится. Знаю, ты эгоист – так вот, тебе должно быть непередаваемо здорово прочесть в ком-то ещё свои черты. Передать часть себя.       — Ты так говоришь, будто уже воспитал пятерых детей, – Томас усмехнулся.       — Просто на жизнь смотрю по-другому. Кстати, известно уже, кто? Мальчик или девочка?       — Девчонка, говорят.       — Завидую.       — Так вперёд – сам.       — Лиза не захочет.       Альсгорд безошибочно понял, что больше ничего не будет, что Андерс твёрд так же, как был твёрд в момент их решающей итоговой размолвки.       — Ты можешь не любить Рённауг, – тихо начал он, – но ты не сможешь не полюбить свою дочь. Ты же любишь меня, – он утверждал – не спрашивал. – Сделай это не ради меня, а вопреки, – Андерс говорил, крепко держа его за плечи, уставившись почти вплотную. Несмотря на разницу в росте, сейчас именно он был выше, потому что был уверен в своей правоте. – А я лучше пожертвую собой, своей карьерой. И пусть сегодняшний день станет её пиком. Я отдаю себе отчёт в том, что без тебя я не добьюсь большего.       Он отказывался от своего Холменколлена, рая и проклятия. Холменколлен не переставал быть шведским – в последующие годы нынешнее молодое поколение дважды установило виртуальный флаг на вершине во время чемпионата мира. То были спринтерские победы – ведь он отказался от своего Холменколлена. Холменколленский марафон вновь стал шведским спустя шесть долгих лет – усилиями одного из новой плеяды двукратных олимпийских чемпионов.       Он отказался от своего Холменколлена, а Томас, извинившись перед Рённауг за позднее возвращение домой, осторожно приобнял её, стараясь почувствовать новую жизнь.       — Это твой Андерс научил тебя прилично себя вести? – она спрашивала ворчливым тоном, но без той ярко видимой претензии, к которой мужчина уже привык.       — Да, – тихо ответил тот. – И я решил, что он будет крёстным отцом.