Непредставимая тяжесть звездного свода И время так долго, что боль больше не боль; Раньше у нас были крылья, но мы ушли в воду И наше дыхание стало прибой. Только ночью, когда небо становится выше И неосторожному сердцу Хочется вверх – Напомни о нас Той, что слышит: Etoile de la Mer. Аквариум «Stella Maris»
Томас и Рённауг звали на крещение их новорожденной дочери, и Андерс пока не знал, как к этому относиться. С одной стороны, это было приятно и лестно – Томас не выбрал любого из своих норвежских знакомых, хотя это не навлекло бы на него гнев супруги, а также исключило бы искушение от очередной встречи. Другая сторона вопроса была противоположной – подобное предложение возносило их отношения на новый уровень, делая их едва ли не сакральными. Томас, вероятно, сам того не ведая, призывал высшие, божественные силы для того, чтобы скрепить перед ликом бессмертия этот нестандартный союз, у которого теперь не могло быть будущего. — Нас обоих приглашают, – Андерс прекрасно понимал, что наличие Лизы – обязательное условие от Рённауг: его одного она терпеть бы не стала, даже если знала не обо всём. – Поедем? — Ну, у меня в это время турнир, и как раз в Осло, – протянула Лиза, имея в виду кёрлинговые соревнования, – но я буду жить с командой в отеле. — Матч у тебя в пятницу, – отозвался Андерс, – а нас зовут на субботу-воскресенье. Сыграете, я тебя заберу – и приедем к ним. — Послушай, но я же совсем никого не знаю, – неуверенно произнесла женщина. – Ни Томаса, ни его жену; не знаю, что это за люди… Тем более, с ночёвкой ехать! Мне неловко. — Ты не разочаруешься! – он настаивал. – С Рённауг я, конечно, близко не знаком, но знаю, что она женщина неглупая и очень хозяйственная. Что до Томаса – то с ним вы точно поладите. Вы на многие вещи одинаково смотрите – я давно заметил. Помнишь, в день нашего знакомства я сказал, что у меня есть друг, который точно так же дифференцирует время? Так вот, это было о нём. Лиза усмехнулась, пообещав подумать. Сравнение с мужчиной именно по критерию ментально-логических возможностей было для неё лестным. Андерс бы отказался сам, не желая в очередной раз поддаваться, и точно не поехал бы к Томасу ни один, ни с Лизой, будь причина любой другой. Он знал, что остался бы дома, пригласи его Альсгорд на день рождения или годовщину свадьбы. Но реально существующий повод казался действительно важным. — Как мы её назовём? – Рённауг ещё носила дочку под сердцем – до срока оставалась пара недель. — Как тебе больше нравится, – отозвался Томас, не отрываясь от журнала. Он больше не отлучался из дома в длительные поездки и был готов помогать своей жене, но покуда его деятельное участие не требовалось (своим участием он полагал своевременную доставку Рённауг в родильный дом), куда более его интересовал новый каталог с лыжной экипировкой. Было там приведено и несколько любопытных аналитических статей, посвящённых некоторым аспектам теории и методики лыжных видов спорта. — Так как это девочка, я бы хотела, чтобы имя выбрал ты, – возразила Рённауг. – Так будет правильнее. Конечно, мальчишку я бы назвала сама… «Конечно, мальчишку ты бы назвала сама, – мрачно повторил Томас в своих мыслях. – Ты боишься, что я бы дал его имя». — То есть, как я скажу, так и будет? – переспросил он вслух. — Да, – женщина кивнула. – Только… – её лицо враз покраснело и заострилось. – Никаких Андреа и прочих производных. — Разумеется, – мужчина равнодушно кивнул, сумев сдержать ухмылку. – Пусть будет Марией. — Марией? – Рённауг попробовала незамысловатое имя на вкус. – Почему нет? Имя со значением… Библейское… — Да, да, я тоже так подумал, – Томас истово закивал, спешно перелистывая страницу со статьи на изображение новой модели лыжных очков. Автором того материала была какая-то Мария – он не запомнил фамилии и выбрал первое имя, которое увидел. — Ну, хорошо, – женщина улыбнулась, но улыбка её была настороженной: она собиралась затронуть действительно опасную для себя тему. – А что с крёстными родителями? Я предлагаю кандидатуру Ранхильд, а ты подумал? — Я всё сказал ещё весной, – тяжело ответствовал Томас. – С тех пор моё мнение не изменилось. — У тебя много друзей здесь, в Норвегии, – сдавленным голосом произнесла Рённауг. – Почему он?.. — Я в принципе не считаю нужным обсуждать эту тему до тех пор, пока девочка не родится, – отчеканил он. – Но если ты настаиваешь… Да, у меня много знакомых в Норвегии. И не только в Норвегии. Но крёстным отцом моей дочери будет Андерс Сёдергрен. — Ты жестокий человек, – бросила Рённауг. Она отвернулась и спрятала лицо в ладонях. Он не видел покатившихся по щекам слёз, но заметил, что её спина начала подрагивать. Томас выругался про себя. Он ненавидел истерики и никогда не стремился их провоцировать, но психика собственной жены была для него неподвластной – особенно сейчас, когда та находилась в интересном положении. Когда Рённауг ринулась прочь из комнаты, он догнал её и аккуратно взял за плечи. — Тебе сейчас нельзя переживать, – произнёс мужчина, осторожно подводя её к дивану и почти мягко усаживая. – Успокойся. Что тебе принести? Воды? Сока? — Воды, – неестественно низким голосом произнесла Рённауг. — Хорошо. Вскоре он вернулся со стаканом чистой дистиллированной воды и снова присел напротив, дождавшись, пока женщина медленно опустошит ёмкость. — Скажи мне, – попросил Томас, стараясь сделать тон как можно мягче, – почему, по каким причинам ты хочешь назвать крёстной матерью именно Ранхильд? — Это важно? – она удивилась, подняв заплаканные глаза. — Да, это важно, – Альсгорд сказал, как отрезав: сделать что-либо со своим голосом он уже не надеялся: тот звучал так, будто его обладатель отдавал приказ на расстрел. – Я бы хотел во всём разобраться. Ответь, пожалуйста, на мой вопрос. У тебя ведь есть ещё какая-то подруга – Тирил, кажется… Почему не она? — С Ранхильд мы знаем друг друга ближе, – протянула Рённауг. – Чаще встречаемся, ходим по магазинам, созваниваемся… — Одна обсуждает с тобой новый комплект нижнего белья Моники Белуччи, а другая нет, – мрачно бросил Томас. – Ясно. Я так и предполагал. Рённауг смотрела на него крайне удивлённо, она не смогла даже возразить: супруг выразился грубо, но, в общем-то, был абсолютно прав в своей жестокости. — А в чём дело?.. – переспросила она почти жалобно. — В том, что мы выбираем крёстных родителей для нашего будущего ребёнка, – тяжело выдохнул он, – а не двух случайных людей, с которыми каждый из нас лучше ладит. Не тех, с кем ты можешь обсудить модные новинки, а я – вдрызг напиться. Собеседница начинала что-то осознавать, но полного понимания во взгляде по-прежнему не было. Томас сделал глубокий вдох, приготовившись произнести довольно неподходящие для себя по тематике слова. — Крёстные родители должны позаботиться о духовном воспитании крестника, – начал он. – Приобщить… к другой стороне культуры, открыть в воспитании те грани, которые не сможем выявить мы. Ты не знаешь Андерса и не любишь, но на эту роль нет никого, подходящего лучше. — Но когда мы будем крестить Марию, с ним приедет его жена, – тон Рённауг был безапелляционным. — О, разумеется, – Томас издал короткий смешок. Рённауг согласилась. В этот раз его доводы были настолько железными, что она растерялась. Альсгорд всегда умел аргументированно доказывать, но сегодня превзошёл себя, к убеждающим тезисам добавив тот посыл, который смог её подкупить. Она не думала, что приземлённый Томас обратится к высшим материям. Это держало её в трепете до сих пор, хотя ночь давно вступила в свои права, муж похрапывал рядом, а она не могла перестать думать, лёжа в неудобной позе и уже почти позабыв, как это – спать на животе. С одной стороны, Томас приятно поразил её, впервые показав, что будущее их семьи для него небезразлично. Но подозрительная её часть протестовала, сладким баритоном напевая, что всё непросто, всё связано и столь же тщательно продумано. Что Томас хочет поставить Андерса на одну ступень с ней и в том, что касается ребёнка, которого он мог получить только от неё. Женщина сжала кулаки, длинные ногти впились в мягкую плоть. Вынести этого она бы не смогла, но её супруг как бы открыто бросал вызов всему миру – и зримому, и незримому, который жил лишь в сердцах тех, кто верил. Она неуютно поёжилась, укоряя себя и призывая не беспокоиться. Рённауг убеждала себя в том, что Томас – человек прямолинейный, и едва ли сможет логическим мышлением провести подобные параллели. Он всегда был реалистом и материалистом – и если посчитал максимально полезными именно качества Андерса – значит, предлагал ему роль крёстного исключительно для пользы. …Но если бы её спросили о том, почему она терпит неудачу за неудачей, раньше, до заключения брака, она бы ответила, что Томас просто не умеет любить. Теперь Рённауг знала, что любить этот холодный мужчина умеет, но едва ли его любовь направлена в её сторону.***
С новорожденной дочерью Томас вёл себя, как в стереотипном представлении о мужчинах: приближался с опаской или же старался держаться подальше. Маленький человек, только пришедший в мир, удивлял его, маленький человек не вписывался в его жирно очерченную систему, но он честно пытался найти место, честно старался помогать Рённауг, разделяя с ней бессонные ночи. Не из-за любви или привязанности – потому что сам себя на это обрёк и не имел права отступать. А девочка боялась его каменного лица и начинала рыдать пуще прежнего, покуда её не успокаивала мать. Томас думал, что когда приедут Андерс и Лиза, наступит отдушина, но этого не произошло: ему пришлось контролировать то, где он был ещё слабее, чем в обращении с грудными детьми. То, что взгляд Рённауг метал молнии, было очевидно даже ему, не умеющему разгадывать оттенки и полутона. — Лиза тебе ничего плохого не сделала! – почти выкрикнул Томас, когда они пересеклись в коридоре – Рённауг шла на кухню за горячим блюдом, а он возвращался в гостиную после недолгой отлучки. — Но она даже не взглянула на Марию! – настойчиво возразила та. – Ноль эмоций! Как… как у тебя! – женщина упёрлась ему в грудь руками и несильно ударила. Томас торопливо перехватил её запястья. — И что? – уточнил он. – А с чего ты решила, что она должна смотреть? — Она женщина! – воскликнула Рённауг. – И поэтому… — Не все женщины любят детей, – Альсгорд не позволил ей закончить. – Не все женщины обязаны восхищаться чужими детьми, – он отпустил руки жены и, не оглядываясь на неё, продолжил свой недолгий путь. Лиза, действительно, с первого взгляда ей не понравилась. В её поведении было слишком мало женского, хотя это никак не гармонировало с внешностью миловидной брюнетки. Между Лизой и Андерсом не было искры, которая, как Рённауг казалось, должна мерцать между супругами. Рённауг не догадывалась, что счастье не в демонстрации эмоций и не в том, что она за столом постоянно хватает Томаса под руку, предлагает ему различные блюда и периодически пытается накормить едва ли не с ложечки, а Лиза чопорно сидит на месте, обращая на своего мужа внимания немногим больше, чем на лежащую в его тарелке куриную ногу. Их секрет был в целостности и внутренней гармоничности, и они не выставляли его напоказ. Рённауг не подозревала, что их внешнее равнодушие несёт в себе гораздо больше чувств, нежели их с Томасом раздоры. На Лизу к окончанию приветственного вечера она смотрела сочувственно. На Андерса старалась не смотреть вовсе. Любая мать сочла бы это добрым знаком, но Рённауг только хмурилась. На протяжении всего обряда в руках у крёстных родителей девочка не издала ни звука, не по-младенчески стойко перенеся процедуру таинства, хотя дома была громкой и крикливой. Андерс смотрел ей в глаза, и ему открывалось больше, чем остальным. Все твердили, что у Марии глаза матери – он же ясно видел тёмно-голубые Томаса: потому что знал их другими, потому что с ним Альсгорд иногда менялся – менялся и его взгляд. Густые нахмуренные брови прекращали быть константой. На первое место выходила живая заинтересованность, яркая неподдельность и… толика авантюризма, который у Томаса присутствовал, но который тот старательно прятал вглубь себя, считая чужеродным и неподходящим. Андерс знал, что Мария будет похожа на отца именно этим, им отрицаемым. Она не станет скрывать присущий авантюризм в глубине себя, делать вид, что его нет и не было. Он бросил быстрый взгляд на родителей крестницы. Томас выглядел отсутствующе – ему было явно неуютно в церковной атмосфере. А Рённауг застыла в одной позе, стоя прямо, словно струна. Она сжимала в пальцах край своего платка, а её острый взгляд был направлен исключительно на него. На миг они пересеклись, и Андерс первым отвёл глаза. «Если Божья Матерь меня слышит, – он посчитал, что вопреки традициям сейчас уместнее обращаться именно к Богородице, – пусть на всё будет Её воля. Я не заслуживаю прощения за то, на что посягаю». «Дева, помоги мне, – мысленно вторила Рённауг. – Помоги стать для неё хорошей матерью». «Если Бог существует, – Томас был агностиком, но и он в этот момент призывал святые силы, – пусть Он даст мне знак, что я делаю всё правильно». Мария продолжала молчать, детским взглядом разглядывая уже знакомые лица. Для Лизы слишком многое было наоборот. Она успевала следить за собой, работать и выполнять домашние дела, но разделяла время так, что ей хватало в том числе и на отдых. Рённауг же была похожа на рабочую лошадь: создавалось впечатление, что у неё несколько пар рук – она готовила еду, убиралась, занималась с ребёнком и не присаживалась ни на секунду. Лизе было странно наблюдать это воочию. Она хотела что-то изменить – не из-за сочувствия, не по душевной доброте, а потому, что Рённауг, на её взгляд, слишком многое делала неправильно. Лиза также сохраняла дома идеальный порядок – но не доходила при этом до абсурда, стремясь устроить приторно-комфортный уют в любом уголку любой комнаты. Лиза хорошо готовила, но тоже не переигрывала, не считая, что каждый домашний ужин должен быть таким же, как в королевском дворце. Голодным никто не оставался и при этом подходе. — Может быть, я чем-то помогу? – на исходе субботы она решилась поговорить с Рённауг. – Ты очень устаёшь, а я здесь всё равно ничего не делаю. — Ты в гостях, – Рённауг запротестовала тут же и сдула сбившуюся на лицо русую прядь. – А я… я просто выполняю нужную работу по дому, вот и всё, – с этими словами женщина продолжила своё занятие: она разгружала выполнившую заданную программу посудомоечную машину. — Ты делаешь чересчур много, – Лиза позволила себе улыбнуться, – и совершенно не жалеешь себя. Так нельзя. Помочь с ребёнком я не смогу, но если нужно что-то другое… — Хорошо, – Рённауг распрямилась, найдя место последней чайной ложке, и выдохнула: – Будем сегодня вместе готовить ужин. Она словно шла по тонкому льду, который рисковал обломиться. Рённауг бы охотно приняла Лизу, увидев в ней единомышленницу – но та была другой: более холодной, более практичной, и Рённауг не смогла нащупать единственно верную линию поведения. Безмолвными наблюдениями она пыталась понять, что у той в голове, подозревая, что она и вовсе может быть в сговоре с мужчинами, добровольно их «покрывая», но не смогла найти ни подтверждения, ни опровержения. Всё отскакивало от Лизы, как от очень твёрдой скалы. Рённауг не могла с собой ничего поделать, переживая ощущение дежавю. Точно такая же броня из самой прочной стали была выкована и вокруг Томаса. — Ты говорила, что не сможешь помочь с ребёнком, – Рённауг начала этот разговор, когда они нарезали салат на закуску. – Я бы и не стала просить – каждая мать должна управляться с этим только сама – но, всё же… Ты не любишь детей? Лиза пожала плечами после недолгого молчания. Она стряхнула нарубленные овощи в салатник и лишь после этого произнесла: — Не знаю. Наверное, нельзя говорить, что не люблю… Но маленькие дети меня не восхищают. Скорее, пугают. — Но… почему? – Рённауг удивилась. – Разве дети не вызывают у тебя трепет? Каких-то чувств, что доступны только женщинам? Та лишь брезгливо скривилась. — Нет. Ничего такого. Дети для меня, как пришельцы с другой планеты. Я совсем не понимаю, что с ними делать, почему ими нужно восторгаться, с какой стороны к ним подходить и прочее и прочее… — Но как?! – Рённауг не пускалась в ожесточённый спор, будучи потрясённой. – Неужели тебе не хочется своих детей?! Неужели вы ни разу не заговаривали об этом?.. — Андерс был бы не против, я знаю, – грустно протянула Лиза. – И я очень благодарна ему за то, что он не заводит со мной этот разговор. Если честно, я очень боюсь этого момента… Даже не потому, что мы просто придём к этой теме, а потому что я не знаю, как мне придётся ответить, чтобы он меня понял… «Знаешь ли ты, что они скрывают? Нет, конечно, не знаешь…» – Рённауг отбросила свою подозрительность именно в этот момент. Лиза приоткрывалась, и женщина поняла, что в этой истории они обе являются разменными монетами – просто разного номинала. — Но ведь если ты возьмёшь на руки своего ребёнка… – выдохнула Рённауг. – Ты не сможешь его не полюбить! И справишься с остальным. Лиза покачала головой. Она не могла знать, что примерно полгода назад то же самое слышал от Андерса Томас. — Нет, – наконец, произнесла она. – Я, конечно, справлюсь, никуда не денусь – научусь менять пелёнки, быстро пойму, с какой периодичностью кормить, и ребёнок не будет знать неудобств. Но что-то большее… – женщина опустила глаза. – Я не уверена. Зачем тогда рожать – чтобы мучить и себя, и дитя? К тому же, я боюсь рожать. Это странно – сама работаю в медицине, но… Вот так. Лиза никогда не страдала от заниженной самооценки. Она оценивала себя трезво и по многим пунктам высоко, зная цену. Она считала себя успешной, самодостаточной и обеспеченной женщиной, а об одном-единственном пробеле предпочитала не вспоминать. Лиза считала себя неспособной к материнству. Многие женщины именовали своих детей ёмким местоимением «мы», и она приходила в ярость, когда слышала подобное. Выражение «мы пошли в школу» значило для неё то, что мать и ребёнок направились по направлению к школьному зданию, а не то, что драгоценное чадо достигло нужного возраста и готово получать начальное образование. Лиза ценила индивидуальность личности и отнюдь не была уверена том, что смогла бы полностью идентифицировать ещё кого-то с собой. Для неё мать и ребёнок не были чем-то неделимым. Это были два разных человека. — Надеюсь, когда-нибудь… – Рённауг говорила сбивчиво, – у тебя получится полюбить своего сына или дочь. Она говорила вполне искренне, но едва ли из-за того, что её действительно волновала судьба именно Лизы. От этого во многом зависела судьба её самой, и если бы только Лиза согласилась родить Андерсу ребёнка… Эти две женщины не могли стать подругами, но держались друг с дружкой вежливо и любезно, питая исключительно ровные эмоции. Лиза предложила Рённауг в воскресенье сходить с ней на кёрлинг – это был параллельный поединок: именно с победителем этого матча должна была сойтись в следующем раунде её команда. Сперва Рённауг ответила отказом. — Я не могу надолго оставить Марию. — Тебе нужно развеяться, – Лиза настаивала. – Ты не видишь ничего, кроме детских пелёнок. Разве Томас не сможет приглядеть за девочкой? Это три часа, не больше. — Томас? – она нервно расхохоталась. – Боюсь, Томасу я доверю только починить кроватку, если та, не дай бог, сломается. — Правда? – пришёл черёд Лизы удивляться. – Андерс рассказывал мне о нём исключительно хорошее… — Томас тоже, – хрипло откликнулась вторая, – говорил о твоём муже только в положительном ключе. — Ну, они и судят друг о друге с другой стороны, – рассудила Лиза. — Не согласна с тобой, – Рённауг кивнула. Ей не хотелось рассказывать Лизе всё, как есть, но почему бы не намекнуть? В этот момент она поняла, что никакого намёка та не распознает. Лиза слышала только то, что говорили ей напрямую. Как и Томас. – Пожалуй, я могу попросить маму прийти и посидеть с Марией, – с сомнением произнесла она, всё же решив согласиться на предложение. – Мужчины могут оставаться или сходить в какой-нибудь бар. В течение этих дней она старалась не оставлять Томаса и Андерса наедине или же не теряла их из поля зрения больше, чем на пятнадцать минут. Относительно спокойной она была, когда те находились в обществе Лизы – и это была ещё одна причина, по которой она сомневалась не только в посещении кёрлинга, но и в том, чтобы вовсе принять Лизину помощь. Но Рённауг была бессильна, когда они уезжали в Холменколлен для проведения спарринг-тренировок. Она могла только гадать, какие тайны хранит это место. Женщины уже собирались, когда Рённауг позвонила мама и, бесконечно извиняясь, сообщила, что приболела – возникшая утром невысокая температура, которую она надеялась сбить к вечеру, не снизилась. То была обыкновенная простуда, но приблизиться с ней к маленькой внучке пожилая женщина не решилась. — Что же делать?.. – Рённауг было неловко в последний момент отказывать Лизе, которая уже обо всём договорилась, в том числе и с другими людьми. – Через два с половиной часа Марию нужно кормить!.. – она могла предположить, что Томас сможет проследить за уснувшей дочерью и, вероятно, даже успокоить её, но сильно сомневалась, что он справится с такой процедурой, как кормление. — Проинструктируй его как можно подробнее, – предложила Лиза. – Он поймёт и запомнит. Андерс говорил, что мы с ним похожи… А я бы, пожалуй, справилась, если бы мне дали чёткий план действий. В глазах Рённауг промелькнуло что-то, для Лизы неясное, когда она услышала об этом сходстве. Но Томаса в данный момент дома не было – вместе с Андерсом и списком продуктов он был отправлен в магазин. Вернулись они, когда у их жён было крайнее время для выхода из дома, и Рённауг надиктовывала, что делать, из такси, по телефону. — Я ничего не понял, что мне хотела сказать эта женщина, – Томас зачем-то рассмотрел трубку, прежде чем её положить. – Только то, что через два часа Марию нужно покормить. Чем-то, что в холодильнике. — Накормим, – Андерс флегматично кивнул, продолжая знакомство со статьёй, которую тот ему предложил. В его голосе было столько уверенности, что Альсгорд успокоился. В дискуссионной форме они обсудили прочитанное, а за десять минут до названного Рённауг времени швед поднялся на ноги. — Ещё же рано, – протянул Томас. — Было сказано, что в семь, – пояснил Андерс, – а ведь ещё нужно успеть всё приготовить. — Приготовить? – переспросил тот. – А… что мы ей приготовим? – он был явно растерян. — Поджарим картошечки, – в тон ответили ему. – С маслом, с корочкой… Ты, правда, совсем не представляешь, как кормить таких маленьких детей? — Ну-у… – Томас почесал затылок. Я знаю, что Рённауг иногда кормит её грудью… Андерс сдержал рвущийся наружу приступ, но смешок подавить не смог. Он картинно указал на дверь в приглашающем жесте и произнёс: — Вперёд. — Что?.. – Альсгорд поднял брови. – Куда? — Корми. Грудью. Томас с десяток секунд осознавал сказанное, а потом рассмеялся своим громовым смехом. — Ладно. Веди уже. Когда они явились на кухню, Томас успел прихватить Марию с собой, и теперь держал её на руках. — Мы бы могли сами прийти в детскую, – Андерс нахмурился. — Пусть с малых лет приучается, что ужинать нужно на кухне, – назидательно припечатал тот, однако глаза его не демонстрировали серьёзности. — Здесь должны быть какие-нибудь специальные молочные смеси, – в жесте задумчивости Андерс потёр подбородок, открыв холодильник. Ничего похожего он не отыскал, покуда не догадался выдвинуть один из дальних контейнеров. — Я бы не нашёл, – прокомментировал Томас. — Наверное, Рённауг от тебя и спрятала, чтобы ты не выпил. — Я что, так похож на идиота?! — Если честно, то в данный момент – да. Альсгорд вновь засмеялся, и Мария у него на руках захныкала. Он несильно встряхнул её, внимательно поглядел – но малышка начинала плакать пуще прежнего. Андерс успел быстрее, чем Томас пожаловаться – нашептал какие-то банальные несколько слов, и девочка успокоилась почти мгновенно, а он велел Альсгорду быть потише, сам пытаясь разобраться с питанием. Он погрел молоко, выдержав определённое время, осторожно набрал бутылочку, а Томас не переставал удивляться. — Откуда ты всё это знаешь?! – вопрошал он. – Я уже как-то говорил это, так повторю ещё раз: впечатление такое, что ты воспитал пятерых! — Здесь подробнейшая инструкция, – с кривой усмешкой тот указал на коробочку, откуда извлёк содержимое. – Даже ты бы справился. Собственно, готово. Держи. Это должен сделать ты – тебе пригодится на будущее. Он отдал Томасу бутылочку с соской, и тот сжал её огромной ладонью, крепко придерживая дочь другой рукой. Мужчина переводил взгляд с одного на другую, и Андерс никогда не наблюдал в его сущности столько неуверенности. Он представил, как именно Томас будет пытаться накормить Марию, и ему едва не сделалось дурно. Обязательный и исполнительный Альсгорд постарается, чтобы вся жидкость до последней капли оказалась проглочена девочкой, но как именно он это сделает… Его руки не были нежными и не проявляли деликатности – он знал это, как никто другой, и решительно забрал малютку, усаживаясь вместе с ней в плетёное кресло. — Я тоже думаю, что будет лучше, если это сделаешь ты, – высказался Томас. Андерс тоже проделывал это впервые, поступая, скорее, по наитию. Но девочка послушно глотала, не противясь и не капризничая, и он понял, что действует верно. Томас наблюдал за этой картиной с затаённым ликованием. Он опёрся на стол неподалёку, почти сев на него, скрестил руки на груди и не отводил глаз. Жизнь в очередной раз надсмеивалась, и эти сюрреалистичные минуты как будто въедались под кожу. Да и наружу рвалось очень многое – от невесёлого гортанного смеха до общего отрицания, которое в последнее время и без того посещало очень часто. Когда он окликнул Андерса, тот отвлёкся, поднимая голову. Томас быстро прошёл к нему и, наклонившись, поцеловал в губы – коротко, но ощутимо. Во взгляде Андерса после этого была сталь – он дал бы отпор, но с Марией на руках не смог воспротивиться. — Что ты творишь?! – он почти прошипел это, а Томас предпочёл промолчать. Андерс поднялся на ноги, чтобы самому отнести девочку в колыбель, и чётко произнёс, внимательно глядя на него: – Пойми, наконец, что я не твоя жена. Альсгорд увязался следом. Он встал с другой стороны детской кроватки, поглядел на свёртки из одеял и неуверенно спросил: — Она теперь должна уснуть, да? — Наверное, – ответил Андерс. – Я не знаю. Я никогда не занимался с грудными детьми и тем более не интересовался этим так углублённо. — А похоже, будто ты для этого рождён. — Хватит, – он поморщился. – Пойдём. Не будем ей мешать. Они прикрыли за собой дверь. — А если она заплачет? – Томас вновь не удержался от вопроса. – Мы справимся? Ты знаешь, что делать? Как мы поймём, что именно ей надо?! Андерс улыбнулся уголками губ, идя в гостиную. — Если заплачет – ты пойдёшь и успокоишь. — Я?! – Альсгорд растерялся. – У тебя это получится лучше! Она при тебе ведёт себя абсолютно по-другому, я клянусь! Ни звука не издаёт, хотя даже у Рённауг довольно часто капризничает! Так что… почему я?! — Потому что не я её отец, – ровно отвечал Андерс. – И я не её мать, кстати, – добавил он жёстче, резко сокращая расстояние и становясь вплотную. – Томас, осознай, наконец, что это не наш с тобой ребёнок. Что бы тебе ни казалось. Я намекал о такой возможности – ты тогда не позволил мне даже мечтать. Свой выбор мы сделали – правильный он, или нет, судить не нам – и я больше не буду от него отступаться. Томас шагнул вперёд, заключая в объятия. Андерс сперва пошатнулся, выставил подобие блока, чтобы дать отпор, но его предупредили: — Просто обниму, ничего больше. Когда он был с Томасом, ему хотелось бросить всё и уехать с ним навсегда хоть на край света. Когда видел Лизу, сердце поворачивало в другую сторону, желая быть с ней до конца этого мира. Он знал, что нельзя любить одновременно двоих, и был готов призвать на свою голову геенну огненную – только понимал, что искупление зависит не от него. Альсгорд убрал руки и, ни слова не говоря, понуро побрёл к дивану. Сев, он обратил взгляд на Андерса. — Рассказывай, – глухо попросил он. – Как мне быть, что делать… – он кивнул в ту сторону, где располагалась детская. Я имею в виду, как именно поступать, если ей что-то понадобится? Я совершенно не знаю, что делать! Она будто существо с другой планеты… Андерс, когда она родилась, она была чуть больше моей ладони! — Все новорожденные дети такие, – иронично заверил тот. – А что делать… Да что угодно! – он пожал плечами. – Просто не будь бревном. Побренчи погремушками, улыбнись. Когда ты серьёзен, твоё лицо может напугать неокрепшую психику. — Я не умею улыбаться. — Умеешь – зачем обманывать меня?.. — Представляю, каким дураком я буду выглядеть с улыбкой и погремушкой! — Ещё можно что-нибудь рассказать, – Андерс не обращал внимания на его ремарки. – Голос обычно успокаивает. — Только не мой, – Томас снова расхохотался. – Чтобы я выступал в роли сказочника… Хотя, кажется, знаю, – он посерьёзнел. – Знаю! Я расскажу ей, как её крёстный дважды выигрывал Холменколленский марафон. И когда она подрастёт так, что я смогу брать её на стадион с собой, она уже будет знать эту историю лучше, чем детские сказки и мультфильмы. — Рассказывай, – Андерс улыбнулся. – Только чтобы Рённауг не слышала. — Ну, разумеется. А почитать ей можно? — Наверное, – он пожал плечами. – Даже если ещё не понимает – то всё равно ведь слышит знакомый голос… Когда вернулись женщины, Андерс смотрел телевизор, а Томас десять минут назад отправился успокаивать вдруг заплакавшую Марию. Заинтригованная Рённауг поднялась по лестнице, тихо ступая; Лиза направилась за ней. Из детской слышался голос рассказчика, будто что-то читающий: — Denne nimila, som over et halvt århundre senere ble Grenaderløpet, kunne vært Norges og verdens første turrenn på ski, – доносилось до слушателей. – I stedet kom svenskene først da de i 1922 arrangerte det første Vasaloppet fra Sälen til Mora, til minne om en heroisk skitur i 1521*. Лиза и Рённауг удивлённо переглядывались, а потом обе воззрились на незаметно подошедшего Андерса. — Кажется, он понял меня чересчур буквально, – усмехнулся тот. – Я посоветовал почитать вслух, но не думал, что это будет книга по истории лыжных гонок. — Но Мария же не плачет! – воскликнула Лиза. – Значит, ей нравится! Почему бы и не лыжная история?.. Рённауг от души рассмеялась. __________________________________________ «Эта гонка, всё же появившаяся через пятьдесят лет под названием Гренадерлоппет, могла бы стать первым любительским марафоном в мире. Но первыми стали шведы, организовавшие в 1922 году Васалоппет – дистанцию из Селена в Муру, которая повторяла один исторический лыжный переход в 1521 году (норвежский, книга Тура Гутоса «Først i Løypa – Historien om langrenn i Norge» («Первые на лыжне – история лыжных гонок в Норвегии»).